Текст книги " Время делать ставки"

Автор книги: Наталья Корнилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Вы очень красивы, леди. Благодарю вас, что вы не пустили его ко мне. У меня наконец-то получилось. Всего вам наилучшего.

– У вас… – пролепетал Геннадий.

– Что? – недовольно повернулся к нему господин, снова вытирая со лба пот.

– У вас… ширинка расстегнута.

– А? A-а. Ну спасибо, Геннадий. Бывай.

– До свиданья, Филипп Юрьич, – проговорил Благовещенский, зябко ежась на диванчике для посетителей.

«Филипп Юрьевич? – ударило в голове. – Стоп! Уж не Каморин ли это? Но что делает директор «Фаворита» в ночном клубе «Эдельвейс», да еще днем, да еще принимает интимные оральные услуги от Полины Львовны, которая сама тут не последний человек? Что за… черт?»

Мои размышления были прерваны мягким толчком в бок и голосом Геннадия:

– А… а как ты догадалась, что ему не плохо, а просто… у него… член сосут, в общем?!

Я повернулась и, на мгновение оставив наигранную наивность a la Елена Тарасовна Кривошлык, прелестная днепропетровчанка, грубо проговорила:

– Она чавкала!

– Ну и дела… – выдохнул Геннадий. – Конечно, он крут, но чтобы так… вот этак… ну, карусель!

– А кто это? – тихо спросила я. – Кто это был?

– Тсс! – Благовещенский приложил палец к губам. – Это – Каморин, серьезный человек! Он тут, в клубе, всем заправляет! И всеми делами заправляет, и всем девчонкам заправляет! – пошловато скаламбурил он напоследок, но не могу сказать, что шутка эта была в сильном диссонансе с только что завершившейся сценкой с участием Каморина и Полины Львовны.

В этот момент дверь бокового кабинетика открылась, и вышла Полина Львовна. Она сдержанно улыбнулась и произнесла чуть нараспев:

– Вы – Елена? Геннадий уведомил меня по телефону, что вы нам подходите. Я – управляющая клубом «Эдельвейс» Ангелова Полина Львовна.

10

Полина Львовна была миниатюрной миловидной женщиной лет около тридцати. Ничто в ее внешности не могло навести на мысль, что она способна сидеть под столом и ублажать начальника, как это делают – такова уж правда жизни! – некоторые рвущиеся сделать карьеру секретарши. Впрочем, было видно, что свой важный пост она занимает не так давно и еще не привыкла к тем привилегиям, которые он предполагает.

– Ну что же, – продолжала она, – я всецело полагаюсь на Геннадия в кадровом вопросе. Он утверждает, что вы полностью отвечаете нашим требованиям и даже сверх того.

– Я не знаю, – снова вживаясь в роль Аленочки Кривошлык, проговорила я, – он, наверное… в общем, он… я – как вы скажете.

Моя сбивчивая речь была озарена приветливой улыбкой Полины Львовны.

– Не робейте, – сказала она. – Все будет хорошо. На сегодня, я думаю, Геннадий вас больше не станет утомлять, а послезавтра с утра приступим к работе. Бумаги будут оформлены. Оставьте у нас свой паспорт и телефон, по которому вас можно найти.

– У меня нет телефона, – промолвила я.

– Не беда. Позвоните сами. Послезавтра утром, запомнили?

– Да.

– Вот и прекрасно. Вы свободны. И ты, Геннадий, тоже свободен.

– Но, Полина, я хотел узнать…

Ее брови чуть дрогнули. Лицо стало суровым.

– Свободен! – повторила она, понизив голос. – Иди, Гена. Завтра поговорим, если будет о чем.

В коридоре Гена Благовещенский разразился взрывом отборного мата. Основные его претензии сводились к тому, что Полина Львовна с неуместной для нее фамилией Ангелова – злобное, глупое, тщеславное, похотливое и продажное существо, что это существо без году неделя пробралось в начальнички, а уже вовсю дает понять своим старым друзьям, что они для нее – низший сорт. Воспользовавшись его подогретым состоянием, я спросила:

– А что, Геннадий, эта Полина – она что, недавно управляющей работает?

– Ну да! Недавно? Недавно! Да она, может, с пару месяцев как работает, а до нее Амалия была, вот та нормальная девчонка!..

– Амалия? – переспросила я.

– Ну да, Амалия! Знаешь что, Лена… хочешь выпить? У меня, честно говоря, нервное расстройство после этих… чавканий под столом! Выпьем? Только не в «Эдельвейсе», у меня на него денег не хватит! Ну – вперед?

– Ты же не любишь женщин.

– Кто сказал? А, правда – я сказал. Ну ладно. Я знаю одну забегаловочку, там недорого и прилично, пойдем, а? Там бармен хороший. Знакомый…

Я согласилась. Геннадий Благовещенский представлялся мне очень неплохим материалом для выдаивания информации. Особенно если учесть, что Каморин Филипп Юрьевич, директор «Фаворита», был обнаружен в кабинете управляющей клубом «Эдельвейс», а предшественницей Ангеловой на упомянутой должности была женщина с редким именем Амалия…

В маленьком подземном кабачке с комичным названием «Толстый Лева» с бюстом соответствующего русского классика на входе Геннадий быстро надрался водкой и пивом. Он сидел на стуле возле стойки и беседовал попеременно то со мной, то с жирным барменом, которого, как несложно догадаться, тоже звали Лева:

– А ещщщ…ио меня упрекают, что я, значит… мужчинами. А как? Да я ж из-за нее… так и получилось, что я из-за нее во всех женщинах и разочаровался… раз-зо…чаррр… эх, раз, еще раз, еще многа-а, многа раз!

– Гена, – говорила я, – тебе, верно, уже хватит.

– Хватит? – возмущенно вскинулся он. – Ты… кто? Ты что это меня… совестить? Ты – совесть нации? Этот… Солценицын… Наговицын… Вицын?

– У меня был знакомый еврей по фамилии Цицын, – вдруг гулким басом сказал бармен. – Он каждый день пил столько же, сколько ты сегодня, Гена. Все думали, что он умрет от алкоголизма, а он взял и уехал в Израиль, а там попал в теракт и был смертельно ранен. И когда умирал, все время повторял: «И стоило ехать? Там бы, в России, я и пил, и жил еще долго-о».

– Во-во, – мрачно подтвердил Геннадий, – никто не знает, где найдет, а где потеряет.

Я оттащила его за угловой столик, говоря:

– Гена, тормознись. Я тебя, например, отсюда не потащу. Ты и наверх-то не поднимешься, если будешь в том же темпе.

– Ты – хитрая! – объявил он, бухаясь за столик. – И че ты пошла в этот гадюшник? «Эдельвейс»… вей… пейс. Зажрут они тебя, – подытожил он.

Я увидела, что он пьян уже достаточно. И решила идти напролом:

– Гена, вот что… ты знал такую девушку – Инну Малич?

– Инку-то? – Он хитро прищурил один глаз и стал нацеливаться лицом в блюдце с салатиком. – Была такая. Только сейчас она уволилась, что ли. Я ее у нас уже дней десять как не видел. Я с ней спал, когда… ык!.. еще натуралом был! – гордо объявил он. – В прошлом… эк!.. году.

– А у нее была подруга Катя Деева?

Он вздрогнул и помрачнел. Мне показалось даже, что его глаза трезво блеснули:

– А ты… почему спрашиваешь? Ты ее… знала?

– Так мы ж землячки. Из Днепропетровска, – заученно отозвалась я.

– А, да. Убили ее. В «Эдельвейсе». Две пули в спину, и ищи-свищи. Кто убил, кто заказал – не нашли. А ведь народу полный клуб был, и – с концами! Да… давай выпьем за ее упокой! И еще… да! У нас ведь сразу проредили ряды – Катю убили, Инна куда-то с концами, Амалия, Маринка и Петра еще, дура… все поувольнялись, кажись. Пять человек. Амалия-то понятно, ей обидно, она раньше управляющей была, а ее потом сняли и в этот блядский шоу-балет ткнули, а через два дня и совсем уволили… а вот что Петра эта, молдаванская харя, рыпается, так я не понимаю. Этой дуре радоваться надо, что она на такой работе, «бабки» навалом гребет… а она – свалила. А ведь ее клиенты любили, у нее этот… бюст… – Он очертил руками два огромных полукружия, отведя кисти чуть ли не на полметра от тела. – Бюст… как у Льва Толстого… там, на входе. А Амалия – да, обидно, я ее понимаю, когда твое место шалава типа Польки занимает… э-эх! – И он неистово ударил кулаком по столу так, что заплясала посуда, а одна из рюмок сорвалась на пол и разбилась.

– Гена, не буянь! – сказала я строго. – Ты лучше… расскажи мне, выговорись.

– Я… я раньше с Полиной… думали, что поженимся, – сказал он. – Я, конечно, сволочь, но не такая же. А она за моей спиной с Камориным спуталась, и он нашел повод, чтобы убрать Амалию с поста управляющей. Уволили ее, в общем. Я, правда, еще и до этого с мужиками баловался, а теперь, когда Полина так вильнула… и вовсе озлился и решил с бабами завязать. Получалось.

Произнеся последнее слово, Гена бессмысленно засмеялся и совершенно неожиданно упал под стол. Все попытки вынуть его оттуда оказались бесполезны. Пришлось вызывать охрану.

Домой я попала приблизительно к половине первого. Прежде чем подняться наверх, в свою комнату, я зашла в кабинет к боссу и вкратце рассказала ему о сегодняшних впечатлениях. Он молча кивал головой и явно был погружен в свои мысли.

Значит, пища для мыслей была и без моих сообщений. Впрочем, он все-таки отвлекся и проговорил:

– Неприятная новость, Мария. Звонил я в ментуру насчет Бранна, чтобы его отпустили.

– Ну и?..

– Мне сказали, что никакого Бранна у них нет. Я попросил, чтобы меня соединили с капитаном Терентьевым, тем самым, который выступал на квартире убитой Амалии Шпеер, и получил очень своеобразный ответ. Меня заверили, что тут такой больше не работает. Понимаешь? Уволен. А Бранна у них нет, и никто не может сказать, в чем дело.

– Темнят, – сказала я.

– Темнят.

– И что вы думаете?

– А что тут думать? Перекрываются. Или умер, или еще что. Они же не церемонятся, когда хоть какие-то улики есть. Не удалось нам выручить старика-то. Не удалось. Да-а!

И он опустил голову и снова погрузился в свои размышления. Вырывать его из них было делом безнадежным, да и ненужным.

Я пожелала Родиону Потаповичу спокойной ночи и отправилась спать. Уходя, я оглянулась. Босс, казалось, и не расслышал моих слов. У него был чрезвычайно задумчивый вид.

* * *

Прошло пять дней. На протяжении этих пяти дней у босса был все такой же задумчивый вид. Только в глазах собиралось все больше угрюмой мрачности, и все чаще, чтобы как-то развеяться, он относил деньги в «Фаворит», делая ставки. Большею частью неудачные.

У меня же, откровенно говоря, было куда больше поводов для недовольства, чем у просиживающего кресло в своем теплом кабинете Шульгина. Я уже третий день подряд работала в ночном клубе «Эдельвейс».

Если уж говорить совершенно точно, то пока что в массовке, потому что Геннадий решил, что я еще не созрела до соло – и слава богу, что он так думал. Я работала только два дня, а на третий, выпавший на субботу, нас повезли в какой-то элитный клуб, бывшее бомбоубежище, ныне переделанное в центр отдыха для о-очень богатых господ. В этом центре мы, правда, выполняли только вспомогательную работу: в перерывах между кикбоксерскими поединками показывали те самые танцы, о которых говорил Геннадий: пляски с мечами, имитирующие гладиаторские бои.

Зря говорят, что работа в ночных клубах непременно – без вариантов! – связана с сексуальными домогательствами и неприличными предложениями. За эти три дня не было ничего подобного, и только как-то раз нетрезвый господин попытался сунуть мне сто баксов, но был выловлен охраной и выдворен из клуба.

Сто долларов охрана оставила себе.

На пятый день моей работы произошло то событие, ради которого, быть может, и была затеяна вся эта авантюра с трудоустройством. Событие случилось как нельзя более кстати, ибо я начала уже отчаиваться узнать что-либо качественно новое. Я не могла обнаружить никаких связей между «Фаворитом» и «Эдельвейсом», за исключением общей для двух этих предприятий фигуры Каморина.

В тот день Полина Львовна подошла ко мне в раздевалке и сказала сухо:

– Елена, вы работаете у нас совсем недавно, но я в целом вами довольна. Сегодня будет игровое шоу с мечами, и вы должны соответствовать. Будут нужные люди, и если вы произведете впечатление, то можете очень, очень неплохо заработать. Вы поняли?

– Я поняла, Полина Львовна! – пропищала я. – Поняла. А кто… кто эти люди?

Управляющая клубом осуждающе поджала губы.

– Леночка, не стоит стремиться знать слишком много, – заявила она. – Порой мне кажется, что вы и так слишком осведомлены.

«Ты, наверное, имеешь в виду свои подстольные отношения с господином Камориным, жаба, – подумала я. – Уж не его ли ты разумеешь под мутным определением «нужные люди»? Или еще кто-то, например, Храмов и его компаньон Ованесян? Хотелось бы надеяться, но кабы так – то слишком складно получалось бы… А так в жизни не бывает».

Шоу началось в одиннадцать вечера.

Его начало ознаменовалось великолепными лазерными спецэффектами – нависшая надо всем нежная алая дымка, клубы фосфоресцирующего тумана, время от времени пронизываемого вспышками разноцветных лазерных «молний». Лучи блуждали по стенам, ломаясь хаотично мечущимися линиями, отчего нарушалась ориентация в пространстве. И казалось, что пол уплывает из-под ног, а потолок и стены раздвигаются в пространстве. Из пятиполосных колонок плыл нарастающий рокот, плескало серебряное марево лучей, неожиданно взрывающееся ослепительной вспышкой, на мгновение превращающей воздух в некую светящуюся субстанцию. Финальным аккордом впечатляющей световой «заставки» обещанного «гладиатор-шоу» стали плавающие в воздухе голограммы, возникающие из упруго пульсирующих под потолком точек.

«Жан-Мишель Жарр недоделанный, е-мое! – мелькало у меня в голове. – Ишь наворотили, а! Но – красиво».

Я стояла, готовая выйти на сцену, и сжимала в правой руке меч, левая была продета в крепление щита. Оружие было легким, но выглядело очень натурально: делали по заказу, по оригиналам из музея.

На мне была одежда, скопированная с одеяний древнеримских гладиаторов: коротенькая пурпурная туника, почти ничего не скрывающая, шлем без забрала, на котором развевались красные перья, и блестящие налокотники; ноги были обнажены, обуты в сандалии на высоких вульгарных подошвах. Таких сандалий в помине не было в Риме, они были неудобны и мешали быстро двигаться, но высокая подошва, по мнению модельера, делала ноги более открытыми и соблазнительными.

Так же были одеты еще три девушки, а четыре танцовщицы в накинутых на абсолютно обнаженное тело черных сетках, в черных же вороненых шлемах с черными перьями, составляли «противоборствующую партию».

– Сегодня Полина чего-то бегает… – тихо переговаривались они. – Небось кто-то из жирных папцов приезжает на нас поглазеть.

– Да этот… Каморин.

– Я слыхала, девки, Хром будет.

– Кто-кто?

– Хром. Храмов Мишка. Он раньше в бандюгах бегал. С ним Лидка трахалась, а потом, говорят, он ее зарезал.

– Зарезал… Нашла Отелло.

Кто-то косился в мою сторону и бормотал:

– Ее оставили на соло победительницы… пять дней работает, а вылезла. Небось кого надо ублажила, стерва.

– Да заткнись ты, Верка! Вечно завидуешь! Еще Катьке Деевой завидовала, пока ее не застрелили прямо здесь!..

– Договоришься, сука!

Я стояла и с трудом сдерживалась от того, чтобы заехать кое-кому по наглой накрашенной физиономии. Хорошо, что в этот момент из-за шторы просунулась голова Геннадия, и он злым шепотом выдохнул:

– Хва-а болтать. Выход, девчонки!

И, обменявшись кто злыми, кто напряженными, кто ободряющими взглядами, мы стройно, в строго отрепетированном порядке вышли на сцену.

Полилась музыка.

Освещение зала не позволяло мне разглядеть, кто сидит в зале даже за ближайшими столиками, не говоря уже о балкончиках, где традиционно располагались те, кто не хотел обеспокоивать себя этим шоу, а просто собирался поужинать и выпить. Освещение было устроено так, что концентрировалось на нас.

Движения опытных танцовщиц были отточенными и слаженными, и даже мне с моей врожденной кошачьей грацией приходилось прикладывать все усилия. Шоу-балет «Гладиаторши» был представлен во всей красе. Имитация борьбы между «пурпурными» и «черными» была рассчитана на полчаса, за это время три. «пурпурные» девушки и четыре «черные» должны были «пасть мертвыми», то есть в самых соблазнительных позах распластаться на подсвеченной сцене. А последняя «оставшаяся в живых» должна была протанцевать победный танец над «трупами побежденных».

На эту роль выбрали меня.

Я не думала, что можно так уставать. Я бывала в сотнях переделок, Акира подвергал меня бесчисленному множеству утомительнейших тренировок и тяжелых испытаний, но я не припомню, чтобы меня так измотало. Наверное, сейчас я устала и потому, что занималась непривычным делом, которым никогда не занималась раньше. Геннадий, кажется, сильно хватил перед шоу, у него к тому же были красные глаза, наверное, не только пил, но и нюхал – а еще жалуется на безденежье, потому напутствовал меня следующим образом:

– Ты забудь, что не профессионалка. Ты должна так двигаться, как будто тебя жгут на костре, а тебе это еще и приятно.

Образно говорил. И я не могла не выложиться от и до. Не могла упустить хотя бы теоретический шанс засветиться и, быть может, приблизить разгадку гибели тех пятерых девушек. Ведь чью-то вакансию заняла я.

И мне удалось. Потому что сразу же после шоу, когда я протащилась до гримерки и там рухнула на сиденье, ко мне приблизилась Полина и сказала:

– Идем!

– Куда? – спросила я.

– Идем, говорю. Кажется, ты сделала все так, как я говорила. Идем.

– Я должна переодеться. Что же я – замыленная пойду, что ли, в этой кастрюле, – я постучала пальцем по шлему, – и в этой поддевке?

И я дернула за край туники.

– Не умничай, иди так. Ждут, говорю! – обозлилась Полина. По всему было видно, что она сильно нервничает, потому что я никогда не видела ее в таком запале. А выдержка у дамочки-то была железная: взять хотя бы тот случай, когда она с абсолютно невозмутимым лицом вынырнула из-под стола Каморина и вытерла губы ребром ладони.

– Иду, – испуганно ответила я.

– В комнате ждут, – непонятно к чему уточнила Полина Львовна.

11

Помещение, скромно поименованное госпожой Ангеловой как «комната», оказалось шикарными VIP-апартаментами с высокими, под четыре метра, лепными потолками, стильной белой кожаной мебелью, старинным бюро, гобеленами и опасно переливающимся под ногами скользким паркетом. Таким, что я боялась поскользнуться.

Впрочем, Полину Львовну в апартаменты не пустили. Рослый парень в белой рубашке без церемоний указал ей на дверь, а меня взял прямо за блестящий металлический налокотник – напомню, я была в полной гладиаторской форме – и провел до роскошного кожаного дивана.

– Садись, – коротко сказал он и вышел, прикрыв за собой большую белую дверь.

В комнате сидели двое. В одном я узнала Каморина, он расположился у окна, второй сидел в глубоком кресле. Второй был лобастый, густо заросший щетиной мужчина, явно нерусский. Грузин или армянин. Он приподнял болезненно набрякшие коричневые веки и произнес с легким акцентом:

– Не надо бояться, Елэна. Тебя ведь именно так зовут, вэрно? Ты красивая женщина. Впечатляешь. Ладно. Не буду пылить. У нас есть штатный говорун, и пусть он распыляется, у него лучше получается. А я буду пить вино.

Филипп Юрьевич Каморин отсоединился от окна и, приблизившись ко мне, сказал:

– Вы – красивая женщина, Лена, как правильно сказал Артур Даникович.

– Артур Даникович?

– Да. Можешь считать, что он владеет этим клубом. Артур Даникович увидел тебя сегодня и хочет предложить тебе выгодную работу.

– Работу? – переспросила я. – Но… но, знаете… ведь у меня уже есть работа… я… я пять дней уже вот как работаю. И…

– Милая, – перебил меня Каморин, – пять дней – как пять минут. А тебе сегодня выдался шанс, который другим может не представиться и спустя пять месяцев, и даже пять лет. Артур Даникович хочет, чтобы ты, не отходя от своей основной работы в этом клубе, имела и другую. Штучную, так сказать, но – куда более высокооплачиваемую.

– Можно заработать десять тысяч долларов за раз, если повезет, – сказал со своего места Артур Даникович Ованесян. Конечно же, это был именно он, компаньон Михаила Храмова. Надо же! А официально клуб «Эдельвейс» принадлежит вовсе не Ованесяну.

– Десять… тысяч долларов? – переспросила я.

– Да, если повезет, – ответил уже Каморин.

– Но ведь это… не…

– Что ты подумала? Спать с богатыми клиентами? Да посмотри на себя! – воскликнул Каморин, смеясь. – Да, ты смазливая, у тебя фигурка, ножки-попки-грудки и весь этот бабский набор, но, знаешь ли, какая бы ты ни была, все равно десяти тысяч баксов на раз ты не стоишь. Да самая дорогая проститутка в Москве, которая мертвого до оргазма доведет, стоит ну максимум полторы «штуки».

– Бывает две, – сказал кавказец.

– Ну вот, максимум две. А кто ты такая, Елена Тарасовна Кривошлык, чтобы тебе платить «десятину» за… будем называть своими именами… за трах? Ты видела свою шефиню, эту расфуфыренную дуру Полинку? Так вот, она думает, что стоит десяти таких, как ты, а между тем ты сама видела, как она под столом мне минет делала. И обрати внимание – совершенно бесплатно!

– Так чем же можно заработать такие деньги? – пролепетала я, задвигаясь спиной куда-то в угол дивана.

– Ну, десять тысяч – это только если хорошо повезет, – с улыбкой сказал Каморин. – Но если и не очень повезет, все равно будет прилично. Ну ты что – готова слушать?

– Давно она готова. Иначе бы нэ позвали, – перебил его Ованесян. – Не тяни, Филька, излагай ей главное.

– Конечно, Артур Даникович, – расшаркался тот. – Без проблем.

Он подсел ко мне на диван, взял мою руку в свои и, глядя прямо в глаза, неспешно заговорил самым дружеским и задушевным тоном:

– Главное, воспринимать то, что я тебе скажу, спокойно и философски. Дело в том, что ты уже делала это. Сегодня. Разница состоит в минимуме: сегодня ты танцевала, имитируя бой гладиаторов, точнее – гладиаторш, а можешь получить деньги существенно более крупные, если будешь не имитировать бой, а драться на самом деле. Понимаешь? Гладиаторские бои – древнее искусство, завораживающее, очень пьянящее, и в Москве есть немало людей, которые готовы поставить огромные деньги на очаровательных воительниц.

Я ничего не ответила, потому что у меня потемнело перед глазами, и внезапно стало ясно многое: и то, на что туманно намекал Каморин и более ясно говорил Ованесян, и то, что разумел Филипп Юрьевич под обтекаемой формулировочкой «очаровательные воительницы».

И даже то, чем могли – пусть я пока не имела оснований утверждать это наверняка, – заниматься те пятеро убитых девушек.

А главное, суть всей этой тирады высветилась перед моими глазами несколько позже.

«Готовы поставить деньги!»

Очевидно, все это, как ни старалась я сдерживаться, отразилось на моем лице, и Филипп Юрьевич сжал мою руку почти до боли и выговорил, нажимая на каждое слово:

– Не надо пугаться. Ничего страшного. В стране каждый день погибает, умирает невероятное количество людей, и никто их не спохватывается, всем плевать – и никто не считает такое отношение аморальным. А тут – просто более конкретная постановка вопроса, сулящая большие деньги, особенно тебе, с твоими-то данными!

– Значит, – тихо проговорила я, – вы предлагаете мне драться на самом деле? Насмерть? Убивать?

– Это не убийство, это – спорт, просто несколько более жестокий. Спорт всегда жесток, посмотри на спортсменов, многие из которых к тридцати годам становятся полными инвалидами, и лишь единицы доходят до вершины и зарабатывают. На одного красавчика Павла Буре, зарабатывающего миллионы, приходится сотня, а то и тысяча хоккеистов, не наживших ничего, кроме перебитых костей, выбитых зубов, сотни других травм, из-за которых здоровые парни становятся инвалидами. На одну гимнастку Алину Кабаеву, блистающую на мировой арене, тысяча девочек, сломавшихся еще в юности, прошедших через гормональную ломку и сделавшихся, не побоюсь этого слова, уродками! Так что, Елена, все зависит от взгляда на проблему. Мы с вами не будем моралистами. У нас, как в животном мире, – выживает сильнейший. И я предлагаю вам стать такой сильнейшей. Ну… дать вам время на размышление или как?

– Нэчего размишлять, – сказал Артур Даникович, – надо рэшить сейчас. А то устроил, знаешь, «Что? Где? Когда?»: время на размышление! Не надо. Сейчас пусть скажет.

Теперь мне не приходилось играть волнение и растерянность: я в самом деле была взволнованна и растерянна.

– Значит, мне придется драться… как в Древнем Риме?

– Да, – ответил Каморин.

– И убивать вот этих… с которыми я танцевала?

– Ну, не этих, других. Эти не дозрели и вряд ли дозреют, хотя при желании…

– И что, такие бои уже давно?

– Достаточно. И это неважно в нашем случае.

– А это проходит… здесь?

– Да нет, что ты, конечно, нет. «Эдельвейс» – это просто мелочь, так, бутафория, елочная игрушка по сравнению с тем, что бывает у нас на ристалище. Там крутятся большие деньги, составляются громадные пари, и если на тебя поставят значительную сумму, а ты выиграешь, то имеешь право на определенный процент от ставок, и – это зачастую сумма, даже превышающая упомянутые тут десять тысяч долларов. Одним словом – ристалище, как в древние времена. Императоры Рима ставили на бои целые состояния.

«Ристалище»… Почему-то вспомнилась та Ольга, которую я победила там, в тренажерном зале. «Ристалище»… Наверное, где-то там, в подземной Москве, приходилось бывать и Инне Малич, и Екатерине Деевой, и Петре, и Амалии… да, так. Бывать и – убивать.

– А если я откажусь? – тихо спросила я.

– Нэ советую, – отозвался со своего места Ованесян.

– Послушайся умного и уважаемого человека, – вкрадчиво произнес Каморин. – Он дурного не посоветует. Откажешься, что ж – работать у нас тебе, к сожалению, больше не придется. Оказанное доверие нужно оправдывать.

«Или смывать кровью, – подумала я про себя, – нет, ребятушки, не дождетесь. Я соглашусь. Тем более что я этого и добивалась».

– Хорошо, – тихо сказала я, – я принимаю ваше предложение. Мне, наверное, нужно будет подписать какие-нибудь документы?

Каморин взглянул на Ованесяна.

– Зачем докумэнты? – сказал тот. – Достаточно устного соглашения. Ведь ты умеешь держать слово? Вот мы и попросим тебя не разглашать ничего из того, что ты тут слышала. Понимаешь?

– Да, Артур Даникович, – тихо ответила я.

– Вот и чудесно. Филипп Юрьевич, распорядитесь выдать ей сегодняшний гонорар. Ну, скажем… – Армянин покрутил пальцем в воздухе и кивнул, – тысячу «зеленых». Ты их честно заслужила.

«Ты их честно заслужила, – повторяла я про себя, спускаясь вниз по лестнице и тупо глядя в покачивающуюся передо мной спину Каморина, – ты их честно заслужила…»

* * *

Я не думала, что меня так быстро возьмут, что называется, в прицел. Каморин в соответствии со своей фамилией завел меня в какую-то каморку, отсчитал тысячу долларов и произнес такую речь:

– Знаешь, это не так страшно, как ты думаешь. Все-таки это «гладиатор-шоу» – разновидность театрального действа, так что ничего удивительного, что актеры иногда умирают на сцене. Я-то хорошо знаю, я по образованию – режиссер-постановщик. ВГИК оканчивал. А вот не пригодилось. Знаешь ли, Лена из Днепропетровска, я ведь, прежде чем стать тем, кем являюсь сейчас, чем только не пробавлялся. Например, делал реал-шоу для бизнесменов и их жирных жен. Знаешь, как горели глаза у этих зажравшихся типов, когда мужей я переодевал в бомжей и предлагал собирать милостыню в переходах, а жен в соответствующем виде отправлял на Тверскую, и те соревновались, кто надоговаривается с клиентами на большую сумму. Обслуживать клиентов они, конечно, не обслуживали, но многие явно были не против. Если бы ты только видела, с каким видом эти хомяки подсчитывали мятые бумажки милостыни, набранные ими в переходах, и когда кто-то побеждал, радость была сумасшедшая. Один нефтяник на моих глазах отсчитал пятьдесят тысяч долларов наличными своему компаньону, который собрал в переходе, кажется, на пятнадцать или двадцать рублей больше и выиграл. Вот так отдыхает элита. Понимаешь, некоторым из богатых людей уже наскучили клубы, казино, стриптизы, яхты, бары, боулинги и все прочие составные сладкой жизни. Приелось. В Москве масса богатых, богатейших людей, которые готовы платить серьезные деньги за настоящее – понимаешь, настоящее! – шоу, а не вертелки вокруг шеста для стриптиза.

– Я понимаю, – пробормотала я.

– Да ничего ты пока что не понимаешь!.. – Каморин говорил со все возрастающим жаром, и оставалось только жалеть, что нет с собой диктофона или иного звукозаписывающего устройства. – Я поставил это гладиаторское представление по высоким стандартам мировых шоу! Ведь на Западе такое практикуется уже давно, и совсем в иных формах, чем это показывается в кино, где тупые дядьки… где тупые дядьки, накачанные до ушей и ушами тоже мускулистые, дерутся до усрачки! Не-ет… я-то знаю, я-то был во многих странах, перенимая опыт. Я был в Штатах, был в Бразилии и Колумбии, был в Мексике и Гонконге, да и в старушке-Европе, знаешь ли, там такое практикуют. «Черный тотализатор»! В это понятие вкладываются не только подковерные суммы, но и то, что предусмотрено Уголовным кодексом и все же оправдано, потому что слишком большие деньги крутятся в деле.

– Филипп Юрьевич, мне, наверное, пора… – слабо пискнула я. – Работать…

– Тебе? Пора? А кто тебе об этом напомнит? Полина Львовна? Забудь! Она тут «шестерка»! – Он был взвинчен и, я могла судить ошибочно, находился под воздействием психостимулятора. – Да эта Полина Львовна еще два месяца назад была чем-то вроде тебя, но она удачно подсуетилась, попала в струю вместо Шпеер!

– Я читала в газете, – вдруг сказала я, – что какого-то Шпеера убили несколько дней назад в собственной квартире.

Каморин откинулся назад, его глаза блеснули.

– Шпеер? «Какого-то»? Может – какую-то? Фамилия-то редкая. Амалия Шпеер, еще бы, в таком сочетании – одна на всю Москву!

– Да, кажется, Амалия Шпеер, – кивнула я, – я прочитала, что ее убили в собственной ванной несколькими выстрелами. Да, Филипп Юрьевич.

Он схватил меня руками за плечи и стал вглядываться в мое лицо так, словно я была сфинкс с извечной загадкой, которую он хотел разгадать. На его горле поршнем ходил кадык.

– Ты… не врешь? – хрипло спросил он. – Нет… правда – читала такое?

– Я вообще часто читаю криминальную хронику, – ответила я невинно, – у меня бабушка в Днепропетровске ее читает и еще детективы всякие… разные.

– Все понятно, – выговорил Филипп Юрьевич, несколько успокаиваясь, – так, значит? Ну… ладно. Я проверю то, что ты мне сказала. Про-верю… – Он вдруг снова схватил меня за плечи и, притянув к себе, пробормотал, жарко дыша в лицо:

– Я вот тебе вопрос хочу задать. Как-то у тебя все… шустро получилось. Ты, случаем, не того… не под прикрытием, а?

– Что? – захлопала я ресницами, и на этот раз мое недоумение было совершенно искренним, потому что я на самом деле не могла понять, что имеет в виду Каморин. – Вы, Филипп Юрьевич… я не понимаю.

– Не понимаешь? Ну ладно… ну хорошо, – выговорил он, больно давя на плечи, – не понимаешь… Под прикрытием – это засланная, значит. Не ментовская ты, не «конторская», а? Ладно, не хлопай глазищами. Вижу. Пошутил. Верю. Ты, Лена, сейчас где живешь-то?

– У подруги, – ответила я.