Текст книги "Возмущение праха"

Автор книги: Наль Подольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Теперь следовало найти оптимальный способ предания этих материалов гласности. Но сначала я решил обезопасить свой быт, ибо после публикации столь одиозных сведений не только «Извращенное действие», но и институт Крота может стать горячей точкой планеты.

Я заранее, когда еще позволяло время, подготовил себе хату неподалеку от Вальки Рыжей, чтобы можно было, соблюдая меры предосторожности, шастать к ней и Прокопию. И вот настала пора перебазироваться туда – это было уже второе мое переселение за последние дни. Что поделаешь – жизнь кочевника опасна и полна неожиданностей, как говаривал в нашем Универе на лекциях один профессор.

Следующим и неизбежным этапом работы была оценка реакции на события вчерашней ночи всех заинтересованных сторон. От визуального наблюдения я отказался – соваться на Боровую сейчас не хотелось – и ограничился телефонным прослушиванием, а также пытался поймать из машины сигналы наших «жучков», но они глухо молчали. Либо их там изъяли из сетевых фильтров, либо не включали компьютеры. Васю, отчасти и с целью от него избавиться, я посадил на хвост главному действующему лицу, Щепинскому.

Последний никаким репрессиям не подвергался. Вечером к нему домой звонили из потерпевшего урон ведомства, чтобы предупредить, что заедут с утра в Институт, но разговор был уважительный, вполне респектабельный. Ночью, уже у Виолетты, его отловил по телефону полковник Коржихин и тоже назначил свидание на следующий день, но на свежем воздухе. Голос у полковника был спокойный, как обычно, вальяжный. Значит, начальство решило это дело не раздувать, иначе и Щепинский, и полковник стали бы в нем козлами отпущения.

Больше суток молчал телефон Кобылы, и это меня беспокоило. Харченко жил правильной жизнью, деля свое время между семьей и лабораторией, так что с ним тусоваться она не могла. Ее возлюбленная, аспирантка-химичка, имела склонность жить два-три дня в неделю на даче в Белоострове, и они с Кобылой там иногда предавались любовным утехам. Но именно сейчас девица вернулась в город и энергично принялась искать Кобылу, названивая всем общим знакомым. Оказывается, Кобыла должна была к ней приехать как раз после той кошмарной ночи. Понятно, моя тревога усилилась: это уже припахивало опасностью и для меня лично, если опекуны Щепинского что-то пронюхали о ее делишках.

На второй день ситуация прояснилась, и неприятнейшим образом: Кобыла погибла в автокатастрофе на Приморском шоссе, по пути в Белоостров. Ее тачка была сметена с дороги грузовиком, который неизвестный злоумышленник угнал в Песочной и бросил вблизи от места происшествия, у железнодорожной станции.

Несомненно, речь шла не о несчастном случае, а об убийственно оно вызывало недоумение. Если о ее роли в бедах Щепинского узнали его покровители – им Кобыла нужна была живая и говорящая. Кому выгодна ее смерть? Во-первых, мне и, во-вторых, Порфирию. Итак, первый сигнал тревоги… В конце концов, о чем-то подобном я неоднократно думал заранее и приготовил ответные ходы на такой случай. Но если это Порфирий, то он слишком рано начал. Меня ему трогать пока еще нельзя, так зачем же будить мою бдительность? Опять неувязочка…

Я не стал над этим ломать голову, поскольку мне все равно предстояло исчезнуть из поля зрения и досягаемости рук Порфирия, но зато у меня возникла мысль, показавшаяся очень удачной, – чтобы Кобыла сослужила мне еще одну, последнюю, службу.

Первым делом я наведался к Фиме и спросил, поддаются ли компьютерные принтеры идентификации, подобно пишущим машинкам.

– Никогда о таком не слышал, – вяло промямлил он и тут же оживился: – Никаких сомнений, должны поддаваться. Каждую литеру печатают двадцать четыре иглы, у каждой свое нажатие на бумагу и своя асимметрия. Наверняка поддаются!

В тот же вечер я сорвал Васю с его ответственного задания, сказав, что Щепинского пасти буду сам, а ему дал щекотливое поручение: проникнуть в квартиру Кобылы, не ломая при этом ни дверь, ни замок, и доставить мне в Институт принтер ее компьютера.

Все-таки Васе, хоть он и стучал на меня, как исполнителю цены не было. Не выразив ни малейшего удивления, он тотчас отправился на дело. К двум часам ночи принтер уже стоял у меня на столе и исправно распечатывал текст с дискеты, настырным зудением напоминая сварливый и хриплый голос самой Кобылы.

Текст я отредактировал в том смысле, что его писала якобы именно Кобыла. Перечислив злодеяния Щепинского, в которых, по долгу службы, отчасти и сама принимала участие, она просила защитить ее, поскольку стала опасной свидетельницей. На нее уже было одно покушение, не удавшееся по чистой случайности, и спасти ее может только вмешательство высших властей, способных усмирить власть имущих покровителей и соучастников преступлений Щепинского. Адресатами были Генеральный прокурор России, Президент и средства массовой информации.

Мне нужно было раструбить эту историю на весь мир, что немыслимо без участия гигантов прессы, популярных газет и журналов. А даже такое издание, как «Шпигель», любящее просмаковать любой российский скандал, не станет не только печатать, но и комментировать анонимку, но если у письма есть конкретный автор – это другое дело.

Получив в четыре утра задание вернуть принтер на место, Вася вперил в меня свой открытый и ясный взор:

– Да зачем же он ей, начальник? Мертвые не печатают.

– Иногда печатают. Не теряй времени.

Подхватив принтер под мышку, он как-то странно ухмыльнулся и тут же стал снова деловитым, исполнительным Васей.

Я же, присовокупив к каждому экземпляру послания Кобылы распечатки фонограмм допросов покойников, самые впечатляющие фотографии и кассеты с копиями магнитофонных записей, изготовил двенадцать пакетов, на которых оставалось только написать адреса, что заранее я делать не стал.

На прощание еще раз вычистив память компьютера, я перевез все свое имущество на новую квартиру и в семь утра уже трясся в сидячем поезде Петербург – Москва. Устроив свою потрепанную спортивную сумку так, чтобы тронуть ее можно было, только вынув меня из кресла, я смог наконец поспать.

Прибыв в Москву к трем дня, я управился с делами до вечера, часть пакетов разослав адресатам бандеролями, а часть разнес лично по редакциям газет и представительствам западных изданий.

Когда я улегся спать в купе ночного поезда на Петербург, мне казалось, никогда в жизни у меня не было удобнее и мягче постели. А утром проводник разбудил меня с трудом. Я еле встал и вышел на перрон покачиваясь, как с большого похмелья. Голова гудела и казалась распухшей – я нуждался в отдыхе.

Обстановка вполне позволяла взять небольшой тайм-аут, но до того нужно было обеспечить на будущее безопасный канал отступления. Прямо с вокзала я дернул в Институт и нашел Полину. Она сидела за компьютером, и лицо ее не выражало ничего, кроме интенсивной работы мысли. Она была похожа на Мари Кюри и Софью Ковалевскую, вместе взятых.

Подавив на лице тень досады и осмыслив меня как неизбежное бытовое явление, она констатировала:

– Ты дурно выглядишь.

– Да, и это тоже. Я жутко устал. Но не хочу у тебя отнимать время…

Ее взгляд слегка потеплел.

– Помнишь, мы говорили о… в общем, о пальце, – я поднял левую руку, – о его реставрации и об интеграции личности?

– Помню. Раз обещала, значит, обещала.

– Если так, я готов и буду тебе благодарен.

– Хорошо, – кивнула она, – когда?

– Через три дня.

– Хорошо. Но учти: я не смогу быть твоим донором… по целому ряду причин. Подбери себе нейродонора, не старше сорока лет, здорового. Сеанс для него будет легким. И лучше женщину, – она усмехнулась, – насколько я помню, ты не хотел бы даже намека на гомосексуальные склонности.

– Донор будет… Ты тогда говорила, что только Крот будет контролировать сеанс. Но теперь вместо него это сможешь сделать ты?

– Да.

– Тогда я тебя очень прошу: не сообщай ему о сеансе заранее.

– Это противоречит нашей этике.

– Но ты можешь поставить его в известность перед самым началом сеанса? Это серьезно. Ты ведь знаешь, Крот не очень-то умеет держать язык за зубами. У меня есть подозрение, что Порфирий, и еще кое-кто, ведет собственную игру, отдельную от Крота и Амвросия.

– У меня тоже была такая догадка, спасибо за информацию. Хорошо, я скажу Виктору перед самым сеансом, так, чтобы он не успел пообщаться с Порфирием. Значит, договорились. – Она отвернулась к экрану монитора и, похоже, тут же забыла о моем существовании.

54. ПРОКОПИЙ

Ребенок, свободных от борьбы за существование, не вынуждаемый еще употреблять свои силы на приобретение средств жизни, может бескорыстно расходовать их на услуги всем, не признавая в этих услугах рабства или чего-либо унизительного…

Николай Федоров

Получив вожделенную передышку, я мог действовать не спеша. Машину я поставил поодаль от своего дома, занес в него почти пустую теперь спортивную сумку и убедился, что за последние сутки навещать меня никто не пытался. Дома не было ничего съестного, и я отправился поискать подходящее кафе или пиццерию. Я лениво слонялся по улицам, получая удовольствие от теплого майского дня, от солнца и голубизны неба, и с удивлением понял, как давно не гулял по улице просто так, без специальной цели, а не только чтобы убедиться в отсутствии слежки. В пустом кафе меня обслуживали очень медленно, и в другое время это могло бы вызвать раздражение, а сейчас понравилось. Вернувшись домой, я бездумно валялся на кровати – читать все равно было нечего, а потом, хотя и с неохотой, возобновил деятельность. Сжег на кухне, в тазу, все бумаги, имевшие отношение к «Извращенному действию», да других у меня и не было, и пепел препроводил в унитаз. Переломил по нескольку раз каждую дискету, раздробил магнитофонные и видеокассеты и все это загрузил в две полиэтиленовые сумки. Дело шло к шести вечера, и, покинув квартиру, я брел куда глаза глядят, пока не наткнулся на мусоросборочную машину, совершавшую вечерний объезд кварталов. Я затесался в стайку домохозяек и пенсионеров с ведрами и, опустив материальные остатки завершенной операции в ржавую бочку, пронаблюдал, как они в этой бочке сначала поплыли ввысь, а затем вместе с другими отбросами ухнули в вонючее чрево мусорного контейнера. Теперь хотелось прежде всего вымыть руки, и я направился прямо к Валентине, впрочем найдя в себе силы сделать несколько страховочных петель через проходные дворы.

Она встретила меня, как в деревне встречают мужика, вернувшегося с покоса. Когда я пошел умываться, она не ограничилась указанием, с какого крючка взять полотенце, а держала его передо мной на раскрытых ладонях. Потом усадила за стол и стала кормить, подливая в рюмку водку и следя, чтобы я ел как следует.

После чая пришла пора кормить детей, и их аппетиту можно было позавидовать. Для меня же в это время был включен телевизор, и я смотрел на экран вполглаза, чтобы не пропустить криминальную хронику – там в любой момент могло появиться что-нибудь имеющее ко мне прямое отношение.

Отметив, что я выгляжу утомленным, она рано отвела меня спать, а сама занялась хозяйством и еще раз покормила детей перед тем, как прийти ко мне. Помня ее превентивную угрозу незадолго до родов, я ожидал от нее сексуальной свирепости, но она была просто ласкова и податлива.

На другой день мы ходили гулять с детьми, и было очень спокойно. После обеда Валентина ушла в ванную стирать пеленки, из спальни доносилось посапывание малышей, а я сидел с сигаретой в зубах на кухне и дивился внезапно наставшему в жизни покою. Вот такая мирная жизнь, то, что я раньше считал уделом травоядной посредственности и наказанием скукой, сделалась вдруг соблазнительной приманкой. А, собственно, почему бы и нет? Деньгами я обеспечен надолго, нужды терпеть мы ни в чем не будем. Что мешает чихнуть и на сыскное агентство, и на ученых безумцев? Не ходить туда больше, и все… Нужно, конечно, от ученых получить заверение, что я все обязательства выполнил, но ведь это можно и по телефону…

Закройся, Прокопий. Глупость, конечно, дар Божий, но нельзя же им злоупотреблять. Неужели ты думаешь, сюда никто не дотянется? Спокойную жизнь заработать не просто. И помни, что Пальцем владею я.

Да, да, все верно, я понимаю… И все-таки казалось, что от рекомбинации и трансфер-камер, от сеансов посвящения и говорящих покойников меня отделяют не десяток километров, по расстоянию, и не сутки, по времени, а континенты и века.

В любом случае, исходя из своих представлений о действии гигантских разрушительных механизмов, которые должны привести в движение послание от имени уже умершей женщины, я считал, что ближайшая неделя не принесет беспокойных событий.

Но жизнь рассудила иначе. Через два дня в вечернем обзоре городских происшествий местное телевидение показало мужчину и женщину, совсем молодых, погибших от передозировки наркотика, и в мужчине я узнал человека, носившего у нас прозвище Бугай.

Опять стало ничего не понятно. Если это что-то вроде ФСБ, то им нужно не закапывать, а раскапывать, а если Порфирий, то он должен был бы начать с меня… И тут мне вспомнилась Васина ухмылка, такая странная, когда он увозил принтер Кобылы… Неужто он? Больше ведь некому… Ничего себе, самодеятельность. Если это Вася, он попросту безумен. Да разве можно так – всех подряд… Уж одно то, что лицом похож на Сергея Есенина, обязывает к какой-то человечности. Ай да Вася, простая душа… к девчонку не пожалел… Что же, однако, выходит – дальше моя очередь?.. Боже, ведь есть еще Фима, беспомощный близорукий Фима, которого убить проще, чем игрушку отнять у ребенка. Стало быть, нужно ехать к нему – вот и закончились мои каникулы.

Стоять, Прокопий. Действовать надо, но, извини, с умом. И Палец все еще у меня.

55. ДОКТОР

В том и состоит унижение, что не закон человечности человек распространяет на животных, а себе усвояет животный закон борьбы.

Николай Федоров

– Все в порядке, – сказал я Рыжей, скосившей глаза на мой пистолет, когда я проверял обойму. – Приключениям скоро конец, будем жить тихо.

– Хорошо бы, – спокойно кивнув, она поцеловала меня так тщательно, словно от этого действия зависели все дальнейшие успехи, – когда ждать?

– Сегодня… завтра… как выйдет.

В квартире, где содержался Фима, было вроде бы тихо. Прижав ухо к двери, я услышал голос футбольного комментатора и рев стадионной толпы. Это хорошо: значит, жизнь здесь пока мирная.

Тем не менее, вставляя левой рукой ключ в замок, правой я переложил пистолет в карман пиджака и, очутившись в темной прихожей, не спешил входить в ярко освещенную комнату, а сперва как следует огляделся. Фима сидел за столом, бессмысленно уставившись вдаль, а Горилла Порфирия пялился в телевизор, держа на коленях помповое ружье – очень уж им нравилось это оружие.

– Собирайся, – бросил я Фиме рассеянно-деловитым тоном, – есть работенка на выезд.

– Я не могу. Он не позволит. – Фима загнанно показал глазами на Гориллу.

– Нельзя, – флегматично подтвердил мордоворот, не отвлекаясь от телевизора.

– Вы что, совсем одурели? – Я постарался поестественней возмутиться. – Здесь пока еще я начальник.

– У меня есть свое начальство, – угрюмо проворчал парень, чувствуя, что назревает конфликт и предвидя ненужные хлопоты.

– Чепуха, – отрезал я безапелляционно, – собирайся, Фима.

– Я же сказал, нельзя, – понемногу начал заводиться охранник.

– Давай не копайся, Фима.

Фима сделал нерешительное движение к стенному шкафу, а Горилла встал и направил ружье в мою сторону.

Может быть, в рукопашной разборке он бы меня и сделал, и даже наверное, но с огнестрельным оружием я управлялся быстрее. Он не успел и затвор передернуть, когда ствол моего пистолета уже смотрел ему в переносицу.

– Ружье на пол. Отбрось ногой ко мне. Теперь сам лицом вниз. Так, руки за спину.

Я командовал не спеша и тихо, а он все выполнял очень четко – вот что значит хорошая дисциплина.

– Веревку, Фима, – продолжал я так же негромко.

Посуетившись по квартире, Фима виновато доложил:

– Не нашел. Нет ничего похожего.

– Эх ты, интеллектуал, – укорил я его, – а шнуры к лампам, по-твоему, для чего приделывают? Специально для таких случаев.

Я связал парню руки и ноги, не сильно заботясь о безболезненности процедуры, и он негромко кряхтел, намекая, что можно бы действовать менее круто.

– Ничего, потерпишь, – приободрил я его, туго завязывая рот тряпкой, – зато потом будешь жить долго и счастливо.

Парень оказался тяжелым, как бревно, и, чтобы оттащить его в спальню, пришлось призвать Фиму на помощь.

– Собирайся, – повторил я Фиме и добавил чуть слышно на ухо: – Деньги, документы, все, что для тебя ценно. Поедешь к маме в Киев, здесь теперь горячо.

Фима суматошно и радостно закивал. За время работы со мной у него накопилась приличная пачка зеленых, и год-другой он спокойно мог искать новое место в жизни. У него давно уже зрели планы покинуть нашу северную столицу, но все упиралось в деньги, а сейчас эта проблема отпала. Что же касалось его любимых художественных альбомов, ему было, похоже, уже не до них.

Пока он суетливо и бестолково собирал чемодан, я закурил и выключил телевизор – и вовремя, потому что в замок входной двери кто-то осторожно вставлял ключ, стараясь не делать шума. Подняв с пола помповое ружье, я скользнул в прихожую и разместился в полутьме у вешалки с плащами.

Дверь бесшумно и медленно стала открываться, и в прихожую вплыл Вася собственной персоной, на ходу поднимая пистолет с уже навинченным глушителем: аккуратист, все приготовил заранее.

Фима не сделал попытки ни отбежать, ни отскочить в сторону, у него не хватило пороху даже заорать, он только сдавленно пискнул и смотрел, загипнотизированный плавными Васиными движениями, как тот выводит ствол на линию огня.

Какая бездушная скотина, однако, – что за манера мочить всех подряд и без пояснений.

Крокодил поднял ружье и косым ударом обрушил приклад на шейные позвонки Васи. Тот, почувствовав слева от себя шевеление, начал разворачивать ствол ко мне, но опоздал, и пуля ушла в стену.

Вася тяжело осел на пол, и голова его неестественно отвалилась в сторону. Я наклонился к нему – пульса уже не было. Крокодил, как обычно; перестарался.

Ты, недоносок… перестарался… А если бы недостарался? Такой человек, как Вася, – он всю жизнь потом будет идти по пятам, пока не пришьет в каком-нибудь темном углу. И теперь, не время канючить – счет опять пошел на секунды. Закройся, я все беру на себя.

Не люблю я, когда Крокодил все берет на себя… Неизвестно, что вытворит. И к тому же хитрющая рептилия.

56. КРОКОДИЛ

Можно нередко слышать, что при нынешних условиях жизни, т. е. когда человек может сгореть, утонуть и т. п., бессмертие было бы величайшим бедствием. И говорят это люди, имеющие притязание на философское образование!

Николай Федоров

Я тебе покажу рептилию. Докторишка… Ты и не представляешь, какую пилюлю я тебе поднесу. Пошли крутые дела, и для тебя места в жизни не будет. Кончилось твое время. Не заметил ли ты, кстати, когда Вася только начал оседать вниз, что он, хоть и плотнее сложен… в смысле был сложен… ниже всего сантиметра на три, не больше. Разница пустяковая, отчего бы этим фактом и не попользоваться?

Вася имел вес приличный, и, когда мы его тащили вниз, Фима израсходовал последние остатки силенок. Спасибо еще, что второй этаж… Васю мы уложили на заднее сиденье, а Фима сел впереди и, боязливо озираясь, непрерывно вытирал пот со лба. Васю я накрыл ковриком, а сверху накидал сумок и шмоток – вроде как домашний скарб перевозим.

Фиму я закинул на Московский вокзал – больше времени у меня на него не было.

– Первый же поезд до Москвы, время сейчас подходящее, поезда каждые двадцать минут. Удобный билет, неудобный – плевать, хватай любой, – инструктировал я его. – И в Москве то же самое – первый же поезд на Киев. Чем меньше протусуешься здесь, тем меньше шансов в ближайшие часы встретиться с Васей. Все понял? Удачи.

Пришла пора позаботиться о себе. Моя идея требовала пересеченной местности, и я направился на север, к Парголово. За Шуваловом я приметил гаишников, нахально повысил скорость, и мордастый сытый майор лениво махнул мне жезлом. Не дожидаясь приглашения, я ткнул ему в лапы права и показал свою ксиву.

– Почему превышаем скорость? – спросил он безразличным тоном.

– Сидят на хвосте крутые. Права – дело наживное, сам знаешь, а дубликатов шкуры не выдает никто.

Глазки майора беспокойно заерзали:

– Вали отсюда! – Он швырнул мне права на колени.

Лучше бы он их оставил себе, но ничего, по фотографии опознает.

Найдя удобное место на хорошем высоком косогоре, я перетащил Васю на место водителя и пристегнул ремнем. Последнее задание, парень. Что сделаешь… сам виноват. Мочить всех подряд – не дело. Мало того что безнравственно, так ведь и с коммерческой точки зрения никуда не годится. Даром не убивают. Так любую профессию дискредитировать можно.

Я очистил его карманы и запихал в них мою пушку и все документы, авось хоть клочки останутся. Если нет – по номеру пистолета идентифицируют, плюс моя машина, да показания гаишника… нормально.

Для надежности вылил в салоне на пол канистру бензина, а пустую канистру вернул в багажник. Потом завел двигатель, на прощание захлопнул дверцу и спихнул машину с откоса.

Я успел отбежать метров на пятьдесят, когда внизу грохнул взрыв и полыхнуло пламя. А я продолжал погонять время.

Электричка, такси домой к Рыжей, звонок из автомата Полине; вызвонили Валькину подружку – присматривать за детьми, а сами на такси – в Институт. Валька, в смысле вопросов, не возникала, раз надо по делу, значит, надо.

У Полины все было готово. Я вручил ей проклятый ссохшийся кусок пальца, завернутый в носовой платок, и пошли обычные процедуры: глюкоза и витамины, трансфер-камеры, гипнофон. Валька улеглась на каталку без страха, и у меня тоже не было опасений, ибо единственное неизменное, что я вынес из общения с Полиной, – она действительно не умела врать.

Отпустила она нас под утро. Все еще относясь к сеансам с опаской, я первым делом взглянул на Рыжую – с ней вроде все в порядке: какая была, такая осталась, только маленько приморенная. Теперь следовало посмотреть на себя. Зеркал в Институте не держали, и я воспользовался защитным экраном монитора. С его темного фона глянул похожий на меня человек, но не я и на несколько лет моложе. Никаких уродств и, вообще, странностей с виду заметно не было.

Полина, как и мы, явно нуждалась в отдыхе.

– Не делай публикаций Кроту и Амвросию, – попросил я перед уходом, – насчет моей внешности… что фейс у меня подновился. Чтобы не дошло до Порфирия… А контактировать с ними буду по телефону. Так безопаснее.

В ответ она слабо кивнула.

– Ну, как я тебе? – спросил я у Вальки в такси, повторив невольно вопрос, заданный мне однажды Философом. – Признала?

– Ничего, привыкну, – склонив голову мне на плечо, она расслабилась и слегка обмякла, – но это хорошо, что при мне было. Если бы ты в таком виде пришел с улицы, могла бы засомневаться. – Несмотря на усталость, рассудительности она не потеряла.

Дома она покормила детей и немедленно вырубилась, а я, проводив Валькину подружку – ее ждали свои дети, подошел в ванной к зеркалу. Надо же поглядеть, что мне, в смысле фейса, досталось. Не красавец, конечно, но и не хуже, чем было, зато лет на пять моложе. Сходство с прежним лицом имелось и, пожалуй, немалое, но судебное опознание не проканало бы. Да и не будет его, этого опознания. Особых примет нет, на руках все пальцы на месте, и вообще руки как новенькие. Кожа мягкая, розовая, как у девицы. Ничего, огрубеть успеем, это дело нехитрое. Так что оставалось одно, на чем можно было меня подловить: дактилоскопия. Отпечатки-то и в Угро хранятся, и у Барельефа – так принято. Я внимательно стал рассматривать подушечки пальцев: мне казалось, и они изменились. На большом пальце раньше был характерный двойной завиток, а сейчас он вроде исчез. Я не поленился снять пальцы с чашки, из которой пил вечером кофе, – это были уже не мои отпечатки. Ну что же… можно считать, получил премию. Ай да Полина… И тут я понял, что есть результат поважней отпечатков: этот самый синдром, о котором она мне толковала когда-то, а по-простому – докторишка, зануда, исчез. Никто больше внутри не зудел, и нет причин чувствовать себя недоноском.

Усталость, однако, брала свое, и я залег спать рядом с Валькой. Я еще опасался, из-за сеанса, не впадем ли мы с ней в сексуальное озверение, но сейчас симптомов как будто не наблюдалось.

Долго спать не пришлось: дети, зная свои права на кормежку, через три часа подняли ор, но отдохнуть мы успели.

Рыжая нарочно меня не рассматривала.

– Неужто уже привыкла? – слегка удивился я во время завтрака. – А я еще нет.

– Ясное дело: я же вижу тебя все время, а ты – когда бреешься. – Она вышла из-за стола и вернулась из спальни со складным зеркалом, которое поставила на столе. – Привыкай.

Я не удержался от смеха, хотя, возможно, в простых реакциях на сложные обстоятельства была своя житейская мудрость.

Что же, раз получил премию, надо воспользоваться. Будем ковать железо, пока горячо.

Однажды у одного домушника я при аресте отобрал запасной паспорт, выдан в Тирасполе на имя какого-то Пендюрина, шестидесятого года рождения. Показал нашим экспертам: паспорт подлинный. Посылал в Тирасполь запросы, в милицию, жилконтору, военкомат – ответы одни и те же: архивы не сохранились, все сгорело, пока они там воевали. Проверил по молдавскому и всероссийскому розыску – такая фамилия не значится. Выходило, что паспорт чистенький, и я его тогда припрятал.

Надо было искать умельца. В Петербурге я знал троих, но надежной кандидатурой был только один. Он работал с паспортами давно, и то, что его до сих пор не пришили, значило, что не стучит и что с его продукцией никто не засыпался.

Чтоб его найти, пришлось попотеть, и вдвойне – чтобы вспомнил общих знакомых и взял заказ. Но зато дальше следить за его работой было одно удовольствие. Первым делом он дал мне два черных конверта от фотобумаги, чтобы я засунул в них все страницы, кроме той единственной, где имелась фотография, – парень почему-то менял паспорт, и фотка была всего одна.

– Чтобы я не видел вашей фамилии и номера документа, – пояснил он, – все делать буду при вас.

Я начал понимать секрет его долголетия.

Он меня тут же сфотографировал и, сделав отпечаток, высушил его спиртом, а негатив и пробные отпечатки сжег. Затем отделил старую фотографию и занялся копированием с нее печатей – это была самая трудоемкая часть работы. Готовый паспорт я получил через четыре часа, считая с момента, когда постучал в его дверь.

Вальке паспорт не очень понравился.

– Пендюрин… – она скептически сморщила нос, – для мужчины фамилия несолидная.

Я оценил ее сдержанность: мол, сама не собираюсь навязываться. У нее-то была отличная фамилия: Шумская.

– Да, – сказал я, – давай так и сделаем.

Через две недели мы оформили бракосочетание, и я получил совсем уже новый паспорт с Валькиной фамилией. Девчонка в ЗАГСе одобрила мое решение: кому же охота жить на свете Пендюриным. А дети и так уже были Шумские.

Но все это случилось уже потом, а сначала, едва успев стать Пендюриным, я прочитал в газете некролог о себе самом, от Барельефа и Угро вместе: оказалось, я всегда стоял на страже закона и пользовался авторитетом среди товарищей.

Мне и дальше пришлось следить за газетами, чтобы убедиться в эффективности своих действий. Когда речь идет о серьезной работе, любая недоделка опасна.

Отвезенные мною в Москву информационные бомбы сдетонировали через десять дней после рассылки. Материал опубликовали сначала совсем уж бульварные газеты, как-то: «Скандалы», «Ужасная газета» и «Криминальная хроника», на которые никто не обращает внимания. Но в течение недели в ситуации разобрался московский корреспондент «Шпигель», добыл по своим каналам какую-то информацию и грохнул целый подвал под заголовком «Русские развлекаются». Там было письмо Кобылы, выдержки из моих фонограмм, часть фотографий, а также пересказ дипломатических сплетен о том, как в некой секретной лаборатории безобразно надругались над трупом заместителя министра иностранных дел, причем зачинщик этого свинства – генерал Чешуйцев пострадал сам и превратился в полуживотное, в монстра.

Вдова генерала, вместе с якобы лечившим его врачом, опубликовала опровержение, что-де ее муж скончался после тяжелой и продолжительной болезни, а буржуазной прессе должно быть стыдно наживаться на человеческом горе. Но пронырливые репортеры отметили, что генерала похоронили без помпы и в закрытом гробу.

Затем последовали и другие некрологи: полковник Коржихин погиб при исполнении служебных обязанностей, а профессор Щепинский скончался от сердечного приступа.

И наконец, посреди ночи вспыхнул пожар в филиале Института физиологии мозга на Боровой улице. У пожарников случились неполадки с насосами, и здание сгорело дотла.

Еще через месяц в новостях промелькнуло сообщение, что, будучи на отдыхе в Турции, утонул в Черном море русский ученый, биолог и медик Харченко.

Я же постепенно налаживал новую для себя жизнь. Купил за бабки сперва аттестат, потом диплом ВУЗа, понятно, молдавский, а не петербургский – зачем рисковать, закончил курсы менеджеров и начал работать в приличной спокойной фирме, имея в виду поднабраться опыта, а потом открыть свое дело. Обзавелся правами на тачку и, проезжая мимо, иногда краем глаза поглядывал на Институт Крота на Каменном острове, – если судить по внешним признакам, происшедшие с «Извращенным действием» катаклизмы их никак не затронули. Значит, если они когда и узнают, что я жив, для претензий ко мне оснований не будет. Понемногу я начал забывать всю эту историю, получая удовольствие от того, что из памяти с каждым днем выветривались те или иные подробности.