Текст книги "Уходила юность в 41-й"

Автор книги: Н. Сонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

усиливался огонь. Постепенно он перешел в сплошную трескотню. Ахнули раскатисто

гранаты. Кто-то из наших произнес: «Ну, видно, дают им жару хлопцы со своим

капитаном!»

Между тем на усилившуюся перестрелку неожиданно отозвались слева. Мы

удивились: что бы это значило? Рассеивая наше недоумение, там же, слева, загремели

пушки. Над нами, посапывая, пронеслись снаряды.

Разбрызгивая огненные струи, ракеты скупо освещали [111] окрестности. Было

видно, каким густым потоком тянутся по дороге люди, машины, повозки... В нем же

двигались и наши дивизионы, выжимая из тихоходных тягачей всю возможную

скорость.

Мимо нас проследовал юркий броневичок, за ним – легковушка – «эмочка» и

грузовик с бойцами в кузове.

– Это командарм, – заметил кто-то. – Куда он, в самое пекло?

Лил холодный осенний дождь. Бой по сторонам не утихал. Скорее, разгорался

сильнее и ближе.

* * *

Капитан Цындрин, как выяснилось позже, недооценил обстановки. То была не

засада, с которой он рассчитывал управиться быстро и без особых усилий. Цындрин

бесследно исчез вместе со своим небольшим отрядом.

Просачиваясь и опрокидывая боевые порядки наших ослабленных стрелковых

частей, противник обтекал с флангов наши колонны, образуя огневой мешок, чтобы

потом стремительным ударом вырваться к Ладинке – прибрежному селу, где

командование армии заранее готовило переправу через Десну.

Мы двигались по тесному, шириной в километр, промежутку, который

простреливался с обеих сторон орудийным, а в некоторых местах и пулеметным огнем

врага. Скоро стало ясно, что огневые атаки справа носят отвлекающий характер.

Основная опасность была слева, с северной стороны.

Требовались огромное мужество выставленных по бокам заслонов,

безостановочное, строго организованное движение тех, кому приказано было уходить за

широкую водную преграду, способность и стремление к гибкому маневру всех частей и

подразделений и, наконец, личная самоотверженность каждого бойца и командира

перед лицом превосходящих сил непрерывно и яростно атакующего противника.

Политрук Ерусланов сам вызвался возглавлять передвижение огневых взводов. Он

сновал от орудия к орудию, шутками подбадривая усталых огневиков и особенно

опекал трактористов. Под дождем окончательно раскисла дорога, и все тракторы чаще

застревали в колдобинах.

По узкому коридору в огненных тисках следовали [112] автомашины, обозы с

ранеными и снаряжением, пешие колонны. Мы шли и шли, не ведая, что с нами станет

через час, через минуту, а, может, в ближайшее мгновение...

До последнего снаряда

1

На придеснянских кручах, возвышавшихся на правобережье, враг насел на нас со

всех сторон. Мы, командиры среднего звена, разумеется не были в курсе общих

событий и оценивали обстановку прежде всего по непосредственным действиям

противника. Это в какой-то мере облегчало наше восприятие большой опасности,

которая день ото дня сгущалась над нашей армией.

Нам было неведомо, что на северо-востоке, у Конотопа, и ближе, под Черниговом,

в наш глубокий тыл прорывается армада немецких танков с дивизиями мотопехоты. Что

чуть ли не прямо перед нами, южнее Чернигова, фашистам удалось форсировать Десну,

и они устремились на юг, растекаясь по левому берегу этой большой реки, чтобы в упор

встретить наши разрозненные и уставшие части на предстоящих переправах. А пока

вражеские диверсанты и разведчики, просачиваясь в наши боевые порядки, шныряли

рядом, нанося хоть незначительные, но болезненные удары. В одной из таких стычек и

погиб связист Атаманчук. Страшной, мучительной была его смерть. Нагрузившись

катушками, Атаманчук ушел прокладывать связь на огневую позицию, что

располагалась в полутора километрах – и не вернулся. Искать Степана отправились

командир связистов Еременко и разведчик Донец, земляк Атаманчука. Нашли его скоро

и неподалеку, в лесу. Могучее тело Степана было обмотано телефонным кабелем,

исполосовано ножами, в рот глубоко забит кляп.

Политрук, взглянув на убитого, хмуро сказал:

– Одного пустили на линию!.. Совсем забыли о бдительности!

Я почувствовал, что его упрек прежде всего обращен ко мне.

Между тем телефонной связи в нашей батарее стало [113] еще меньше. Но так

вышло, что вести огонь с закрытых огневых позиций нам больше не пришлось.

К вечеру дивизион двинулся дальше, выходя к Десне. Там, у села Ладинки,

действовал наплавной мост. В дневное время он разводился, понтоны прятались в

прибрежных кустах. Вечерами переправа возобновлялась. Уже явственно ощущалось

свежее дыхание большой реки. Движение замедлилось. Водители автомашин,

трактористы на коротких остановках бегло осматривали ходовую часть грузовиков и

тягачей. Орудийные номера не отходили от своих орудий.

Вдруг... В гуле моторов и людском гомоне мы не сразу поняли, что по нашим

колоннам бьют вражеские танки. Подбегая ко мне, командир дивизиона Бабенко в

сердцах воскликнул:

– Или ослеп, комбат?! Развертывай батарею влево!

И огневики, и управленцы кинулись к орудиям. Уже который день наши тяжелые

гаубицы на переходах движутся в боевом снаряжении, готовые в любой момент вести

огонь по врагу. Деловито, без суеты захлопотали расчеты. И вот команда: «По танкам,

прямой наводкой!..»

Оглушили выстрелы, ослепило на миг пламенем. Впереди, у кромки леса, встали

разрывы. Кажется, мимо. Фашистские танкисты маневрируют.

– Хлопцы! – вмешался политрук Ерусланов. – Следите за вспышками

выстрелов. Фиксируйте и наводите через каналы стволов!

– Первое – выстрел! Второе – выстрел! Третье... – отрывисто слышится у

орудий.

– Ага, попался, подлец! – торжествующе кричит старший сержант Дегтяренко,

показывая на яркий костер, вспыхнувший вдали. Слышится дробно-грохочущий

перестук. Это в подбитом танке рвутся снаряды.

Батарея свертывалась, чтобы следовать дальше – к спуску на переправу. Но на

позиции неожиданно появился броневичок, из которого поспешно выбрался высокий

худощавый человек. Я поначалу растерялся, узнав в нем нашего командарма. Шагнул,

чтобы представиться, доложить. Но он энергично махнул рукой:

– Рапорта не надо. За танк спасибо! Молодцы, артиллеристы! – приложил

платок к глазам: на огневой позиции еще не рассеялась пороховая гарь. – Но эти танки

– только начало. За ними – орава фашистских автоматчиков. [114] Их надо сдержать,

иначе тонуть нам в Десне! Понял, лейтенант?

Я ответил, что понял.

– Пушки – за Десну! Наших сил мало. Кто под рукой – в цепь!

* * *

Помню, мы бросились на фашистов, шедших в полный рост, поливавших нас

автоматным огнем. Рукопашную возглавил командир 195-й дивизии генерал Несмелов,

объединивший под свое начало остатки стрелковых частей 31-го корпуса. Коренастый и

еще сильный, несмотря на серьезную рану, он встал перед нами с винтовкой в руках:

– В атаку, товарищи!

Несмелова снова ранило. Он пошатнулся, но удержался на ногах. Крикнул:

– И смертью своей бейте чужеземцев!

И упал, обливаясь кровью, на руки бойцов, не выпуская винтовки из слабеющих

рук.

Фашисты, однако, брали верх. Их было больше, и они прижали нас к реке,

рассеяли на группы. Многие спасались в одиночку.

В ночной мгле трудно было ориентироваться. Я поплыл через реку, держась за

плащ-палатку, набитую сеном. Ноги сводило судорогой, и иногда казалось, что я не

выдержу, скроюсь в холодной пучине.

Почти бесчувственного, обессиленного меня прибило к берегу, заросшему

кустарником. Встал на дно, по-прежнему держась за спасшую меня плащ-палатку.

Сильно, как в лихорадке, знобило. Спотыкаясь, я вышел на травянистый берег.

Вытащил на всякий случай пистолет. Пробираясь через кусты, услыхал голоса.

Прислушался: чужие, гортанные! Враг! Скорее назад, в реку!

И снова плеск холодных волн, плащ-палатка с сеном в закоченевших руках.

Плыл, кажется, целую вечность. Течением сносило вниз, и я в конце концов

прибился к понтонной переправе. Кто-то окликнул, кто-то взял за руки, вытащил на

зыбкий мост. И вот он, знакомый голос, как счастье:

– Бог мой! Никак наш комбат? Вот тебе и загадочный предмет на воде!..

Это Петрович, мой друг Козлихин, а рядом с ним Еременко, [115] Донец, друзья и

братья мои! Кто-то из них подает фляжку: «Согрейся!» Я постепенно оживаю.

Спрашиваю: «Как с орудиями, где они?» – «Их повел политрук. С ними – порядок!»

* * *

Утром наконец-то после нудных затяжных дождей показалось солнце. Оно то

выглядывало, то снова скрывалось в белесых облаках.

Не без усилий наша часть собралась в одном месте и всюду слышались разговоры

о понесенных потерях: поредел наш полк, потерялись в суматошной ночи орудие и

трактор-тягач вместе с людьми. В нашем дивизионе разбита вторая батарея. И – общее

беспокойство: почти не оставалось снарядов, горючее на пределе.

Значительно укороченной колонной полк выступил на север, к Олишевке, где, не

прекращаясь, гремел бой. Следовали по большаку. Впереди нас, соблюдая

километровую дистанцию, двигалась аировская батарея.

Прошли километра четыре. Едва головное подразделение выбралось на крутой

пригорок, как навстречу резанули пулеметные очереди – одна, другая, третья!

Раздались резкие, отчаянные голоса. Рои пуль с зудящим посвистом один за другим

невидимо проносились над нашими головами.

По кювету, сильно пригибаясь, к нашим передним машинам пробирался

полковник Григорьев. Поворачиваясь к нам, он приказывал: «Разворачивайтесь вправо!

Впереди засада! Не задерживайтесь!»

Вскоре наш первый эшелон полка очутился на нескошенном поле и, подминая

посевы, следовал по нему развернутой шеренгой. Командиры кричали: «В колонну, в

колонну!»

Выстроившись на ходу, двинулись вперед. Нас повел старший лейтенант Бабенко.

С огневиками остался командир полка. До нас долетали пули: сзади завязывался бой

наших аировцев, которые поставили перед противником заслон.

К полудню добрались в Мрин – большое село на реке Остер. Сделали наконец

передышку.

На перекрестке узких улочек собрались командиры в больших и малых званиях —

общевойсковики, артиллеристы, саперы... Судя по разноголосице мнений и

предположений, более или менее точной обстановки никто не знал. [116]

Лишь становилось ясно, что к северу отсюда фашисты наступают большими

силами и на широком фронте. Им противостоят наши ослабленные части, и оборона

чаще носит очаговый характер, сквозь которую легко проникают немецкие танки,

мотопехота, охватывая наши фланги и угрожая тылам. Видимо, под Олишевкой была не

просто засада гитлеровских пулеметчиков, как полагал командир полка, а нечто совсем

другое.

Вскоре в Мрин приехал полковник Григорьев. Мы оживились, когда появились

наш комполка и штабные командиры. Вместе с ними прибыл и лейтенант Григорьев.

Полковник выслушал короткие доклады командиров дивизионов, затем высказал

мнение: целесообразно занять огневыми взводами круговую оборону у рощицы на

подступах к селению, где они уже ведут оборудование позиций.

Но не успел он закончить, как к нам подъехала небольшая кавалькада всадников, и

в переднем из них мы узнали начальника артиллерии корпуса полковника Кушнира. Он

– в солдатской шинели, с карабином за спиной. Остановив нерослую резвую лошадку,

недовольно заговорил:

– Ну-с, на совет в Филях вроде непохоже. О чем думаете, судите, отцы-

командиры? Противник, говорите, обходит? На то и война! Что, полковник Григорьев,

предпринимаете? – не дослушав, резко сказал: – Ваше решение позволю себе взять

под сомнение. Эти места знаю по гражданской – позиции в данном случае невыгодны,

а снарядов – в обрез! Стрелковые части из зоны боев выходят к Носовке. Следуйте

туда!

В это крупное местечко мы вступили под вечер. Тут предстояло к утру

подготовить прочную оборону.

На одном из огородов, рядом с аккуратной хаткой, оборудовали огневую позицию

для прямой наводки. Снаряды, которых оставалось совсем немного, уложили в ровики.

Еще вчера арттехник дивизиона уехал за боеприпасами, но когда вернется и с чем —

кто скажет? Командиры взводов деловито распоряжались людьми, намечали

ориентиры.

Мы с политруком отправились в местечко. Решили найти военкомат. «Может,

свежие газеты достанем», – предположил Ерусланов.

В здании военкомата было пустынно. Лишь откуда-то из дальней комнаты едва

слышался людской говор. [117]

Представились у входа молчаливому командиру, видно дежурному, предъявили

документы.

В комнате царил полумрак. На стульях вдоль стен сидели люди в полувоенной и

гражданской одежде. Прошли к столу, за которым сидели трое, среди них – военком.

Показали ему документы. «Присаживайтесь, товарищи», – пригласил он.

Ерусланов шутливо намекнул было на таинственность встречи, на которую мы

случайно попали, и один из тех, что сидел рядом с военкомом засмеялся: «Обсуждаем

свои ближайшие задачи. – И, приподнявшись, подал нам руку, рекомендуясь: —

Стрателит, секретарь райкома».

Мне подумалось: это не иначе, как завтрашние партизаны. Один за другим они

докладывали об отправке семей в тыл, рассуждали о возможных боевых действиях.

Между тем в разговорах иногда упоминался некий Алексей Федорович: он, мол,

советовал, он требует...

И года не пройдет, как всей стране станет известным имя партизанского

командира Алексея Федоровича Федорова. Партизанам Сабурова, с которыми свяжет

меня моя военная судьба, не раз придется взаимодействовать с федоровцами. В

послевоенное время выйдет книга дважды Героя Советского Союза А. Ф. Федорова

«Подпольный обком действует», и миллионы людей у нас и за рубежом узнают о борьбе

народных мстителей на Черниговщине и Волыни. Это повествование займет достойное

место в золотом фонде военной мемуаристики.

Но тогда, в Носовке, разве можно было предположить, что уже через неделю нам

суждено будет вместе с Федоровым испить всю горечь испытаний под Пирятином, на

северо-западе Полтавщины, где героика и стойкость, слившись воедино, шагнут за

пределы человеческих сил и возможностей?..

Многие годы спустя мне посчастливится встретиться с Алексеем Федоровичем и,

разумеется, наши воспоминания через сорок лет после описываемых событий вновь

вернутся к тем страшным дням и ночам, о которых Федоров писал, что за всю войну он

никогда не был так близок к гибели, как тогда, осенью сорок первого...

* * *

Возвращаясь из райвоенкомата, неожиданно встретились с Павкой Побережным и

фельдшером Галей. Дни, тревожные, суматошные, до сих пор разъединяли нас. [118]

Павел со своей второй батареей находился на участке действий одного из

стрелковых полков 193-й дивизии и оказался в самом пекле. Шаг за шагом часть

отходила к Десне. Батарея осталась вовсе без снарядов. Слева и справа немцы вышли к

самой реке, яростно атакуя село, которое защищали стрелки и артиллеристы. На

позициях взвода Побережного завязалась рукопашная. Огневики успели зарядить

гаубицы последними, аварийными снарядами, и, когда к ним бросились фашисты, один

за другим грохнули взрывы, которыми перебило множество гитлеровцев, но вместе с

тем пострадало и немало артиллеристов.

Первый огневой взвод вышел с орудиями к реке, где когда-то находился

пешеходный мост. Вокруг свай бурлила вода. Измерили глубину – вроде можно

переправляться. Переднее орудие буксировал тягач, на котором находился командир

батареи лейтенант Тараненко. «За мной, строго в затылок!» – кричал он тем, кто

двигался сзади. Вначале все шло нормально. Тракторы миновали уже середину реки.

Но неподалеку от противоположного берега в упор по артиллеристам ударили немецкие

пулеметы. Растерявшись, тракторист сместил тягач вправо и угодил в яму. Фашисты в

упор расстреляли всех, кто был на тракторах и орудиях, кто пытался спастись вплавь.

Побережный и Галя видели всю эту картину. Чем-либо помочь своим товарищам

они не могли, и в бессилье закипали у них слезы на глазах. А вокруг стреляли и

стреляли – и на реке, и в селе.

Сгустились сумерки, и они отправились в опасную дорогу. Шли по берегу,

преодолевая плавни по пояс в воде. Скоро повстречали отряд наших пехотинцев,

которые несли раненого командира 200-й дивизии полковника Людникова и других

своих товарищей. Вместе с ними они и переправились через Десну. .

– Теперь задача опять не из легких, – вздохнула Галя. – Устроить надо раненых

побыстрей, а как это сделать в таком переплете?

На огневой позиции нас ожидал арттехник. Усталый и не на шутку озабоченный,

он тяжело поднялся с орудийной станины, глухо вымолвил:

– Снарядов не привез. Говорят, что вообще их не будет. – Помолчав, хрипло

проронил: – Эти гады прут [119] напролом! А что позади нас? Колечко брони! Их

танки прорвались с севера и с юга и вроде бы где-то у Сулы замкнули окружение!..

2

Готовясь атаковать Носовку, немцы рассчитывали на внезапность. За ночь они

скрытно подвели к местечку свою спешенную мотопехоту, а танки и

бронетранспортеры заняли исходные рубежи в трех-четырех километрах, близ дорог.

Об этом сосредоточении доложили разведчики.

Командир дивизиона старший лейтенант Бабенко заторопился: «Идем к

полковнику. Есть идея – упредим врага!» Он высказал, кажется, вполне разумную

мысль: ударить загодя по вражеской технике. Но командир полка отклонил

предложение: во-первых, вскроем свою оборону, во-вторых, мало боеприпасов, а

впереди – бой. Как он сложится? Да что вообще нас ожидает?..

* * *

Когда возвращались, Бабенко горько проронил: «Что нас ожидает, хм-м? Спросить

бы, что с нами стало? Утрачиваем инициативу!» И зло выругался.

Бой начался на рассвете. Как и ожидалось, танки и бронетранспортеры

противника вырвались вперед, с ходу открыв огонь. Особенно рьяно они атаковали

участок, где окопалась батарея лейтенанта Григорьева.

Огневики Григорьева стреляли метко, и вскоре один из танков встал на месте с

перебитой гусеницей. Отпор подействовал на фашистов отрезвляюще.

...Вечером, возвратившись из штаба полка, командир дивизиона ставил мне

задачу:

– Покидаем Носовку. Отходим в Малую Девицу. Твоя батарея на выходе из

местечка ведет сдерживающий методический огонь. Времени на это – час. Как со

снарядами? Маловато? Экономь. Чтобы к рассвету был на новом месте в этой самой

Девице! Понятно? – И добавил со вздохом: – Нынче в полдень фрицы Нежин взяли.

Обтекают с флангов, подлюки. Ну, держись!

Тревожная ночь, исполосованная пожарами, оглушенная канонадой!.. Жутко от

мысли, что это родную землю терзает, испепеляя, враг. А рядом по дороге движется

[120] поток наших солдат, изнуренных бесконечными боями и походами. Устало

шагают бойцы, командиры, и в отсвете далеких и близких пожарищ багровеют бинты

на их кровоточащих ранах.

Они идут, они согнулись под тяжестями навалившихся бед. Но настанет час, и

распрямятся, встанут богатырями во весь рост, и горе, неотвратимое горе постигнет

проклятых захватчиков. Мы верим в свои силы, как в самих себя, и знаем, что такое

время придет, придет обязательно, так же, как завтра на рассвете взойдет опять солнце!

Утром батарея заняла позиции в зарослях кустарников на окраине Малой Девицы.

Стволы орудий навели на дорогу, по которой ночью пришли сюда. Оттуда должен

появиться противник. Он неожиданно появился с тыла. Захлопали танковые пушки,

взвизгнули снаряды.

Пробираясь через кусты, командир дивизиона Бабенко неистово кричал: «Комбат!

Выводи батарею в село! Повзводно! Нетреба, за мной! Второму взводу и всем, кто на

ногах, – в прикрытие! Сдержать гадов!»

Ох как это непросто – под огнем танков развернуть громоздкие гаубицы-пушки в

противоположном направлении, ведь в орудийных расчетах осталось по два-три

номера! И их, наших голубушек, в невысоком редком кустарнике никак не укрыть, и

снарядов – хоть по пальцам считай.

Ушел первый огневой взвод с Бабенко. Там, за нашими спинами, скоро разгорелся

бой.

А у нас вновь, как тогда, в июньское утро под Ковелем, политрук Ерусланов залег

за ручной пулемет, отсекая вражеских автоматчиков, которые наглой оравой бежали за

своими танками. Фашисты, разумеется, хотели воспользоваться малой

разворотливостью наших орудий и атаковали огневую позицию со злым упрямством.

Однако, получив отпор, попятились и залегли.

Тем временем командир взвода Дегтяренко развертывал гаубицы. Ревели тягачи,

копошились люди у орудий. Но фашистские танки повернули вдруг влево, заходя

взводу в неприкрытый фланг. Один за другим резко ударили выстрелы, рванули у

орудий разрывы. Наши ребята уже не смогли укрыться за орудийными щитами. [121]

Они были как на ладони и погибли один за другим.

Дегтяренко, поглубже нахлобучив каску, взял в руки связку ручных гранат и,

пригибаясь, скрылся в зарослях кустарника. К переднему танку он подобрался совсем

близко и, размахнувшись, швырнул гранаты под гусеницы. Гулко прогремел взрыв. Мы

видели, как сержант тут же упал, срезанный пулеметной очередью.

Атака фашистов была все же отбита. Слышно, как удаляется гул танковых

моторов. За кустарником подбитый танк чадит густым дымным облаком. С тоской и

горечью оглядываю наши позиции. Рядом в редкой цепи – управленцы Еременко,

Никифоров, Донец, их командир Козлихин. А на огневой позиции застыли разбитые

орудия и тягачи. Возле них лежат на земле наши павшие товарищи...

– Тут, наверно, кончилась наша баталия, – тихо произнес политрук. – Пошли

теперь туда, к первому взводу.

Где-то он, первый взвод? Позади, на дороге нашего отхода, не стихает, наоборот,

разгорается бой. Потом выяснилось: к Малой Девице подошли фашисты из-под

Носовки, пытаясь взять нас в клещи.

Перебежками пересекаем луговину. У околицы нас поджидает Семен

Финьковский. Бабенко оставил его, чтоб встретить и повести нашу группу по маршруту.

Кузов полуторки иссечен осколками. Водитель рассказывает, что было с ними на пути в

село.

Едва вышли из кустарников – на взвод с левой стороны навалились фашисты.

Танки били с близкой дистанции и сразу подожгли один из тягачей. Младший лейтенант

Нетреба скомандовал: «Взвод, к бою!» Но тут подоспел лейтенант Побережный,

замещавший погибшего начальника штаба дивизиона, и передал приказание старшего

лейтенанта Бабенко: «Следовать в село. На его окраине развернуться». Оба поглядели

на горящий трактор, и Нетреба ответил: «На себе гаубицу не довезем. Уводи первое

орудие. Кстати, может, нас прикроешь? А мы останемся тут до конца!» И орудийный

расчет вступил в поединок с фашистскими танками на открытой луговине.

– Погибли хлопцы. Все до одного. Вместе со своим командиром, – с горечью

поведал Финьковский. – Бились до последнего снаряда! [122]

Осенний день короток. Незаметно подступили сумерки. Разыскивая своих,

движемся по проселку и вскоре вступаем в новое селение. Это Рудавка. На подходе к

нему боец-«маяк» предупредил: «Быстрее! Слева, в двух верстах, Прилуки. Там —

фашисты!» Ерусланов посмотрел на нас с Козлихиным: «Сумел ли Бабенко выйти на

новый маршрут?» – «Определенно! – заверил Козлихин. – Такие, как он, не

теряются!» Где-то в самом деле кочует вместе со штабом и командиром дивизиона

одно-единственное наше орудие? Какой тесной ты становишься, родная земля!

На рассвете прибыли в Яблуновку, где нас ожидал Бабенко. Он беседовал с

лейтенантом Григорьевым. Тот рассказывал, как накануне ночью их батарея вместе со

штабом полка едва не угодила в Прилуки, занятые фашистами. Пришлось выдержать

бой, и сейчас на батарее осталось два орудия. Вконец иссякли боеприпасы, горючее...

Штаб полка – впереди.

Поделились горючим, двинулись вместе. Рядом, по тесным улочкам, тянулись

редкие цепочки наших пехотинцев. Позади щелкали выстрелы, гремели разрывы.

Ценой огромных усилий там сдерживался враг. Вдруг лейтенант Побережный крикнул:

«Взгляните на соседнюю улицу!»

Мы увидели, как между хатами мелькают танки с крестами на броне. Следуя

параллельно с нами, танки не стреляют. Что же замышляют фашисты?

Едва вышли из села, как увидели заболоченную речонку, возле которой

сгрудились тягачи с орудиями. Это наши второй и третий дивизионы. Вернее то, что от

них осталось. Среди машин, что-то приказывая, быстро ходит командир полка.

Тракторы буксуют. Тяжелые орудия постепенно погружаются в трясину. Кое-кто

из бойких шоферов ухитряется проскочить болото, и среди них наш Гудимотор —

Сенька Финьковский!

И тут сзади раздались танковые выстрелы. Выйдя за сельскую околицу, танки

бьют по «пробке». Загорелся один тягач, другой... Люди укрываются за орудиями, но и

там их достают осколки снарядов.

За болотом, на взгорье, совсем близко отсюда, из-за деревьев выглядывают крыши

домов. Там – небольшой хуторок. Видим, как оттуда к нам скачет на маленькой резвой

лошадке всадник. Узнаем в нем начальника артиллерии [123] полковника Кушнира. Еще

издали он кричит: «Что, лужу никак не одолеете?!» Но, подъехав, осмотрел одно

застрявшее орудие, другое, протянул: «Однако, черт возьми!..»

Тем временем танки усилили стрельбу. Они двинулись со своих мест, бьют с

коротких остановок. Глядя то на орудия, то на танки, Кушнир замечает: «Неужто никак

нельзя отразить наглецов?»

К нему подошел заляпанный грязью старший лейтенант Бабенко. Доложил:

– Ни одного снаряда, товарищ полковник!..

– Кроме аварийных, – добавил, подходя, Павел Побережный. – Может, ими

ударить напоследок?

Кушнир на мгновение опешил, но, собравшись с духом, резко и твердо

распорядился:

– Полковник Григорьев! Кончать артсистемы! Взорвать все к чер...

Он словно поперхнулся. Отвел взгляд, снял с головы фуражку и приложил к

глазам. Затем глухо спросил:

– Пыжи-то не затерялись?

Нет, их уже отыскали вместе с аварийными, запасными, на чрезвычайный случай,

снарядами. Вокруг плюхались и, разрываясь, вздымали болотную жижу немецкие

снаряды. Это как будто никого не тревожило. Сноровисто забили в дульные срезы

пыжи, зарядили орудия, отвели в стороны длинные шнуры. Прозвучала команда:

– Всем в укрытие!

– Нам не впервой, – угрюмо произнес Павел Побережный, взявшись за шнур.

Никто в суматохе не заметил, что лошадь Кушнира застряла в трясине, силилась и

никак не могла вытащить ноги. Оглушающе рванули взрывы. Гиблое болотное место

заволокло едким дымом. Когда он рассеялся, мы увидели искореженные тягачи и

орудия, их рвано обрубленные стволы. Павла Побережного отбросило далеко в сторону,

и он замертво раскинул руки и ноги у небольшого озерка. Лошадь Кушнира дергалась в

предсмертных конвульсиях. Сам полковник лежал рядом в разорванной на груди

шинели. В стороне, у останков своих орудий, болезненно морщась, зажимал рану на

руке лейтенант Григорьев. [124]

Мы молча стояли над этим побоищем, ощущая на своих лицах холодный осенний

ветер.

3

Вновь, как тогда, в приграничье, нас направили в передовой разъезд. Задача?

Разведка дорог и изучение обстановки, определение пути главным силам. Маршрут

Пирятин – Прихотьки. Связь – через «маяки» и посыльными. «Помню, что приобрели

некоторый опыт, и вот он пригодится», – сказал, напутствуя нас, командир полка.

Вместе с нами он отправил лейтенанта Григорьева. Командиру дивизиона старшему

лейтенанту Бабенко приказал выделить в разъезд военфельдшера Величко. Короче

говоря, нашу Галю.

Перед политруком Еруслановым полковник поставил отдельную задачу. Какую —

нам было неизвестно.

Галя, вижу, обрадовалась. Наша милая, неунывающая и немножко застенчивая

фельдшерица. Подхватив свою объемистую санитарную сумку, она спешила к нашей

видавшей виды полуторке. Улыбнулась грустно, продекламировала:

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?..

Петляя большаками, выбрались на Прилукское шоссе и повернули на юг. Семен

уверенно вел машину. Пользуясь сравнительно незагруженным дорожным полотном,

наш разъезд помчался в Пирятин. По пути встречались разбитые грузовики,

исковерканные орудия, повозки, трупы людей и лошадей. Линии связи сплошь зияли

порывами, и проволока свисала почти с каждого столба. Проехали аэродромное поле, на

котором одиноко маячил наш «ишачок» – истребитель И-16.

Еще издали было видно, как разрушен, дымится пожарищами, как забит

автомашинами и людьми этот небольшой городок. По узеньким улочкам, казалось, не

проехать и не пройти.

Вместе с Козлихиным отправились в разведку. Что только ни встречалось на

нашем пути – госпитали, ремонтные мастерские, многое другое, что относилось к

тыловым службам. Тылы – фронтовые, армейские, корпусные и, конечно, обозы —

неизбежные спутники военной [125] поры. Чуть ли не у каждой машины – люди в

форме – военные врачи, интенданты. Все на улицах впритирку, когда не то что на

машине – пешим не протиснешься. Только и удалось в общем плане сориентироваться,

куда держать путь в дальнейшем. О движении на Прихотьки нечего было думать: там

неподалеку появились фашисты, которых сдерживают наши части.

И еще узнали: в автомашинах, которыми забит город, ни капли горючего. Значит,

на то, что уличные «пробки» рассосутся, мало надежд.

Вернувшись на свою стоянку, с радостью увидели политрука Ерусланова. Он

приехал на машине, груженной бочками с горючим. Не без гордости подчеркнул:

– Экстра-горючее. Чистый авиационный бензин!

– Где взял?

– Гребенку проезжали? Аэродром видели? Так вот. Самолеты перебазировались,

а горючее на складе осталось. Аэродром, кстати говоря, заминирован. Итак, сколько

бочек возьмешь?

– Сколько выделишь. Не одни же мы на снабжении, – ответил я, радуясь тому,

какой находчивый и расторопный наш политрук. За что ни возьмется – сделает так,

что лучшего и желать не надо.

И теперь во взбудораженном Пирятине Степан Михайлович открыл перед людьми

свою добрую душу и вместе с тем проявил принципиальный характер. Едва начали

перекатывать с машины на машину бочки с бензином, со всех концов к нам потянулись

просители: «Хоть ведерко налейте! Пожалуйста!» Оглядев толпу, Ерусланов подозвал

какого-то врача со «шпалами» в петлицах.

– Госпиталь? Полбочки получайте!

За это Ерусланову преподнесли ящик с маслом: «Возьмите взамен. Знаем, как

сейчас питаетесь...» Политрук строго взглянул на врача: «Я ведь, доктор, и обидеться

могу...»

Наотрез отказал выдать горючее какому-то интенданту. Затем одному – в

высоком звании – разъяснял: «Не приказывайте, пожалуйста, я – не ваш

подчиненный. Если б мог! У нас на марше – артиллерийский полк!»

Я попросил Степана Михайловича по возвращении [126] доложить полковнику

обстановку, сложившуюся в районе Пирятина, и мы расстались, обнявшись крепко.

Подошел попрощаться и лейтенант Григорьев, и они также обнялись. На совет

Ерусланова лечь в госпиталь Григорьев ответил: «Зачем? Я еще тут пригожусь. К тому

же у нас свой медик, Галя. Не пойду!»

Долго я не сводил глаз с удалявшейся по дороге полуторки, в которой уезжал наш

политрук – добрый человек, дорогой друг. Не знал я, что распрощались мы с ним

навсегда...

* * *

Солнце скупо золотило листву на деревьях. Взмывая ввысь и вновь снижаясь, над

городом барражировал немецкий самолет-разведчик.

Улицы загалдели голосами. Движение по-прежнему закупоривалось. Лавируя

среди застывших на своих местах автомашин, осторожно выводили грузовик к