355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Муравьева » Гюго » Текст книги (страница 11)
Гюго
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:40

Текст книги "Гюго"


Автор книги: Наталья Муравьева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Тысяча восемьсот сорок восьмой

В городе как будто праздник, но праздник грозный. Прибой толп. Ураган звуков. «Марсельеза» несется со всех сторон, сливается с барабанным боем, с ружейной пальбой, с криками «Долой!».

– Долой Гизо! Долой династию Ротшильдов!

На улицах, перекрестках, площадях, как из-под земли, как по волшебству, вырастают баррикады. Люди в блузах взялись за оружие. Они не могут больше молчать и терпеть. Они сегодня главная сила в бурлящем, полыхающем Париже. К ним присоединяются разношерстные толпы – студенты, конторщики, мелкие лавочники, кустари всех профессий, мастера и подмастерья, юноши, старики, женщины и, конечно, впереди всех быстроногие, горластые, дерзкие мальчишки.

– К оружию, граждане!

Вместе с клокочущей массой народа к зданию Ратуши движется человек с олимпийским лбом и гордым взглядом. Виктор Гюго. Его не страшат ни буйные возгласы, ни шальные пули. Рядом с ним шагает мэр его округа. А может быть, он уже перестал быть мэром? Здание мэрии окружено, занято воинственной толпой. И сам Гюго, останется ли он пэром Франции? Катастрофа это или обновление? Нет. Он не жалеет прошлого. Ни Гизо и Тьеров, ни праздно-болтающих в палате, ни даже столь милостивого к нему Луи-Филиппа.

На площади Ратуши солдаты братаются с национальными гвардейцами. Восстание нарастает.

Гюго и его спутник идут к дворцу Бурбонов. Там собрались вчерашние властители-политики. Слышен тонкий голос Тьера:

– Король отрекся от престола. Надо провозгласить регентшей герцогиню Орлеанскую.

В министерстве внутренних дел повторяют слова Тьера. Герцогиня Орлеанская будет регентшей. «Если народ позволит», – замечает человек в блузе.

Бывший пэр Франции спешит назад, на Королевскую площадь. По дороге повстанцы помогают ему перепрыгивать через ямы и выбоины мостовой. Камни вывернуты для баррикад.

Он должен сообщить гражданам своего округа о совершившихся в государстве переменах. С балкона Гюго обращается к толпе. Даже его металлическому голосу трудно прорваться сквозь этот гул.

– Король отрекся от престола! – возглашает бывший пэр.

– Министерство Гизо пало!

Взрыв приветственных криков встречает его слова.

Гюго поднимает руку. «Слушайте, слушайте, что еще он скажет!» – гудит толпа.

– Герцогиня Орлеанская будет регентшей!

Одобрительный гул сменяется резким свистом. Гюго уходит с балкона. Скорее на площадь Бастилии! Может быть, там его слова будут приняты по-другому?

Он поднимается на возвышение у июльской колонны. Весть об отречении короля и падении министерства толпа встречает бурным одобрением. Заявление о регентстве герцогини Орлеанской снова вызывает негодующий отпор.

– Долой Бурбонов!

Какой-то человек с ружьем кричит:

– Смерть пэру Франции!

И Гюго уходит в ночную темноту, как чужой. Он, который всегда считал себя другом народа, другом угнетенных.

Ночью он плохо спит. Город продолжает гудеть и волноваться, и сам Гюго в смятении. Нет. Он не хочет стоять в стороне от совершающихся событий. Может ли он идти против жизни, против воли народа? Должно быть, уже пришла пора для установления новых, более прогрессивных политических форм. Должно быть, его мечтания о разумном, просвещенном монархе и совете мудрейших уже несовременны.

На другой день, 25 февраля 1848 года, Гюго снова идет к зданию Ратуши. Там уже заседает вновь избранное временное правительство. Во главе его – знаменитый поэт Ламартин, снискавший особенную популярность в либеральных кругах с тех пор, как он выпустил книгу об истории Жиронды.

День серый, но Париж сияет и светится:

– Да здравствует республика!

«Свобода. Равенство. Братство». Гюго читает эти слова, начертанные на стенах домов. Разве не воплощены в них лучшие мечты человечества? Разве не о том и он сам мечтал всю жизнь?

На площади Ратуши такое скопление людей, что он теряет надежду пробиться. Совершенно неожиданно национальные гвардейцы, охраняющие вход в здание, отдают ему честь и расчищают дорогу. Оказывается, их командир хорошо знает поэта.

Глава временного правительства поднимается навстречу Гюго, протягивает руки. Прямой, юношески стройный, с трехцветной кокардой на рединготе, Ламартин весь горит вдохновением. Он рад видеть Гюго, он знал, что его старый друг придет.

– Такие люди сейчас особенно нужны республике, – говорит Ламартин, сверкая глазами. – Эта революция особая, она провозгласит всеобщий мир и уничтожит горестное недоразумение, которое существует между различными классами общества, – продолжает он. Ламартин уверен, что в глубине души Гюго тоже за республику. – Не правда ли?

– В принципе да, – отвечает Гюго. – Всемирная республика – венец прогресса, но пришло ли ее время во Франции?

Не хочет ли его друг занять пост министра просвещения? – спрашивает Ламартин. Гюго польщен, но отказывается. Тогда он, может быть, примет пост мэра своего округа? Гюго подумает, чем он может быть полезен. Он хочет быть вместе с народом и не откажется от выборных должностей, конечно, если его изберут.

Неделю спустя Виктор Гюго снова выступает перед толпой народа. Он славит дерево свободы, которое граждане сажают на бывшей Королевской площади, переименованной теперь в Вогезскую. Он славит мир и заканчивает речь призывом: «Да здравствует свобода во всем мире! Да здравствует всемирная республика!»

На этот раз его провожают уже не криками «Долой!», а возгласами «Да здравствует!».

В «Письме к избирателям» Гюго предоставил себя в их распоряжение: «Я принадлежу моей стране, и она может располагать мною».

Через некоторое время он избран депутатом Национального учредительного собрания, горд своей новой должностью, но пока еще осторожен и сдержан. Садится на те скамьи, где группируются самые умеренные. Писатель признал республику, готов служить ей, но ему хотелось бы, чтоб это была республика классового мира, чтоб не вернулись во Францию времена якобинского террора.

Свои взгляды Гюго изложил в обращении к избирателям. Две различные республики рисуются ему. Одна кровавая республика террора. Она разобьет старые учреждения, разорит богачей, не обогатив бедняков, наполнит тюрьмы, а потом опустошит их казнями. Она превратит цивилизацию в пепел, сделает Францию родиной мрака, убьет свободу, задушит искусство…

Другая республика – «святое единение всех французов», без различия классов и положения. Основанная на принципах демократии, она укрепит свободу без узурпации и насилия, установит «естественное» равенство и братство свободных людей. О такой «республике цивилизации» и мечтает поэт.

Утопии в духе Ламартина! Они существовали только в поэтических мечтах. В реальной Франции «всеобщее примирение» не состоялось. Буржуазия оттеснила от власти тех, кто совершил революцию, заняла командные посты, заботится лишь о своих интересах.

Рабочие Парижа волнуются. 15 мая двухсоттысячная демонстрация движется к Бурбонскому дворцу, где заседает собрание. Нарушен установленный распорядок прений. Массы народа ворвались во дворец. Их вожаки – Распайль, Бланки, Барбес – поднимаются на трибуну. Они требуют больших перемен. Налоги на капиталы миллионеров! Помощь безработным! Контроль над правительством! Поддержка восставшим народам Европы!

Правые и умеренные в негодовании, в страхе. Демонстранты хотят провозгласить новое правительство. Они идут к Ратуше, занимают ее.

Правительство республики вызывает войска. Через несколько часов Барбес и Распайль арестованы, а спустя несколько дней схвачен и Бланки, которому сначала удалось скрыться. Рабочие Парижа лишились своих руководителей.

Добренькая миролюбивая республика, возглашающая всеобщее единение, ощетинилась штыками и дулами против тех, кто сражался за нее на баррикадах.

Закрыты революционные клубы, запрещены массовые сборища. Правительство хочет закрыть и национальные мастерские, организованные после революции для устройства безработных.

Депутаты Национального собрания препираются. Впрочем, большинство единодушно. Закрыть мастерские.

Гюго в замешательстве. Как восстановить нарушенное единение в стране? 20 июня он поднимается на трибуну. Да. Он тоже считает, что национальные мастерские не оправдывают себя, их надо как-то перестроить. Но главное сейчас – в опасности, которая грозит республике. Рабочие бедствуют, и вся Франция на пороге разорения и катастрофы. Поэт взывает к мыслителям, к демократам, к социалистам (себя он тоже относит к их числу), он заклинает государственных мужей позаботиться о народе, успокоить его гнев, призвать его к классовому миру.

23 июня Париж покрылся баррикадами, над ними вьются красные знамена с призывами: «Жить работая или умереть сражаясь!»

Депутат Гюго, наивно мечтавший о классовом мире всех французов, в смятении. Что делать? Остается одна надежда на чудо слова, на волшебство проповеди. Национальное собрание выделяет отряд депутатов для переговоров с бойцами баррикад. Виктор Гюго тоже пойдет и будет уговаривать повстанцев сложить оружие.

Он понимает, что миссия его опасна и может быть безрезультатна, но идет без колебаний. Нельзя допустить, чтобы республика стреляла в повстанцев. Необходимо предотвратить братоубийственную бойню.

Раннее июньское утро. Голубое, золотое, зеленое. Тут бы людям радоваться солнцу, слушать пенье птиц – они щебечут самозабвенно! Но людям сегодня не до них.

 
…Зловещие стоят
На узких улицах громады баррикад…
 

Давно когда-то, мальчиком, он испытал впервые ощущение режущей дисгармонии. Это было тоже в июньское утро, когда он вместе с учителем Бискарра смотрел вдаль с высоты купола Сорбонны. Войска Бурбонов шли против войск Бонапарта. Цветущая земля, и на ней в муках корчились тела французов, сраженных французскими пулями. Кровь людей орошала зелень трав…

Вот она, баррикада. Высотой в два этажа. Опрокинутые повозки, домашняя рухлядь, матрацы и камни мостовой.

Гюго машет белым платком. Ружейные дула молча глядят на него из щелей.

 
Туда спеши, туда, один и безоружен;
В ужасной той борьбе, в постыдной бойне – грудь
Подставить должен ты и душу расплеснуть…
 

Он обращается к людям, направившим на него дула ружей. Говорит им о республике, о братстве, любви, примирении. О женах и детях, которые ждут дома, о будущем. Пусть они сложат оружие. Ведь можно договориться мирно, добиться реформ без выстрелов, без кровопролития…

Они не стреляют в него, они молчат. А потом один из них отвечает коротко и решительно:

– Вы, может быть, и правда любите Францию, господин Гюго, но мы ее любим по-другому. Идите и скажите тем, кто послал вас, что ни один из защитников баррикады не сложит оружия.

Уговоры тщетны. Но поэт пойдет к другой баррикаде. Еще и еще будет он пытаться выполнить свою миссию примирения. Под треск выстрелов, под жужжание пуль. От баррикады к баррикаде. И днем и ночью. И все напрасно.

Кровь начинает литься. Кровь тех, кто работал в поте лица, терпел нужду и гнет и кто восстал против этого гнета, против предательства и вечной лжи…

Пушки направлены на баррикады. Париж сотрясается от выстрелов. «Миролюбивая» февральская республика во главе с генералом Кавеньяком вершит расправу над восставшими рабочими.

Район, где жил Гюго, был занят в дни июньских боев повстанцами, и поэт беспокоился, не зная, что с его семьей. Потом Гюго рассказали, что толпа людей в лохмотьях, вооруженных пиками и топорами, вторглась в его квартиру. Дома никого не было.

«Они вошли беспорядочной толпой во главе со своим начальником…

Переступая через порог, Гобер, предводитель восставших, снял фуражку и проговорил:

– Шапки долой!»

Повстанцы искали оружие.

В столовой они увидели на стенах старинные мушкеты, драгоценные серебряные ятаганы.

– Это произведения искусства, – заметил предводитель.

И они все оставили на своих местах, а среди этой толпы было немало бедняков, живших в крайней нищете.

Они прошли по всем комнатам и достигли кабинета.

«Весь облик кабинета говорил о том, что эта комната углубленных занятий лишь ненадолго покинута… Оба стола были загромождены орудиями писательского труда. Здесь все было перемешано: бумаги и книги, распечатанное письма, стихи и проза, отдельные листки, начатые рукописи…

Второй стол был высоким, ибо хозяин привык работать стоя.

На этом столе лежали недавно написанные страницы прерванного им произведения…

Около часа двигались люди через квартиру. Они шли молча, являя взору все виды нищеты и всю силу гнева. Они входили в одну дверь и выходили в другую. А издали доносились пушечные выстрелы.

Выходя из квартиры, они шли в бой.

Когда они удалились, когда комнаты опустели, стало ясно, что босые ноги этих людей ничего не осквернили, их руки, почерневшие от пороха, ни к чему не притронулись. Ни один драгоценный предмет не пропал, ни одна рукопись не была сдвинута с места».

Спустя много лет Гюго написал эти строки, дышащие благодарностью и любовью к людям с руками, почерневшими от пороха. Он вспомнил о них в тот день, когда другая толпа, орда сытых молодчиков, бросала камни в его окна…

Париж на осадном положении. Полицейские облавы. Убийства, аресты, ссылки. Из двадцати пяти тысяч арестованных три с половиной тысячи сослано без суда.

Подавляющее большинство Национального собрания (503 депутата) голосует за применение репрессий к июньским повстанцам. Только 34 депутата подняли свой голос против. В их числе Виктор Гюго.

«Ни мятежи, ни осадное положение, ни даже постановления Национального собрания не заставят меня делать то, что я не нахожу справедливым и добрым», – записывает он в своем дневнике. Гюго встает на защиту побежденных повстанцев:

 
Потом в Палате, став на страже боевой,
Средь кликов яростных загородить собой
Всех, на кого уже разверзла зев темница…
 

И ему удается спасти некоторых из них от казни или ссылки.

«Смутные дни, – пишет он в дневнике, – люди не могут отличить лжи от истины, добра от зла, дня от ночи и один пол от другого – женщины, которая зовется Ламартином, от мужчины, который носит имя Жорж Санд».

Но одно для него несомненно: он негодует против палачей и полон сострадания к жертвам.

* * *

Искры пламени революционного Парижа летят в 1848 году по всей Европе.

– Долой Меттерниха! – требуют народные толпы Вены. – К оружию! – 13 марта рабочие и городская беднота атакуют здание ландтага. Меттерних вынужден уйти в отставку, а император – дать народу новую конституцию, но она далека от требований масс. 18 мая в Вене вооруженное восстание. Оно зверски подавлено. В октябре рабочие Вены идут на новый приступ. Имперские войска направляют на них пушки.

Поднимаются против австрийского гнета княжества, города Италии. 18 марта восстает Милан, вслед за ним Венеция. Пламя народной борьбы охватывает Ломбардию.

Великий поэт Адам Мицкевич формирует в Италии польский легион, он хочет объединить под его знаменами борцов за освобождение славянских стран.

Крестьяне Силезии вооружаются вилами и топорами. Волнуется Познань.

12 июня покрывается баррикадами старинный чешский город Прага. Демонстрации рабочих переходят в вооруженное восстание. Пять дней повстанцы выдерживают неравную борьбу, сопротивляясь войскам. Мостовая Праги залита кровью.

В раздробленной Германии нарастает борьба за объединение, за имперскую конституцию. 4 мая – восстание в Дрездене. Весь левый берег Рейна полыхает, формируются революционные отряды.

Тысяча восемьсот сорок восьмой! Это необычайный год в истории старой Европы. Год всемирно-исторического опыта революций. И на основе этого опыта уже выковывают теорию, стратегию и тактику пролетарского движения его молодые вожди Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Они в самой гуще событий, поддерживают передовые движения во всех странах. В корреспонденциях, которые посылают Маркс и Энгельс в «Новую Рейнскую газету», дается подлинно революционная оценка совершающихся событий. Особенно большое значение придавали вожди пролетариата опыту июньского восстания в Париже, называя его «грандиознейшим событием в истории европейских гражданских войн» [5]5
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 8, стр. 126.


[Закрыть]
.

От такой оценки был еще очень далек Виктор Гюго, когда переходил от баррикады к баррикаде в июньские дни, пытаясь примирить непримиримое. Но и для него июньское восстание было одной из решающих вех революционного опыта.

1 августа 1848 года Гюго произнес в Национальном собрании большую речь за свободу печати и против ареста писателей. 2 сентября он выступил против объявленного правительством осадного положения, под прикрытием которого генерал Кавеньяк устанавливал в стране военную диктатуру. 15 сентября Гюго в новой речи поднял голос против смертной казни.

В день выступления писателя за свободу прессы, 1 августа, в Париже появился первый номер новой газеты «Эвенман». Девиз ее – «Ненависть к анархии, нежная и глубокая любовь к народу». В редколлегии газеты два сына Виктора Гюго – Шарль и Франсуа Виктор – и два его ближайших друга и последователя – Поль Мерис и Огюст Вакери. Все родные и близкие Гюго принимают участие в газете. Сам он официально непричастен к ней, но это его детище, провозвестник его идей и политических воззрений.

Гюго и его единомышленники озабочены предстоящими выборами. Кто будет президентом республики? Кавеньяк? Ламартин? Оба претендента не оправдали надежд. Палач Кавеньяк ненавистен Гюго. Надо противопоставить ему какого-то другого кандидата. Это должен быть человек демократических убеждений, к голосу которого прислушивалась бы вся Франция. Не подойдет ли для такой роли Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт? Его кандидатура уже выдвинута.

Эта загадочная фигура привлекала в те дни взоры многих французов. Племянник Наполеона I Луи Бонапарт уже дважды пробовал совершить во Франции переворот и захватить власть. Правда, попытки его были плохо подготовлены, имели характер авантюр. Первый раз в 1836 году он пытался захватить власть с помощью страсбургского гарнизона, был арестован и выслан в Америку. Второй раз в 1840 году племянник призвал на помощь тень великого дяди. С громадной помпой высадился он на французский берег в Булони, окруженный своими приспешниками, которые несли знамена с императорскими орлами. На принце была знаменитая треугольная шляпа, а над головой его вился орел (утверждали, что в треуголке принца был спрятан кусок сырого мяса). Эта бутафорская сцена завершилась арестом и тюремным заключением незадачливого претендента.

После революции Луи Бонапарт вышел на свободу. Сторонники представляли его этаким мятежным изгнанником, «демократическим принцем», указывая на то, что в дни заключения он написал книгу о пауперизме (нищете) и заявляет о своих симпатиях к беднякам.

Гюго впервые встретился с Луи Бонапартом на дипломатическом обеде. К нему подвели человека среднего роста и средних лет, медлительного в движениях. Бледное, костлявое лицо с угловатыми чертами, большой длинный нос; прядь волос спадает на узкий лоб.

Принц заговорил, растягивая слова, с легким немецким акцентом. Вежливые безличные фразы, и глаза ничего не выражают, мутные, как будто сонные. Выражение рта не разберешь за густыми усами. Не говорлив и не смотрит в лицо собеседнику. «Может быть, он робок, не уверен в себе?» – думает Гюго.

В конце октября 1848 года, будучи кандидатом на пост президента, Луи Бонапарт посетил Гюго в его новой квартире на улице Тур д'Овернь.

«Я пришел объясниться с вами, – сказал принц писателю. – Скажите, разве я похож на сумасшедшего? Говорят, что я хочу пойти по стопам Наполеона! Есть два человека, которых честолюбец может взять себе образцом, – Наполеон и Вашингтон… Теперь у нас республика, я не великий человек, я не стану подражать Наполеону, но я человек порядочный, я последую примеру Вашингтона. Мое имя, имя Бонапарта, останется на двух страницах истории; одна будет говорить о преступлении и славе, другая – о верности и чести».

И Гюго склонен был поверить «робкому принцу». Если окружить его хорошими советниками, то он, такой неуверенный в себе, станет послушным орудием в их руках. Это все же не Кавеньяк.

Газета «Эвенман» присоединилась к тем газетам и журналам, которые вели агитацию за Луи Бонапарта. Для многих французов имя племянника Наполеона было могучей приманкой. Особенно большие надежды возлагали на него крестьяне, видевшие в нем прямого наследника императора. Они ждали от него реформ, уменьшения бремени налогов.

«Мелкая буржуазия и пролетариат голосовали en bloc [6]6
  В массе.


[Закрыть]
заНаполеона для того, чтобы голосовать противКавеньяка… Наполеон был нарицательным именемвсех партий, соединившихся против буржуазной республики…», [7]7
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 7, стр. 44.


[Закрыть]
– писал Карл Маркс.

«…Самый недалекий человек Франции получил самое многостороннее значение» [8]8
  Там же, стр. 43.


[Закрыть]
.

На выборах этот «самый недалекий человек» получил подавляющее большинство голосов. 20 декабря 1848 года Луи Бонапарт был провозглашен президентом и «перед богом и людьми» присягнул республиканской конституции, выработанной Национальным собранием.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю