Текст книги "Не лови золотого коня! (СИ)"

Автор книги: Наталья Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Не лови золотого коня!

Глава первая. Ульянка

Ночь звёздная выдалась, тихая. Легко потрескивал костёр, фыркали пасущиеся неподалёку кони, сопели прикорнувшие на дедовом тулупчике Васька с Филькой, соседские ребятишки. Егор подкинул веток в огонь и, не удержавшись, вздохнул. Угораздило же порезать ногу в самый сенокос. Да ещё и батька плетью приголубил за ротозейство. Горяч он, их батька – сестрёнок малолетних ещё жалел, а Егору с маменькой частенько прилетало, знай, уворачивайся.

Вот и получилось, что днём Егор кашеварил, а вечером отправлялся с ребятишками в ночное вместо Филькиного деда, прозванного Зуда из-за редкостного занудства. И деду, и парнишкам, Егорова немощь была в радость. Первый мог спать дома на печи у бабки под боком, а вторые – отдыхать от бесконечных поучений.

Неожиданно повеяло прохладой, нервно заржал вожак, столпились вокруг него кобылицы с жеребятами. Казалось, миг, и сорвётся табун с места, разрывая путы, летя по лугу навстречу ветру.

– Орлик, тихо, – сказал Егор вожаку.

Васька с Филькой сели, и тоже уставились на табун, протирая заспанные глаза. Лошади успокоились, как по приказу.

– Как будто чужак пришёл, – протянул Васька.

Повернувшись к костру, Егор вздрогнул: по ту сторону стояла Ульяна, Васькина старшая сестра.

– Улька, чего от тётки ушла? – строго, копируя взрослых, спросил Васька. – Опять за Стёпкой бегать будешь? Смотри, отлупит батька розгами, как обещал.

К тётке, в соседнюю деревню, Ульяну отправили родители от греха. Влюбилась девка без памяти в сына старосты Степана, не устояла перед писаной красотой парня. А тот изгалялся: то к себе призовёт, то прочь отправит. И до Ульяны многим девкам красавец головы морочил, не раз и не два старосте откупаться пришлось.

– У огня погреюсь и пойду, – сказала Ульяна тихо, словно ветер в листве прошелестел.

Она присела на стоящий по ту сторону костра пенёк и протянула к костру руки.

Защемило у Егора сердце от жалости, такая Ульяна бледная, исхудавшая, взгляд печальный, словно мороком затянут. Помнил ведь, как в детстве вместе по заборам лазили, да у деда Зуды яблоки воровали. Задорная раньше была Ульяна, хохотушка, куда что делось?

– Ульянка, – сказал он, – бросай Стёпку, пошли за меня замуж. Ты не смотри, что на рожу неказист, с лица воду не пить. Буду жалеть тебя, любить, руку ни в жисть на тебя не подыму.

Васька с Филькой захихикали, подумали, шутит старший дружок. Ульяна посмотрела на Егора черными, как омуты глазами, словно в душу заглянула, и ответила:

– Славный ты, Егорша. Жаль, раньше тебя не разглядела. Пойду, нужно до первых петухов успеть.

– Постой, проведу до дома, – сказал Егор, вскакивая и морщась от резкой боли. Про ногу-то забыл.

– Сиди уж, провожатый, – сказала Ульяна, махнув рукой. Ласково сказала, а без улыбки. Она встала, поправила платок на голове, перекинула за спину косу и пошла прочь. Сделав два шага, повернулась и добавила глухо: – За доброту твою, Егорша, послушай совет: не лови золотого коня. Бывайте, не поминайте лихом.

После чего Ульяна поклонилась в пояс и, уже не оборачиваясь, пошла по лугу в сторону перелеска. На Егора напало странное оцепенение, отпустившее, только когда тонкая девичья фигурка скрылась за деревьями.

– Васька, Филька, бегите следом! – воскликнул он. – Видите, не в себе Ульянка. Догоните, до дома доведите, маменьке её с рук на руки сдайте.

Ребятишки сорвались с места, но вскоре вернулись.

– Нигде нет, – доложил Филька, когда отдышался, затем вытаращил глаза и дрожащим пальцем показал на пень, на котором сидела Ульяна.

Весь покрытый инеем, пень медленно оттаивал, по дереву струились ручейки похожие на слёзы. Васька заревел, а Филька размашисто перекрестился.

– Беда случилась, поеду до дома, народ на поиски поднимать, – сказал Егор. – Седлайте Ворона. Справитесь без меня?

– Орлик быстрее, – сказал Васька, вытирая слёзы рукавом рубахи.

– Без вожака табун не буду оставлять, – твёрдо сказал Егор, и так беспокоился, управятся ли ребятишки. «Деда Зуду растолкаю, сюда отправлю», – подумал он. Сам Егор собирался искать Ульяну вместе с остальными. Со стороны села раздались крики первых петухов.

Всполошил Егор село. Многие на поиски отправились. Вдоль берега реки прошли до самой излучины. Кто с факелом, кто с лампами. Староста керосиновую лампу не пожалел. Сыну при всех пообещал шкуру спустить. Сильно обозлился, хоть и морочил отпрыск девок, ни одна пока руки на себя наложить не пыталась.

– Ой, гляньте, на отмели что-то белеет! – воскликнул кто-то из парнишек через полчаса от начала поисков.

Ребятня за взрослыми увязалась. Для них всё приключением казалось, но и малых пронял надрывный вопль Ульянкиной матери:

– Ульянушка, доченька! Что ж ты натворила!

Кинулась мать к реке, еле от берега два мужика оттащили. Отец Ульяны, Иван-кузнец, как был, в одежде в воду нырнул. Староста Степану такую затрещину отвесил, тот на ногах не удержался.

В молчании стояли односельчане, пока отец девушки плыл к тому берегу. Хоть и светили ему, а не разобрать было, что он там, на отмели возится. Возвращался Иван, держа над водой руку со светлой тряпицей. Ещё до конца не выйдя, крикнул:

– Не Ульянка, нет. Полотно белёное кто-то из баб в стирку упустил.

Несчастная мать на землю села и встать не может, ноги отнялись. Иван рядом опустился, обнял, а та приникла к нему, всхлипывая, даже рубахи мокрой не заметила. На всех словно холодом мертвенным дохнуло от реки.

– Так, может, Ульянка-то обратно к тётке отправилась? – предположил дед Зуда. – Вон Егорша сказал, Васька ей грозил батькиными розгами.

Деда на берег со всеми бабка отправила, заявив, что пострелята и одни с лошадками управятся, а ей из первых рук новости знать надо.

– Какие уж тут розги… – сказал Иван и замялся, но все словно услышали несказанное: «Живой бы найти».

Он в дедово предположение не особо поверил, а вот мать ободрилась, воскликнув:

– Да, да, точно к сестрице моей побежала! Та всегда племяшек защищает. Своих-то деток Бог не дал.

– Давайте, я съезжу в Семёновку, – предложил Егор, он так на Вороне и искал.

– С рассветом отправишься, не хватало ещё, чтоб ты шею свернул, – распорядился урядник, который только вместе с сотским в пролётке подъехал, и тут же руководить принялся. Хотя по службе ему бы в первых рядах быть. Но сельский полицейский отличался леностью, особенно в делах поисковых. Руководствуясь изречением: Бог даст, найдётся.

– И то, правда, – согласился староста. – Дорога на Семёновку вся в колдобинах. Не сам свалишься, так коня угробишь. Езжай домой, Егорша.

– Разойтись! – скомандовал урядник. Сотский что-то зашептал ему на ухо. Урядник недовольно поморщился и сказал Ульянкиной матери: – Тебя, мамаша, в пролётке до дома доставим. Пусть твой мужик тебе фельдшера позовёт.

– Спасибо, ваше благородие, непременно позову, – поклонился Иван после того, как на руках донёс жену до пролётки и усадил напротив полицейского начальника.

– Трогай! – сказал урядник сотскому, занявшему место на облучке.

Сельчане расходились по домам под крик вторых петухов, до третьих и рассвета совсем немного оставалось. Егор отправился спать в сарай, но не смог глаз сомкнуть. Еле утра дождался. Запряг Ворона и потихоньку, чтоб не разбудить домашних, повёл под уздцы к выходу. Дворовый пёс Серый, помесь собаки с волком, глухо зарычал, повернув голову в сторону соседей.

В соседский дом входил незнакомый стражник. Рядом с воротами стоял его конь. Егор замер, терзавшие его нехорошие предчувствия усилились. От соседей раздался женский крик, полный боли и горя.

– Утопла всё же, Ульянка, – произнёс Егор, перекрестился и прошептал: – Упокой, Господи, её грешную душу.

Вновь собрались вместе сельчане, во двор вошли, кому места не достало, встали за невысоким забором и у распахнутых настежь ворот. Пришедший с ночного Васька прошмыгнул в дом под ногами стоящих. Филька и дед Зуда остались у двора.

Подъехавший на пролётке урядник церемониться не стал, расталкивая толпу, двинулся к крыльцу. Приехавший из Семёновки стражник принялся быстро и негромко ему что-то докладывать.

– Когда-когда, говоришь, девица утопилась? – спросил громко урядник.

– Вчера, за час до полудня! – доложил стражник, тоже громко.

Урядник нашёл глазами в толпе Егора и сказал:

– Что же ты, шельма, врёшь, что сию девицу этой ночью видел?

– Клянусь! Вот те крест! – воскликнул Егор, перекрестившись, и добавил: – Со мной и Филька с Васькой были.

По толпе прошёл гул, не замечен был Егор во вранье. Да и ребятишки тоже знали, когда соврать можно, а когда и не следует.

– Ой, так это ведь мавка была, – охнула одна из баб.

– Самая страшная из русалок, – подхватила вторая.

Третья добавила:

– Утопленниц, перед тем, как в услуженье забрать, водяной отпускает со светом белым проститься!

– Свезло вам, пострелята, что мавка душеньки из вас не высосала, не выморозила, – произнёс дед Зуда, приглаживая торчащий вихор внука.

Филька, до того стоящий с открытым ртом, вдруг ойкнул и, показывая пальцем на Егора, выдал:

– А Егорша-то мавку замуж позвал! Бросай, говорит, Ульянка, Стёпку, за меня иди.

Толпа дружно охнула, люди непроизвольно попятились от Егора. Настала очередь его матери голосить. С криком:

– Сыночек, родненький! – она подбежала к Егору, крепко обняв.

– Всем разойтись! Нечего тут суеверия разводить! – рявкнул урядник, до того сам внимательно слушавший разговоры. – Дело ясное. Самоубийство.

Он, позвав стража, направился прочь со двора. Сотский немного задержался, обратившись к людям:

– Кто помочь желает, оставайтесь. Остальные идите. У людей двойное горе. Дочь утопла, да и не похоронишь, как следует. Могилка будет за кладбищем, отпевать нельзя. Эх, девица, что ж сотворила с собой, глупая.

Сотский снял фуражку, перекрестился и бегом поспешил к пролётке.

Глава вторая. Ворожея

После того, как пролётка отъехала, староста принялся распределять, кому нужно остаться на помощь семье кузнеца. Бабы же окружили Егора с его матерью и принялись наперебой давать советы, как от нежданной напасти избавиться.

– Задобрить водяного надо, – утверждали одни.

– Нет, нельзя Егорше к реке и близко подходить, – твердили другие. – Вдруг мавка жениха забрать надумает.

– Оберег сделайте, – подсказывали третьи. – На воротах, дверях, ставнях кресты восковой свечкой нарисуйте.

Мать Егора после этих советов совсем с лица спала. Растолкав остальных, вперёд выступила бабка деда Зуды. Она выпрямилась, опираясь на батожок, приняла благостный вид и изрекла:

– В церковь идите. Батюшка отмолит.

– Эх, жаль отец Макарий помер, – со вздохом протянула её сноха. – Он точно бы помог. А нынешний хоть и после семинарии, чужак он здесь.

Многие закивали, а бабка ткнула сноху кулаком в бок:

– Что мелешь? Упаси Бог, кто услышит, – и выразительно покосилась на идущего в их сторону старосту.

– Ну, что, бабоньки, почесали языками, и будет. Трава сама себя не скосит, не высушит, в стога не ляжет, – сказал староста и добавил: – Ивану денег на гроб и могильщиков я сам выделю. Привезут Ульяну, к обеду схоронят. Что стоите? Рысью на стан. Егорша, церковь хорошо, но ты и к Ворожее загляни. Тебя и твою матушку до полудня отпускаю.

После этих слов староста зашагал в сторону своего дома с видом мрачным и решительным.

– Ох, не поздоровится Степановой спине, – протянула одна из молодок.

– И поделом, – раздалось сразу несколько голосов.

Толпа разошлась, часть по домам, часть на стан на дальних лугах. Егор с матерью вошли в дом. Вся семья уже сидела за столом, лишь их ждали. Отец грозно глянул на мать, а та и не заметила, ловко ухватом достала из печи чугунок с кашей, поставив на стол. Дед как глава поблагодарил Господа за хлеб насущный и первым взял деревянную ложку. Ели, молча, даже сестрёнки Егоровы не шалили. Не хотели получать ложкой по лбу не от отца, так от деда.

После завтрака, маменька метнулась к сундукам, доставая праздничную одежду и обувку для себя с сыном.

– В церковь пойдём, Егоршу отмаливать, староста отпустил.

Дед с бабкой, да и отец смолчали, лишь из под насупленных бровей наблюдали, как суетится по избе мать, как складывает в корзину свежий хлеб и яйца.

– Куды? – не удержалась бабка.

– К Ворожее заглянем, – ответила мать, даже не взглянув в сторону свекрови. А когда она вынула из-за оклада тряпицу, с завёрнутыми в неё деньгами, не удержался отец.

Он встал и преградил дорогу жене.

– А ну, на место верни!

Для острастки кулаком замахнулся.

– Жалеешь? Для сына родимого? А что я церкви пожертвую? На что свечи накуплю? – неожиданно взъярилась всегда спокойная маменька, наступая на мужа.

Тот, ни разу до того не встречавший отпора, отошёл в сторону, пропуская жену к корзинке. Сестрёнки Егора на печку забрались, они всегда так делали, когда батька злился, а тут ещё и маменька осерчала.

– Поучить надо, сынок, жену, – подал голос дед. Бабка ему принялась поддакивать:

– Ишь чего вздумала, мужику перечить!

Маменька обернулась, глазами сверкнула и произнесла:

– Пока Егоршу не отмолю, если кто на пути встанет: прокляну!

– Ведьминское отродье, – прошипела бабка, но на неё никто внимания не обратил. Снох своих бабка не жаловала.

Егор с трудом обул на замотанную ногу башмак. Маменька, скрывшаяся за занавеской, отделявшей родительскую кровать, оделась быстро. Она вышла, поправляя на плечах расписанный цветами полушалок. Взяла Егора за руку и повела к двери.

– Вот только вернись! – зло бросил ей в спину отец.

Маменька и бровью не повела. Егор, хромая, еле успевал за ней, идя по улице в сторону церкви.

– Прости, матушка, – сказал Егор. – Мне самому бы, без тебя всюду сходить. Батька бы так не ярился.

– Сам ты уже мавку замуж позвал, – резко ответила мать. Посмотрев на сына, она сбавила ход и спросила: – А когда твой батька не ярился? Вот то-то. Ладно, чай не прибьёт.

Егору их село показалось непривычно пустым. На улицах никого не было, у колодца тоже. Лишь лаяли кое-где собаки, да кудахтали роющиеся в пыли куры. Егору стало не по себе, хотя понимал, что одни сельчане на сенокосе, другие на подёнщине у барина наделы отрабатывают, как его дядя с женой. Ребятня тоже при деле: гусей с гусятами на лугах пасут, с младенцами нянчатся, да мало ли в эту пору работы?

Церковь, каменная, новая, стояла на холме, издалека слепя глаза белизной стен и позолотой куполов. За ней возвышалась деревянная колоколенка. У подъёма на холм Егор с матерью остановились, отдыхая. Из церкви вышел Иван-кузнец. Казалось, за ночь он постарел на десяток лет. Поравнявшись с соседями, он сказал:

– Ходил вот, просил дозволения подхоронить Ульянку в могилу к моей матушке. Деньги, что на приданое копили, предлагал. Да где там. Эх, Егорша, что ж дочь выбрала не тебя, а Степана...

Кузнец, сгорбившись, побрёл к дому сельского плотника. Ему ещё предстояло ехать за телом дочери в Семёновку. Маменька перекрестила его вслед и посмотрела нетерпеливо на сына. Егор подумал, будь он маленьким, маменька бы побежала с ним на руках в церковь. Кивнул, и они принялись взбираться на холм.

Вскоре они выходили из церкви почти с тем же видом, что и Иван-кузнец. Новый священник даже слушать толком не стал, попеняв на темноту местных прихожан и склонность к суевериям. Правда, после щедрого пожертвования батюшка пообещал помолиться о здравии раба Божьего Егория. Мать накупила свечей, поставила к иконам, помолилась Богородице. Егор тоже свечи поставил за здравие, а одну втихаря за упокой Ульянки. Хоть оно и не положено, но Господь добрый, поймёт. Не может же один грех всю жизнь праведную перечеркнуть.

Несколько свечей маменька завернула в тряпицу и в карман юбки сунула. «Кресты рисовать», – сообразил Егор.

Спустившись с холма, они направились к окраине села. Там, в лесу стояла изба Ворожеи. Мало уже кто в селе помнил настоящее имя молочной сестры их бывшего барина. Лет за двадцать до того, как все стали свободными, отец барина умер, завещав вольную кормилице сына и её дочери. Но они не захотели далеко уходить и поселились в охотничьей избе.

Поговаривали, что Ворожея не только молочная сестра старому барину, но и единокровная. Отец барина частенько с дворовыми девками грешил. Супружница его, знай, успевала тех в дальние деревни замуж отдавать, а кого и вовсе продавала.

Всё это рассказывала Егору маменька, пока они шли сначала по улице, а затем и по лесной тропинке. У Егора нещадно болела втиснутая в башмак нога. Не выдержав, он остановился, снял обувь, связал шнурки и перекинул через плечо. Маменька лишь вздохнула тяжко.

– Никак, сглазил тебя кто, сынок. То ногу сбередил, то вот мавку встретил, – сказала она.

– Вот сейчас у Ворожеи и спросим, – ответил Егор, тоже вздыхая, только от облегчения. Идти босым оказалось куда проще.

Тропу к охотничьему домику хорошо проторили: ходили кому сглаз снять, кому на жениха поворожить, кому немощь какую залечить, а кому и прошение составить, письмецо написать. Ворожея грамоту разумела. Злые языки нарекали её ведьмой, не прижилось. Порчу Ворожея не наводила, трав, чтоб плод вытравить, гулящим девицам не давала. Опять же в церковь часто ходила, да и с отцом Макарием, старым священником дружна была.

Правда с новым батюшкой она в пух и прах разругалась после первой же его проповеди. Батюшка её анафеме предал, а Ворожея поклялась, что ноги её в церкви не будет, пока он в этом приходе. Сказала, что лучше в город в храм ездить будет. Никто в селе толком не понял сути спора, что-то о богословских учениях.

Поначалу народ Ворожею осудил, правда, за глаза. Мало ли когда понадобится, ведь, к примеру, у деток малых испуг лечить, она одна и умела. Но пообщавшись с новым батюшкой, все стали поговаривать: «Да, это не отец Макарий. Царство ему Небесное».

Изба Ворожеи оказалась добротной, большой, по обе стороны имелись сараи. Перед одним сушились на раскинутом полотне травы. Дверь была приоткрытой, словно хозяйка кого-то ждала.

Маменька шагнула на крыльцо первой. Егор поспешил за ней, вошли они в избу одновременно.

– Доброго утра, тётушка Ворожея, – произнесла маменька, крестясь на висящие в красном углу иконы.

Хозяйка, немолодая, высокая, с крупными чертами лица, сидела у стола и тасовала колоду карт. Устремив пронзительный взгляд тёмных глаз на Егора, она резко спросила:

– Согласие было?

– Что? – не понимая, переспросил он, невольно попятившись и упираясь спиной в косяк.

– Мавка дала согласие идти за тебя? – уточнила Ворожея.

– Н-нет, – ответил Егор, растерявшийся от пристального внимания. Взгляд Ворожеи притягивал, не давая возможности отвлечься или оглядеться. Егор продолжил, слова словно сами, без его воли, произносились: – Сказала, жалеет, что раньше не разглядела, чтоб лихом не поминали. Простилась с поклоном. А мне за доброту совет дала: не ловить золотого коня.

Маменька, услышав подробности, охнула, приложив руку ко рту. А после того, как Ворожея перевела взгляд на неё, поспешила сказать, показав корзину:

– Вот, тётушка, гостинец тебе.

– На лавку поставь. Сами тоже садитесь, – сказала Ворожея и вновь опустила глаза на карты, ловко перемешивая колоду.

Егор потихоньку огляделся. Зажиточно жила Ворожея, кровать деревянная под пологом, шторы бархатные, шкаф резной, посуда в нём почти как у барина в усадьбе. Оклады у икон позолоченные. На столе самовар с росписью, голова сахара, булки маковые. Видать, не врали люди, сестра Ворожея их бывшему барину. С подношений благодарных такого не наживёшь. Да и на лицо очень они с барином похожи. Маменька тоже украдкой осматривалась. Когда Ворожея вновь подняла голову, Егор с маменькой невольно выпрямили спины и замерли под пронзительным взглядом.

Глава третья. Что было, что будет

Ворожея встала со стула с резной гнутой спинкой и выложила на стол бубнового короля. Затем протянула карты Егору, коротко приказав:

– Тасуй.

Сама же подошла к иконам, прикрутила фитиль у лампадки, прошептала что-то типа: «Прости, Господи, меня грешную» и задёрнула красный угол специальной занавеской.

– Тётушка Ворожея, – позвала маменька, – посмотри, не сглазил ли кто Егоршу.

Егор старательно тасовал колоду. Карты, новенькие, атласные, гладкие, словно гладили пальцы. Он таких и не видел ни разу, хотя девки в селе гадали частенько, да и мужики никогда не отказывались в дурака перекинуться. Но разве сравнишь их потрёпанные старенькие колоды с этой.

– Сдвинь от себя левой рукой, – распорядилась Ворожея, забрала колоду и ответила маменьке: – Расклад посмотрю на Егоршу, на сглаз и порчу проверю, ногу подлечу. На гаданье, так и быть, оставайся. А дальше пойдёшь на завалинку у дома, там подождёшь. Бабам в тягости, не должно обряд видеть. Ежели только их самих не пользуют.

Егор с матерью переглянулись, затем дружно уставились на Ворожею.

– То-то я думаю, почему малинки захотелось. Да так, что спасу нет, – протянула маменька.

– Ты и сама бы на днях догадалась, – сказала ей Ворожея и добавила: – Парня носишь.

– Ой, спасибо, тётушка, за добрую весть, – сказала маменька, счастливо улыбнувшись.

Бабка Егорова постоянно её шпыняла, мол, нам работники в семью нужны, а ты одного лишь парнишку принесла, остальные девки.

– Слышала, мужик у тебя гневлив, да на расправу скор, – сказала Ворожея. – Так вот, передай, ежели руку на тебя поднимет, пока ты в тягости, я его силы мужской лишу.

От ставшего зловещим голоса Ворожеи даже Егору не по себе стало, маменька и вовсе ойкнула и поспешила спросить:

– А вдруг случайно не сдержится?

– Поверь, лучше ему удержаться, – усмехнулась Ворожея и, в сердцах, добавила: – Замучилась я деток от младенческой падучей отливать. Чтоб не было такого, их ещё в утробе беречь надобно. Понятно?

– П-понятно, – слегка запнувшись, ответила маменька, кивая.

Хозяйка избы приступила к гаданию, она разделила колоду на четыре части и разложила рядом с бубновым королём, над ним и прямо на него, приговаривая:

– Что было, что есть, что будет, чем сердце успокоится. – Затем принялась вытаскивать нижние карты и выкладывать изображением вверх. Егору с маменькой со скамьи всё было хорошо видно. Ворожея сопровождала свои действия объяснениями: – Что было: десятка пик. Болезнь. Что есть: девятка пик. Слёзы, потеря друга. Тут всё ясно. Что будет: трефовая шестёрка. Ждёт тебя, Егорша, дорога дальняя, нежданная. Чем сердце успокоится: опять шестёрка, только буби. Тоже дорога, только радостная. Что бы ни было, закончится хорошо.

– Слава тебе, Господи, – прошептала маменька и перекрестилась.

– Иди на завалинку, – велела ей Ворожея. Взяла со стола небольшой туесок и протянула: – Держи малину, пока ждёшь, чтоб всю съела. Как закончим, позову, всё, как есть, обскажу.

Маменька, взяла туесок, поклонилась и быстро вышла. Егор подумал, что, несмотря на строгость, Ворожея добрая, но всё равно продолжал испытывать что-то вроде робости.

Ворожея, между тем, готовилась к обряду: поставила в центр избы стул с витой спинкой, достала из под лавки небольшую деревянную бадью, плеснув туда воды из ведра. Вынула из корзинки пару яиц, а из шкафа гранёный стакан с водой, на дне которого лежал серебряный крестик, пустой стакан, широкую миску, свечи в подсвечниках и кусок воска в маленьком ковше. С каждым вынутым предметом Егору становилось всё тревожнее. Когда же Ворожея достала какую-то мазь, сапожный нож и тугой моток узкого полотна, еле подавил желание сбежать. Уж очень сильно напомнило последнее поход к фельдшеру.

– Что делать, тётушка Ворожея? – спросил он, не выдержав молчания.

– Садись на стул. Ногу больную в бадью, повязка пусть отмокнет. Сиди ровно, пока говорить не велю, молчи, – скомандовала Ворожея.

Егор послушно присел, опустил устало гудевшую ногу в бадью с водой и замер, не сводя с Ворожеи настороженного взгляда. Первым делом она долго катала по его голове яйцо, что-то беззвучно шепча. Затем разбила яйцо в пустой стакан, поставила Егору на голову и вновь зашептала. На этот раз справилась быстрей и принялась разглядывать содержимое стакана. Белок стал светло-серым, а желток потемнел. Ворожея хмыкнула, затем встала перед Егором, приказав.

– Смотри мне в глаза, взгляда не отводи, расскажи о встрече с мавкой.

Егор посмотрел в карие, почти чёрные глаза и почувствовал, как его затягивает в них, словно выворачивая душу, возвращает в ту ночь. Слова лились сами, а он видел, как наяву то, о чем говорил.

Теперь только ясно осознал то, что по первости не заметил. Неживой вид Ульянки, необычный голос, прохладу, что от неё через костёр веяла. Пень, покрывшийся инеем, слова о том, что успеть ей надо до первых петухов, прощание. Пророчество о золотом коне. А ещё вспомнилось, как шла Ульяна к перелеску, а трава под её ногами не приминалась.

Закончив рассказ, он воскликнул:

– Получается, я Ваську с Филькой мавку догонять отправил? На верную смерть послал?

От ужаса от того, что могло произойти, Егора пробрал холодный пот.

Ворожея подтащила табуретку и сказала:

– Ногу сюда. – Она ловко разрезала повязку от колена до пальцев и скинула в бадью, легко отошедшую от раны ткань. Разглядывала ногу, качала головой. – Вот шов не снят, вот ещё один, уж гнить начал. Митрич опять что ли с похмелья был?

– Кажись да, руки у него дрожали, – ответил Егор. Митрич, сельский фельдшер выпить был не дурак. – Маменька просила батю Митричу чекушку в трактире купить, не послушал.

– Зря, – коротко ответила Ворожея и добавила: – молодец, что про чекушку напомнил.

Она метнулась к шкафу и вынула непочатую бутылку водки и чарку. Сначала налила чарку, одним махом выпила, зажевала калачом. После чего плеснула водки себе на руки, Егору на ногу, – он еле удержался, чтоб не подпрыгнуть от боли, – и на нож. Зажгла свечу и принялась прокаливать над огнём лезвие.

– Тётушка Ворожея, резать будете? – опасливо спросил Егор. Трусом парень не был, но лечиться страсть как не любил.

– Нитки вытащу, да гною выход дам, – сказала Ворожея и, произнеся: – Ну, с Богом, – двинулась к Егору, держа наготове острый нож.

«Хорошо, что маменька не видит», – подумал Егор, отвернувшись. Резкая боль заставила сжать зубы, но прошла так же быстро, как и возникла. Егор осмелился посмотреть, что там с ногой. Нитки Ворожея вытащила, надрез сделала и, поливая ногу водой из стакана с серебряным крестом, приговаривала:

– Водица святая, водица живая, забери кровь дурную, смой боль да гнилость, яви Божью милость: от беды спасенье, от хвори исцеленье. Аминь.

– Как будто легче стало, – произнёс Егор, наблюдая, как ловкие руки накладывают на рану мазь и наматывают повязку.

– Знамо дело, легче, – сказала Ворожея и первый раз за всё время улыбнулась. Протянула баночку с мазью. – Держи. Через день мажь. Ну, ещё на свече погадаем, и можно твою маменьку звать.

Ворожея выпрямилась, сполоснула руки и лицо, на котором выступили бисеринки пота под рукомойником, висевшим у двери.

Они подошли к столу, Ворожея сунула Егору ковшик с воском и заставила держать над свечой, чтобы растопить. Сама налила воды в широкую миску.

– Готово, – сказал Егор.

– Вот сюда в центр лей, да не сразу, а потихоньку, – велела Ворожея.

Егор медленно принялся лить в воду расплавленный воск, а когда закончил, они с ворожеей в один голос произнесли:

– Конь!

Застыв, воск собрался в фигурку тонконогого золотистого коня. Ворожея отправила Егора за матерью. Выйдя на крыльцо, он замер, с улыбкой смотря на придремавшую маменьку. Она улыбалась во сне, а рядышком на завалинке стоял пустой туесок из под малины. Видимо, почувствовав взгляд, она встрепенулась, открыла глаза и спросила:

– Всё уже?

Егор, молча, кивнул. Когда они вошли в избу, хозяйка успела убрать бадью, поставить на место стул, спрятать всё ненужное, отдёрнуть занавеску у икон. Мать с сыном вновь уселись рядышком на лавке.

– Сглаза и порчи на Егоре нет, – без предисловий произнесла Ворожея, глядя на маменьку. – Но вот печать незримая от мавки имеется. Отливать не буду. Егорше печать не повредит, скорее, охранит от нечисти. В гаданье на свечах конь вылился. Хороший знак. Нежданные перемены в жизни, тут и дорога к месту, что на картах выпала. Может, удача. Ну, тут, как сын твой сам себя проявит, не помешают в труде усердие, воля, смелость, но и осторожность. Про совет мавки не могу точно сказать. Или впрямь настоящий конь, или предостережение, чтоб от блеска золота тебя, Егор, жадность не обуяла. Чтоб не брал ношу больше, чем унести сможешь. А теперь пойдёмте к кладбищу, проводим Ульяну, я вас короткой тропой проведу.

Ворожея накинула тёмный полушалок, сунула в карман кафтана флакон из тёмного стекла. Дала Егору старые калоши, чтоб с башмаками не мучился, а маменьке чёрный платок, вместо цветастого голову покрыть. Когда вышли, дверь на замок запирать не стала, просто плотно прикрыла. Егор с маменькой переглянулись, видать не зря ходили по селу слухи, что избушка Ворожеи заговорена от кражи. Проверить, так ли это, желающих пока не нашлось.