Текст книги "Не лови золотого коня! (СИ)"

Автор книги: Наталья Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава четвёртая. Прощальные слёзы

От избы Ворожеи до дальнего участка, где издавна самоубийц хоронили, дошли быстро. Тропа, туда ведущая, не заросла, ходили по ней, видать, не раз. Не сказать, чтобы часто люди на тяжкий грех решались, руки на себя накладывая, но за годы прилично могил скопилось. Прозвали в народе участок Неупокоенным кладбищем. От обычного кладбища его овраг да рощица берёзовая отделяли.

– Жених мой тут схоронен, – неожиданно сказала Ворожея. – Не дал старый барин согласия на венчание. Больше того, велел милого моего в солдаты отправить. Ну а жених на вожжах в сарае вздёрнулся. И ведь в те года как раз срок службы с двадцати лет до двенадцати снизили. Давно бы уж отслужил мой Ванечка, а я б дождалась, даже деток успели б народить.

Ворожея промокнула глаза краешком полушалка.

– Ох, тётушка, – только и сказала маменька со вздохом.

– Не сбылось, не долюбилось, чего и жалеть, – ответила Ворожея. – Разговорилась я не к месту, да уж больно Егорша на Ванечку моего похож. Вон, смотрите, телега с гробом, ко времени мы добрались.

И впрямь с другой стороны Неупокоенного кладбища, куда вела просёлочная дорога, подходила траурная процессия. Иван-кузнец вёл под уздцы лошадь, впряжённую в телегу. На телеге около закрытого гроба, обнимая его обеими руками, сидела Ульянкина мать. Следом шли сельчане, не так много, старики, да те, кого староста от сенокоса освободил. Сам староста тоже шёл, головы не поднимая. Из детей был лишь Васятка. На похороны самоубийц брали только тех ребятишек, что усопшему роднёй близкой доводились.

Двигались провожающие медленно, Егор успел могилки разглядеть. Простые холмики, без крестов, как и положено, но ухоженные. На всех лежали небольшие каменные плиты с высеченными надписями, а около некоторых и скамейки стояли.

– Тётушка Ворожея, а разве здесь надгробья разрешается ставить? – спросил Егор.

– Кресты нельзя, а на плиты с именами, да годами жизни запрета нет, – ответила Ворожея и вновь разговорилась: – По моей просьбе барин их согласился ставить. Говорит, вину свою перед нами с Ваней искупает. Побоялся за нас перед папенькой вступиться. Да я-то зла не держу. Куда волчонку до матёрого волка, барин мне одногодок, совсем юный тогда был. Я тут присматриваю за порядком, да чтоб заложные покойники не появились.

– Это те, что из могил встают, мор, засуху наводят? – спросил Егор, вспомнив страшные истории, которые ребятишки любят в ночном друг дружке рассказывать.

Ворожея, молча, кивнула и сказала:

– Пока жива, не допущу того. Да и в посмертии стражем душ неупокоенных тут встану. Грехи свои за гаданья, заговоры, лечение искупать.

– Ох, что ж ты такое говоришь, тётушка, – сказала маменька, прикладывая руку ко рту.

– Виденье было, – коротко ответила Ворожея, останавливаясь.

Они дошли до свежевырытой могилы. Рядом стоял, опираясь на лопату могильщик. Вскоре и телега подъехала. Лошадь выпрягли, пастись на лужок пустили. Все встали вокруг телеги, Егор с маменькой и Ворожеей тоже подошли.

– Гвозди забивать? – спросил могильщик.

– Крышку открыть надобно, – строго произнесла одна из старух.

Кто-то вздохнул, знали люди, как утопленники обычно выглядят. Могильщик послушно снял крышку и поставил в изголовье.

Вздох уже общий раздался. Ульянка лежала в свадебном платье, с распущенными, покрытыми кружевной накидкой и венком волосами, словно спала. На бледных щеках блестели прозрачные капельки. На глазах у изумлённых людей из под закрытых век усопшей к вискам потекли слёзы.

Народ попятился, а Ульянкина мать кинулась к гробу с криком:

– Она живая, плачет, пусти!

Последнее она крикнула к успевшему обхватить её мужу. Рядом оказалась Ворожея. Она сунула под нос несчастной женщины резко пахнущий флакон и сказала:

– Тише, милая, тише. Не слёзы это. Тело на леднике лежало, оттаивает на жаре. Не вернёшь Ульяну, а вот душу её отмолить можно попробовать.

– В церкви ж нельзя, – произнесла немного пришедшая в себя Ульянкина мама.

– После научу, как и без церкви, – пообещала Ворожея.

Лишь это обещание, да возможность хоть душу Ульянкину спасти, помогли её матери продержаться до конца похорон. Тихим получилось прощание. Не положены были тем, кто руки на себя наложил, ни причитания, ни песни похоронные. Да и слёзы тоже, но кто от них удержится? Староста не удержался. Прошептал у гроба:

– Прости, Ульянушка, сына моего непутёвого. Да меня за то, что должно не воспитал, – отошёл и вытер глаза рукавом рубахи.

– Вот и привёл бы сына, пусть бы посмотрел, – сказала одна из старушек.

– Поучил я его кнутом, отлёживается, – глухо ответил староста.

Васятка к гробу близко подходить отказался, как старушки ни настаивали.

– Не трожьте, – распорядилась Ворожея. – Парнишке и встречи с мавкой хватило. Иван, ты на днях приводи сынка, отолью испуг.

Егор простился с подругой детства, молча. Понял он её матушку, и впрямь, как живая лежала Ульянка, аж оторопь брала. Совсем такая как раньше, до пагубной любви к Степке. У Егора не возникло того страха, что у Васятки. Только горе, жалость, боль от потери и обещанные Ворожеей слёзы.

Стук молотка о гвозди, забиваемые в крышку гроба, показался слишком громким после тишины. Благо, справился могильщик быстро.

Вместе с другими мужиками Егор опустил гроб на полотнах в могилу. Как положено, кинул горсть земли. Вместе со всеми постоял у невысокого холма. Немного успокоило, что и здесь появится плита, не останется безымянным последнее Ульянкино пристанище.

Егор помог старосте впрячь коня. Семья Ульяны отправилась домой на телеге. Остальные пошли в село пешком. Маменька тепло попрощалась с Ворожеей, пообещав занести платок и калоши на днях. Егор, с удивлением обнаруживший, что нога почти не болит, ещё раз поблагодарил Ворожею и тоже попрощался.

– И вам до свиданьица, – произнесла она. – А я тут, у Ванечки посижу. Жаль, что поминать его лишь раз в году после Пасхи можно.

Ворожея направилась к дальнему холмику, около которого стояла скамья и рос куст черёмухи, а Егор с маменькой отправились догонять остальных.

Люди шли, не спеша. Одна из соседок, сноха деда Зуды, передала маменьке новости из Семёновки, что её свёкор у Ивана-кузнеца выведал.

– Ульянкина тётка, как узнала, что племяшка утопла, без чувств упала. В себя привели, а у неё рука с ногой не двигаются, и говорить толком не может. В город увезли, в больницу. Доктора говорят: не жилица, – рассказала соседка.

– Плохо это, – покачала головой маменька.

– Да уж чего хорошего, – согласилась соседка. – Ежели до сорока дней помрёт, не дай Бог, жди в их семье ещё одного покойника. Тело Ульянушки в покойницкую, что при околотке, на ледник стражники поместили. А о том, чтоб родню известить лишь к ночи вспомнили. По темноте решили не ехать. Но туда и впрямь дорога разбитая. Иван, когда гроб сюда вёз, канатом обвязывал. Ну, всё обсказала, побегу, а то свекровка съест, что так долго. Сама-то усопших боится, а знать всё надо. Да, Егорша, тебе и Васятке с Филькой в ночное сегодня не идти. Свёкор сам управится.

Соседка ускорила шаг, да и Егор с маменькой заторопились, им ещё предстояло на стан добираться. Дома переоделись, маменька дала деду пересчитать оставшиеся деньги, затем сама убрала за оклад с иконами. Бабушка Егорова похлёбку сварила, за что маменьку сто раз упрекнула, когда обедать садились.

– Так я б всё равно на дальних лугах была, – напомнила ей маменька. – Лучше б спросили, как с Егоршей получилось.

– Как? Как? – запрыгали вокруг сестрёнки.

– Всё в порядке будет с братцем вашим, – ответила им маменька.

Про новость, о которой сказала Ворожея, и о которой сама догадывалась, говорить не стала, приберегая для мужа.

На стан они добрались, когда стряпуха доваривала в общем котле кулеш. Егор тут же принялся раздувать угли на самоваре, а маменька помогла расставлять миски. К приходу косцов как раз управились. В положенные после обеда полчаса отдыха, маменька подошла к отцу Егора отвела в сторонку и принялась что-то быстро рассказывать.

Егор, даже не слыша, знал, о чём речь. Когда отец посветлел лицом и гордо расправил плечи, Егор подумал: «Точно, узнал, что маменька парнишкой в тягости. Вот об заклад готов побиться, что о наказе Ворожеи маменька словом не обмолвилась. Ничего, я сам скажу, как случай представится».

Случай представился быстрее, чем он думал. Поздно вечером, когда вернулись домой, бабка, увидев, как сын непривычно ласков со снохой, не удержалась.

– Сынок, – протянула она, добавив в голос елея, – ты, случаем, не забыл, что бабу свою поучить хотел?

Отец растерялся, а Егор, пока он чего не надумал, сказал:

– Тётушка Ворожея вам, батюшка, передать велела, что ежели маменьку бить будете, пока она в тягости и дитё грудью кормит, то она вас мужской силы лишит.

Про кормление Егор уже от себя добавил, а маменька поправлять не стала. Глянула лишь благодарно.

– Не бойся сынок, эта ведьма Ворожея и не то наговорит, – проворчала бабка.

Её, как обычно, не слушали, давно привыкли в семье к постоянному ворчанию. Отец Егора посмотрел на деда и спросил:

– Неужто и впрямь может?

Старик хмыкнул, почесал затылок и ответил:

– Помнится, лет этак пятнадцать назад Ворожея так грозилась Афоньке Кривому. Ну, тот жену не просто учил, смертным боем бил, ни одного дитёнка выносить не могла.

– И что? – спросил отец.

– Было ли, никто достоверно не знает, а вот как Афонька в ногах у Ворожеи валялся, многие видели. И женку с той поры он пальцем не трогает, – ответил дед.

– Спать пора, утомилась я сегодня, – произнесла маменька и скрылась за занавеской.

Егор улёгся на свою лавку, девчонки давно спали на печке. Бабка поворчала и тоже угомонилась, отправившись в их с дедом закуток. Дед же с отцом, затушив лампу, вышли посидеть на крыльцо, потянуло дымком. Редко отец курил, а тут достал самокрутку. Не укладывалось в голове как это, бабу свою и не учить.

Егор же, засыпая, думал, что без всяких наказов на жену свою будущую ни разу руку не поднимет.

Глава пятая. Девятый день

С лёгкой руки Ворожеи, да от мази ею данной, нога у Егора быстро зажила. К концу сенокоса он уже не кашеварил, а с мужиками вместе косил. В радость ему работа стала, как застоявшемуся в конюшне скакуну.

– Ты, Егорша, жилы-то, с непривычки, не рви, – сказал ему отец в первый день, как Егор в ряд с остальными встал. – Не разогнёшься опосля.

Отец, как маменьку учить кулаками перестал, так и к сыну подобрел. Хотя и раньше, сызмалу, Егор половину тумаков получал за то, что смел за маменьку вступаться.

Сенокос закончился, а там и до страды рукой подать. Всего неделя осталась. В хозяйствах старались побольше домашней работы переделать, но в воскресенье, как всегда, отдыхали. Сходили с утра в церковь на воскресную службу, парни с девками гулянья к вечеру наметили.

Егор после церкви собрался на могилку к Ульянке сходить, так совпало, что в воскресенье это девять дней с её смерти. Маменька, заметив, что он с главной улицы не туда сворачивает, успела ухватить его за рукав косоворотки.

– Не на Неупокоенное ли кладбище собрался, сынок? – спросила она.

– Туда, – ответил Егор и поспешил добавить: – Помнишь, тётушка Ворожея сказывала, что стережёт грешные души. Нечего там опасаться.

– Нельзя поминать, – напомнила маменька.

– Так я и не буду, отнесу цветочков полевых, Ульянка любила из них венки плести. Не бойся, маменька. Вон батька стоит, тебя ждёт. Хмурится, – сказал Егорша.

– Ладно уж, иди, – разрешила маменька, развернулась и, не спеша, пошла-поплыла к ожидавшему её мужу.

Как перестала ждать кулака мужниного, так распрямила плечи, расцвела, с пяток годков скинула. Егор даже залюбовался. Статная у него маменька красивая. Пожалел, что лицом в неё не уродился. Сельские девицы на него и так не часто заглядывались, а последнее время и вовсе стали шарахаться, как от чумного. Случайно услышал, что прозвали его «мавкиным женихом».

Утешало немного, что и красавчик Степан тоже у девок в немилость попал. Появился он на людях через три дня, как староста его кнутом поучил. Подружка сердечная тут же отставку ему дала, а больше и не нашлось той, что не убоялась бы на пути озлобленной русалки встать. Не помогли Степану ни речи медовые, ни красота писаная, ни стать богатырская. Как сплетничали на селе, хотел парень напоследок погулять, ведь староста прилюдно поклялся оженить оболтуса на Покров.

Обо всём этом Егор думал, пока шёл к дороге, ведущей на Неупокоенное кладбище. Ещё об одном пожалел, что не пойдёт на гулянья. Не веселиться хотел, нет, найти повод Степану рожу набить. Без повода неловко перед старостой было, тот ведь вину сыновью, как мог, заглаживал.

По пути Егор завернул на луг, собрал цветы, и решил венок сплести для подружки детской. Получился венок неказистым, во все стороны цветки да ветки торчали, но крепким.

До Неупокоенного кладбища оставалось рукой подать, Егор вновь задумался. Вспоминал их с Ульянкой детские проказы. Не заметил, как дошёл. Огляделся и вздрогнул, увидев около нужного холма могильного чёрную фигуру. Но тут же от сердца отлегло, узнал соседку, мать Ульянкину. Она сидела на установленной недавно скамейке. На холмике имелась каменная плита с именем и годами жизни, как Ворожея и обещала.

– Егорша, здравствуй, – ответила на приветствие Ульянкина мать. – Благодарю, что не забываешь мою несчастную доченьку. Садись. Поминать нельзя, так просто посидим.

– Вот, Ульянка любила плести, – неловко укладывая венок на плиту, сказал Егор. Он снял с головы картуз, засунув за поясок, и тоже присел на скамейку.

– Хорошо, что венок принёс, – неожиданно сказала соседка. – Старики говорили, раньше, если умирала невеста, помолвленная, но ещё не венчанная, жених в могилу кидал венок свадебный, чтоб следом не утянула. А в день Ульянушкиных похорон, я о том обычае и не вспомнила. Надо было и тебе кинуть. Но и так ладно будет.

– Слышал я, у Васятки прошёл испуг, – произнёс Егор.

– Его, да и Фильку для компании, водили к Ворожее. Отлила. Даже в ночное с дедом Зудой ходили. Но сегодня не пущу от греха подальше. Девятый день, да и душенька пока неупокоенная. Но я отмолю.

Соседка разговорилась. Оказывается, Ворожея подсказала, как можно самоубийцу без церкви отмолить. Нужно в доме выделить молельную комнату, там молиться и свечи ставить.

– А сестрица как ваша? – спросил Егор.

– Иван к ней в город ездил, я-то пока толком ходить не могу. Плоха, не узнаёт никого, – ответила соседка и тяжко вздохнула.

Егор по растерянному виду Ульянкиной матери понял её сомнения: хочется, и чтобы страждущая быстрее отмучилась, и чтобы дольше сорока дней от смерти племянницы протянула.

На дороге показалась телега, лошадью правил Иван-кузнец. Он поручкался с Егором и, взяв под руку жену, осторожно повёл к телеге.

– Поехали с нами, – предложил он Егору. – Нога-то твоя недавно зажила, не стоит сильно натруждать.

Егор согласился, понимая, что сосед хочет так поблагодарить его за память о дочери.

Вечером во время ужина в дом Егора зашёл дед Зуда.

– Хлеб да соль, хозяева, – произнёс он смиренно и, сняв картуз, перекрестился на красный угол.

– Ем, да свой, а ты рядом постой, – выпалила бабка, прежде чем кто рот успел открыть, гостя за стол пригласить.

Деда Зуду Егорова бабушка ещё больше снох не любила. Он по молодости много ей крови попортил шуточками да насмешками. Дед грозно на бабку глянул и сказал:

– Садись, соседушка, с нами, не побрезгуй.

– Благодарствуй, – вновь смиренно ответил дед Зуда, присаживаясь за край стола.

Маменька Егора быстро метнулась за миской и ложкой, наложила из чугунка разваристой картошечки с курочкой, это своя семья из одной посуды ела, гостю отдельная положена. Она и пучок лука зеленого, и солонку ближе пододвинула.

Всем было понятно, неспроста дед Зуда явился, и за стол сел, и на бабкины слова не ответил. Точно, что-то нужно. Но семья продолжила чинно ужинать, за едой расспрашивать не пристало.

Поев картошечки, попив компот, дед Зуда вначале поблагодарил, а потом уже к делу приступил.

– По твою я душу, Егорша. Прошу со мной в ночное сходить. Пострелята только-только после встречи с мавкой оклемались. Не гоже их на девятый день тревожить. Полнолуние опять же.

Маменька, убиравшая со стола посуду, отставила чугунок и встала напротив деда Зуды, уставив руки в бока.

– Значит, пострелят не гоже трогать, а Егоршу можно? – грозно спросила она. – Мало нам было по церквям, да ворожеям ходить?

– Ох, и вкусно ты готовишь, хозяюшка, – подольстился дед Зуда.

Бабка, не выдержав похвалы ненавистной снохе, выпалила:

– Была б капустка и курочка, сготовит и дурочка.

На неё, как обычно, не обратили внимания. Егор сказал:

– Маменька, при вас же Ворожея сказала, что мне нечисти можно не бояться. Схожу я.

– Дело, дело говоришь, – закивал дед Зуда. – Слух пошёл, конокрады в соседних деревнях объявились. Барин мне старенькое ружьё охотничье отдал. Но оно ведь только для острастки, стреляет через два раза на третий. Ежели один буду, варнаки могут и не побояться.

Подозревал Егор, что дело не только в конокрадах, старик и сам боится ночевать один на лугу в девятый день от Ульянкиной смерти, но вслух другое сказал:

– Серого тогда возьму, он и сторожит хорошо, и не брешет, почём зря – волчья порода. Батька, маменька, отпустите.

– Иди уж, – согласился отец. В общем табуне и их лошади паслись: жеребец Ворон, две кобылы и жеребёнок.

Маменька вздохнула и принялась собирать Егору корзинку с провизией.

Отправились на выпас в сумерках. Когда к табуну подошли, Егор за ошейник Серого ухватил. Пёс зарычал на дневного пастуха, тот проживал в барском поместье, в селе не часто появлялся. Пастух бочком-бочком прошёл мимо пса и посеменил по тропе, ведущей в село. Когда он скрылся из глаз, Егор сказал Серому:

– Лошадок охраняй, чужих не пускай.

Пёс внимательно посмотрел на хозяина желтоватыми глазами и, вильнув хвостом, скрылся среди высокой травы.

– Ишь ты, словно понял, – восхитился дед Зуда, слегка побаивающийся цепного кобеля соседей. – Куда это он?

– Сторожить, – ответил Егор, разводя костёр и чиркая кресалом. Спички имелись, но их берегли, по пустякам не расходуя.

Вскоре огонь разгорелся. Дед Зуда, обретший слушателя, принялся пересказывать Егору последние сельские сплетни.

Наступила ночь, на небе стали видны яркие звёзды и полная луна, казавшаяся невероятно большой и близкой.

Со стороны села какое-то время слышны были переливы гармони и смех, но вскоре стихли. Гулянья закончились, разошлись парни с девицами по домам. Даже парочки влюблённые не остались.

Все опасались бродить в полнолуние – самое время для вурдалаков, ведьм и русалок.

Глава шестая. Полнолуние

Дед Зуда устроился на тулупчике напротив Егора. Новости закончились, а поговорить старику хотелось.

– Луна-то сегодня яркая, светло как. Ты чего на ней видишь?

Егор ответил:

– Бабушка говорит, это Каин Авеля на вилы поднял.

Дед хмыкнул презрительно.

– Придумает тоже. Слушай, как дело было. Случилось то во времена, когда люди старых богов почитали. Жила в селенье одном девица, красоты невиданной. Сам князь на неё заглядывался, когда с дружинниками мимо селенья на охоту ездил. Померла у этой девицы матушка, а батюшка недолго горевал. Привёл в дом новую жену, бабу видную, но жадную и злую. Возненавидела мачеха падчерицу: то ли на приданое глаз положила, то ли красоте позавидовала, извести надумала. Как-то мужик её уехал на ярмарку, а мачеха ближе к ночи отправила падчерицу за водой. Как раз полнолунье было. Боялась красавица, а пошла, батюшки-то нет, вступиться некому. Набрала она воду в вёдра, на коромысло повесила, к дому двинулась. Порадовалась, что беда минула, да рано. – Дед Зуда сделал многозначительную паузу и продолжил, зловеще понижая голос: – Откуда ни возьмись, появилась нечисти тьма тьмущая, закружила вокруг девицы в ведьминских плясках. Ни вперёд, ни назад ходу нет. Упыри зубы точат, русалки скалятся, оборотни воют.

– У-у-у-у, – раздался неподалёку леденящий душу вой.

Дед на месте подскочил, креститься начал. Егор поначалу пошутить хотел, но передумал. Ещё хватит старика кондратий.

– Дедуль, это ж Серый. Неужто не узнал? Сам же недавно жаловался, что наш кобель вам с бабкой спать не даёт, – сказал он.

– Растудыть твоё коромысло! – в сердцах воскликнул дед. – Вот ведь напужал волчий сын.

Он достал из кармана зипуна чекушку и приложился к горлышку. Сделал несколько глотков и занюхал рукавом. Подумал, вынул из корзинки луковицу и горбушку хлеба. Егор тоже решил повечеровать. Вытащил пирог, что маменька сунула, разломил и протянул половину деду.

– Угощайся, дедка, чем богаты, тем и рады.

– Благодарствуй, – обрадовался дед Зуда. – Славно твоя маменька готовит. Что моей бабке, что вашей, не при них будь сказано, далеко до неё. Сказывали, она у вас парнишкой в тягости. Так вот, чтоб ей легко разродиться, голубушке.

Пирог дед ел, приставляя руку к губам, чтоб ни крошечки в бороду не уронить. Видать и впрямь его дома сдобой не баловали.

– Что там дальше-то с девицей? – спросил Егор, когда доели и молоком из крынки запили. Ему и впрямь интересно стало, чем сказка закончится.

– Так вот. Огляделась она, бедняжечка, пусто вокруг, только нечисть всё ближе подвигается. Некого на помощь позвать. Возвела глаза к небу, готовясь смертушку принять, да луну и увидала. Взмолилась девица: Луна-матушка, помоги мне сиротинушке, возьми к себе на небушко, буду тебе служанкою верною. Тут с неба от луны луч опустился тропкою ровною, разогнал своим светом упырей да ведьм. Девица обрадовалась, да так с коромыслом по лучу к луне и пошла. Осталась она у луны в услужение, и стали звать её Дождевицею. В ясные ночи её на луне хорошо видать. Когда же ночью идёт дождичек – это девица-Дождевица из вёдер землицу поливает.

Закончив рассказ, дед Зуда сел, обхватил руками колени и уставился в небо. Егор и вовсе лёг рядом на спину, закинув руки под голову.

– На девицу с коромыслом и впрямь больше похоже, – сказал он.

Егор начал задрёмывать, но его разбудил Серый, пробежавший мимо. Пёс, посмотрел на хозяина, сверкнув зеленым огоньком в глазах, и потрусил в сторону кустов у перелеска. Его серая шерсть почти сливалась с окружающей темнотой.

Егор сел, провожая глазами Серого. В перелеске он заметил мелькнувшую фигуру в белом. Дед Зуда, тоже это заметивший, вновь начал креститься и прошептал:

– Господи, дай эту ночь пережить.

– Егорша… – донёс ветер еле слышный шёпот, перешедший в стон.

Что-то белое мелькнуло уже ближе. Егор встал, дед Зуда потянулся за заветной бутылочкой.

– Егорша, иди ко мне, – вновь зашелестел шёпот. И неожиданно сменился на визг, рычание и детский вопль: – Волки! Спасите!

Егор кинулся в сторону кустов. Дед Зуда, поначалу рванувший в противоположную сторону, опомнился и поковылял вслед за напарником. Пока он дошёл, Егор уже вытащил из кустов двух перепуганных парнишек, лет десяти, закутанных в куски белого холста. Серый стоял рядом и тихо, но довольно грозно рычал.

– Мы не со зла, попугать хотели, – сказал один из похожих друг на друга как две капли воды мальчишек. Он шмыгнул, утерев нос рукавом.

– Попугать? Вот я вам ухи-то надеру! – прикрикнул дед Зуда, присмотрелся и сказал: – Ага, Сидора-мельника двойнята. А ну-ка, пойдёмте, сдам вас батьке на руки. Егорша, присмотри тут за табуном, я в село.

– Дедка, не надо к батьке, – заныл второй близнец. – Мы больше так не будем.

– А вот нечего было у меня яблоки красть, – злорадно сказал дед Зуда и погнал озорников в сторону села.

Егор вернулся к костру и сказал Серому:

– Это, конечно, не конокрады, но ты молодец.

Он достал из корзинки кусочек сахара и скормил на ладони верному сторожу. Заслужил. К тому же рядом не было никого, кто бы начал причитать, что он добро на скотину переводит. Егор и лошадок втихаря подкармливал. Живность он любил.

Подумав, что с таким сторожем и поспать можно, Егор прилёг на дедов тулупчик. Он не стал прислушиваться к доносившемуся со стороны посёлка шуму. Дед придёт, всё расскажет.

Сон накрыл, как только голова коснулась земли. Яркий, словно не сон, а явь.

Слепит летнее солнце, освещая всадника на холме. Всадник сидит на мощном вороном коне. В поводу второго держит. Гнедой скакун, словно танцует на месте, переставляя тонкие ноги. Рыжие грива и хвост и лоснящаяся шкура отливают золотом под солнечными лучами.

Всадник не здешний. Круглое смуглое лицо с чёрной бородкой и усами, раскосые тёмные глаза, шлем на голове, наплечники кожаные на парчовом кафтане, ножны на поясе. Главный воин, среди бесчисленного воинства, огибающего холм с двух сторон, как река. Тревога охватывает Егора, он понимает – перед ним враги, нужно бежать, бить в колокола, поднимать народ честной на битву.

– Дон-дон-дон, – звенит колокол.

Егор резко открыл глаза и понял, звон колокола – уже не сон. Что-то случилось в селе. Он вскочил с места, напряжённо всматриваясь: не пожар ли. Отблески виднелись, но это лампы и факела. Зарева Егор не увидел.

– Неужто снова кто пропал или утоп? – прошептал Егор.

Он надвое разрывался: хотелось бежать в село, но и табун оставлять нельзя. Вдруг переполох устроили конокрады, готовясь под шумок увести лошадей. Егор остался. Он стоял у костра, поворачиваясь то к мирно пасущемуся табуну, то в сторону дома. Шум постепенно стихал. Отблесков от ламп становилось меньше.

«Если бы что дурное, не разошлись бы люди так быстро», – подумал Егор. Успокоиться успокоился, но на смену тревоге пришло любопытство. Нестерпимо захотелось узнать, а что это было?

Завидев деда Зуду, Егор не удержался и поспешил ему навстречу.

Дед ожиданий не обманул, сразу приступив к рассказу.

– Эти пострелята, мельниковы дети, невесть что придумали! – возмущённо начал он. – Вырядились привидением и давай народ пугать, в окна заглядывать. У дома старосты Степана звали, вот как тебя. Повыскакивали мужики из изб, да не сразу, ночь-то ведьминская. Пострелята уже к нам с тобой подались. За мужиками и бабы выползли. Кто-то из старух и скажи, что это Ульянка, упокой господи её душу грешную, на девятый день за жертвой явилась.

– Эх, подруженька, и после смерти тебе бедной покоя нет, – сказал Егор.

– Это что, – продолжил дед Зуда, взмахивая руками. – Собрались все идти на Неупокоенное кладбище. Могилку разрыть, да покойнице кол осиновый в сердце забить и водицей святой залить. В колокол ударили, народ собирая. Но я, Бог миловал, успел. Поведал сельчанам, что за покойнички здесь ходят. Чтой-то утомился я, прилягу, пожалуй. Ты, Егорша, ежели что, буди.

Дед лёг на тулупчик, плотнее закутался в зипун и вскоре засопел, похрапывая. Егор вновь присел у костра, вспоминая недавний сон и дивясь на него.

Неожиданно к нему вновь подошёл Серый и, слегка поскуливая, прижался к ноге. Егор погладил пса, успокаивая. Но тот замер, уставившись в одну точку. Проследив за его взглядом, Егор вздрогнул. За костром, напротив него стояла Ульянка. Как-то даже мысленно не поворачивался у Егора язык назвать её мавкой или утопленницей. Почти прозрачная, через неё виднелись и перелесок, и кусты, на голову с распущенными волосами был надет его венок. Ульянка приложила палец к губам, призывая не будить старика. Невольно Егор поднял руку, перекреститься. Ульянка отрицательно повертела головой, затем тихо-тихо сказала, не разжимая губ:

– Маменьке передай, пусть молится. Мне уже чуток до освобождения осталось. За Васяткой приглядите. Тётушка в эту ночь померла. Больше не приду. Прощай, Егорша.

Егор почувствовал, как глаза заволокло слезами, а когда сморгнул, за костром никого не было. Серый прилёг рядом и спокойно уснул.

– Хороши сторожа, – прошептал Егор, глядя на деда Зуду и Серого. – А за Васяткой мы присмотрим, Ульянушка. Спи спокойно, голубка.