Текст книги "Уходила юность в 41-й"

Автор книги: Н. Сонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

мальчишка. С тех пор они были всюду вместе. Когда началась война, хотел отправить

Юрку к родителям в село, что близ Юхнова, под Калугой. Но тот отказался: «Разве

здесь труднее, чем в Монголии, где пески да тарбаганы?» – «Труднее? Не то слово,

сынок! Вот Случь, пожалуй, чем-то походит на Халхин-Гол. Но сколько бед она увидит

еще – никак не сравнить с Халхин-Голом».

Армия сейчас отходит по двум основным направлениям. Из-под Ковеля дорога

тяжелая. Фашисты преследуют, виснут на наших плечах, ищут случай, чтобы

опередить, вырваться вперед.

На другом направлении отходят ослабленные корпуса Рокоссовского и Фекленко.

Однако они ведут тяжелые непрерывные бои, препятствуя прорыву противника на

Житомир и Киев. Правда, враг нащупал слабое звено в нашей обороне, втерся на левом

фланге в стык с соседней, 6-й армией. Задачи по своей сложности возросли вдвое.

Чтобы удержать Киевское шоссе, надо неустанно контратаковать с севера, бить по

левому флангу вражеского танкового клина. Это между тем лишь полумера. Ох как

необходим совместный удар с севера и с юга! Именно на это указал утром по прямому

проводу командующий фронтом генерал Кирпонос: «Мы нажмем на Музыченко,

командарма 6-й, чтобы и он атаковал со своей южной стороны энергичнее. Тогда

фашистам будет не до Киева!» Эх, если б было так.

И колесит в сопровождении броневика с охраной «эмочка» командующего армией

по бедолажным лесным проселкам, направляясь на юг, где сейчас несоизмеримо

труднее, чем здесь, среди полесского бездорожья...

Ударом на удар

1

Через завесу лет и поныне мне видятся дни, когда мы, выбравшись из хляби

полесских болот, сосредоточивались в Коростеньском укрепрайоне. Враг неотступно

[66] преследовал поредевшие в минувших боях и изнуренные тяжелыми переходами

части армии. Он во что бы то ни стало старался упредить наш выход к укреплениям,

чтобы захватить огневые точки.

Отбиваясь от наседавших фашистов, мы вышли наконец в район лесов и

перелесков, больших и малых селений, связанных между собой сетью большаков и

проселков. Крупных магистралей вокруг не было. Лишь в северной стороне по

болотно-лесистой местности от Сарн на Киев да с юга на северо-восток, от Новоград-

Волынского к Коростеню, протянулись две железнодорожные ветки и одна шоссейная

дорога. Зато ниже, опоясывая южный фас укрепрайона, вытянулось Киевское шоссе,

которое с началом военных действий принесло нам немало хлопот.

С зимних квартир в назначенное место подошел второй эшелон полка – огневые

взводы вместе с тыловым хозяйством. Теперь мы – единая и мощная боевая единица!

В подразделениях появилось пополнение – мобилизованные приписники. В

нашем взводе среди них как-то сразу выделился Иван Донец – плотный молодой

мужчина. Оказался он очень говорливым, всякий разговор обычно начинал со слов:

«Вот у нас, бывало, в Семаках...» Это он о своем родном селе.

Иван приглянулся нашему помкомвзвода Козлихину и тот решил взять его в

разведчики. Я не возражал. Отделение связи формировалось, пожалуй, не хуже, но там

преобладали запасники пожилые и малорасторопные. Козлихин морщился: «Ох,

намучаемся с такими!.. Каким должен быть связист? Катушки на плечи, телефон под

руку и – на линию. Аллюр три креста! А что эти?» Я успокаивал: привыкнут, мол. Но

тот не унимался: «Если б не положение парторга, ввел бы властью помкомвзвода им

физзарядку от зари до зари, чтоб животы похудели и еще кое-что!..» Это он, конечно,

шутил. Однако, услыхав шутку, Атаманчук, один из новых связистов, грузный,

широкоплечий, с укором посмотрел на Козлихина: «Не суди по животам, а смотри по

ногам да рукам. В уборку-то, бывало, за день по двести мешков с зерном перебрасывал

на расстояние. И в каждом, понятно, стандартный вес – полцентнера! А твои катушки,

старшой, мне как игрушки. Так-то!» И, взяв одну – с намотанным кабелем, подбросил

и так же ловко поймал. [67]

Заметно пополнилась наша командирская среда. Мы, молодые лейтенанты,

познакомились с командиром дивизиона капитаном Бухваловым, который оставался на

зимних квартирах, как говорили, из-за болезни жены. Он, малорослый и полноватый,

выглядел слишком угрюмым, казалось, вовсе не улыбался и всегда был чем-то

недоволен. Полным противовесом ему предстал перед нами старший лейтенант

Бабенко, начальник штаба дивизиона. Шумный, подвижный и рассудительный, он всем

пришелся по душе.

Но что нас с Пожогиным особенно обрадовало – вернулся на свое место Павка

Побережный, наш третий «мушкетер». Встретились с Павкой, конечно, бурно, но когда

поинтересовались ранением, он, застенчиво улыбнувшись, проговорил: «А, заживет

как-нибудь на ходу». И спрятал забинтованную руку за спину.

Мои друзья остались на огневых позициях, расположенных на лесной поляне за

селом Сербы. А я отправился на южную окраину села Цыцелевка, где разместился наш

батарейный наблюдательный пункт. Словом, каждый из нас занял свое штатное место.

Это было десятого июля.

Помкомвзвода Козлихин со старшим разведчиком – у стереотрубы. Я стою с

биноклем и вглядываюсь вдаль, где за пеленой утреннего тумана разбросало свои хаты

огромное село. Отделенный связистов ефрейтор Еременко и его бойцы разместились в

отсеке траншеи. Тут же радисты со своим громоздким ящиком-радиостанцией. С

радиосвязью по-прежнему не ладится, и радисты, орудуя ручками наводки, ловили

нужную волну, нудно и бесконечно спрашивая: «Пятый!» «Пятый», я – «Третий»!»

Это, наверное, давно надоело, в частности ефрейтору Морозову, бойкому и

говорливому парню. Он, повернувшись в сторону радистов, недовольно ворчал: «Ох,

эта самая ваша цифирь! Ведь радист-полярник Кренкель на самом Северном полюсе

разговаривал со всем миром и – ей-богу! – без подобных казусов! А вы? Шли бы в

деревню, к какой-нибудь молодице. Там, уверяю, на нужную волну сразу настроитесь!

– И уточнял: – Я имею в виду кринку молока. Вы же натощак стараетесь!»

Еще на дорогах в Полесье каждому из нас осточертело нудное затяжное ненастье.

Теперь солнце, вставшее за лесом, подлазурило прозрачную небесную синеву. День

обещал быть погожим. [68]

Командир батареи лейтенант Григорьев появился на пункте неожиданно, что нас

удивило. В свежеотглаженной защитного цвета форме, он по-хозяйски вышагивал по

траншее, козырял, здороваясь. «Из штаба. Значит, с новостями», – шепнул Козлихин.

Григорьев, приблизившись, посмотрел в стереотрубу, затем задержался у карты-

планшета, спросил:

– Ну, как складывается обстановочка перед наступлением?

– Полный порядок, товарищ комбат! – поспешил доложить Козлихин.

– А как с радиосвязью? – обратился он к Кременко.

Его, однако, опередил Морозов и съязвил:

– Как всегда, обуза для спины и пуза!

– Ох, Морозов, все-то вам острить! – строго заметил Григорьев.

Наши радиостанции П-6 в полевых условиях редко когда не бездействовали.

Громоздкие и тяжелые, они доставляли серьезные неудобства в движении походным

порядком. Их бойцы откровенно не любили и несравнимо больше надежд возлагали на

проводную связь. Но в стычках у реки Стырь, а затем при отходе сюда, на

Коростеньский плацдарм, чуть ли не каждое наше подразделение понесло потери

телефонно-кабельных линий. Теперь проводную связь особенно приходилось беречь.

Лейтенант Григорьев, сверив карту с местностью и окончательно

сориентировавшись, деловым тоном заговорил:

– Итак, товарищи, наступаем. Направление стрельбы, правда, немного не по той

буссоли, как бы хотелось и как нужно. Не на запад пока ведем огонь, а на юг. Но,

должен сказать, это временно. Приказ: действовать четко, со знанием дела, как

требуется в бою! Ждем сигнала. Всем быть на своих местах!

Сразу, как только наша часть воссоединилась, он преобразился. Сейчас, когда

батарея готовилась к бою, тем более. Лейтенант Григорьев, казалось, весь сиял, будто в

ожидании праздника. Среди нас он считался сведущим человеком. Конечно, не

случайно. И мы в какой-то мере даже гордились, что некоторые новости узнавали

раньше, чем другие. И теперь он, видно, хотел поделиться одной из них. Склонившись

над картой, подозвал меня, доверительно сообщил:

– Почему, думаете, полк, да и все наступление развертывается [69] на юг?

Противнику удалось южнее Новоград-Волынского группой танков и мотопехоты

прорваться на Житомирское шоссе. Но мы проучим врага! Он узнает нашу силу. Если

на границе не удалось задержать фашистов, то теперь зальем их глотки сталью! Тут не в

полесских трущобах. Это – укрепрайон! В нем мы как в доме родном. – И приник

снова к карте-планшету, приговаривая: – Что имеем на первый период артиллерийской

подготовки? Цель номер шесть – батарея противника. Затем – роща со скоплением

танков и мотопехоты. А как с рубежами огневого вала? Это – первый, второй... Думаю,

рассчитано разумно, по точным данным, с учетом местности и рельефных

особенностей.

Командир батареи, приглаживая свою рыжеватую бородку, огляделся вокруг и

вновь припал к карте. Думал, примеряя циркулем, смотрел в стереотрубу или свой

массивный бинокль на леса, поля и перелески. Мне показалось, что он мурлычет

песню, которую мы пели, бывало, в дни нашего недолгого пребывания на зимних

квартирах, перед выездом в лагерь:

Огнем врага встретит

Пятьсот сорок третий

Артиллерийский полк!

Я едва сдерживал радостное волнение.

2

Целый час ревели наши корпусные пушки и гаубицы, предваряя наступление 5-й

армии на Новоград-Волынский. Начальник штаба полка капитан Кононыхин и его

помощники, используя данные артиллерийско-инструментальной разведки и заявки

стрелковых частей, дельно спланировали организацию сосредоточенных и

заградительных огней, а составленный график вполне обеспечивал четкость и

маневренность огневой мощи наших батарей. Они сначала обрабатывали

«собственные», отдельные цели, что ввело в заблуждение противника. Он, как было

видно с наблюдательного пункта, начал перемещать по различным укрытиям огневые и

транспортные средства, выводить в безопасные места живую силу. И тут огонь

тридцати шести орудий соединился и обрушился на районы сосредоточений

противника. Батареи били одновременно, интенсивно и плотно. И там, где рвались

снаряды, вряд ли что могло уцелеть, устоять и выжить, [70] ибо они своим поражением

охватывали буквально каждый метр обстреливаемой площади.

Наблюдая, как в дыму и грохоте разрывов суматошно метались и паниковали

фашисты, разведчик Морозов захлебывался от восторга:

– Ага, супостаты, припекло! Это вам не Стырь, не поллитры с горючим. То ли

будет еще!

И в самом деле, радость каждого из нас, наверное, нетрудно было понять.

Наступаем, наконец-то наступаем!

Еременко передал новую команду:

– Внимание! Циркулярно! Огневой вал, первый рубеж! Натянуть шнуры!

Это незамедлительно передается на огневые позиции, и вновь высоко и невидимо

над нашими головами с шипящим присвистом проносятся снаряды, чтобы разметать

вражеский стан.

Всматриваясь в стереотрубу, Григорьев отмечает:

– Наша пехота поднимается. Сил и мужества тебе, матушка! Пошла, пошла!

Перебежками. На сближение!

Мы видим, как фигурки наших бойцов то во весь рост, то пригибаясь,

зигзагообразно бегут к селению. Где-то слева слышится: «Ура-а!» Этот зов, нарастая,

перекатывается по рядам, набирая силу. Вот первая цепь зацепилась за окраинные

хатки. К ней приближается вторая. Атакующие скоро скрываются в дыму пожарищ. Я,

может некстати, спрашиваю:

– А танки, где же наши танки? Ведь такой момент!

– Они свой момент знают, – сердито поясняет комбат. – Всему свой черед. —

И, словно смягчившись, добавляет: – Ведь нашим мехкорпусам так трудно было под

Ровно. Но они поспеют. Должен сказать, мотор – не человек!

Чувствуется, что он сам сильно переживает за бой, рассуждает отчужденно,

словно разговаривая сам с собой:

– Будут танки. Куда им деться?

Точно – они не заставили себя ждать! Вынырнув из лесного клина, один за

другим танки устремились к селению и вскоре растворились в огненно-дымовой завесе.

– Что ж, успех, кажется, обозначен, – деловито рассудил командир батареи. —

По графику – непосредственная поддержка пехоты и танков. Кстати, кто ж у нас [71]

на связи с пехотой сейчас? – спросил он, оглядываясь по сторонам. – Донец со

связистом? Новобранцы! Ну, уж лучше не придумали! – Он явно рассердился и,

обращаясь ко мне подчеркнуто официально, приказал: – Собирайтесь, лейтенант

Сонин. С вами – ефрейтор Морозов.

Поспешно экипируемся перед уходом. В это время над пунктом стремительно

проносится звено наших скоростных бомбардировщиков. Минута – и они над целью.

Слышится гул бомбовых взрывов. Касаясь, кажется, земли, самолеты утюжат

фашистские позиции. Отрывисто и резко татакают пулеметы. Развернувшись, самолеты

возвращаются мимо нас на бреющем полете.

А следом над селом появляются немецкие бомбардировщики. Как тогда над

Стырью, пикировщики вытягиваются в «карусель», завывая, бросаются вниз. Вновь

дымится земля и грохочут взрывы.

Наконец в районе боев устанавливается относительное затишье.

Мы с Морозовым направляемся по траншее к выходу. Но вдруг слышу, как

зуммерит телефон, и, оказавшись поблизости, берусь за телефонную трубку. Кричу,

оглушенный недавним гулом, во весь голос:

– Да, да, «Третий». Я – «Третий». Говорю: я – «Третий»! Слышите?

В ответ несется бас Бабенко:

– Та што ты шумишь так, сынок? И шифруешься? Ты ж в полукилометре вид

мэне! Дай комбата!

– Как? Что ты говоришь? – брови Григорьева взлетели и замерли в напряжении.

– Ох какая потеря! Петро, Петро!.. При бомбежке, будучи на танке? Ну как же он не

поостерегся? Да-а...

Он рассеянно положил на рычаг трубку и, ни к кому не обращаясь, скорбно

проговорил:

– Лейтенант Клименко убит. В куски разорвало. Прямым попаданием бомбы.

Командира первой батареи лейтенанта Клименко близко знать мне не привелось.

Однако слышал о нем как о грамотном командире-артиллеристе. Его, как говорили,

отличало стремление к самостоятельным действиям. По установившимся правилам,

первая батарея, которой командовал Клименко, находилась как подручная в

непосредственном ведении командира полка. И теперь, вероятно, Клименко должен был

находиться на полковом командном пункте. Но не усидел. Бросился комбат в бой, [72] и

когда наши танки пошли в атаку, вскочил на один из них, успев лишь крикнуть своим

бойцам: «Со связью не отставайте, хлопцы!» А вскоре налетели стаей фашистские

бомбардировщики...

И снова – зуммер телефона.

– Вас, товарищ комбат, – связист Еременко подал трубку Григорьеву и

зашептал: – Чую, шо сам товарищ полковник!

– Слушаю, товарищ «Семьдесят пятый». Здравствуйте! Да, наблюдал за всем

огнем. Полагаю, что было действенно. Да, товарищ «Семьдесят пятый», слыхал.

Сожалею, как о добром друге. И для части, конечно, большая потеря. Однако, война...

Я? Согласен, благодарю за доверие! Кто? Командир взвода управления. Да, уверен, что

заменит, справится. Что ж, что молодой. Да, так точно, рекомендую! Как Бухвалов?

Если приказ – не возразит! Да. До вечера!

Григорьев передал трубку Еременко, сел рядом со мной и, подперев голову

руками, долго сидел молча. Затем обратился ко мне:

– Я ухожу на первую батарею, вместо Клименко. Третьей батареей приказано

командовать тебе. Должен сказать... А вообще – поздравляю...

Я сидел неподвижно, ошеломленный новостью.

Вечером лейтенант Григорьев оставил наш наблюдательный пункт.

Распрощавшись со всеми, отправился на первую батарею.

Весь день продолжались атаки наших войск при поддержке танков. Корпусная

артиллерия держала под огневым воздействием район прорыва, без промедлений

отзываясь на заявки пехоты, сопровождая атакующих стрелков и танкистов огневым

валом. Когда требовалось – отсекала контратаки противника заградительным огнем.

Массированными артиллерийскими налетами наш полк вовремя сорвал контрудар

вражеской мотопехоты, нацеленный во фланг наших частей на западной окраине

Новоград-Волынского.

Редко, к сожалению, над районом прорыва появлялась наша авиация. Сверкая

серебристыми крыльями, бомбардировщики шли стороной. Глядя в небо, бойцы

просяще взывали: «Заверните к нам, соколы славные!» Не слышали летчики, летели

далее, на Житомир, через который, не считаясь ни с какими потерями, фашистская

бронеармада рвалась на златоглавый Киев. [73]

Во второй половине дня наша пехота и танки вырвались на Житомирское шоссе,

зацепились за автомагистраль, по которой до сих пор непрерывным потоком двигались

немецкие танково-механизированные войска. Противник ожесточенно сопротивлялся, и

каждый раз наш 543-й корпусной артполк своим огнем расчищал дорогу атакующим

частям. Поле боя было усеяно трупами фашистских солдат и офицеров. Ведя в

большинстве случаев встречные бои, танковые и стрелковые части, поддержанные

артиллеристами, настойчиво продвигались вперед. Наконец фашисты не выдержали и

бежали, бросая вооружение и боевые машины.

За день на тридцатикилометровом участке наши войска прорвались на глубину до

25 километров. На следующий день наступление возобновилось, и войска 5-й армии,

отбрасывая и опрокидывая противника, вновь прорвались вперед. Казалось, дорога

фашистам на Киев была перекрыта наглухо.

Вспоминая о тех событиях, бывший гитлеровский генерал А. Филиппи отметит,

что «5-я армия красных при поддержке значительных сил артиллерии предприняла

наступление, заставив перейти к обороне все те части и соединения, которые 6-й армии

удалось подтянуть к фронту». Спустя неделю, командование 6-й немецкой армии

вынуждено было признать: «Характер угрозы нашим войскам со стороны главных сил

5-й армии русских по-прежнему таков, что указанную угрозу следует ликвидировать до

наступления на Киев».

Ах, если б в тот момент более решительными и настойчивыми оказались действия

с юга, со стороны нашей 6-й армии!

3

Поздним вечером, когда на переднем крае установилось некоторое затишье, я

выехал на огневые позиции, чтобы ознакомиться с личным составом и большим

батарейным хозяйством.

Отблески пожарищ, бушевавших вокруг, багровым светом далеко озаряли

окрестности. Ночью было видно, как днем. Шофер Семен Финьковский легко вел

полуторку по полевой дороге через посевы и перелески. Я размышлял, как, наверно,

нелегко будет управляться с грузом сложных обязанностей, что неожиданно легли на

мои [74] плечи в неполные двадцать лет. Наша батарея – это четыре 152-

миллиметровые гаубицы, шесть тракторов-тягачей с двумя грузовыми прицепами,

четыре автомашины-полуторки, около 150 бойцов и командиров штатного состава.

Добрую половину среди них составляет недавнее пополнение, призванное из запаса,

которое надо в ходе боевых действий наставлять и подучивать.

Когда добрались до огневых, сразу бросился в глаза небольшой щит, на котором

крупными буквами было написано коротко и зовуще: «Здесь, под Новоград-Волынским,

решается судьба Киева. Стой насмерть, боец!»

К машине поспешил политрук Ерусланов. Мы давно не виделись со Степаном

Михайловичем. Здороваясь, обнялись. Я поинтересовался: как с боеприпасами?

– Доводим до полного боекомплекта. Хорошо, что база на зимних квартирах

неподалеку и сохранилась от всяких бомбежек.

В это время в сопровождении санинструктора дивизиона подошла девушка в

красноармейской форме с двумя квадратиками на зеленых петлицах. Ее невысокую,

ладную фигуру плотно облегала гимнастерка. Под пилоткой прятались русые косы,

уложенные короной. Военное обмундирование на таких девушках, может, в какой-то

мере скрадывает их внешнюю привлекательность. Но затмить красоту души ничем

невозможно. Простое и вместе с тем серьезное лицо с ямочками на щеках, острый

взгляд лучистых глаз сами по себе вызвали наше общее внимание. Мы разговаривали с

Пожогиным, когда она, придерживая рукой большую санитарную сумку, направилась к

нам.

– Вы – командир батареи? – спросила и подала мне, а затем Василию руку. —

Я – Галя Величко из Василькова, что под самым Киевом.

После запросто и непринужденно она станет знакомиться с каждым – и с

командирами, и с рядовыми бойцами. Кто-то из пожилых бойцов с усмешкой заметит:

«Гляди-ка, пигалица, а с такой громкой фамилией!» Тем временем Галя своим мягким

украинским говорком станет рассказывать, как пришлось ей по комсомольскому

призыву оставить третий курс медицинского института, добиваться отправки на фронт

и непременно на «самую передовую». Женское присутствие в суровом военном быту,

рядом с четверкой грозных длинноствольных орудий, готовых в любую минуту

извергать смертоносный [75] металл, надолго оставит на огневых позициях теплое

оживление.

А в нашем разговоре военфельдшер сразу приступила к своим делам. Она заявила:

– Мне надо осмотреть у бойцов ноги. Ведь сейчас, летом, содержать ноги и

портянки...

Пожогин с усмешкой прервал Галину:

– И надолго рассчитана ваша программа?

Она укоризненно взглянула на парня и умолкла.

Некоторое время они недвижно стояли друг перед другом, словно какой-то

невидимый магнит притягивал их друг к другу. Я поспешил уйти, бросив на ходу:

– Поступайте, товарищ военфельдшер, как велит служба. Но пожалуйста, не

задерживайте расчеты.

Июльская ночь, словно мгновение. Взглянув на часы, поспешил на

наблюдательный пункт. Конечно, жаль, было, что лишь накоротке удалось поговорить

со Степаном Михайловичем, с младшим лейтенантом Нетребой – старшим на батарее,

с командирами орудий Дегтяренко, Ореховским и другими подтянутыми,

немногословными кадровиками-сержантами. Времени было в обрез.

По пути Семен заметил:

– Девчонка-то, товарищ комбат, видать, цепкая. А с виду – так себе.

– Не девчонка, а «товарищ военфельдшер», – оборвал я Финьковского. – И

вообще... Спеши, утро настает.

* * *

Утром противник яростно атаковал наш передний край. Волна за волной налетали

бомбардировщики, постылый «костыль» беспрестанно и нудно гудел в небе. Неистово

хлопали наши зенитки, заливались огнем крупнокалиберные и счетверенные станковые

пулеметы. Но, как и прежде, не было наших истребителей, и вражеские

бомбардировщики, наглея, завывали над самыми головами.

Вот пронеслась девятка «юнкерсов», направляясь в расположение огневых

позиций. Будучи ночью на батарее, я отметил, как искусно замаскированы окопы с

орудиями, погребки для снарядов, ровики и щели, в которых укрывались расчеты. Но

все ли предусмотрено, чтобы быть неуязвимыми для воздушной разведки? Там, в

районе огневых, загрохотало. Неужто?.. Звоню на батарею. Связист Атаманчук с

обидой в голосе объясняет: [76] «Сам видел, как ракета из леса взлетела. А хто-сь каже

про якись портянки!..»

Зову кого-нибудь из командиров. Трубку взял политрук: «Сигнальщики

действительно появились. Самолеты ракетой на вторую батарею навели. Лейтенант

Пожогин с группой бойцов на облаву пошел, – рассказывал Ерусланов и предложил:

– Как думаешь, если ввести встречное патрулирование телефонных линий? До нас

дошло, что о контрударе под Новоград-Волынским Совинформбюро сообщило. Прошу,

скажи об этом всем управленцам. Этим ведь надо гордиться. На всю страну

прогремело! Ну желаю!»

Окидываю взглядом маскировку наблюдательного пункта и подступов. Вроде —

никаких изъянов, и все-таки напоминаю Козлихину о соблюдении дисциплины и

порядка. Особенно надо следить за воздухом. Ведь Атаманчук под бомбежкой уследил

за той ракетой – разве это не пример? Но на Петровича, как я зову Козлихина, можно

положиться. Теперь он – командир взвода управления. Ей-ей, молодчина! Все видит,

знает, умеет. Неугомонный трудяга и душа-человек. Утром, перед боем, из полка

позвонил помначштаба по строевой части: «Нужно подыскивать кандидатуру на

должность командира взвода управления? У нас из среднего комсостава пока некого

предложить». Я поинтересовался: «А старший сержант Козлихин, помкомвзвода, не

подойдет?» И, признаться, оробел: ведь сам средний командир без года неделю, а тут

вдруг в непосредственные помощники, на ведущий взвод младшего командира

предлагаю! Но кадровик обнадежил: это предложение считает дельным, о нем доложит

командованию. Через полчаса позвонил: «Полковник не возражает. Значит – в

приказ!» Сам Козлихин отнекивался. Может, по своей скромности. Но услыхал, что

назначен приказом, подтянулся, взял под козырек: приказ, мол, есть приказ...

Сказал Козлихину об Атаманчуке и встречном патрулировании телефонной связи.

Он сразу: «Разрешите взять под свой контроль? Ну а Атаманчук что ж? Солдата видно

по службе!»

Враг, по всей видимости, теснил наши передовые части. Бой гремит совсем

недалеко, в каком-то километре. Уже выполнила батарея заявки стрелкового полка —

подавила фашистскую минометную батарею, рассеяла [77] сосредоточение пехоты. Но

вновь звонит ефрейтор Морозов – он находится на командном пункте стрелкового

полка – и успевает сказать, что враг, сосредоточиваясь рядом, затевает что-то

неладное. Связь вдруг оборвалась. Что предпринять в такой сложный момент?

На НП в запасе лишь одна катушка телефонного провода. Забираем ее с собой.

Говорю Козлихину, чтоб держал огневые взводы в постоянной готовности, и вместе с

Еременко и Донцом отправляюсь вперед, к своим пехотинцам. Связь на линии

оказалась неповрежденной и скоро вывела нас в нужное место. Лишь у самых окопов

телефонный кабель кто-то вырубил. Взглянули и увидели страшное зрелище.

На опушке березовой рощицы всюду виднелись следы недавней жестокой схватки.

У щелей и ровиков в жутких позах валялись окровавленные трупы наших бойцов и

фашистов.

Из-под перекрытия одного из окопов доносится резкий, надорванный голос.

Подходим крадучись. Видим, как старший лейтенант, зажимая ладонью рану на голове,

кричит в телефонную трубку: «Дуб», «Дуб»! Я – «Клен», я – «Клен»!» И громко

чертыхается. Увидев нас, он хватает карабин, клацает затвором: «Кто такие? Не

шевелись!» Поняв, кто мы, он расслабляется, и хриплым голосом рассказывает, что тут

совсем недавно случилось.

К командному пункту полка лазутчики подобрались незаметно, по кустам.

Окружили и бросились на горстку наших бойцов и командиров. Врагов перебили, но и

наших в рукопашной схватке полегло немало. И как раз в такой момент позвонили из

дивизии. Сам генерал возмущался: «Федоровку сдаете, фланг оголяете?» Командир

полка доложил обстановку. Командир дивизии смягчился: «Положение под Федоровкой

немедленно восстановите. Держите связь, а мы подумаем о помощи».

Повел майор последний отряд в село, а он, старший лейтенант, только что вчера

ставший начальником штаба полка, раненный и контуженный, остался на связи, в

ожидании обещанной помощи. Что там, впереди, он не знает.

Я спросил о Морозове, нашем разведчике. Начальник штаба неопределенно

махнул рукой: там, дескать, наверху, сами разбирайтесь. И взялся опять за телефонную

трубку. [78]

Ефрейтора Морозова нашли сразу. Он лежал на примятой траве. По гимнастерке

растеклось и застыло большое, темное пятно. Запеклась кровь на рубце, что бугрился

через все лицо. На мгновение веселое балагурство и острые шутки неунывающего

сибиряка ожили в памяти...

Переборов волнение и слезы, попросил Еременко и Донца похоронить нашего

товарища и вернулся в окоп, к старшему лейтенанту.

– Сам видишь, какое положение, – сказал тот. – А если думаешь больше

узнать, чтоб помочь своей артиллерией, проберись в тот лесочек. Там, кажется,

командиры постарше.

Еще на подходе к лесному урочищу стали слышны лязг железа и человеческие

голоса. У двух танков копошились бойцы. Неподалеку под елью из-за веток выглядывал

капот бронеавтомобиля. Рядом стояли два командира в комбинезонах. У обоих на

фуражках – кружочки генеральских кокард. Они рассматривали карту.

Не без робости направился к ним, но, словно привидение, передо мною встал

лейтенант, видимо из охраны. Когда он проверил мои документы, один из генералов,

высокий и строго подтянутый, подал знак: пропустить. Опережая мое представление,

поинтересовался, кто, откуда, зачем прибыл?

Волнуясь, я сбивчиво рассказал о вынужденном бездействии своей батареи, в то

время как рядом бушует такой сильный бой.

Выслушав мой доклад, один из генералов сказал спокойно и рассудительно:

– Вот что, артиллерист. Здесь, как ни трудно, наши герои-танкисты сдержат

врага. Читаешь, надеюсь, карту? Подойди ближе. Смотри, у станции Рахальской и

дальше на северо-восток к Яблонцу нашей разведкой вскрыто сосредоточение танков и

мотопехоты противника. Надо полагать, захватив Житомир, фашисты постараются

укрепить и расширить свой плацдарм, чтобы действовать нам во фланг и одновременно

атаковать Киев. Представляешь, как станет сложно, если они нанесут удар в наши

тылы, создадут угрозу окружения? Передай мою просьбу своему командованию, чтобы

оно немедля создало огневой заслон на этом участке, выдвинув сюда пушки на прямую

наводку. Иначе наверняка быть беде!

Он говорил просто, как с равным, и, осмелев, я едва [79] не спросил: чье, мол, это

указание и кто он сам? Это, понятно, потребуется, когда придется докладывать своему

командованию. Но другой генерал, он был пониже ростом, словно угадал мои мысли:

– Скажешь, что это просьба генерала Рокоссовского.

– Да, да, я именно прошу, – подтвердил Рокоссовский. – У вас же в полку,

разумеется, могут быть свои непосредственные задачи. Но пусть, однако, ваши

командиры учтут наше мнение. Все понял? Запомнил? Ну спеши, хлопче!

Козырнув, я повернулся, но не вдруг мог сдвинуться с места. Растерялся или что-

то меня заворожило? За спиной тем временем слышалось:

– Конечно, обороняясь и контратакуя, здесь мы продержимся до поры до

времени. Пусть даже, как докладывает разведка, против нас действуют четыре

подтянутые немецкие дивизии. Но что же получается вообще? Я вспоминаю, как было в

детстве. Ходил к отцу в железнодорожные мастерские и видел, как бьют молотом в

наковальню. Огонь брызгами сыплется по кузнице. И вдруг под наковальней рушится

основание. Дерево не выдерживает. И у нас сейчас получается нечто похожее. Мы

наступаем, рвемся, выбиваясь из сил. А враг теснит нашу 6-ю армию, разламывая

единство войск на куски. Ох, как дорого нам обходится неожиданный прорыв немцев на

Новоград-Волынский и у Шепетовки!

...Оставив Еременко на командном пункте стрелкового полка и захватив с собой

Донца, я пробирался сквозь кустарники. Но как назло налетели фашистские самолеты.

Они устремились к району наших огневых позиций. До сих пор Донец едва поспевал за

мной, а тут поравнялся и как прилип со своей присказкой: «Вот у нас в Семаках раз

пожар случился. Мы на сенокосе, а в деревне...» Я взмолился: «Помолчи, ради бога!»

Один за другим бомбардировщики бросались в пике. Земля стонала, и в общем

Громобое мне казалось, что справа, за лесом, нарастает иной грохот. Неужто танки? Но

в этом смятении вместе с тем не покидала мысль о том, чтобы не перепутать деталей в

своем задании и не забыть фамилии, которую через полгода узнает и запомнит весь