Текст книги "Возмущение праха"

Автор книги: Наль Подольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Когда вы добросовестно ответите на наши вопросы, – продолжал невозмутимо полковник, – мы можем, по вашему желанию, либо восстановить вас как живого человека, либо отпустить.

– Надо же, какая блядища, – изумился Джеф простодушно, – разве можно врать мертвецам?

Вопрос был чисто риторический, но тем не менее ответ на него мы получили тотчас от самого покойника:

– Лжешь. От меня уже идет вонь. Отпусти меня поскорее.

– Почему вы спешите? Вы чувствуете себя неуютно?

– Невыносимо. Отпусти меня как можно скорее.

– Это нужно заработать.

– Спрашивай. Что тебе надо?

– Куда делись документы из вашего сейфа?

– Их, наверное, забрал мой убийца.

– Нет, мы его нашли.

– Тогда не знаю.

– Где вы держали ключи от сейфа?

– В кармане пиджака.

– И дома, и на работе?

– Да.

– Кто мог заходить в служебный кабинет в ваше отсутствие?

– Секретарша.

– Знаем.

– Референт.

– Знаем.

– Уборщица, полотер.

– Знаем.

– Все.

– Кто бывал у вас дома в последнее перед смертью время?

– Не скажу.

– Тогда мы вас будем держать в этом состоянии вечно.

– Лжешь. Вы не сможете.

– Верно. Но будем держать долго. Вы все равно не выдержите.

– Не знаю.

– Ладно, вы пока подумайте, а я отлучусь. – Послышался звук нескольких нарочито громких шагов.

– Не уходи… Сын с женой.

– Знаем.

– Почтальон, вододроводчик.

– Вы напрасно тянете время.

– Друзья и знакомые.

– Фамилии.

– Шилов с женой.

– Знаем.

– Куриловский.

– Знаем.

– Томилин.

– Имя и отчество.

– Сергей Анатольевич.

– Кто еще?

– Женщина.

– Фамилия, имя, отчество?

– Гусенкина Инна Владимировна.

– Больше никто?

– Никто. Теперь отпустите.

– Сейчас. – Раздался звук шагов, и полковник продолжил значительно тише, обращаясь, по-видимому, к генералу: – Он ничего больше не знает. Дальнейший допрос бесполезен.

– Я все сказал. Отпустите.

– Отпустим, голубчик, отпустим, – вмешался неожиданно генерал, решив вдруг отметиться перед покойником в качестве начальника, и добавил шепотом: – А он нас не водит за нос?

– Они никогда не врут… почему-то. Не умеют или не могут, не знаю.

– Ему осталась пара минут, – влез в разговор конфиденциальный шепот Щепинского, – донор полностью истощен, уже и пульс пропадает.

– Отпустите же, сволочи.

– Прикажете вызвать машину? – деловито спросил полковник.

– Да, конечно. А что тут делать?

– Отпустите, отпустите, отпустите…

– Я могу выключить компьютеры?

– Да, конечно. Вы не против, полковник?

– Он уже не нуждается в этом, – педантично заметил полковник, – они оба уже ни в чем не нуждаются.

– Зато компьютеры нуждаются, – уточнил любезно Щепинский.

И тут мне повезло – полковник стал набирать на своем телефоне номер генеральской машины, чтобы подогнать ее к подъезду, а я мог еще на несколько секунд включить видеокамеру. Затем раздался щелчок, и все смолкло.

Джефу осталось заснять отбытие генерала, появление микробуса и вынос в него уже двух трупов. Парень за эти несколько часов как-то сразу повзрослел или, как ни странно звучит, постарел.

– Я как в дерьме выкупался, – пояснил он, перехватив мой взгляд.

42. ПРОКОПИЙ

Но преклонение перед фактом и есть великий порок!

Николай Федоров

Я тоже чувствовал себя не лучшим образом. Из-за того, что я не мог слушать всю эту безобразную сцену вполуха, а вынужден был вникать в каждое слово и интерпретировать любой звук, теперь казалось, от меня самого исходит трупный запах. Но зато, по диалектической поговорке «Нет худа без добра», я укрепился в решимости расправиться с «Извращенным действием».

Должно быть, выглядел я скверно, потому что оказавшаяся дома Полина встретила меня испуганным взглядом:

– Что с тобой?

– Наслушался гадостей. Никогда раньше не думал, что можно допрашивать мертвеца.

– Кто же это и где допрашивает покойников? – она нахмурилась.

– У Щепинского. А кто – точно еще не знаю. ФСБ, ФСК, а может, ФБР или Моссад, – я налил себе в фужер коньяка, – все они одним миром мазаны.

– Ты хочешь сказать, – строго уточнила она, – что Щепинский разрешает допрашивать своих пациентов непосредственно после сеанса реставрации?

– Нет, он разрешает допрашивать мертвецов, он делает говорящих мертвецов. Пациентом это не назовешь. Понимаешь, он реставрирует их ровно настолько, чтобы они могли говорить хоть полчаса. Придя в сознание, человек обнаруживает себя уже разлагающимся трупом. Они отвечают на любые вопросы, лишь бы им позволили умереть окончательно.

– Отвратительней не придумаешь… Ты есть в состоянии?

– Через какое-то время попробую… Зато я теперь готов копать яму для этого безобразия… очень глубокую. Такую научную деятельность следует остановить.

– Это хорошо, – кивнула она, – хотя, впрочем, что тут может быть хорошего. Скажем так: это правильно.

Как странно, отметил я механически, что ее занудный педантизм меня вовсе не раздражает.

Мне показалось, она собирается сказать что-то еще, но продолжения не последовало. А ведь нам бы пора вернуться к разговору о ребенке, с тех пор прошло уже две недели с лишком. Помня, что у нее идеальная память и что она склонна скрупулезно выполнять свои обещания, я выспрашивать ничего не стал, чтобы нечаянно не пробудить в ней упрямство.

Поглядев на меня как бы с сомнением и выдержав долгую паузу, Полина удалилась на кухню, побрякиваньем кастрюль и сковородок выказывая свое усердие в приготовлении пищи. Это уже само по себе было хорошим знаком: она не часто соглашалась играть роль феи домашнего очага.

Она заговорила об этом сама, без наводящих вопросов, на следующий день утром, когда, утомившись любовью, я бездумно лежал на спине, с наслаждением ощущая рядом ее прохладное тело.

– Я оценила твой такт и твою выдержку. Но я вчера не хотела, чтобы мысли о рождении ребенка перемешались у тебя в голове с трупным запахом. Не буду томить тебя и сразу скажу: все устроилось сообразно твоим желаниям.

Она сделала паузу, предоставляя мне время высказать свое удовольствие либо неудовольствие, но мне не хотелось перебивать ее речь, и я в ответ осторожно погладил ее по бедру.

Получив таким образом подтверждение, что я обрадован и благодарен, она повернулась на бок и, подперев голову ладонью, заговорила быстро и оживленно, иногда глотая окончания слов:

– Представляешь, когда я сказала Виктору, он не рассердился и не впал в панику. Всполошился, конечно, немного, но по-хорошему, как исследователь, и засел за компьютер просчитывать заново всю цепочку генных преобразований. Через два дня успокоился: ничего страшного, на каком-то этапе просто неточно учел многократное сложение вероятностей.

Я почти не вникал в то, что она говорит, мне гораздо интереснее было, как она говорит. А ведь, пожалуй, тогда, при первом разговоре, она очень точно сказала – я не смог бы даже приблизительно ответить на вопрос, какая она. Вот сейчас, только что, вещала, как с кафедры, и тут же, через минуту, – щебечет, словно девчонка, которую мама и папа не стали мордовать, узнав, что она забеременела.

– Придется теперь в гипнограммы вносить изменения, впрочем совсем пустяковые. Но главное, для тебя, наверное… да и для меня тоже… по его расчетам выходит, что генный механизм должен работать нормально. Скорее всего я зря опасалась… Вообрази, он даже доволен. Такой эксперимент, говорит, специально не стали бы ставить, ну а раз уж само собой получилось, для проверки концепции в целом очень полезно. Так что этот ребенок… наш с тобой ребенок… для науки теперь – огромная ценность.

Опасаясь, что Полина насторожится раньше времени, я заставил себя не сосредоточиваться на тотчас мелькнувшей мысли – наука не получит нашего ребенка, уж об этом я позабочусь. И горе тому, кто попытается сделать из него подопытного кролика.

К счастью, она не поймала меня на этих размышлениях, ибо пребывала прямо-таки в эйфории от того, что может родить ребенка, не предавая интересов «Общего дела».

Однако я почувствовал вскоре – ее беспокоило еще что-то. Во время завтрака сквозь веселую болтовню у нее проступала непонятная озабоченность, но я остерегался о чем-нибудь расспрашивать, помня, что неудачный вопрос может спровоцировать неудачный ответ. Если речь о серьезном, то вопрос будет задан за кофе – эту ее привычку я уже хорошо изучил. Поэтому, лишь только она взялась за кофемолку, я был готов к любым неожиданностям.

– Ты хорошо сказал про Щепинского, – начала она рассудительно, – такую научную деятельность надо остановить. Но тогда… две недели назад… ты говорил и другое. Относительно «Общего дела». Помнишь?.. Конечно помнишь. Можно не повторять… Я тогда испугалась. И сейчас боюсь, потому что не знаю, чего можно от тебя ожидать. Давай уточним твою позицию по отношению к нам.

– Видишь ли… когда американцы готовили самый первый взрыв водородной бомбы, двоим из молодых физиков поручили проверить, теоретически разумеется, не будет ли вовлечена в термоядерную реакцию вся окружающая материя, иными словами, не превратится ли Земля в сверхновую. Представляешь, как чувствовали себя эти вундеркинды? Оказалось, такой опасности нет, они все приободрились, и взрыв состоялся… Так вот я думаю, что если возник вопрос о возможном конце света, то от опыта следовало отказаться в любом случае. Если некие действия приводят к постановке подобных вопросов, эти действия уже однозначно порочны… Примерно то же и с вами. Насколько я понял, все рыцари «Общего дела» – люди верующие, то есть ощущают себя Божьими творениями и признают трансцендентность Бога по отношению к себе. Но тут же решаются опровергнуть Природу, в том числе и свою собственную, сиречь Божье творчество, и берутся ее перестраивать по своему вкусу. Это очень древнее искушение – возомнить себя равным Богу, классическая ересь, и последний ее аргумент – самоубийство. Бог сотворил, я разрушил, – ergo, мы равны. Это все давно уж описано, да штука-то в том, что сотворение и разрушение вовсе не равнозначны… Так что, извини уж за прямоту, мой диагноз: ересь и похоть разума… Надеюсь, ты не будешь сердиться?

Нет, она не сердилась, похоже, я ее даже развеселил.

– Надо же, какую филиппику произнес. – Задумчиво улыбаясь, она покачала головой. – Я так примерно и думала. Ты уже говорил… похожее, только другими словами. Я, собственно, не о том спрашивала. Твое мнение, пока оно чисто теоретическое, нас не затрагивает, это даже хорошо, что есть люди с таким мышлением. В обществе должны быть носители здорового консерватизма. Впрочем, замечу, что, если бы все и всегда так рассуждали, человек никогда бы не освоил огонь, из боязни поджечь Вселенную. Но меня интересует другой; более практический аспект. Относится ли к нам тезис: «Такую научную деятельность надо остановить»? И если да, то какими средствами?

Так вот что ее беспокоило… Испытав облегчение, я от души рассмеялся, и она почувствовала мою открытость – остатки настороженности исчезли с ее лица.

– Успокойся, я не путаю теорию с практикой. Моя рабочая функция – силовая, а силой можно остановить лишь насилие. Там, где нет насилия, применение силы бессмысленно. Я не мог бы остановить деятельность «Общего дела» при всем желании, да и не моя это работа. Ваши претензии настолько глобальны, что аннулировать их может только Господь, и я не сомневаюсь, Он это сделает. Как именно, не знаю, пути Его неисповедимы, но сделает… Ну как, я удовлетворительно ответил на твой вопрос?

– Исчерпывающе, и этим вернул мне душевный покой. Но знаешь, что странно: именно сейчас, когда ты рассуждал разумно и миролюбиво, мне стало вдруг страшно… Нет, нет, не беспокойся, уже все прошло. Просто нервы, наверное… Беременная женщина все-таки.

С этого дня взаимное доверие между нами безоговорочно восстановилось, и совместная жизнь стала безмятежной. Оба мы понимали, что, как и все на свете, счастливый период вечно длиться не может, но старались об этом не думать и тем более не разговаривать.

Полину украшала беременность. Она и так казалась мне, как женщина, совершенством, но сейчас ее красота стала плотнее, весомее, если можно так выразиться, осмысленнее. Это была уже не девчонка, хотя бы и невероятно соблазнительная, а полностью расцветшая прекрасная женщина.

43. ДОКТОР

Бессмертие как привилегия сверхчеловеков не есть ли величайший эгоизм, несравненно больший, чем бессмертие как привилегия всех живущих, хотя и сие последнее есть страшный эгоизм…

Нужно представить себе этот орден бессмертных сверхчеловеков, созерцающих гибель одного поколения за другим.

Николай Федоров

Криминальное досье «Извращенного действия» практически было закончено. Оставались мелочи – уточнение имен, адресов, телефонов, составление общей сводки рабочей тематики научных сотрудников и отдельно – перечня лиц, имеющих доступ к компьютерам и дискетам, – не тяжелое, но скучное занятие. Затем надо будет весь оперативный материал систематизировать и представить в наиболее удобном виде для восприятия моими нанимателями. Даже если совсем не спешить, такая работа не может занять более одного, от силы полутора месяцев, и это меня категорически не устраивало.

По нашим с Полиной подсчетам, рождения ребенка следовало ожидать в марте, и до того трогать «Извращенное действие» я не собирался. В период подготовки карательной операции хозяин положения – я, но, как только операция завершится, я становлюсь потенциальным объектом охоты, а при плохом стечении обстоятельств – объектом фактическим. Учитывая мощь замешанных в деле структур, ликвидация конторы Щепинского будет внушительным катаклизмом, мини-концом света, а для кого-то и реальным концом. К этому моменту наш будущий младенец должен быть вне досягаемости как длинных лап государственных служб безопасности, так и любознательных рук ученых-фанатиков.

Иными словами, нужно было потянуть время таким образом, чтобы месяца через два с половиной, в декабре, представить адептам «Общего дела» мои достижения в полном объеме, выслушать их предложения – каковые, я не сомневался, последуют – относительно практического применения добытых знаний, договориться о гонораре и гарантиях безопасности, а после Нового года приступить к подготовке Судного дня для «Извращенного действия».

Получалось, мне требовалось куда-то деть как минимум месяц, а его просто так из календаря не вычеркнешь, тем более из календаря беременности. Без приличного повода волынить с работой тоже нельзя: это будет сразу замечено и отмечено как халтура или, хуже того, вызовет более серьезные подозрения. Выход был только один, достаточно традиционный, – самому создать трудности и самому же их преодолевать.

Джеф позволил себе лишь слегка удивленный взгляд, когда я, отбирая фотоснимки для промежуточного отчета Порфирию, остановился на далеко не лучших отпечатках видеокадров о допросе покойника в лаборатории «икс». Понятно, осечки в фотосъемках будут поставлены мне в минус, но не серьезный – дело рабочее, житейское. Зато теперь для получения новой серии снимков требовалось еще раз отследить сеанс реставрации в лаборатории «икс», и в результате, с учетом ее нечастого использования, я легальным путем уничтожал лишний месяц.

В октябре таких сеансов не наблюдалось, зато ноябрь по этой части выдался «урожайный» – мы зафиксировали два случая, причем второй отличался идеальной наглядностью. Допрашивали труп высокопоставленного контрразведчика, который им всем чем-то основательно насолил. Генерал-лейтенант Чешуйцев – я уже знал его и фамилию и должность – был разъярен и орал не только на своих подручных, но и на Щепинского, и даже, против здравого смысла, на покойника. Из-за криков и суматохи, а также благодаря генеральскому адьютанту, который несколько раз звонил по сотовому телефону, я мог беспрепятственно включать видеокамеру сколько захочется. Как выяснилось через два дня, когда на входе дежурил Бугай и мы извлекли кассету из видеокамеры, фильм получился эффектный, но уж больно неаппетитный. Покойник при жизни имел полковничьи погоны и погиб от взрыва бомбы, подложенной в его же портфель, так что сейчас его и трупом назвать можно было лишь с натяжкой, а правильнее всего – обрубком. Снимки, где генерал орет на этот обрубок, были впечатляющими, хотя и тошнотворными.

Помимо этого безобразия мы зафиксировали еще три, уже ставших привычными, сеанса омоложения, не слишком для нас интересные, поскольку пациентами были малоизвестные люди.

Одновременно я заставил Кобылу написать нечто вроде реферата – краткий обзор основных направлений деятельности лаборатории Харченко. Насколько я мог понять, все его исследования так или иначе сводились к различным способам внешнего вторжения в человеческий мозг. Что касалось практических целей его работы, то конкретно была известна только одна, уже во многом достигнутая, – адресное уничтожение информации, остальными же он не делился ни с кем, даже в постели с Кобылой, хотя они именно там иногда вели беседы на научные темы. Но судя по тому, с какой настырностью он стремился к прямому вмешательству в мозговые процессы, все преследуемые им цели были, мягко говоря, неэтичными.

Для меня и Полины настал период спокойной жизни. Из-за беременности она стала выглядеть старше лет на тридцать пять – сорок, но все равно оставалась поразительно хороша собой, и взаимное физическое влечение не ослабевало. Где-то впереди маячила неизбежность приостановки сексуальных утех, и мы, инстинктивно стремясь скомпенсировать предстоящее воздержание, с усердием предавались этому занятию. И вообще как-то очень полно, можно сказать тоже с усердием, наслаждались семейным счастьем, которого ни у нее, ни у меня никогда раньше не было.

К середине декабря я был готов выложить перед орденским руководством всестороннюю и исчерпывающую информацию о столь опасном для их планов «Извращенном действии». Встречу назначили на двадцать пятое, и мне показалось символичным, что в день, когда большая часть крещеного мира будет праздновать Рождество, адептам всеобщего воскрешения предстоит знакомство с мрачной картиной преступного и воистину извращенного применения их идей.

Крот возымел намерение превратить мой доклад в некое научно-криминальное шоу и созвать для этой цели ученый совет. Поскольку более надежного способа загубить на корню все дело нельзя было и специально придумать, мне пришлось провести беседу с Порфирием за неделю до срока.

– У вас утечка. К Щепинскому.

Поскольку у него не было вообще никакой мимики, я никогда не чувствовал, слышит он меня или нет, и потому невольно переходил иногда на его же манеру общения – отрывистыми словами, не составляющими фразы, а только обозначающими понятия, о которых идет речь. Если судить по кинофильмам, так разговаривают со слабоумными, дикарями и инопланетянами.

Оценив мои старания, он снизошел до того, что слегка кивнул. Что именно означал этот кивок – подтверждение того, что он знает об утечке или что мои слова приняты к сведению, – я выяснять не стал, зная по опыту бесполезность таких попыток.

– Искать нельзя. Все провалится, – продолжил я на том же собачьем языке.

Порфирий снова кивнул.

– Ученый совет нельзя. Предупредят, – завершил я свое логическое построение, и он еще раз кивнул.

Я поразился: три кивка подряд – на моей памяти такого поощрения со стороны Порфирия не удостаивался еще никто.

Встреча была декорирована солидно: перед каждым из присутствующих поставили бутылку минеральной воды и стакан, а передо мной плюс к тому – пепельницу. Когда я вошел точно в назначенное время, в полдень, они уже были в сборе: Амвросий, Порфирий и Крот.

Опять, как всегда, тройка, усмехнулся я мысленно и тут же подумал: для того, о чем пойдет речь, и три человека – слишком много.

Очевидно, мои сомнения отчасти отразились на лице, и Крот, истолковав их по-своему, счел необходимым принести извинения, дав при этом, по обыкновению, волю своей болтливости:

– Не сочтите за недостаток уважения, досточтимейший Крокодил, так сказать, камерный состав сегодняшнего Совета, ибо он продиктован исключительно соображениями конфиденциальности. И позволю себе напомнить, что в своде законов Гая Юлия Цезаря было сказано: triumvera quorum est, то есть трое в сенате составляли кворум и даже могли объявить войну. Впрочем, я прошу вас, почтеннейший Крокодил, равно как и вас, глубокоуважаемые коллеги, не понимать случайную аналогию буквально – я имею в виду объявление войны, – поскольку твердо надеюсь, что ни о чем похожем разговора сегодня не будет.

Чтобы остановить его красноречие, я начал раскладывать на столе принесенные с собой материалы: желая дать представление о масштабах проделанной работы и на случай скептических вопросов, я прихватил их в полном объеме. Кейс оказался мал, и я загрузил все в спортивную сумку.

Они слушали очень внимательно, в том числе и Крот, полностью прекративший болтовню, и добросовестно знакомились со всем, что им предлагалось в качестве иллюстраций, – фотографиями, распечатками фонограмм и видеозаписями. Вопросов задавали немного – я не зря пекся о предельно наглядной подаче всей информации. Иногда Крот с Амвросием обменивались по ходу дела репликами, для меня любопытными, но, к сожалению, малопонятными. Особый интерес во мне пробудил комментарий к первому допросу покойника, по поводу слов Щепинского: «Тот будет на энергетической подпитке от этого…»

– Прямая энергетическая подпитка? – удивился Амвросий, склонив голову набок, как нахохлившаяся птичка.

– Да. Он давно уже пробовал это – без моего ведома, как вы догадываетесь, – скорбно подтвердил Крот. – Рискованная методика, чрезвычайно рискованная.

– Вы позволите короткий вопрос? – всунулся я в их разговор. – В чем конкретно заключается рискованность этой методики?

Злостное нарушение субординации показалось Кроту оскорбительным, он вытянул шею кверху и уставился на меня надменным взглядом, словно гусак на курицу.

Более демократичный Амвросий не стал выказывать никаких амбиций:

– Прежде всего, в опасности для нервной системы и даже для самой жизни донора.

Что же они, с ума посходили? Ведь все сказано открытым текстом, написано крупными буквами, а они упорно прячут головы в песок. Трудно работать, если вещи не называть своими именами.

– Об опасностях нет и речи, гибель донора предусматривается заранее, они об этом и вслух говорили, – уточнил я бесцеремонно, – в этих сеансах доноры – заведомо смертники.

Обиженный бестактностью, Крот скорчил в мой адрес брезгливую мину, Амвросий же горестно поджал губы, но продолжал твердым голосом:

– Кроме того, мы пока не умеем дозировать прямую подпитку, особенно когда дело касается последних резервов. Возможна спонтанная импульсная передача энергии пациенту и, соответственно, его взрывная реакция, как психическая, так и мускульная, по мощности несоизмеримая с обычными способностями человека. Я ответил на ваш вопрос?

– Да, благодарю вас, – я церемонно поклонился, – извините мое любопытство.

В ответ он милостиво кивнул и повернулся в сторону Крота.

Беседа продлилась около двух часов, и по мере того, как я говорил и показывал, Крот и Амвросий скисали, Порфирий же оставался непроницаемым, как истукан. Особенно тяжело далось все это Амвросию: если Крот по окончании совещания выглядел растерянным и рассерженным, но готовым как-то действовать, то у Амвросия был вид человека, убитого несчастьем. Он с минуту сидел, закрыв лицо ладонями, а потом тихо сказал:

– Для всех нас это большое горе. – И мне показалось, в его глазах появились слезы. А ведь он, в отличие от Крота, не был склонен к фиглярству. Впрочем, он быстро взял себя в руки.

– Я предвижу, – печально, но уже деловым тоном добавил он, – что вторая часть разговора будет не менее тяжелой, чем первая. Давайте сделаем перерыв.

Чтобы размять ноги, я встал и, закурив сигарету, прошелся по кабинету Крота, в котором происходило все действо.

Крот размеренно вышагивал взад-вперед вдоль стены, заложив руки за спину и нелепо, как цапля, поднимая ноги. Амвросий же, потерянно попетляв вокруг стола, забрел в угол, да так и остался в нем, глядя в пол, как наказанный ребенок. Порфирий сохранял, как обычно, полную неподвижность, я в который раз задавался вопросом: думает ли он о чем-нибудь в такие моменты или временно отключается, подобно компьютеру, клавишей которого не касались дольше пяти минут.

После передышки Амвросия как подменили: он держался сухо, официально и довольно часто отпускал скептические замечания.

– Итак, – начал он нейтральным тоном, – по обозрении неприглядной картины мы вынуждены задаться вопросом, нужно ли и можно ли с ней что-то сделать. Но сначала от имени всего нашего Ордена я хочу поблагодарить глубокоуважаемого Крокодила за большую и важную работу, выполненную – не могу подобрать иного слова – блестяще. Я счастлив, что наши ряды пополнились специалистом столь высокого класса. – Он слегка наклонил голову в мою сторону и выдержал церемониальную паузу. – А теперь позволю себе вернуться к вопросу, нужно ли и можно ли как-то… э-э… скажем так, повлиять на «Извращенное действие». И предлагаю начать с первого из этих двух равно неприятных вопросов: нужно ли с ними что-то делать. Прошу высказываться.

– Вы позволите считать ваш вопрос риторическим? – довольно агрессивно отреагировал Крот. – Ответ один: нужно делать, и срочно. В противном случае ставится под сомнение, смею сказать…

– Нам ваша точка зрения… как и ваша, – Амвросий остановил задумчивый взгляд на Порфирии, – известна… может быть, выслушаем профессионала? – заключил он кротко.

Я еще раз получил подтверждение, что ряды их не монолитны. Любопытно, кого он имел в виду, произнося местоимение «мы»? И действительно ли считает, что Щепинского лучше не трогать?

– Я специалист узкого профиля, и не мне судить, надо ли что-то предпринимать или нет. Я могу только сделать некоторые прогнозы. Щепинский едет на двух лошадях: сеансы омоложения и сеансы кратковременной реанимации. Сеансы омоложения – ходкий товар, у Щепинского уже сейчас бы выманили и программы и технологию, не важно, деньгами или угрозами… если бы не реанимация покойников. Больших денег на трупах он не наживает, но зато находится под защитой госбезопасности и контрразведки, а их как-никак до сих пор боится весь мир. Пока что он между ними успешно лавирует, но рано или поздно одна из сторон ассимилирует его в состав собственных структур, чтобы стать монополистом, а заодно подключиться к доходам от сеансов омоложения, превратив их в индустрию и соответственно умножив прибыли. И тогда им останется одно: подмять под себя вас, а если они зазеваются – за вас возьмутся их конкуренты. Это уж кто раньше успеет.

Возникшее после моего выступления молчание даже мне самому показалось тяжелым.

– Следовательно, я могу сделать вывод, что вы согласны со мной? – с сомнением в голосе спросил Крот. – «Извращенное действие» подлежит нейтрализации?

– Нейтрализации в смысле уничтожения? – Я решил не давать ему спуску. – Не знаю. «Извращенное действие» для вас служит буфером. Пока его не проглотят, вы можете жить спокойно. Если его не будет, вы станете первыми на очереди.

– Из ваших теоретических построений следует, – скрипуче затянул Крот, – что мы находимся, образно выражаясь, между Сциллой и Харибдой. Но, почтеннейший Крокодил, не сгущаете ли вы краски?

– Это не теоретические построения, а многократно наблюдавшийся в жизни сценарий, – огрызнулся я, по возможности любезным тоном, – что же касается сгущения красок, то я просто выделяю в чистом виде суть происходящих процессов. Они могут длиться от года до нескольких лет.

– Я согласен с вами, самое важное – выделить суть явления, – поддержал меня Амвросий. – Мы предвидели указанную вами опасность, но надеялись, что к тому времени уже будем пользоваться влиянием в правительстве и окажемся под его надежной защитой. Вы же сами отметили возможную пролонгированность процесса.

Мне его стало жалко, но сейчас церемониться было не время.

– Эта мысль настолько наивна, что вообще не нуждается в критике.

– Сегодня, увы, это уже очевидно, – согласился он печально. – Но что мы должны предпринять? Ситуация напоминает, с вашего позволения, глубокоуважаемый Крот, не Сциллу и Харибду, а скорее пещеру Полифема. Циклоп либо съест Щепинского, а затем нас, либо начнет прямо с нас. Где же выход? – Он обращался ко мне.

– Однажды выход был найден, – пожал я плечами.

– Конечно. Вы имеете в виду, что хитроумный Одиссей ослепил циклопа? Но упомянутые вами ведомства тысячеглазы, как Аргус.

– Если нельзя ослепить людоеда, нужно испортить ему аппетит.

Все насторожились, и даже Порфирий слегка повел головой.

– Нельзя ли, любезнейший Крокодил, немного конкретизировать, – вытянул шею Крот, – что именно вы намерены делать?

– Я?! Ничего, – искренне изумился я, – это уже не мои проблемы.

– То есть как не ваши? – громко возмутился он, позабыв об академическом этикете. – Что вы этим хотите сказать?

– Да, да, – вмешался Амвросий, – давайте уточним вашу роль.

– Я хочу сказать, что немногим более полугода назад в этом же помещении досточтимый Крот и досточтимый Порфирий, в присутствии также досточтимого Мафусаила, предложили мне провести профилированную разведывательную операцию в структурах «Извращенного действия», сначала, впрочем, ошибочно назвав эту работу «обеспечением безопасности». Сейчас операция завершена. Она проведена скрытно, даже без мелких проколов, и в срок более короткий, чем оговоренный вначале. Моя работа у вас закончена. Если вы считаете, что в отчете имеются пробелы, я готов их практически немедленно ликвидировать.

– У нас нет к вам ни малейших претензий, дорогой Крокодил. – Амвросий всполошился не на шутку. – Но мы не хотели бы, чтобы вы прекратили вашу, смею сказать, весьма плодотворную работу у нас.

– В принципе я не против. Но все зависит от того, чем именно мне предлагается заняться. Если речь пойдет о нейтрализации или ликвидации, – я слегка поклонился Кроту, – либо «полном уничтожении», – я качнул головой в сторону Порфирия, – а подобные операции называются диверсионными, – при этом слове Крот и Амвросий вздрогнули, а Порфирий недовольно повел плечами, – то я такими вещами не занимаюсь и никому не советую.

– Весьма похвально с вашей стороны, – с готовностью согласился Амвросий, – и мы ни к чему похожему вас не призываем. Но все-таки, дорогой Крокодил, вы лучше, чем кто-либо, осведомлены о нашей ситуации, и никто не сориентируется в ней вернее вас с практической точки зрения. Мы просим вас продолжить сотрудничество с нами.

– Это уже более приемлемая постановка вопроса. Конкретно, что вы мне предлагаете?

– Мы просим почти о невозможном. А именно: не прибегая к физическому уничтожению лиц или к иным погромным действиям, остановить тем не менее спекуляцию нашими технологиями и особенно их дальнейшее распространение.