Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2003)"
Автор книги: Наш Современник Журнал
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
А для души – весенняя воля: текучая вода, пресный дух ее, на берегах пробивается первая зелень. Покой и отдохновенье, особенно после жизни и забот городских.
Каждую весну жил я где-нибудь в рыбацкой бригаде, у Коли Мобуты, у Сергея Жемчужнова, у Грача, невод тянул, сетями работал. Летом на “жарковскую” путину ходил, на Цимлу, зимой – на подледный лов, в Рычки. Но больше, конечно, любил весну. В старой землянке, что в займище напротив Козловской балки, в тесном кубрике рыбачьего катера – там лишь короткая ночь. А долгий день – на воле. Поднимаешься затемно. Обряжаешься поверх свитера да ватных одежек в рыбацкие, до пояса, сапоги-бродни, в оранжевую клеенчатую робу с капюшоном. Вода ведь весенняя, ледяная, и ветер нижет. Обрядился всерьез: пуховые одежки да шерстяные. И – в лодку.
– Пошли! – командует “бугор” Серега.
Глухо стучит движок лодки. Неводник спешит прочь от берега, забирая в самую глубь. Сбегает с железной палубы метр за метром сетчатый невод, постукивая балберками-поплавками и грохоча тяжелыми грузилами. И вот уже лодка повернула к берегу, раскинув невод на полреки. Там наша добыча.
– Пошли! Ра-азом!
Верхняя обора невода тяжела: толстенный, в руку, канат с поплавками. Весенняя вода тянет мощно. Но все это – тяжкие труды да погода – ерунда. Была бы рыба. Пусть ветер, пусть чичер с дождем ли, снегом, пронизывающий все одежки холод – все нипочем, была бы рыба.
Тянем-потянем... Что там, в мутной весенней воде? Невод немалый, чуть не в километр, стена, то есть высота невода – восемнадцать метров. Добрую часть реки окинули, захватили неводом. Порою тяжело идет: захлебывается лебедка, сошило – тяжеленный, в два пуда, лом, словно спичку, выдергивает из земли нижняя обора, а обору верхнюю тянем втроем, рвем жилы. Подтянем, а в матке невода пусто. А ведь пол-Дона, считай, процедили. Где рыба? Тут начинаются разговоры о том, что рыбу “южак-ветер шатнул”, “на меляки рыба ушла” или просто “встала”, “залегла на глубь”, “вовсе кончилась, сколько ее можно черпать”.
– Кидать надо, а не ля-ля разводить, – обычно говорит Михалыч, человек мудрый. – Искать надо рыбу. Кинуть Лебеденка, Харлана, Осинники... – перебирает он бригадные тони. – Есть рыба.
Он прав. Рыба есть. Невод набрали, снова кинули на том же месте. Глядишь – полтонны, а то и тонну взяли.
Но каждый рыбак ждет того часа, когда разом привалит удача. Ведь брали одним забросом десять тонн, и пятнадцать, и двадцать тонн леща на Серых Буграх. И даже тридцать две тонны. За один раз, за одно притонение гольного леща на весенней путине бригада рыбаков из хутора Кумовка взяла.
Три килограмма – это уже очень хороший лещ, в локоть величиной, лапоть. Увесистая рыбина, серьезная. Целой семье на жареху, на уху. А тридцать тонн – это десять тысяч таких лещей. Десяток авторефрижераторов можно загрузить. Караван получится.
Однажды и мне повезло: двенадцать тонн взяли за один заброс. Но это было лишь вначале радостью, удивлением и даже каким-то страхом: всплывает набитая рыбой матка невода, стены невода не свести, там – рыба, бьется, кипит, словно в огромном садке.
Потом это была тяжелая работа. Почти целые сутки одно и то же: черпаешь рыбу зюзьгой, большой сетчатой ложкой, и кидаешь в лодку. Полна лодка, плывешь к приемке – рефрижератору, там грузишь в ящики и на весы, с весов – в трюмы, в лед. И опять – тяжелая зюзьга, опять в лодку, в ящики – на весы, в трюм. Погода весенняя: ветер, дождь. По колено, чуть не по пояс в рыбе, в воде. И уже черпанул воды в сапоги. Дождь и пот, рыбья чешуя. Час, другой, третий... десятый... Зюзьга, рыба, тяжкая усталость. Сумерки, ночь, неверный свет прожектора. Поскользнулся в воде, упал – полные сапоги. Кое-как вылил воду, выжал портянки. А можно и так. Все равно мокрый от пота. Хорошо тем, кто водку пьет: опрокинул стакан, крякнул, закурил сразу намокшую сигарету, пыхнул пару раз, и уже легче. Правда потом с ног валятся чаще.
Нет, мне такая удача не подарок. Люблю, когда улов полтонны, тонна. Душу и глаз радует.
– Раз-два, взяли!!
И полилось в просторное чрево лодки живое: серебристые узкие чехони, увесистые рыбцы с красными плавниками, черноспинные, с белым подбрюшьем зубастые судаки, полосатые берши, желтоватые лещи, золотые красноусые сазаны, черные скользкие сомы. И все это бьется, играет, кипит в просторном чреве рыбацкой байды. Радужно сияет, если солнце над головой. Ясно светит в день пасмурный. Радует глаз.
Поглядел, со лба пот вытер. Бригадир кричит:
– Хватит ля-ля! Гони неводник! Быстро перекинем – и заброс! Хватит ля-ля!! Путина короткая! Люди заработают, будут водочку пить, а мы – охнари собирать!
Весенняя работа. На воде, словно в поле, день год кормит.
* * *
Все выше поднимаемся. Дон становится уже, но быстрее, мощнее течение. Близкие берега – мне подарок. Порою кажется, что не водой плыву, а иду по земной тверди: по хрусткому береговому песку, по зеленой траве.
Вот по правому низкому берегу открывается луг. Еще издали, в прогал между тополями да вербами, видится что-то яркое, промельком. Подходим, деревья расступаются, словно расходится занавес, и открывается заливной луг. Берег невысокий, красной глины обрыв. Что ж... Луг так луг. Недаром и берег зовется луговым.
Но зелень прибрежных осокорей, вязов, дубков отступает все далее, и луг словно разворачивается шире и шире. Он просторен, огромен, конца ему нет и края. Травы на лугу высокие, спелые, в самом цвету. Там – аржанец, вейник, фиолетовые гроздья мышиного горошка, розовые – вязиля, там – смолевка, сапиный лук...
Желтое, лиловое, голубое, розовое, малиновое, синее... Не радужное семицветье, а много щедрей, ярче. Под ярким солнцем цветущий луг переливается, горит сполохами. Глаз не отвести.
Рядом – светлая донская вода, поодаль – темная зелень кудрявого леса, а между ними яркое многоцветье.
В береговом обрыве нескончаемые черные соты ласточкиных норок-гнезд. Быстрокрылые береговушки живой мошкариной сетью вьются над берегом, над водой, над родным обрывом, над лугом. Вьются, щебечут.
Плывем и плывем. Километр, другой... Нет конца цветущему лугу, и все краше он, переливаясь под солнцем. Жаркий медовый дух цветущей травы доносит ветер, порой остужая его речной, лесной прохладой. Нет конца лугу, береговому обрыву, нет конца и великому ласточек поселенью. Километр за километром, а в невысоком обрыве все те же ноздреватые черные соты. Сотни, тысячи и тысячи норок. И те же сотни, и тысячи, тысячи, тысячи быстрых птиц нижут и нижут прозрачный воздух, сплетая живую зыбкую сеть. Господи, сколько их... Птичий Вавилон. Со всего света собрались, что ли? И вправду – со всего света. Да и как сюда не слететься...
Глядишь на этот цветущий луг, огромный, немереный, без конца и края, глядишь на светлую воду, на тенистую дубраву, глаза поднимаешь к ясному небу и понимаешь: в какие бы далекие края ни прогнала этих птиц зима, суровая година, будут помнить и ждать той поры, когда можно лететь и мчаться на встречу с этой красивой землей и водой, с этим небом – с милой, дорогой сердцу родиной. Так – у птиц. Так и у людей. У всего живого, и навсегда, пока глаза видят и бьется в груди ласточкино малое или наше, мой брат, тоже невеликое человечье сердце.
* * *
Нынешняя весна выдалась ранней, но неласковой: холод и холод, ветер и ветер. Так и не собрался я к рыбакам на путину. Недавно подъехал на берег, на караванку, где рыбацкие суда стоят, ко мне с упреком: “Чего не приезжал? Ждали, ждали...” – “Старый, – говорю, – стал. Заленился”.
Дело, конечно, не в лени. Обычно едешь к Дону, к воде, но и к людям, к старым своим знакомым. А где они? Где могучий Саша Грачев? Где Коля Конкин? Где Костя? Где Николай Мобута? Где Коля Мультик? Где молодой Москович? Где Форкоп? Где Сережа Турчок? Где могучий Петюшка – Петр Иванович? Где Юра Еврей? Где Саша Чугун? Кто остался из той первой бригады, которая учила меня тянуть невод, набирать его, сетями работать, “внаплав” или на “поставе”, осенью и зимой, зарубаясь в молодой прозрачный лед? Из той бригады уже никого не осталось. Первым ушел дед Поляк. Ему вроде и по годам положено. Но остальные... Им бы жить да жить...
Рыбацкая воля... Говорил я уже, что многодетная семья Конкиных на рыбе выжила в послевоенные годы. Благодарность судьбе или случай, но почти все мужики Конкины стали профессиональными рыбаками, а девки за рыбаков выходили замуж. Но старый Конкин всем говорил, это старшая дочь теперь вспоминает, Прасковья: “Отец говорил: живите землей, огородом, а вода – текучая, рыба – склизкая”. Он знал, что говорил, старый Конкин. Один сын ушел под лед на машине и не выбрался. Другой умер прямо на берегу. Колю Конкина сгубила рыбацкая хворь.
Рыбацкая воля...
Леща – налево,
Рыбца – направо.
Нули – на сдачу,
И вся задача!
В этом нехитром куплете вся соль. “Нули на сдачу” – это значит ничего не отдавать колхозу, в котором работаешь, на “приемку”, на “сдачу”. Добро, что скупщиков, барыг хватало. Рядом – Донбасс, там шахтеры с тугими кошельками. Только давай рыбу. Рыбацкий катер лишь ткнется в берег, барыги лезут, трапа не дожидаясь: “Я беру, я...” Деньги текли шальные, немалые. Никто не помеха: ни колхозное начальство, ни рыбонадзор, ни шестой отдел милиции, ни грозный девятый, ни знаменитый ОМОН.
Деньги брали немалые. Но кто от тех шальных денег разбогател или стал счастливым?..
Рыбацкая воля и водка... Скольких они сгубили...
Что ни говори, а вода – не земная твердь. И Дон, хоть и зовется тихим, но бывает суров, особенно весной да осенью. Путина начинается в марте. Еще лед идет, а уже кидают невод и ставят сети. Вода – ледяная. Ветер. Белые буруны на волнах. Пустая лодка бежит, словно скачет с гребня на гребень: “Бух-бух-бух...” Душу вытрясет и все остальное. Лодка груженая идет тяжело.
Ветер. Волна. Холодная стынь воды – вот она: лишь вершок до борта. Того и гляди, черпанет. В такое время порой плывешь на лодке, и вдруг – холодком по сердцу. Словно в единый миг понимаешь глубину и ширь могучей реки. До берегов далеко. Одежды на тебе – воз: брюки-ватники, телогрейка, сапоги-бродни, поверх клеенчатый рокан, тоже – брюки и куртка. Случись чего – лишь шапку успеешь сбросить. Недолго побарахтаешься – и ко дну. Каждый год забирает и забирает вода рыбацкие души. Особенно жалует хмельных, которым все по колено.
Помню, на весенней путине ночевали у Козловской балки. Месяц – март, темнеет рано. На палубе ужинали при свете фонаря. Слышим, на другой стороне Дона, где-то ниже нас, вроде в Некрасовском озере, стреляют, потом стали ракеты пускать, светят прожектором. Снова выстрелы.
Поглядели, послушали, решили: гуляют мужики – и отправились спать. На следующий день узнали: два милиционера утонули. Молодые, крепкие ребята. У них на Некрасовском озере стан. Народ на выходной подъехал. Машин много, моторка – одна. И у той движок забарахлил. Взялись его чинить. Сделали уже по темноте, решили проверить. Конечно, крепко выпивши. Сели в лодку вдвоем, завели, дали газу. На середину озера выскочили, крутнули рулем, перевернулись. Тут и конец. Тьма ночная, вода – ледяная, тяжелая одежда, хмель. Орут, кричат: “Помогите! Спасите!” И перевернутую лодку во тьме не сыщешь. А “помогальщики” по берегу бегают. Стреляют, ракеты пускают, прожектором светят. А проку... Моторок нет. А надувные пока накачивали, да спускали, да по пьяни барахтались с ними... Поздно. Десять ли, пятнадцать минут – и тишина. Нет людей.
Всякий год такое бывает. Весной, осенью, а то и посередине лета.
Сашу Грачева и младшего, совсем молодого Московича я встретил за день перед их гибелью. Саша, нарядный, красивый, с женою и младшим сынишкой, корил меня:
– Чего сидишь? Пошли с нами. На Цимлу, на Пески пойдем, там лещ. Пошли...
– Никогда, – говорил я. – Чуть погодя.
Через час-другой встретил Виктора Московича, на мотоцикле он летел, остановился, меня увидев.
– Идем с нами... – уговаривал он. – Идем... Жалеть будешь.
Я и теперь жалею. Пошел бы с ними, может, они и теперь были бы живы. На воде я водки в рот не беру. И, бывало, когда рыбаки во хмелю, я – за штурвалом, в рулевой рубке.
Саша Грачев и Витя Москович погибли уже следующей ночью, будто со мной попрощавшись. Во хмелю кто-то из них вел катер и сунулся сдуру прямо под нос огромному теплоходу-сухогрузу. Тот ни отвернуть, ни остановиться уже не сумел.
А ведь погода была хоть и ночная, но ясная, тихая. Теплоход – весь в огнях.
Вспоминаю, как мы с Сашей Грачевым там же, на Цимле, уходили от шторма. Обычно ветер там налетает внезапно, ураганом.
Помню, и тогда время за полдень, чистое голубое небо, редкие высокие облака, просторная вода, другого берега не видать, водный горизонт замыт серой жемчужной дымкой.
И вдруг потянул ветерок, свежий, тягучий. Он крепнет и крепнет, и вот уже гонит волну с белыми гребешками. Низкая, сизая, седая с исподу туча словно подкралась. На минуту стихло, и вдруг – загудело. Шторм.
Мы еле успели от берега отойти. Иначе бы наш катер, как щепку, выбросило на сушу.
Мы шли к Кожевенному острову, чтобы там отстояться в затишке. Остров недалеко, а ураган и шторм – вот они. Мы с Сашей в рубке задраились. Волна шла страшенная. Зеленоватая, прозрачная, с седым гребнем громада подступала, и становилось обморочно-тошно. Гребень вон где... Солнце закрыл. Волна с грохотом рушится на наш катерок, накрывая рубку. И следом – другая. И снова – рушится. Волна за волной. Несмолкаемо бьет судовой колокол-рында: бум-бум-бум-бум... пробиваясь через рев воды и ветра. Вал за валом, словно за утесом утес, и каждый, казалось, должен был снести нашу хрупкую рубку и нас. Раз за разом валимся в бездонную водяную пропасть. Падаем. Тошнота. И тут же рушится вал, накрывая рубку. Он проходит. Мы живы. И снова падаем вниз. Долгий вздох ли, крик. Тошнота, И новый вал закрывает небо. Рухнул. Вода. Живы... Рев урагана и шторма. Глухо бьет рында. Хоронит нас, что ли...
Прошли. У Саши – крепкие руки. Пробились к острову. Спрятались за него. Кое-где обшивка не выдержала, железный корпус на швах разошелся. Потом его заваривали.
А погиб Саша при полном штиле.
И Виктор Москович не выплыл.
А ведь той же весной Витя выбрался из ледяной каши на озере Нижнем. Месяц – март, лед рыхлый, уже не держит, а у Виктора две сети стояли, не снял. Я из города приехал, говорю: “Уха нужна”, он обещает: “Будет”. Лед не держит, Витя встал на лыжи, пошел. Сетку начал поднимать, успел вынуть пару лещей и судака, кинул их к берегу и провалился вместе с лыжами. До берега не близко. На весенний мартовский лед не выберешься. Он крошится и становится ледовой кашей. Витя пробился, доплыл до берега, руша перед собой лед и пробиваясь через него. И даже рыбу не оставил, выбросил на берег и кинул в багажник машины, для меня, ведь обещал. Доехал до поселка, выпил бутылку водки, переоделся и привез мне рыбу. “Держи. Как раз на уху: два леща и судак”. А лицо горит алым пламенем. И ведь даже насморка не схватил. Молодой, сильный. Двадцать три ли, двадцать четыре года. Утонул полгода спустя в теплой августовской воде.
* * *
Ночью прошли станицу Мигулинскую, утром – Казанскую. Потом – село Монастырщина. Это уже не тихий Дон. Это – Россия. А значит, пути моему конец.
Александр Казинцев • Симулякр, или Стекольное царство. Мир под прицелом Америки (Наш современник N2 2003)
Александр КАЗИНЦЕВ
СИМУЛЯКР,
ИЛИ СТЕКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО
Часть II
5 ноября 2002 года Америка проголосовала за войну. Республиканцы упрочили лидерство в палате представителей и получили, наконец, большинство в сенате. Третий раз за столетие нарушена традиция американской политической жизни – обычно партия президента теряет голоса на промежуточных выборах. Тем показательнее триумф Буша.
Двумя днями ранее из калифорнийского порта Сан-Диего вышла эcкадра во главе с авианосцем “Констелейшн”. В середине декабря она соединилась с другой армадой – авианосцем “Гарри Трумэн” и кораблями сопровождения. В теплых водах Персидского залива их дожидаются авианосцы “Авраам Линкольн” и “Джордж Вашингтон”. Толкотня стальных президентов в нефтеносной луже у берегов Ирака означает одно: Джордж Буш принял решение1.
8 ноября Совет Безопасности ООН принял резолюцию по Ираку, предложенную Соединенными Штатами. Документу присвоен номер 1441 – почти магическая гармония чисел. Но далеко не гармоничен текст. В него включено требование предоставлять инспекторам ООН “немедленный, безоговорочный и неограниченный доступ” ко всем объектам, включая президентские дворцы. Резолюция наделяет проверяющих правом опрашивать чиновников и специалистов “на территории Ирака или за его пределами” (“Новые Известия”.12. 11. 2002). Любой житель страны (включая руководителей) может быть вывезен за границу и подвергнут допросам.
Международная практика не знала требований, столь унизительных. С такой наглядностью (если не сказать сладострастием) растаптывающих суверенитет страны. Даже лидер республиканского большинства в палате представителей Дик Арми возмутился! “А что если завтра французам захочется проинспектировать американские военные объекты?” – не без ехидства вопросил он (“Новые Известия”. 11. 08. 2002)2.
И все-таки наиболее спорный пункт в резолюцию не попал. Соединенные Штаты отказались от требования немедленного применения силы в случае невыполнения Ираком решения ООН.
Москва (наряду с Парижем) представила это как свою победу. Глава МВД Игорь Иванов, захлебываясь от восторга, разъяснял журналистам: принятие резолюции “откроет путь к всеобъемлющему урегулированию ситуации вокруг Ирака” (“Независимая газета”. 11. 11. 2002).
9 ноября, на следующий день после дележа миротворческих венков, газета “Нью-Йорк таймс” предала огласке план американского вторжения в Ирак. “...Быстрый после короткой серии точечных воздушных налетов захват ключевых плацдармов внутри иракской территории, которые послужат базами для закачивания внутрь страны значительной массы (до 250 тысяч) американских войск. Цель – взять в кольцо иракскую верхушку в Багдаде и главные командные центры иракской армии с целью вынудить Саддама к полной капитуляции” (цит. по: “Независимая газета”. 11.11. 2002).
13 ноября после драматической паузы Хусейн согласился принять условия ООН.
14 ноября газета “Нью-Йорк пост” предала гласности еще одну расчетливо организованную утечку информации: США готовят спецоперации в Ираке. В тот же день обнародованы результаты опросов общественного мнения: 74 процента американцев уверены – война неизбежна (РТР, “Вести”. 14. 11. 2002).
В итальянской “Коррьере делла сера” появилась статья бывшего премьер-министра Израиля Эхуда Барака под выразительным заголовком “Это начало мировой войны. США должна быть предоставлена полная свобода действий” (цит. по: “Независимая газета”.13. 11. 2002).
Я пишу, не зная, станет ли эта объявленная в прессе война реальной. Сколько жизней она унесет. Западные аналитики с присущим им педантизмом поспешили выдать прогноз. В докладе британской организации “Медэкт” утверждается: “В ходе конфликта и в течение последующих трех месяцев могут погибнуть 260 тыс. человек. Еще 200 тыс. могут скончаться от голода и болезней. Если вспыхнет гражданский конфликт в Ираке, то это обернется еще в 20 тыс. погибших. При применении Багдадом ОМУ против Кувейта и Израиля число погибших может достичь 3,9 млн человек” (“Независимая газета”. 14. 11. 2002).
Для читателей, незнакомых с жаргоном аббревиатур, поясню: ОМУ – оружие массового уничтожения. Еще одно уточнение: в отличие от британских медиков большинство экспертов считает, что ОМУ скорее применят Соединенные Штаты и Израиль, а вовсе не Ирак. Поговаривают о возможности ядерных ударов. Об этом упоминали генерал-полковник Л. Ивашов и президент Российского еврейского конгресса Сатановский, причем последний фактически призывал Израиль воспользоваться атомной бомбой в случае конфликта с Багдадом (“Независимая газета”.13. 11. 2002). Месяцем ранее беспокойство в связи с возможностью применения ядерного оружия Соединенными Штатами выразил бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт (“Независимая газета”. 27.09.2002).
Глава, над которой я работаю под аккомпанемент тревожных комментариев, посвящена правам человека. Выразительное столкновение контекстов – напоминание о гуманности в ожидании тысяч трупов... Впрочем, американцы уже умудрялись совмещать то и другое – к немалой выгоде для себя. 12 лет назад нападение на Ирак было представлено как “гуманитарная” акция. Тогда жертвами заокеанских гуманистов стали от 200 тысяч (“Советская Россия”.10. 11. 2001) до полумиллиона (“Наш современник”, № 12, 2001) человек. За прошедшие после “Бури в пустыне” годы от болезней, недостатка питания, последствий блокады, установленной США, умер миллион иракских детей. Видимо, таково американское представление о правах человека...
Сегодня Америка вновь обвиняет Саддама в том, что он нарушает их. Правда, на этот раз ему инкриминируют прежде всего обладание оружием массового поражения. Странное обвинение со стороны государства, чей военный бюджет превосходит совокупные затраты на вооружение всего остального мира. В 2002 году военные расходы США составляли 343,2 млрд долларов, Японии – 45,6, Китая – 39,5 , Великобритании – 34,5, Германии – 23,3, Саудовской Аравии – 18,7, Южной Кореи – 12,8 млрд долларов (“Независимая газета”.17. 05. 2002). Военные расходы Ирака (1,4 млрд долл.) в сравнении с американскими ничтожны, а его вооружения – это остатки советской техники, поставленной в страну двадцать лет назад.
В этих условиях решение Буша истратить на войну с Ираком от 30 до 270 млрд долларов кажется п а р а д о к с о м б е з у м ц а. Тем более что даже шеф ЦРУ Джордж Тенет считает: “...Вероятность того, что Саддам Хусейн в обозримом будущем применит химическое или биологическое оружие против Соединенных Штатов, невелика” (BBC Russian. com).
Западные либералы считают парадоксальным и то, что американцы решили наказать Ирак, в то время как другие державы, исламские в том числе, располагают куда более опасными видами вооружения. “Почему Ирак, а не Пакистан?” – вопрошает английская “Гардиан”. “Если война президента США Джорджа Буша против терроризма была бы рациональной, – указывает газета, – то следующей мишенью Вашингтона должен был бы стать Пакистан, а не Ирак. Если речь идет о средствах массового поражения, то имеющееся у Пакистана ядерное оружие делает эту страну очевидным кандидатом еще до того, как речь заходит об Ираке или Иране... У Пакистана – или, как минимум, у пакистанской разведки и пакистанской армии – давние связи с талибами в Афганистане. Многие члены “Аль-Кайды”, может быть, даже и сам Усама бен Ладен, якобы скрываются в Пакистане” (BBC Russian.com).
На вопрос английской газеты “почему?” можно было бы ответить кратко: Америка хочет захватить Ирак, а не Пакистан, потому что у Багдада есть нефть, а у Исламабада ее нет. Но что стоят рациональные объяснения перед лицом вооруженного до зубов громилы, задумавшего поживиться чужим добром, да при этом еще и представить себя защитником мирового порядка?
Выступая в роли правозащитника, Буш напоминает о “преступлениях Саддама против человечности”. Что может быть благороднее – в преддверии массовой бойни пролить риторическую слезу над жертвами “кровавого диктатора”? Именно поэтому ни один из американских руководителей не забыл бросить соответствующее обвинение в адрес Хусейна. Он – по словам Буша – “один из самых опасных мировых лидеров”; “жестокий тиран” – по уверениям К. Пауэлла; “диктатор” – по определению К. Райс; “кровавый диктатор” – по мнению представителя Белого дома С. Маклина.
Даже актеры не преминули отметиться. Красавчик Тoм Круз первым бросил камень: “Саддам виновен в преступлениях против человечности” (BBC Russian. com). К чести американской художественной элиты, высказывание киноактера – случай единичный. Большинство осуждает военные приготовления.
...Я был в Ираке. Передо мной текли Тигр и Евфрат – реки, по преданию, омывавшие рай. Я стоял у руин дворцов Александра Македонского и Хаммурапи. Ночевал с бедуинами и видел, как солнце восходит над пустыней.
Я люблю эту раскаленную, сухую, аскетически благородную землю, рождавшую воинов и пророков, ученых и поэтов. Однажды уже изувеченную американскими поборниками прав человека. Специалистами по “человеческому измерению” и по технологиям крылатых ракет. Я видел руины новейшего времени – пробитый бетонный свод бомбоубежища Аль-Америя, развалины жилых домов на берегу Тигра (в память врезалось – занавеска трепещет над несуществующим окном), иссеченный осколками американской ракеты драгоценный декор гробницы пророка Абасса, одного из братьев-мучеников, стоявших у истоков шиизма.
Я пишу, зная, что трагедия может повториться. И тогда новые разрушения и жертвы затмят те, о которых хочу напомнить.
В январе 1991 года, когда Америка напала на Ирак, я предупреждал: “Как бы ни повернулись события, мир выйдет из этого конфликта другим, непохожим на вчерашний. Выйдет под контролем всесветного жандарма. Шаг вправо, шаг влево – огонь” (“Наш современник”, № 1,1991). То была моя первая статья из цикла “Дневник современника”.
Новые изменения будут не менее существенными. Окончательно рухнет изрядно подточенный за последнее десятилетие принцип национального суверенитета – на нем веками строились международные отношения. Другой станет карта мира (весь Ближний и Средний Восток придет в движение). Судьбу глобальной экономики не рискуют предсказать и самые искушенные эксперты. Экологии – в случае ядерной атаки – будет нанесен колоссальный ущерб. И все-таки более всего пострадают нравственные основы человеческой жизни.
“Права человека”:
мир под прицелом Америки
Права человека – основа американской государственности. В первом обращении к миру – “Декларации о независимости” (1776) “отцы-основатели” заявляли: “Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди рождаются равными; Создатель дал им некоторые неотъемлемые права; к этим правам относятся жизнь, свобода и стремление к счастью”.
Ритуальное упоминание о свободе содержится в преамбуле Конституции (1787). Но особенно строго права человека прописаны в знаменитой первой поправке к Конституции (так называемом “Билле о правах”): “Конгресс не должен принимать никаких законов... запрещающих свободное исповедание, а также ограничивающих свободу слова или печати; а также права граждан на мирные собрания и направление петиций с выражением их требований”.
То была наиболее демократичная конституция в мире. Два столетия для миллионов людей само слово “Америка” являлось символом свободы. Впрочем, необязательно предпринимать такие далекие исторические экскурсы. Сегодня, скажем, в среднеазиатских республиках – осколках советской империи – заступничество какого-нибудь третьестепенного вашингтонского представителя – вопрос жизни или смерти. Не будем осуждать бедолаг – местных правдолюбцев: им приходится жить в условиях феодально-криминальной диктатуры.
Да и в самой России в 1993 году в ночь перед штурмом Дома Советов куда послали парламентера его защитники? В посольство Соединенных Штатов. Иона Андронов подробно рассказывает об этом в книге воспоминаний “Моя война”. Можно возмущаться, можно спорить, можно язвительно указать на то, что, произнеся несколько ни к чему не обязывающих фраз, американские дипломаты отказались от посредничества между осажденными и Ельциным и тем обрекли тысячи людей на смерть. Можно... но факт есть факт.
Не случайно у входа в Йью-Йоркскую гавань вознесся 46-метровый истукан. В архитектурных альбомах об этом повествуется так: “28 октября 1886 года под грохот канонады – 21 пушечный выстрел! – и в присутствии президента Гровера Кливленда состоялось открытие самого знаменитого памятника Северной Америки. Ревели сирены, был устроен грандиозный фейерверк.
С тех пор пассажиров всех судов, прибывающих в Нью-Йоркский порт, встречает здесь гигантская женская фигура с факелом Свободы в протянутой руке. Для многих тысяч эмигрантов эта статуя явилась знаком освобождения от гнета и страданий, перенесенных ими в Старом Свете. Статуя Свободы стала символом Соединенных Штатов Америки” (Атлас чудес света. Выдающиеся архитектурные сооружения. Пер. с англ., М., 2000).
Если бы я был заправским политологом, я бы – вслед за этой цитатой – рассказал о вопиющих противоречиях в американской политике. Привел бы примеры коварства, жестокости, прикрываемых символом Свободы. В конце концов придется заняться и этим. Но прежде о другом. Как писатель обращу внимание на х у д о ж е с т в е н н ы й о б р а з – “самый знаменитый памятник Северной Америки”. B нем заключена п о р а з и т е л ь н а я д в о й с т в е н н о с т ь. Те, кто знаком с его историей, знают – перед тем как стать символом Свободы, статуя символизировала... колониальную экспансию.
Автор монумента французский скульптор Фредерик-Огюст Бартольди, видимо, был родня но духу нашему Зурабу Церетели. Своих декоративных исполинов он предлагал cpaзу в несколько мест. Первоначально статуя призвана была исполнять роль маяка на только что открывшемся Суэцком канале. И в этом случае идеологическое обеспечение впечатляло. Фигура символизировала “свет прогресса, который теперь доходит и до Азии”. На деле “прогресс” заключался в том, что старые хищники – Англия и Франция – оттяпали изрядный кусок египетской территории, прорыли канал и на столетие обеспечили себе фантастические доходы.
Не знаю, прижимистость оккупантов тому виной или что другое, но только помпезный проект оказался невостребованным. Статуя перекочевала за океан. Памятник империалистическим захватам Старого Света достался молодым хищникам Нового. Став символом Америки, навеки соединил свободу в ее заокеанской версии с агрессией, захватом земель и высокими прибылями.
А теперь скажите, что история не художник! Скульптурный образ воплотил двойственность, заложенную в “Декларации о независимости” и в “Билле о правах”. Наидемократичнейшие постулаты о людях, рожденных равными, не распространялись ни на коренных жителей континента – индейцев, ни на рабочую силу, создававшую богатства американского Юга, – негров.
Столь же фарисейски двойственна политическая история Америки. Особенно того периода, когда набирающая мощь сверхдержава, по словам авторитетного исследователя американской цивилизации Макса Лернера, решила, что “на нее возложена миссия исправлять мир, проповедовать ему евангелие свободы и демократии” (Л е р н е р М а к с. Развитие цивилизации в Америке. Пер. с англ., М., 1992, т. 2). В последние годы, когда исчез противовес в лице Советского Союза, американский мессианизм стал особенно агрессивным.
