Текст книги "Вернейские грачи"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Ребята, кажется, есть маленькая надежда, – сказал отец своим.

И вот, девочки, началась работа. Из тюремной кухни стали пропадать мелкие вещи: то ножик, то гвоздь, то кусок жести от консервной банки. Многие заключенные были посвящены в план побега. Однако никто не выдал отца. Наоборот: все считали честью для себя хоть чем-нибудь помочь полковнику Дамьену. Все надо было проделывать в величайшей тайне. Охрана после первой попытки была настороже. Начальство следило за арестованными днем и ночью. А тут надо было свить из тюфяков, разрезанных на полосы, надежные веревки, сделать из железа и гвоздей надежные крюки и прикрепить их к веревкам… А главное – надо было пробить в стене каземата отверстие, в которое мог бы проникнуть взрослый человек. Вы понимаете, что это значит – пробить каменную старинную стену Роменвилля, не имея никаких инструментов, кроме ножа, гвоздей и нескольких жестянок! Нет, конечно, вы этого не в состоянии понять! Вот наши мальчики, те скорее поняли бы, потому что они сами строят и кладут стены из камней… Ах, нет, девочки, и ты, Витамин, пожалуйста, не обижайтесь! Я все-таки повторю: наши мальчики скорее это поняли бы, потому что они сами каменщики, сами кладут стены и отлично знают, как трудно, почти невозможно пробить толстенную каменную стену, не имея никакого инструмента…

Ну ладно, ладно, не шумите, девочки, ведь я никого не хотела обидеть. Я просто так говорю, чтобы вы себе это лучше представили… Я продолжаю…

Задумать побег – одно, а сделать, что задумано, да еще при таком риске – другое. Надо было сговориться с часовым, иначе ничего не выходило. Сначала это казалось невозможным. Но вот появилась надежда: один из часовых, молодой парень, провансалец, давно уже поглядывал с симпатией на отца. Однажды он даже сказал что-то добродушно. Ну, отец ответил ему в том же духе, спросил о его семье. Оказалось, жена провансальца погибла при бомбежке. Сам он тоже ненавидит фашистов и войну. Часовой этот вскоре стал совсем своим человеком. Удалось уговорить его оглохнуть и ослепнуть на все время, которое понадобится, чтобы подготовить побег. «Только делайте все быстрее, пока не хватились, я не хочу из-за вас попасть в беду», – сказал часовой.

И вот в те ночи, когда дежурил провансалец, кипела работа. Что это была за работа! Заключенные срывали себе ногти, стараясь побороть камень. Каждый осколок, каждый кусок стены давался с огромным трудом. Папа и его товарищи сменяли друг друга. К рассвету проделанное отверстие закладывали камнями, заставляли стену койками и ложились, но почти тотчас же раздавался звонок на подъем, и приходилось снова весь день работать в тюремных мастерских.

Наконец наступил момент, когда сквозь дыру в стене можно было разглядеть соседний каземат – узкое, похожее на сарай помещение с крохотным оконцем и дверью. Был поздний вечер, почти ночь. Слабо брезжил в оконце последний закатный свет. Погромыхивал гром, собиралось ненастье. «Хорошо бы грозу! Она помогла бы нам!» – сказал отец. Но дверь в соседнем каземате… Сумеют ли они открыть ее?

Провансалец несколько раз подходил к глазку, шептал, чтоб поторопились. В каземате было уже совсем темно. Все чаще и ближе гремели раскаты грома. Снаружи только что сменился караул, это сообщил заключенным приятель-часовой.

Следующая смена должна была прийти только через три часа. Час, другой, третий пролетели, как минута.

Но вот стена пробита. В отверстие, хоть и с большим трудом, мог протиснуться человек. «Ты первый!» – сказали заключенные отцу. Вторым должен был идти доктор Сенье – он тоже был партизанским командиром. Когда оба будут на свободе, они позаботятся об остальных.

Чтобы двигаться неслышно, отец и доктор Сенье сняли обувь, привязали ботинки к поясам. Они протиснулись сквозь отверстие в соседний каземат. Оставшиеся следили за ними в страшной тревоге: если беглецы попадутся, всех ждут пытки, истязания, может быть, казнь. И все-таки все эти люди были готовы помогать Дамьену и его товарищу до последней секунды.

Вот и дверь, за которой – они это знали – короткий отрезок двора и стена форта. По сведениям, в этом месте дежурили двое часовых. И в самом деле, слышны были шаги. Увесисто, тяжело, точно маятник, шагал часовой. Сенье возился с замком. Часовой приближался – Сенье замирал. Уходил – он снова брался за замок. Внезапно дверь подалась с легким щелканьем. Два беглеца, замерев, стояли босые на железном полу. И тут вдруг оглушительный удар грома бухнул над самым фортом, и ливень загремел по железному настилу крыши. Тень часового исчезла: он, видимо, укрылся под навесом. Беглецы выскользнули за дверь, легли плашмя на землю и поползли к стене форта. По земле текли ручьи, их одежда мгновенно промокла, но они ничего не чувствовали. Темнота, спасительная темнота!

Мокрые, дрожащие от холода и волнения, они поднялись на ноги только у самой стены. Черная, высоченная, она уходила куда-то в черное небо. В первую минуту она показалась беглецам непреодолимой. Но там, за этой стеной, свобода. Отец вытащил из-под куртки жгут веревок. Он быстро определил на глаз высоту стены и закинул конец веревки с крюком. Увы, крюк чуть царапнул стену и сорвался.

Веревка упала к ногам беглецов. Тогда за нее взялся Сенье. Несколько раз он бросал веревку, и все неудачно. А дождь в это время стал редеть, посветлело небо. Скоро рассвет, и тогда беглецов обнаружат. А вместе с ними погибнет и часовой, помогавший им бежать. Нет, нет, этого допустить нельзя!

Дамьен забрал у Сенье веревку и нацелил ее выше, на гранитный, выступающий из-за стены столб, в котором он заметил расщелину. Бросок! Крюк зацепился. Отец изо всех сил дернул за веревку – она не поддалась. Можно лезть! И вдруг обоих беглецов охватила ужасающая слабость. Ведь они столько дней жили в тюрьме на хлебе и воде! Они так долго работали, чтобы пробить стену!

Рядом раздались голоса. Это разговаривали часовые, бранили собачью погоду. Мимо шла ночь, шло время… Отец собрал всю свою волю: «Довольно киснуть! Вперед!» Он схватился за веревку, взобрался, тяжело дыша, на стену. За ним последовал Сенье. Теперь оба они очутились наверху и по той же веревке сползли по наружной стене прямо в грязь предместья. Грязь громко зачмокала у них под ногами. Внезапно луч фонарика прорезал темноту, заскользил возле беглецов. Они вжались в стену: это светил с вышки Роменвилля часовой. Видимо, он услышал какой-то подозрительный звук. Еще и еще пробегал лучик возле беглецов, и каждый раз они ждали, что их обнаружат. Но вот фонарик погас. Отец потянул Сенье за руку: «Идем, старина!»

Уже рассветало. Розовело небо. Беглецы неторопливо брели по мокрой дороге к городу. Они уже почистили друг друга, тщательно осмотрели, оттерли следы штукатурки, обулись. Теперь у них был спокойный и независимый вид крестьян, идущих на рынок.

Вдруг свисток: «Стой!» Беглецы вросли в землю. К ним направлялись два полицейских.

– Раненько же вы разгуливаете, приятели! Разве не знаете приказа? Время теперь военное, ходить по городу разрешается только с пяти часов утра.

Полковник Дамьен растерянно, с видом глуповатого деревенского парня посмотрел на полицейского:

– А теперь который же час, господа?

– Сейчас, миляга, только половина пятого, – снисходительно отвечал ажан. – Кажется, придется задержать вас обоих…

Положение было отчаянное. Если их задержат, все пропало! Отец скорчил глупую гримасу, засопел, зачесал затылок.

– Значит, мои часы опять врут, – сказал он жалобным голосом. – Проклятые часы! Из-за этих часов я вот и Жана разбудил ни свет ни заря… Придется теперь мне отдавать их в починку, а часовщик небось сдерет втридорога, а денег у меня кот наплакал…

– Ну, у вас, крестьян, денег куры не клюют, – сказал полицейский.

Отец махнул рукой.

– Какое! Эта война, господа, хоть кого пустит по миру.

Полицейские, зевая, смотрели на них.

– Ну, что с этих взять? – сказал полицейский. – Пускай идут. Только в следующий раз хорошенько проверяйте часы, прежде чем вылезать на улицу.

Полицейские даже дали беглецам закурить…

– О-о, Клэр, так они, значит, спаслись?! – вдруг изо всей мочи кричит возбужденный, радостный голос. – Спаслись оба?! Ура-а!!!

Забывшись, невидимая девочка кричит свое «ура» на все Гнездо. Рядом, в спальне мальчиков, кто-то встревоженно спрашивает, что случилось, где кричали. Через дверь протягивается золотая полоска: напротив, в комнате Матери, вспыхнул свет.

– Ох, господи, что вы наделали?! – с испугом говорит Витамин. – Кто это кричал «ура», девочки? Ну и попадет же нам теперь!

Она не успевает договорить. Скрипит дверь, шире пропуская желтую полосу света, и в этой полосе появляется знакомая фигура в пижаме – такая хрупкая, но от этого не менее решительная.

– Что у вас тут происходит? – спрашивает Мать. – Отчего вы вздумали посреди ночи будить весь дом? И в особенности мальчиков, которые так много работают и так рано встают?

В голосе Матери ни малейшего снисхождения. Из темноты в полосу света вступает девочка с растрепанными кудрями, вздыбленными на макушке.

– Это все я, Мама, – говорит Клэр. – Спрашивайте только с меня. Я вздумала рассказать девочкам об отце. О том, как его мучили и как потом ему удалось бежать из Роменвилля. Вы им этого не говорили, правда? Ну вот, когда я рассказала, как они с доктором Сенье ускользнули от полиции, девочки так обрадовались, что не выдержали, закричали «ура». Это я одна во всем виновата, – повторяет она.

Что скажет Мать? Клэр покорно ждет.

В коридоре мелькает рослая фигура Рамо Тореадора, тоже в пижаме. Наскоро зачесывая гребенкой пышные белые волосы, он с любопытством прислушивается к разговору. Он тоже проснулся и тоже хочет знать причину ночного «ура».

– Успокой мальчиков, Гюстав, – обращается к нему Мать. – Это Клэр вздумала рассказывать о бегстве полковника Дамьена из форта, и кто-то из девочек не выдержал.

– Ага, вот оно что! – Зубы Тореадора блестят. Видимо, он с трудом сдерживает улыбку. – Хорошо, так я им и скажу. Между прочим, мальчики, наверное, тоже захотят, чтобы Клэр им рассказала. Они ведь давно ее уговаривают.

– Только на этот раз мы убедительно попросим Клэр рассказывать не ночью, а днем, – говорит Мать. – Клэр будет виновата: завтрашняя работа и занятия пойдут у нас кое-как: все будут сонные.

– Нет, нет, что вы, Мама? Мы вам обещаем, Мама! – со всех кроватей поднимаются взъерошенные головы.

– Хорошо, мы это увидим завтра. – Мать уже собирается уйти. – Клэр, сейчас же спать!

Вдруг из угла, где помещается кровать Витамин, раздается жалобный голос:

– Мама, милая, дорогая! Но Клэр ведь нам не досказала.

– Что такое? – Мать останавливается в дверях.

– Она нам не досказала, что случилось в тот раз с полковником и доктором Сенье. Мы ведь не знаем, чем кончилось. Я теперь ни за что не смогу уснуть, пока не узнаю… – Витамин жалобно сопит.

– Ага, вот оно что! – Мать медлит раздумывая. – Клэр, у тебя еще надолго?

– Нет, Мама, я уже почти кончила, – отзывается удивленная Клэр.

– Тогда доскажи им, а то они и правда не заснут, – говорит Мать, спокойная и справедливая, как всегда. И потом, что значат несколько часов сна перед тем богатством, которое получит детская душа, узнав историю героя!

Хрупкий силуэт исчезает в коридоре, словно растворяется в желтом луче.

– Клэр? – вопросительно тянет Витамин. Она смелеет, потому что получила официальное разрешение. – Клэр, так что же было дальше?

– Дальше? – Клэр отворачивается, говорит неохотно: – Ты же знаешь: какой-то предатель, которого до сих пор не могут разыскать, выдал отца гестапо, и его расстреляли.

– Нет, нет, Корсиканка, я не про это… Я про то, что случилось с полковником и доктором после того, как они убежали из Роменвилля, – звенит голос Витамин.

– Отец и Сенье укрылись у одного товарища в Обервилле. У этого человека оба они были в безопасности. И там, в этом доме, отец начал готовиться к новой борьбе. Он знал, что ему снова понадобятся все его силы, все знания. Он мечтал увидеть Францию свободной. Все наши близкие были казнены. Моего дедушку расстреляли вместе с девяносто тремя другими патриотами. Дядю и маму тоже казнили.

У моего отца оставалась на свете только трехлетняя дочь, – Клэр говорит очень медленно. – Тогда эта девочка еще не могла бороться с врагами: она была мала. Но теперь… теперь она может…

В окно уже чуть брезжит серый рассвет. Свежеет и пахнет горным снежком воздух. И большая тишина наступает в Гнезде.

«КНИГА ЖИЗНИ»

Язык подпирал щеку изнутри. Щека, круглая, разгоревшаяся, совсем еще детская, выпятилась, перекосилась на сторону, казалось, у Жюжю огромный флюс. Но в это мгновение Жюжю вовсе не думал о том, красиво или некрасиво он выглядит. Да разве вы и сами, читатель, не замечали, как помогает язык в момент писания? Попробуйте войти, например, в класс, когда класс пишет сочинение. Да вы наверняка увидите с десяток высунутых от усердия языков, а еще десяток, наверное, подпирают щеки изнутри, как у Жюжю. А ведь Жюжю писал не просто классное сочинение! Он писал в «Книгу жизни»!

Это была красная толстая тетрадь, хранившаяся в одном из ящиков буфета в столовой. Как раз за этим буфетом, сделанным руками самих грачей, был удобный уголок со столиком, на котором обычно и раскладывалась «Книга жизни». Кто назвал так обыкновенную общую тетрадь, никто не знал, но грачам нравилось это торжественное, полное значения наименование. Вернее было бы, пожалуй, назвать тетрадь «Историей Гнезда»: в записях, сделанных грачами, проходила вся жизнь дома. Известно было, что тетрадь заведена с первых дней существования Гнезда, что все в ней написано самими грачами и что с первой записи прошло много лет.

Но что делало «Книгу жизни» особенно значительной и дорогой для каждого обитателя Гнезда – это переходивший от одного к другому рассказ о том, как в годы оккупации приходилось прятать эту красную тетрадку, как менялись тайники, в которых она хранилась. Ведь в ней было столько огненных слов о ненависти к врагам, о страстном желании свободы!

Если бы фашисты нашли эти записи – конец Гнезду, конец Марселине и Рамо, конец всем мальчикам и девочкам – грачам.

Но Гнездо сумело сберечь «Книгу жизни».

Марселина и Рамо тоже любили тетрадь и порой перелистывали ее вместе с детьми. Как много напоминали им эти записи! Вероятно, для этих двух людей, посвятивших свою жизнь детям, она и вправду была «Книгой жизни».

Никто и никогда не учил грачей относиться с уважением к красной тетради. Никто и никогда не твердил им назидательно, что, приступая к записи, надо вымыть руки, продумать то, что хочешь написать. Нет, им этого не говорили! Но они сами каким-то глубоким инстинктом понимали, как дорога, как значительна тетрадь, сколько вложено в нее настоящих чувств и мыслей. И когда появлялся в Гнезде новичок, кто-нибудь из старших грачей непременно вел его в столовую, вынимал из заветного ящика красную тетрадь и говорил:

– Прочитай, что здесь написано. Ты тогда все узнаешь. Это «Книга жизни».

И новичок читал, читал с волнением, чувствуя, что этим его как бы посвящают в грачи, по-настоящему принимают в Гнездо. И после он уже сам показывал следующему новичку «Книгу жизни» и так же торжественно разворачивал перед ним первую страницу.

Каких только почерков не было в красной тетради! Кривые, прямые, круглые, острые буквы. Почерки уже установившиеся, вполне взрослые и беспомощные, качающиеся на всех своих ножках буковки малышей, которые только-только научились писать. Кляксы, следы долгих раздумий, поломанного пера, замусоленного, обгрызенного чернильного карандаша. Что-то стертое резинкой, что-то слизанное языком. А иногда – были и такие записи – следы обильно пролитых над тетрадью слез.

Мы с тобой новички, читатель. Мы только что явились в Гнездо и только начинаем знакомиться с его обитателями. Утром, когда в столовой уже все позавтракали и дежурные подмели пол и прибрали столы, пройдем в угол за буфетом, вынем потертую, во многих руках побывавшую «Книгу жизни». Развернем ее, ну, хотя бы вот на этих страницах…

Наш день

Едва проснувшись, мы говорим о политике (правда, это слишком громкое слово для нашей болтовни), мы так хотим, чтобы война поскорее кончилась и чтоб наши вышвырнули фашистов вон из Франции.

«В последний час». Машина с трехцветным флажком останавливается у ограды. С большими предосторожностями с нее снимают бледного юношу. Это раненый партизан, его зовут Роже, и пуля попала ему в грудь. Тореадор с помощью мальчиков несет его в комнату Матери. Все Гнездо в волнении. Мы бегаем справляться о здоровье Роже. Вечером мы приходим под окно Матери и тихонько поем в честь партизана наши песни. Мать говорит, что ему лучше и что наше пение ему понравилось.

Смелым защитникам родины гип, гип, ура!!

Мадлон

Горе старой Видаль

Вечером после английского урока Мать приходит к нам очень бледная, очень грустная. Что случилось? Она говорит нам, что сын старой Видаль погиб. Его звали Жан. Мы его знали и любили.

В этот вечер, поднимаясь в спальни, никто не шумел.

Мы хотим утешить бабушку Видаль, но не знаем как. Она работает у нас в Гнезде. У нее не было никого на свете, кроме этого сына. Мы знаем, что он умер за Францию, за свободу, за нас, детей.

Вот я переписываю конец военного рапорта.

«…У поста Ворепп (перекресток дорог на Лион и Баланс) мы встретили фашистский грузовик, следовавший в Гренобль. Было немыслимо их избежать. Мы останавливаемся и пользуемся несколькими мгновениями замешательства бошей, чтобы достигнуть ближайшего леса. Но Жан Видаль уже ранен в руку, как и его товарищи Пэн и Ландуа. Когда мы спрыгиваем с машины, та же очередь, которая задевает меня, ранит Жана в ногу. Он падает на краю дороги. У него наш единственный автомат. Жан использует его отлично. Он стреляет и убивает фашистов. Стреляет до тех пор, пока пулей в голову его не убивают наповал.

Жан Видаль – молодой боец Сопротивления. Своим героическим поведением он спас жизнь троим товарищам.

Старший сержант Древе. 2-я рота БСЛ».

Записал Пьер

Наша радость

Вчера вечером мы узнали, что Париж и Марсель взяты. Какая это была радость! Мы говорим, говорим без конца: я сделаю то-то после войны, я – то, я – это…

Мать, очень веселая, стаскивает одеяла с некоторых сонь. Бежим умываться. Какое утро! Впрочем, все сегодня кажется нам в розовом свете.

После завтрака – за обычные дела. У нас пять бригад: бельевая, кухонная, топливная, бригада по уборке дома и двора, бригада строителей.

Пока бригада уборщиков берется за веники, мы взбегаем по лестнице в бельевую. Некоторое время во всем доме стоит ужасный шум: топот, крики, смех. Потом все приходит в порядок. Тишина. Гнездо за работой.

Мы весело шьем, а со двора к нам доносится яростное шуршание метлы. В полдень свисток зовет нас к еде. Потом полчаса отдыха и уроки.

Уроки проходят очень интересно, потому что учителя для нас – старшие товарищи. Их можно спрашивать решительно обо всем, они ответят.

Зузу

День мира

Когда нам сказали, что война кончилась, некоторые спросили:

– Что это значит?

– Значит, вернутся папа и мама. Но отец Ксавье не вернулся. И многие родители наших ребят не вернутся. Мать Жанины погибла во время бомбардировки Марселя. Отец Жана и Пьера был расстрелян в Париже. Перед смертью он пел Марсельезу. Отец другого мальчика умер от голода в лагере смерти, в Бухенвальде. Мама Фофо – мы ее знали, она была молодая и красивая – тоже погибла в лагере. Многих перед смертью пытали. Почти все голодали. А голодать очень трудно. Всем было очень страшно.

Война окончилась, но она столько длилась, что даже трудно поверить. Мы счастливы, что не нужно больше скрываться от фашистов, что не нужно больше следить за самолетами, что солдаты могут отдохнуть, что пленные возвращаются.

Что за молодцы русские! Все народы пытались победить гитлеровцев: англичане, американцы, норвежцы, наши – и все напрасно, и Гитлер нагло заявил, что он непобедим. И вдруг русские щелкнули их по носу в Сталинграде, а теперь прошли всю Германию и вошли в Берлин. Как бы я хотела познакомиться с русскими ребятами и побывать в России! Когда вырасту, непременно поеду.

Мадлон

И я тоже хочу поехать в Россию и познакомиться с русскими.

Лидия

Будущее – это свободная и радостная жизнь без войн, без угнетенных и угнетателей, наполненная до краев светом, творчеством и дружбой.

Клэр Д.

Самое большое достоинство человека – это непрестанное стремление вперед, желание своего совершенствования, больших знаний, большой человечности. Пусть это будет девизом каждого из нас.

Корасон

Корасон хорошо написал, и он совершенно прав. Подписываюсь под этим и начинаю с завтрашнего дня много и хорошо заниматься.

Сюзанна

Хозяйство

Как только встанем, беремся за работу. Мы с моей подружкой Пусинеттой должны убирать второй этаж. Каждому хочется, чтобы наше Гнездо, наш дом, было чистым и в полном порядке. Маленькая Пусинетта снимает свои сабо, чтобы не разбудить спящих. На голове у нее шапочка с оранжевым пером, в руках большая швабра. Очень она смешная, честное слово, только пусть она на меня не обижается, что я здесь это написала.

Но вот все встают, и мы, кончив уборку, тоже идем в столовую, где уже сидят все наши. Наш дом как большой улей.

Одетт

А я вовсе не обиделась. Только Одетт тоже смешная, у нее косынка всегда сваливается с головы и висит на косичках, когда она старается.

Пусинетта

Сегодня я прочитал латинскую поговорку, которая мне очень понравилась. Выписываю ее здесь и делаю своим девизом: «Мужество побеждает все препятствия».

Жюльен

О себе

Я маленькая испанка-республиканка. Мой отец и брат сражались в Испании, а я была в концентрационных лагерях на границе. Мой брат нес одеяла, а сестра – чемоданчик, рядом с нами падали бомбы, и я плакала. А теперь я живу в Гнезде грачей, и я очень счастлива.

Во Франции было несколько забастовок: забастовка докеров, железнодорожников, строителей, а главное – шахтеров. Полицейские стреляли в них, было много убитых и раненых. Когда шахтеры не работали, у них не было денег, чтобы прокормиться, тогда мы взяли к себе детей шахтеров.

Инес

Песня рабочих

 
Наш грозный век
Событьями богат,
И стоит в них попристальней вглядеться!
Гнев и надежда вместе бьют в набат,
И из домов на улицы спешат
Те, в чьей груди кипит отвагой сердце.
 

Эту песню пели парижские рабочие на демонстрации. Мы тоже выучили ее и поем теперь.

Колин

Сегодня у нас в Гнезде большой праздник – день рождения Матери. Мы собрались с утра у дверей ее комнаты и тихонько ждали ее выхода. В руках у нас была пышная цветочная гирлянда, и, когда Мать вышла из комнаты, мы накинули ей гирлянду на плечи. Она благодарила нас, целовала, смеялась, но все-таки нам показалось, что она не такая веселая и что-то лежит у нее на сердце. Я сказала об этом Клэр, она тоже это заметила. Наверное, в этот день Мать вспоминает товарища Александра. Мне тоже стало грустно, когда я об этом подумала. Но долго думать было некогда: из города приехали гости, и надо было всех вести в столовую – угощать. Приехали дядя Жером, и Поль Перье, и другие товарищи, и весь день приходили люди из Заречья, мужчины и женщины, все они хотели поздравить Мать. Мы все ей дарили подарки. До этого дня все это держалось в глубочайшей тайне, и только сегодня все открылось. Оказывается, Ксавье со своими «отважными» сделал Матери большую полку для книг, а малыши переплели несколько ее любимых книжек. А мы, старшие, выткали для нее ковер. Он очень красивый и лежит теперь у ее кровати. Вечером мы устраиваем концерт у Толстого Луи. Но мне почему-то все-таки грустно и жаль нашу Маму.

Витамин

«Жильят видел, как успешно подвигается его работа, и ничего иного не замечал. Он переносил все страдания с единственной целью: вперед! Сила воли дает упоение. Душевный подъем может опьянить. Такое опьянение называется героизмом».

В. Гюго, «Труженики моря».

Переписала Клэр Д.

Час заката капитализма пробил!

Жорж

Жорж пишет, как всегда, необдуманно. Все кажется ему легко и просто. Час заката капитализма вовсе еще не пробил. Это капиталисты диктуют свои приказы правительствам у нас, и в США, и во многих других странах Европы. По приказу капиталистов (им нужна война, чтобы наживаться) всюду строятся военные заводы и аэродромы, изобретаются страшные атомные и водородные бомбы, чтобы уничтожать людей и города. И зря Жорж занимается только своими шуточками, ему надо же понимать, что к чему.

Ксавье

Один ученый осел пришел к профессору и попросил, чтобы тот проверил его познания. Ученый посмотрел на осла и спросил:

– Сколько будет дважды два?

Осел задумался, расставил ноги, пошевелил ушами и, наконец, сказал:

– Иго-го, этого я не проходил.

– А что же вы проходили, господин осел? – спросил ученый.

– Я проходил философию, – с важностью сказал осел и закричал: – Иго-го!

Жорж

Забастовка на «Рапиде»! Мать сказала, что мы возьмем к нам детей рабочих. Писать некогда!

Клэр Д.

Мне понравились новые стихи Жюжю. Он написал их одной маленькой девочке из тех, что приехали к нам из Заречья. Я их выписываю. Жюжю назвал эти стихи «Колыбельная».

 
Битком набита снами
Пуховая подушка.
Клади ее под ушко
И выбирай свободно,
Какой тебе угодно
Сегодня видеть сон.
Вот сон про капитана,
Моря и корабли.
Вот сон про великана
С неведомой земли.
А вот совсем короткий,
Веселый, добрый сон,
Как в гости к нам на лодке
Приехал серый слон.
Привез он нам гостинцы —
Конфеты и халву.
Как жаль, что угоститься
Нельзя нам наяву…
 

Сюзанна

Нас мало, и мы еще считаемся детьми, но мы не можем оставаться в стороне от того, что происходит у нас и на всей земле. Мы вместе со всеми честными людьми, которые хотят мира и независимости для своей родины. Нельзя остановить народ, который хочет мира во что бы то ни стало!

Ребята, вступайте в ряды борцов за мир!

Корасон

Мои мысли

Я много думаю. Я думаю, что сделать для того, чтобы все на свете могли жить свободно и счастливо, чтобы не было больше бедных и безработных и был на всей земле мир. Когда я вырасту, я созову со всего света самых сильных, умных и справедливых людей и скажу им, чтобы мы вместе все переделали, и тогда во всем мире наступит правда и счастье. Меня зовут Тато, мне восемь лет, и я в Гнезде недавно.

Тато