Текст книги "Тень Казановы"

Автор книги: Наталия Яровая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Наталия Яровая
Тень Казановы

МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ…

Люба-Любонька, Любонька-голубонька…

Любовь моя к старым песням и фильмам патологическая какая-то. Сентиментальный я… Ну так вот – Любонька…

Одна из улочек Манхэттена. Не помню какая. Рядом с Джон-стрит. Точнее, на пересечении. Возле живых тогда еще Твинсов. И год не помню. Девяносто мохнатый какой-то. Не важно. Важно, что наши – в Америке!

На мне длинное пальто благородного кофе с молоком оттенка, кашемир! Парень я модняцкий! И боты, коричневые. Не кожа – хром. Высокие, на шнурках, носы тупые. Прикол не в этом! В подошве – гвоздики. Из дерева! Выпиленные! Чтобы, если когда дождь и лужи, ноги не промокали – дерево от влаги разбухает. По колено воды, а внутри – сухо! Додуматься надо!

Снег повалил. Теплая нью-йоркская зима – и снег. Хлопьями! Америкосы – в панику. А красота вокруг! Обмотался шарфом, снежинки путаются в волосах. Стою, забалдел!

А на тротуаре – стеклянный циферблат. Прямо в брусчатку вделан. Часы, натурально, время показывают. Под ногами. Еще и светятся! И я стою на них, снег с циферблата ботами разгребаю – время смотрю. Сколько было, не помню, но вечерело, это точно. А снег идет и идет. Тает потихоньку. У меня лапы сухие – гвоздики, видать, набухли.

Зашел в бутик какой-то стеклянный, косметикой торгуют. Девчонкам зубы поскалил. Взаимности не добился – не до меня, на улицу смотрят. Снег! На лету замерзнуть боятся. Ну, не очень-то и хотелось. Купил зонтик тросточкой, в шоколадно-кофейную клетку, под пальто с ботами, и пошел себе.

Свернул налево – салат-бар. Есть в Америке прикол такой. Вроде быстрого питания, но цивильнее. Заходишь – шведский стол. В лотках все, что хочешь: салаты, закуски, морепродукты, мясо, рыба, десерты. Ну – все. Что надо – греется, что надо – охлаждается. Задача твоя – взять пластиковую коробку, ложку – и греби все, на что глаз рухнул. Потом все это дело улыбчивая афроамериканская девушка завешивает – и забираешь. Цена одна, что-то около трех баксов за унцию. И не важно, чего набрал, – общак. А потом, хочешь – уноси, а хочешь – тут же за столиком садись и трескай. Не самый дешевый общепит, конечно, но культурно, вкусненько и подешевле, чем в ресторанчике. Для нас, деловых людей Манхэттена. В общем, пристрастился я к этому делу. Зашел и на этот раз. Безлюдно. Все по домам заспешили. А то ненароком снегом занесет. Американцы – народ хороший, но пуганый какой-то. Кто пугал? – загадка.

В общем, меньше народу – прибавляется кислороду. Коробочку зацепил, не спеша вдоль лоточков прошелся, натаскал со вкусом. Афроамериканочке на всякий случай улыбнулся, не сработало – снег, стихия! Ну, бог с тобой. Зацепил баночку «Будвайзера», их любимого, заплатил, глазами по столикам пошарил. Свободно везде. За одним только девчушка сидит. Вдумчивая. Сок тянет через трубочку и пожевывает чего-то. А ничего так – темненькая, реснички мохнатые. Не забоялся – подошел.

– Позволите? – по-английски, конечно. Умею, не буду греха таить. И прононс что надо.

Всполошилась, улыбнулась. Америка – кладезь приветливости.

– Конечно. – Оф кос то есть.

Сел. Оскалился во все тридцать девять зубов, шарф размотал, коробку с едой на столик пристроил, пивусик с шипением взломал, чинно в пластиковый стаканчик налил.

Девушке предлагать не стал – не Россия.

– Хау а ю?

– Сеньк ю, велл. Обменялись белозубыми улыбками, но грустит девчонка – без лупы видно. Смотрит на меня, голову набочок склонила, правлюсь, наверное, но явно не до меня. Я сказал:

– Снег!

Без меня не заметила бы, конечно.

– Давно такого не было, – согласилась.

Явно не американка. Акцент славянский или немецкий, но говорит хорошо. Смуглая. Или загорела? Глазки зеленые, прозрачные, в темных лохматых ресницах. Тоненькая, руки красивые, ноги, наверное, тоже – не видно из-под стола.

– Учишься здесь?

Вздохнула – работаю.

– Кем?

– Бебиситтером.

Знаю, это которые за детьми и престарелыми ухаживают. Запахло родиной.

– А зовут как? – спросил с подозрением.

– Люба, – без прононса, на чистейшем русском!

– А я – Сергей! – тоже без прононса.

– Русский?

– Ну!!! Как догадалась?

– А я думала – французишка.

Меня почему-то многие так с первого взгляда оценивали.

– Русский, русский! Чистейшей породы. А за француза принимают потому, что красивый.

Засмеялась. Искренне. И я обрадовался. Чему – не знаю.

– Пиво будешь?

Отказалась. Ну и ладно. Сам допил.

– Люба-Любонька, чего домой не спешишь?

Опять загрустила:

– Успею… Уик-энд хозяйка дала, с приятельницей договорились по барчикам развлечься, но она забоялась – снег. Сейчас снова в дом поеду. Неохота.

Ну да, уик-энд. Пятница. Святое дело. Сенкс, Гот, итс фрайди![1]1
  Господи, спасибо за пятницу (англ.).


[Закрыть] Кому сенкс, а кому – и на фиг надо, если со снегом!

Дальше жую:

– Давно тут?

Призадумалась, подсчитала:

– Полтора года, а ты?

– Три недели.

– Командировка?

– Не-е, повышение уровня знаний. В Нью-Йоркском универе. Президентская программа.

– А-а-а, – уважительно. – Долго еще повышать?

– Пару недель.

– Потом уедешь или окопаешься?

– Уеду, конечно, чего здесь делать. – Родина-мать зовет! – А ты?

– А я останусь.

– Нравится?

– Так себе, но родина не ждет, – скривилась как-то тоскливо.

– Чего так?

– Не знаю, – отвернулась к окну.

Промолчал корректно.

– Мама-папа есть?

– Есть. И брат есть. Но у каждого – своя жизнь. А у меня – своя, – вроде с вызовом сказала.

Мне-то что?

– А ты? Дети, жена?

– Сын, Гришка. Шесть лет. А жены нет, разошлись, дело прошлое…

– Давно?

– Год уже.

– С чего?

– Да гулящий я, кому надо?

– Бросила?

– Нет, полюбовно разошлись, ей новая семья подвернулась.

– А сын?

– А сын между нами завис. Отстань, а?

Дожевал. Пауза.

– Пойдем провожу.

– До метро?

– Могу и дальше.

Призадумалась:

– Давай дальше.

– Ну давай.

Встали. Ноги у нее не подкачали – длинные, ровненькие. Как они такие отращивают?

Вышли. Снег поутих. Но зонтик новенький раскрыл. Ого, большой оказался! Она опять засмеялась:

– Здесь такие зонты называют семейными.

Семейными так семейными. Целый купол! Пришлось ей взять меня под руку, чтоб под куполом комфортно было. Взяла. Без кокетства. Совсем чуть-чуть ниже меня оказалась. Фотомодель!

– «Снег тает, сердце пробуждая…»

– Ого! Это она сказала!

– «Короче дни, хладеет кровь…» – Я продолжил. Посмотрели друг на друга уважительно. Баратынский!

В наши-то веки! В Нью-Йорке!

– Где образовывались, сударыня?

– Универ окончила, английская филология, – вздохнула. – Вот и сгодилось здесь, никакого языкового барьера.

– В каком городе жила?

– В Находке, ты вряд ли знаешь, а училась во Владивостоке.

Пришлось остановиться и вытаращить на нее глаза.

– Так и я из Владивостока!

– Честно?!

– Да честно, честно!

Не, ну так не бывает! Онемели оба. Весь мир – одно большое одеяло.

– Ну, Любаня, так просто ничего не случается, веришь в судьбу?

– Как не верить?

Так вот она я, выходит, судьба твоя! Стою перед тобой, конь в пальто и в ботах, зонтик держу. Отметим это дело? Само собой! Вперед! Уик-энд в самом разгаре, тр-р-р-йо-ха! Кураж!

Попытки отыскать такси ни к чему не привели. Метро? Как романтично! Нью-Йорк, снег, красивая девушка, землячка к тому же! И где нашел? В Америке! Рассказали бы – не поверил.

Подземка.

Народу в транспорте немного. В вагоне – шумная ватага тинейджеров самого разноцветного состава. Немного напрягся: если подростков больше трех – группа риска, с детства помню. Один из мальчишек встретился со мной глазами и растянул рот в белозубой улыбке. Забыл, я же в Америке! Тоже улыбнулся в ответ, расслабился.

Лабиринты Нью-Йоркского метро, поезда под какими-то цифирками и буковками. Непонятные на первый взгляд обозначения и стрелки. Но когда разберешься – проще некуда. Люба удивилась – как ты хорошо здесь ориентируешься!

– Ну дак! Не первый год замужем.

– За три недели так научился?

– Да нет, я в Нью-Йорке уже третий раз. А когда впервые был, два месяца жил, вот накатался!

– Тоже учиться приезжал?

– Нет, по делам, – не стал вдаваться в подробности. Да она и не приставала.

Добрались в Сохо. Выползли наверх, снега уже и нет, под ногами – слякоть, людно кругом. И пошли по всем барчикам без разбору. Где джаз послушали, где комиков посмотрели. Мне – виски, даме – сухое вино. Потом перешла на мартини. Там и на танцпол наткнулись, сплясали рок-н-ролл. Люблю я это дело. Особенно если выпить. К утру, часам к пяти, окопались в скверике – продышаться. Сели на скамеечку, спинка у нее кованая, с загогулинкой. Рядом – фигурка бронзовая. Не знаю чья, а табличку искал – не нашел. Бог с ней! Таких в Америке – на каждом шагу. Культура!

Достал из кармана фляжку – подарок чей-то, кожей из крокодила обтянута. В ней – коньячок. С родины вез, берег. Так, по глоточку. Сначала я. Потом – Люба.

Хлебнула, не рассчитав, – задохнулась. Тут и поцеловал. Уже сил больше не было, давно хотелось.

– Побежали отсюда, а то полиция заметит! Здесь по части спиртного в общественных местах – строго.

Побежали. Такси почти сразу подвернулось. Назвал свой отель, поехали. Без вопросов.

Я растворился в ней. Я ее любил. Я ею дышал. Учащенно.

Кое-как оторвался, глянул на часы – полдень. Как в моем любимом старом кино – время пролетело незаметно.

Заказал завтрак в номер. Пока брился и полоскался – принесли. Любонька тем временем задремала. Взялся будить – вставай, пока горячее. Снова увлеклись. Потом все равно съели, уже холодное, запили красным вином. И опять не смог оторвать себя от нее.

– Мы будем жить в постели, – сказал.

Она согласилась.

Вздремнуть все-таки удалось. Даже почти выспаться, переплетясь как попало руками и ногами. Очнулся часам к шести вечера, в голове пролетела холодная пуля – один! Где искать? Запаниковал. Но скоро нашел. В ванне. Плюхнулся туда же. Короче, часам к восьми сочли возможным и необходимым покинуть номер.

На улице хорошо! Морозно, но уже сухо. Замотал шарфец плотнее, нашел ее губы, свежие, прохладные.

– Тебе хорошо?

– Очень!

А мне-то как хорошо!

– Первым делом – самолеты. Я в том смысле, что в животе мотор жужжит вхолостую.

Засмеялась. Обозвала голодным зверем. Мелочь, а приятно. В смысле зверя. Кое-как поборол желание вернуться обратно в номер. Взял себя в руки и решительно поймал такси. Целовались, пока ехали. Водитель, араб с золотым зубом, подмигивал мне одобрительно.

Прибыли в мой любимый ресторанчик. Ближневосточная кухня, огромный экран во всю стену. Круглосуточно крутят Чарли Чаплина. И это еще не все. Столы сделаны как ученические доски, и мел лежит. Жуй, смотри кино, рисуй рисунки или письма пиши. Я написал сразу: я люблю тебя, Люба! И сердце пририсовал. Со стрелой. Она как-то долго смотрела на меня.

– Правда? – спросила.

– Чтоб я сдох!

– Дурачок, – засмеялась.

А я смеяться не стал. Я честно сказал.

Заказали все, что только можно. Смотрели кино, хихикали, жевали, писали друг другу смешные записки. Половину не съели.

– Я первый раз здесь, – призналась.

– А я частенько бывал, – брякнул и осекся.

– И про любовь так же писал?

– Нет, не так, – серьезно сказал, глазом не моргнул. Кажется, поверила. Да я и не врал.

Сытые и довольные выпали на улицу.

– По барчикам?

– Нет, домой. Я хочу быть только с тобой!

От счастья просто одурел. Домой! У нас есть свой маленький дом! До отеля добрались быстро. Но как-то все по-другому было. Не так, как вчера. Дольше. Нежнее. Уснули, почти как приличные, часам к четырем. И проснулись по-взрослому. В обнимку, к десяти утра.

– Сегодня – воскресенье, – первое, что она сказала.

Я и сам об этом думал. Уик-энду конец. Осторожно предложил:

– Может, ну ее на фиг, эту твою работу?

Замотала головой:

– Нельзя. И работа хорошая, и плата приличная, да и рекомендации здесь много значат.

В принципе, я другого не ждал. Это Америка.

Спустились вниз. Позавтракали молча. Грустилось. Купили ей купальник в гостиничном бутике, пошли в бассейн, поплавали. Народу – ни души. Пытались целоваться, но получалось не очень-то – тонули.

Вернулись в номер. Снова заняли кровать, но ненадолго. Пора, пора! Часам к двум отправились. Прошвырнулись по магазинам. Пытался скупить ей все. Сопротивлялась, но кое-что прикупить удалось.

Пообедали в русском ресторане. Борщ, пирожки, щука. Опять объелись. Поехали на вокзал. Ей нужно было на электричку. Хозяйка жила в пригороде, сорок минут езды. Город Элизабет.

Взяли билет. И я совсем скис:

– А я-то, я-то как тут без тебя? До следующей пятницы не дотяну!

– А в следующую пятницу могут и не отпустить.

Обрадовала! Поезд подошел. Подумал и тоже взял билет. Сели. Электричка двухэтажная, сиденья мягкие, высокие. Забрались на второй этаж. Целоваться не вышло – народу много. Но хотелось очень!

Доехали, дошли. Побродили по окрестному парку. Потом довел до дома.

– Звони мне каждый день! Нет, каждые полдня!

Подумала и ответила:

– Я буду звонить каждый час. Слово!

Ушла. Заметался. Затосковал.

Вернулся в отель. Подушка ее волосами пахнет и полотенца в ванной. Я умру!

Она позвонила тут же.

– Люба, я никак, ну никак без тебя!

– Придумаем что-нибудь к пятнице.

К пятнице?! Я не доживу! Я умру! На чужбине.

Звонила и правда каждый день. Раз по пять. А в промежутках звонил я.

– Меня уволят, – говорила.

– И слава богу. Увезу тебя я в тундру!

В этом месте молчала. Не тянуло ее на родину…

Дни плелись, нарисовал пять квадратиков и зачеркивал каждый день по одному. Медленно. Медленно! Зачеркивал снова. По десять раз одно и то же. Бумага не выдерживала. Рвалась под моими крестиками – не нашего качества мануфактура!

Четверг.

– Ну?!

– Не пускают. Но… – прислушался, – но я рассказала хозяйке, что земляка в Нью-Йорке встретила. Она приглашает тебя на уик-энд к себе.

Йес! Йес!! Тут же сочинили легенду. Как жили в соседних дворах, в одну школу бегали, за косички дергал, из рогатки стрелял… И вот вдруг встретились! Где? В Америке! Я бы и сам плакал. Не скажешь же, что всего два дня знакомы и тащим в дом практически постороннего. На том и сошлись.

Пятницу еле пережил. На занятиях ничего не слышал, не видел никого. Скорее, скорее! Отпустили, наконец! Наши из группы затевали какую-то совместную культурную программу. Куда там! Отказался категорически и наотрез. Кажется, обиделись немного.

– Ну, счастливых выходных!

– И вам. И вам того же! – полетел.

В электричке народу полно, но расселись. Добрался до Элизабет. У вокзала зашел в супермаркет. Набрал всего. Потом – в ликерный. Знаю я ваши законы: если в пятницу не закупишься, то потом, кроме пива, ничего не найдешь. Признак американской добропорядочности: в будние дни пьянствуй, а в выходные – ни-ни! Суров закон, по это – закон! Набрал красного чилийского вина – Люба сказала, что хозяйка уважает. И виски. На всякий. Прибыл с пакетами, как Дед Мороз.

Оценили.

Хозяйка не такая уж сильно старая, щечки розовые, волосики – голубенькие. Принято у них так: седину не закрашивают, а подсинивают – прикольно! По дому в кресле катается, на моторчике. Из наших. Первой волны беглецы. Дети – сами по себе. Навещают на День благодарения. Средств хватает, времени нет – наняли Любаню. Чтоб кормила, поила, гулять водила, грустить не давала. И на День благодарения, опять же, индейку жарила. Работа и правда, по русским меркам, хорошая. На жилье не тратишься, сытый, зарплату чистенькой в карман складываешь. Свезло!

Покупки мои разобрали. Охали – зачем тратился? Новый русский? Да нет, уже старый. Богатый? Да, не бедный, не жалуюсь. Молодец какой!

Потом проиграли душещипательную историю про соседские дворы, косички, рогатки. Бабуля чуть слезу не сронила, поверила. И все причитала:

– Пара у вас хорошая, красивые оба, умненькие, земляки опять же, да и мужчина при деньгах. Жили бы да и жили вместе!

Где? У нее Америка – голубая мечта. А мне – не очень-то. Где родился, там и сгодился.

В общем ужин прошел хорошо. Затянулся, правда. Люба уже в спальню свою ушла, а я все бабусю развлекал. Рассказами да байками. Про Россию, обновленную. Бонусы зарабатывал. Заработал. Уснула крепко. Сам уложил, пледом из овечки накрыл. Спи спокойно! И – в спальню Любкину рванул.

Спит?! Обидно стало. Я минуты считал, бабку убаюкивал… Ладно. Обижаться передумал. В окно вдумчиво поглядел. И с краешку на кровать пристроился. Я-то балду всю неделю в универе пинал, а она жарила и мыла, бабулю пестовала. Зашевелилась. Теплая-теплая! И ничего совсем на ней нет. Пропал я!.. До утра до самого.

Проснулся – опять один. Но пугаться уже не стал. Соскочил бодрячком. Сполоснулся. Спустился в столовую. Бабуся сидит за столом. Огурец! Молоко пьет. Люба – у плиты. Улыбнулась мне, я – ей. Пастораль! Бабка опять рассказами увлеклась. Плакал день! Ну да ладно, все – рядом.

К обеду выбрались в парк. Пока на выход переодевались, успели использовать кровать но назначению. А в этом что-то есть!

Гуляли, бабусю по аллеям катали. Белочек подмороженных орехами кормили, заранее корм у входа купили. Специально продают, чтоб дрянь какую белке не подсунули. Все время руку Любину держал. Пальчики тонкие, щекотят меня за ладонь.

– Пошли в дом, – шепнул. – А бабка пусть подышит.

– Нельзя так! – засмеялась. – Забудемся, заморозим!

И губами холодными в ухо мне выдохнула. Сила воли потребовалась…

Нагулялись. Ужинали чинно и долго. Я Любе готовить помогал. Подавал, резал, мыл. Бабуле в этом моменте сильно понравился.

– Дура ты, Любка, – сказала.

Я согласился. Дура и есть. Со стороны даже видно! А она как и не слышит.

Не зря выгуливались, бабка сломалась быстрее, чем вчера. А может, прикинулась, пожалела нас.

– Уснула! – радостно сообщила Люба.

Я голову потерял, на руки ее подхватил, длинную, тонкую. И поволок наверх. В спальню. А она вдруг затихла. Прижалась сильно. Как будто боялась кого.

Назавтра составил с бабулей серьезный разговор. Сказал, что уезжаю через неделю. И попросил Любаню на уик-энды следующие отпустить с легким сердцем. Бабка прониклась, согласилась сразу. Заодно стала Любу уговаривать за меня держаться. Я поддакивал. Но она – ни в какую:

– Не хочу назад. Родину не люблю, да и она меня тоже. Мечта у меня с детства – в Америке жить. Накоплю десять тысяч долларов, фиктивно замуж выйду, американкой стану. А Сережка еще одумается и сам ко мне приедет, чего ему в России делать?

Закручинился я: а в Америке чего? И бабуля загрустила. Всей душой, видать, прониклась.

Ладно, пообедали, стал собираться в Нью-Йорк. А бабка возьми и брякни:

– Чего поедешь? Завтра утром в шесть тридцать поезд есть, успеешь на свои занятия!

Я подумал, подумал и расцеловал ее. Ей понравилось. Потом еще долго в лото играли. Чинно так. Я восемь долларов Любане проиграл и четыре – бабуле. Радовались, как дети, обе. Сам не заметил, как время пролетело.

Утром соскочил – опаздываю! Кое-как побрился, кофе на ходу хлебнул, помчался и – тормознул у двери, не выдержал:

– Люба, ну брось ты лабуду эту. Как вместе хорошо! Поехали, вернемся, на родине тоже жить можно, чего тебе здесь маяться, без визы, без прав?!

– Ни за что! – сказала. – Я не маюсь. Мне здесь дышится даже по-другому, лучше ты здесь оставайся.

– Бебиситтером?

Засмеялась. А мне не до смеха было. Поцеловал без энтузиазма. Уехал. Такси пришлось ловить – поезд уже ушел.

Опять еле пережил неделю. Но грустил тяжело. В воскресенье улечу. А дальше как?

Перезванивались без конца. Почти и не говорили. Просто слушал ее дыхание в трубке. Я никого еще так не любил…

В пятницу встретил ее на вокзале. Накупил роз. На коротких ножках, но много-много. Выпала из вагона прямо на меня. Смешались все: я, Люба, розы. Целовались. Народ вокруг обтекал. «О-ля-ля!» – говорили. Завидовали!

Из отеля так никуда и не вышли до воскресенья. Еду заказывали в номер. Вина набрал заранее, да и бабуля подарок передала – три бутылки чилийского. Не тащить же с собой! На бутылки кошки из пластика привешаны. Черные. Вино выпили, а кошек сохранил. До сих пор.

В воскресенье проснулся рано. Или не спал? Мылся, брился. Вылил в себя остатки вина. Оделся. Чемодан собрал. Сел на кровать:

– Люба!

Она глаза приоткрыла, улыбнулась. Здесь бы и умер! Взял себя в руки:

– Люба, поедем со мной!

Открыла глаза:

– Не могу я ехать. У меня виза просрочена. Если обнаружусь, больше сюда не впустят.

– А оно тебе надо?

– Надо! Я с пяти лет об Америке мечтаю!

– Ну и как будем?

– Не знаю. – Глазки подозрительно заблестели, но от своего не отступает. Упрямая!

Ладно.

– Пора.

– Сейчас?

– Ну, еще с полчасика есть.

Использовали с толком…

Потом собрались. Номер сдал, такси уже подогнали. Сразу договорился с таксистом, чтобы Любу подождал и отвез из аэропорта в Элизабет. Заплатил заранее, тот остался доволен. Приехали. Наша российская группа уже в куче, на Любу поглядывают. Выбор мой явно оценили.

Остановились в сторонке. Сильно-сильно обнял. Целовать не стал.

– Не плачь, девчонка, – сказал, – это твой выбор.

Достал деньги. Глазами засверкала.

– Дурочка, это тебе на телефон. Чтоб звонила каждый день.

– Я буду каждый час.

– Ладно, а я что-нибудь придумаю!

Не выдержал – поцеловал. В самолет загрузился последним. Люба-Любонька!

Взлетели. Стюардессы повезли напитки. Оглядел вдумчиво, не согласился с ассортиментом. Дал денег и попросил виски. Через пару часов уснул. Крепко.

Проснулся в Москве…

Позвонил из аэропорта. «Я – дома», – сказал. А она взяла и заплакала.

– Я сейчас вернусь обратно и заберу тебя. Поедешь?

– Нет, ты приезжай и оставайся.

– Подумаю. Целую тебя. В глазки твои зареванные. И бабуле привет передай – наш человек, святой. И Америка не испортила!

Ладно…

Весь день по Арбату бродил. Пиццу съел в итальянском ресторанчике, запил красным вином. Когда-нибудь буду сидеть здесь, не один – с Любой. Уверенно так загадал. Значит, исполнится.

Вечером окончательно улетел. Во Владивосток. Я и правда там жил.

Встречал меня Максим, друг лучший. С Гришкой, естественно. Сына увидел, немного расслабился, но потом снова накатило. Как жить-то без нее? Совсем растерялся.

Гришку домой отвезли. Алке, жене бывшей, сдали. Она сказала, что я схуднул, но мне идет. Схуднешь тут!

– Ну что? – Максим спросил. – Не в себе ты какой-то. Колись давай!

– Да пропал я, совсем пропал! Давай водки, что ли, купим.

Купили. Рассказал все. Купили еще. Ночью стал звонить ей, пьяный. Угрожал: «Убью или сам умру». Она плакала на том конце вселенной. Не от страха, конечно.

Так тянулось четыре дня. Потом увидел себя в зеркале, под глазами – синяки, лицо серое. Очнулся. «Возьми себя в руки, – сказал, – или лети к ней. Бебиситтером всегда возьмут».

С головой ушел в работу…

Через пару месяцев она сказала, что не может жить без меня и черт с ней, с этой Америкой! Хоть там все и вандефул и бьютифул. У меня не было сил ждать, и я полетел ей навстречу.

Встретил ее в Москве, в Шереметьеве. Она шла мне навстречу так стремительно, что полы ее пальто летели где-то сзади и едва поспевали. Я поймал ее практически на лету, прижал и долго не мог отпустить.

Весь день гуляли по Арбату держась за руки, ели пиццу в итальянском ресторанчике. В том самом! Уже потеплело, и они выставили столики на улицу. Мы жевали и жили жизнью города. Напротив мальчишка с косичкой душевно терзал гитару. Все, как я и загадывал. Вечером улетели во Владивосток. Домой…

Если вы поверили в такой конец, то я вас обманул. Это мне так снилось каждую ночь.

А прилететь она так и не захотела.

Но звонила часто. И я – ей. Придумали мечту: летом я приеду к ней в гости, она найдет себе замену у бабули, и мы целый месяц проведем в путешествии по Америке. Машину возьмем! И ни на минуту не расстанемся. Тем и жили.

Настало лето, и в одно прекрасное утро я спросил себя: зачем? Мы взрослые люди, у нас нет будущего, только лихорадка. Я позвонил ей и спросил, вроде шутя, сколько ей не хватает денег для ее фиктивного брака. Она подвоха не заметила: да начать и кончить, сказала, четыре с половиной набралось, еще как минимум столько же надо. И вздохнула. За живое, видать, задел. Кип смайл[2]2
  Улыбайся (англ.).


[Закрыть], Безуглов!

Через две недели мне удалось переслать ей с оказией шесть тысяч. Пусть быстрее сбудутся твои мечты, Люба!

И в отпуск уехал. С Гришкой. Подальше от телефонов. На месяц.

Говорил же – сентиментальный я.

Больше я о ней ничего не знаю.

Как живешь, Любонька?