Текст книги "Вернейские грачи"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

РУМЯНАЯ ФРАНСУАЗА

Со двора послышался тихий зов:

– Марселина!

– Госпожа Берто! Госпожа Берто!

– Проснись, Марселина, очень нужно!

Рамо поспешно высунулся из окна. В черном провале двора можно было разглядеть несколько фигур.

Нет, это не полицейские.

– Кто там? Кто зовет Марселину?

– Это ты, Гюстав? – спросили снизу.

Рамо узнал голос румяной Франсуазы.

– Разбуди, пожалуйста, Марселину и отопри нам дверь. Я здесь не одна…

– Дверь отперта, – сказал Рамо. – А Марселина… Иди сюда, Франсуаза, и веди всех, кто с тобой, – решительно прибавил он.

Услышав чужие голоса в доме, шаги, грачи снова вскочили с постелей. В коридоре они увидели хорошо знакомую им жену дяди Жерома Кюньо и с ней целую группу женщин из Заречья. Одна из них держала на руках крохотную, спящую крепким сном девочку.

– Что случилось? – тревожно спросил Рамо. вглядываясь в лица женщин.

– Разбудил ты Марселину? – вопросом на вопрос отвечала Франсуаза.

Рамо отвел глаза.

– Марселину взяли, – угрюмо сказал он. – Пришли и взяли час тому назад. – Он открыл дверь комнаты Марселины – комнаты, словно вывороченной наизнанку. – Вот смотрите.

Послышался громкий вздох. Одна из женщин, та, что была с ребенком, села на пол, как будто ноги ее больше не держали.

– Так. Значит, и ее. – Франсуаза взглянула на Рамо. – А я к тебе с такими же вестями: сегодня вечером взяли Поля Перье. И есть сведения, что в Париже арестован Дюртэн.

– А Жером? – с волнением спросил Рамо. – Его тоже взяли?

– Не успели, – откликнулось сразу несколько женщин. – К счастью, не успели. Что бы мы делали сейчас без Жерома!

– Все то же, что делаем обычно, – сердито сказала Франсуаза. – Пожалуйста, не преувеличивайте! Это только полиция думает, что если она арестует Жерома, Поля и Марселину, так вся организация развалится и никакого собрания не будет. Ничего подобного! – Она взмахнула маленьким энергичным кулаком. – Все равно, при любых обстоятельствах собрание состоится! Правду я говорю, Гюстав? – обратилась она к Тореадору.

Тот смотрел на нее с неожиданной радостью. Ее румянец, ее бодрость как будто пробудили его, с каждой минутой вливали в него силу, жажду борьбы, твердость, которая на секунду покинула его на пороге комнаты Марселины. Теперь он снова был готов к бою, как некогда в Испании.

– Ну конечно, – отвечал он. – Взяли Жерома, остались мы с тобой, Франсуаза. А взяли бы нас, собрание провели бы другие. Да вот даже наши старшие могли бы взяться за это дело. Но где же все-таки Жером? – прервал он самого себя. – Почему его нет с тобой?

– Он еще днем уехал с Фламаром на мотоцикле в Сонор, – сказала Франсуаза. – Они должны были встретиться там с железнодорожниками, привлечь их к участию в собрании. И потом Жером собирался в редакцию. Он хочет, чтобы газетчики тоже подняли кампанию против франко-американского сотрудничества и, конечно, против Фонтенака. – Она неожиданно рассмеялась: – Ух, как они ко мне приставали, как допрашивали: «Где ваш муж? Куда он скрылся?» А я им говорю: «Мой муж не разбойник, а честный человек, ему скрываться нечего. Он уехал по делу». Так ни с чем и ушли.

– Был у вас обыск? – спросил Рамо.

Франсуаза кивнула.

– Точь-в-точь как здесь. Все перевернуто.

– Взяли что-нибудь из того, что они считали «преступным»?

– Хозяева велели им любую газету, любую кастрюльку считать преступной, – вмешалась женщина, стоявшая рядом с Франсуазой. – Только бы создать «дело» против коммунистов! А сейчас им больше всего на свете, конечно, хочется сорвать собрание.

Она говорила с горечью. Рамо, вглядевшись, узнал ее: это была жена заводского слесаря Армана Демарша.

– Ну, у нас они немногим поживились, – сказала Франсуаза. – Забрали только несколько «Тетрадей Мира», которые мы не успели передать в комитет.

– А что слышно о Точильщике? – с новой тревогой спросил Рамо. – Ведь Жан ушел отсюда к вам в город.

– С ним все в порядке, – поспешила ответить жена Армана. – Его почему-то пока не тронули.

– Я ведь уже шла к вам – предупредить тебя и Марселину, когда они вдруг нагрянули! – сказала Франсуаза. – Ну конечно, они не дали мне и носа высунуть за дверь. Почти весь вечер рылись, проклятые ищейки! – прибавила она с той же энергией.

– Ты хотела предупредить Марселину? О чем? – вопросительно глянул на нее Рамо.

– Да о том, что за нею явится полиция. Что уже подписаны ордера на аресты. Мы знали об этом, только не думали, что они нагрянут так скоро. Жером сказал: «Ты сейчас же должна пойти или поехать в Гнездо». Сам он так торопился в Сонор, что поручил это мне. И вдруг, только он успел уехать, они вваливаются. Поля ведь у нас забрали, – прибавила Франсуаза.

Рамо все еще не понимал.

– Вы знали, что явится полиция? – повторил он. – Но каким образом? Откуда?

Франсуаза вдруг широко улыбнулась.

– Понимаешь, оказывается, и среди эми есть хорошие люди, – сказала она простодушно. – Я ведь раньше не верила, хоть и Жером и другие товарищи меня уверяли. Когда приехал к нам этот длинноногий американский офицер, я ему сначала хотела показать от ворот поворот. И вдруг этот Билл, не знаю, как его фамилия, знаю только, что зовут его Биллом, потому что он велел так называть себя Жерому, так вот говорю, этот длинный является к нам в Заречье, разыскивает нас с Жеромом и говорит, чтоб мы все остерегались, потому что всех нас собираются, как он выразился, запрятать под замок. Он, мол, знает, что мы собираемся устроить слет всех, кто хочет мира. А так как он тоже стоит за мир и любит французский народ, то он и приехал нас предупредить. Только он и сам не знал, когда именно за нами должны прийти.

– Молодчина эми! – вырвалось у Рамо. – Хотел бы с ним познакомиться.

Франсуаза оглядела окруживших ее грачей.

– Вернулся уже Этьенн?

– Нет еще, тетя Франсуаза, – отозвалось сразу несколько голосов.

– Этьенн вернется с нашими утром, – сказал Рамо. – А что это за крошка с вами? – Он указал на спящую девочку.

– Это младшая сестренка Поля Перье, – сказала Франсуаза. – Ты же знаешь, мать у них больна, с ней остался кое-кто из наших. А малютку мы решили принести сюда, к вам. Пускай она переждет у вас в Гнезде, покуда все утрясется.

– О, так надо же ее поскорей уложить! – воскликнула Витамин. Девочка только и ждала минуты, когда понадобится ее помощь. – Идемте со мной, – обратилась она к женщине, у которой спал ребенок. – Мы ей устроим кроватку у малышей. Идем, Сюзон, ты тоже мне поможешь, – потянула она за собой подругу.

Рамо увидел усталость на лицах женщин. Франсуаза тоже, видимо, едва держалась на ногах.

– Я думаю, ты и остальные товарищи останетесь у нас, – сказал он. – Все устали. А утром мы пойдем в Турью долину.

Франсуаза кивнула.

– Да, я хочу подождать Этьенна.

– Ты могла бы устроиться в комнате Марселины, – предложил Рамо.

Франсуаза испуганно замахала руками:

– Что ты! Что ты! Среди этого разгрома?! Нет, мне это все время напоминало бы дом. Я пойду в спальню маленьких. Хочется посмотреть на Полину. Ведь все равно мне не заснуть.

Чуть скользит по спальне темная фигура женщины. Белые кроватки с перекладинами, сонное дыхание. Вот кто-то всхлипнул во сне, пробормотал какое-то невнятное слово на своем детском языке. Женщина направляется к крайней кроватке у окна, склоняется, вглядывается. Узкий лучик ночника падает на растрепанные белые волосики. На одеяле лежат два кулачка, выразительные, энергичные: крепко спит маленькое подобие румяной Франсуазы.

Пока мать с любовью смотрит на сонную дочку, в коридоре у дверей «резиденции» шепчутся два подростка.

– Слыхал? – шепчет один. – Билл Длинный. Наверняка тот, что был тогда в гостинице…

– Возможно, – неохотно отзывается второй. – Но ты-то чего радуешься?

– Как не радоваться? Такая история получается – красота! – с восторгом шепчет первый и ныряет в «резиденцию».

За ним нехотя следует второй.

ОНИ ВЕРНУЛИСЬ

До чего же они веселились, эти четверо! «Последняя надежда» с трудом преодолевала горные перевалы. У «Последней надежды» было четыре прокола, все даже запасные, камеры были залатаны и заклеены и держались только «не святым духом а бодрым духом самих грачей», как сострил Жюжю. «Последняя надежда» почти весь обратный путь ехала на трех цилиндрах. И все это было нипочем четырем веселым пассажирам.

Они чувствовали себя героями. Еще бы! Такая ответственная «командировка», и так все удалось. Все приглашения были доставлены по адресам, все люди, с которыми они виделись, встречали их приветливо, все обещали приехать в назначенный день в Турью долину. В Комитетах Мира, в союзах французских женщин и девушек, в Союзе молодых в Объединении бывших франтиреров и партизан – всюду их ожидал самый горячий прием.

Видимо, многие люди давно мечтали встретиться, поговорить сообща о том, что наболело, о самом важном для жизни, для народа, для страны.

Много писем везли грачи для передачи Жерому Кюньо и Марселине Берто.

«Тут я все написал, что думаю, – обыкновенно говорил тот, кто передавал письмо. – И про войну и про то, как нам всем жить дальше. Пускай уж они там перешлют мое писанье, куда знают…»

И еще несколько «Тетрадей Мира», заполненных подписями простых людей Франции, везла «Последняя надежда».

Вот почему так веселы были и Клэр, и Жюжю, и сменявшие друг друга за рулем Корасон и Этьенн. К тому же было лето, солнце сопровождало их с утра до вечера, мягкий, душистый ветер бил в лицо – тут можно было просто опьянеть! Вот они и вели себя так, словно все вдруг опьянели: ехали и орали во всю силу легких глупейшую песню коллективного сочинения:

 
Милые грачи,
Все вы ловкачи,
Носите с собою
Разные ключи.
Один ключ – от машины,
Второй ключ – от крыльца,
Третий открывает
Девичьи сердца!
 

Песня эта сочинилась как-то сама собой на одной из стоянок в деревне, когда Корасон вдруг хватился ключа от машины. Стали искать по карманам, и тогда вдруг у каждого в карманах оказалось пропасть разных ключей и ключиков. Жюжю тогда же, хохоча, придумал первые две строчки песни. А там и пошло и пошло… Каждый добавлял словечко, а иногда даже целую строку, пока не получилась песенка, к которой Клэр тут же придумала мотив. Как они торжествовали! Теперь у них есть коронный номер для ближайшего вечера!

– Я подберу мотив на гитаре, и у нас будет отличный аккомпанемент, – обещал Корасон.

И грачи уже предвкушали успех, ожидающий их, когда они исполнят свою песню у Толстого Луи.

– Мать будет смеяться, когда мы расскажем, что навело нас на такую песню, – сказала Клэр, тоже смеясь.

И тут все они вдруг почувствовали, как соскучились по своему Гнезду.

– Сколько еще осталось километров?

А «Последняя надежда», как назло, тащилась вяло-вяло. Чего только не пробовали делать с ней Корасон и Этьенн! И свечи прожигали, и протирали контакты, и продували жиклеры в карбюраторе – ничто не помогало. Почихивая, покашливая, постукивая, старая машина тащилась по горной дороге, испытывая терпение четверых друзей.

На рассвете они выехали из последней деревушки. Листья, трава, цветы – все отяжелело от росы.

Птицы, стряхивая с крыльев ночную сырость, сонно заводили первые песни. Собаки у домов лениво чесались и всхрапывали. Звенели колокольчиками любопытные козы. На ходу откусывая хлеб, прошел на виноградник знакомый крестьянин и помахал грачам рукой.

И вот время близится к полудню, и уже виднеется белая грива Волчьего Зуба, а там, внизу, знакомая долина и голубые и розовые домики Гнезда. Весь пейзаж легок, прозрачен, воздушен, похож на те лазоревые шары, которые выдувала Клэр в детстве на конце соломинки.

Совсем близко знакомый поворот. А там, за поворотом…

– Запевайте, – командует Клэр, перегибаясь через борт.

В открытое окно кабины высунулась мускулистая смуглая рука. Золотится на ней пушок. Это рука Этьенна, он сидит за рулем. Клэр чуть дотрагивается до руки и снова кричит:

– Запевайте же!

На этот раз в кабине рядом с Этьенном – Корасон, а в кузове с Клэр едет Жюжю.

 
Милые грачи,
Все вы ловкачи,
Носите с собою
Разные ключи… —
 

бодро орут все четыре седока.

Так, с песней, с шумом, со смехом вкатывают они в распахнутые ворота Гнезда.

– Эй! Эй! Что же вы нас не встречаете?

– Ребята! Куда вы все подевались?

Тишина в Гнезде поражает приехавших. Никто не спешит им навстречу, никто не издает радостных восклицаний. Может, Мать позволила наконец, и все ушли в Турью долину? Да, да, разумеется, они совершенно позабыли об этом! Конечно же, они там, в долине! Однако должен же кто-нибудь остаться в Гнезде, работать в кухне, на огороде, присматривать за малышами?!

И тут, словно в ответ на их тревожные вопросы друг другу, из кухни выглядывает Лолота. Но почему же она, вместо того чтобы вскрикивать и раскрывать им объятия и звать их: «Скорей, скорей сюда, мои ягнятки, я накормлю вас, ведь вы с дороги небось голодны!» – она вдруг начинает плакать и с головой закрывается фартуком?

Арестованы Мать и Поль Перье. Подписан ордер на арест Жерома Кюньо, но его не удалось задержать, потому что он в отъезде. В Париже взят Дюртэн. Вчера в Верней прибыл из Парижа Пьер Фонтенак.

Рамо сам рассказал обо всем вернувшимся. Прибежала Франсуаза и с особенным чувством обняла сына.

Ошеломленные, грачи молчали. Этьенн положил на плечо матери большую, совсем уже мужскую руку.

– Отец в Соноре? Товарищи сообщили что-нибудь о нем?

Франсуаза кивнула.

– Он с Фламаром. Там у них много дела. Они оба вернутся к собранию.

Корасон глухо спросил:

– Мама и Поль в здешней тюрьме? У Синей Бороды?

И, услышав «да», сказал тревожно и наивно:

– Но ведь там течет со стен! Все это знают. Они наверняка простудятся. Ведь Мама так часто простужается.

Рамо ничего не ответил: он-то хорошо знал, что такое тюрьма!

Клэр, ни с кем не говоря, ни на кого не глядя, прошла через двор, завернула за гараж.

Но «лопухи» были заняты. Сжавшись в комок, обняв Мутона и уткнув лицо в траву, Жюжю исходил слезами. Он плакал, дрожа, вскрикивая, бормоча что-то, и вдруг принимался целовать какую-то уже насквозь мокрую тряпочку: не то платок, не то рукавчик от блузки Матери, И Клэр, отяжелевшая, тупая и слепая от слез, привалилась к нему. А Мутон, жалостно посвистывая носом, чуя собачьим сердцем неладное, лизал их горько-соленые щеки.

Так прижавшимися друг к другу и нашли их спустя некоторое время Корасон и Этьенн. Мальчики угрюмо взглянули на друзей: точно две темные кочки среди лопухов. Мутон бросился к ним, прося помощи.

Но что они могли? Жюжю, случалось, плакал от досады или огорчения, но Клэр… Они еще никогда не видели ее в слезах.

– Клэр, – прошептал Этьенн, – Клэр…

Корасон нагнулся и погладил Жюжю по спине. Спина была горячая-прегорячая. Этьенн неуклюже и нежно взял Клэр за плечи, попробовал оторвать ее от земли, повернуть к себе ее голову. Теплые капли побежали у него по рукам. Он вздрогнул: «Как тогда, в машине, в дождь». Нет, не сметь вспоминать! Это было давным-давно. Тогда оба они были такими беспечными, такими легкими. И впереди тогда сиял только свет, было только счастье…

– Послушай, Гюстав зовет вас обоих, – сказал Корасон. – Вы оба ему срочно нужны.

– Гюстав?

Клэр отозвалась первая. Какой у нее чужой, хриплый голос! Она поднялась, делая вид, что отряхивает приставшие к платью травинки. Этьенн и Корасон сурово смотрели в сторону.

– Я сейчас, – встал и Жюжю. Он побледнел, глаза у него запали. Уже никакого сходства с девочкой: ни круглых щек, ни гримаски баловня. Печальный, сразу повзрослевший мальчик.

– Есть дело, Жюжю, – обратился к нему Корасон.

– Дело? Какие могут быть дела, когда нет Матери?

– Да. «Отважные» поручают тебе написать песню.

– Да, песню, боевую, гремящую, грозную, такую, чтобы всех пронимала. Песню для народа. Чтобы можно было ее спеть завтра в Турьей долине. Чтобы, услышав такую песню, все тюремщики, все враги поняли бы силу народа и побледнели от страха! – Синие глаза Корасона сияли. Нет, он не только утешал Жюжю и придумывал ему дело по сердцу, он сам в эту минуту верил, что можно написать такую песню.

– Жюжю напишет. Жюжю сможет. Правда, Жюжю? – Клэр взглянула на мальчика.

– Не знаю… Попробую, – пробормотал Жюжю, поспешно выбираясь из лопухов. Он стыдливо запрятывал в карман то, что было у него в руке: мокрый лоскуток, который когда-то был платком Матери.

– Попробую, – повторил он, убегая.

В «лопухах» остались трое «старейшин».

– Что ж, пойдем к Гюставу? – спросила Клэр. Она все еще стояла так, чтобы мальчики не видели ее лица.

Корасон переглянулся с Этьенном.

– Знаешь, Клэр, ведь тебе придется завтра выступать, – сказал Корасон.

– Выступать? Мне? Да разве я умею? Ты с ума сошел, Корасон! – воскликнула Клэр. Она повернулась, и мальчики увидели непросохшие следы слез, припухшие веки, искусанные в плаче губы.

– Это нужно, Клэр, – настойчиво повторил Корасон. – Все наши этого хотят. Ты должна рассказать о Матери. О том, какая она была. Как партизанила, как собрала и воспитывала всех нас. И Кюньо еще до отъезда просил передать, что хорошо было бы выступить кому-нибудь из нашей молодежи. А теперь, когда Матери нет с нами…

– Дядя Жером так сказал? В самом деле? – Клэр растерялась. – Но я же не умею говорить. Я ничего не знаю. Там будут сотни, может, тысячи людей, а я выступала до сих пор только перед своими. Нет, нет, я ни за что не смогу! – твердила она взволнованно.

Этьенн, который молча слушал ее, вдруг сказал сердито:

– Пускай хоть сотни, хоть тысячи людей придут, ты все-таки обязана выступить, Клэр! Твое имя – сила. Твоего отца знал народ. К тебе будут прислушиваться. Чем больше людей услышит тебя, тем лучше. Отец и мама тоже будут говорить, и Рамо, и Фламар. Надо, чтобы люди узнали правду. Народ должен потребовать освобождения наших. От тебя тоже многое зависит, Клэр!

Клэр слушала его, не веря своим ушам. А она-то воображала, что знает мальчика Этьенна, очень своего, доброго, наивного, с детским взглядом, с полудетскими еще представлениями. Она воображала, что умнее и старше, чем он. Но сейчас перед ней стоял совсем новый, незнакомый юноша с твердой волей, с глазами взрослого. Он говорил так убежденно и сильно, что его нельзя было не послушаться.

– Но… я не знаю, что говорить, – пробормотала она нерешительно.

– Об этом мы посоветуемся с дядей Жеромом и Рамо, – сказал Корасон. – Они скажут нам.

Клэр, видимо, сдавалась.

– Хорошо, тогда я… попробую, – шепнула она, точь-в-точь как Жюжю несколько минут назад.

Оба мальчика обрадованно переглянулись: теперь Клэр не будет плакать. Теперь она будет действовать!

ДЕНЬ, ПОЛНЫЙ ЗАБОТ

А пока в «лопухах» шел этот разговор, в доме Хомер не оставлял в покое Рамо. С утра учитель вдруг совершенно преобразился и переменил тон. Теперь каждому, кто хотел его слушать, он говорил, будто страшно возмущен несправедливостью властей и произволом полиции, что такую благородную женщину, как госпожа Берто, не смеет коснуться никакая клевета, что он сам пойдет к властям и будет защищать ее и т. д. и т. п. Однако для этого надо перебросить его в город. Ведь машина пришла, он сам ее видел. Чего же медлить?

– Очень сожалею, но не могу вам помочь. Машина не в порядке, – сказал Рамо, у которого и без того было по горло всяких дел: его рвали на части. – По-видимому, нужен ремонт. Попытайтесь выбраться отсюда другим способом.

Какой другой способ? Хомер снова чуть не раскричался, но вовремя одумался. Ехать на чужой, попутной машине? Но шоссе сегодня переполнено возбужденными рабочими, которые снуют туда и сюда. Некоторые несут какие-то плакаты, флаги. Иногда они заходят в Гнездо, совещаются о чем-то с самим Рамо или с женщиной по имени Франсуаза, с женой самого главного здешнего коммуниста, которого, кажется, слава создателю, посадили за решетку. И ни одного полицейского! Хомер чувствовал себя как в западне.

Рамо велел позвать Корасона.

Нельзя ли подремонтировать «Последнюю надежду»?

Корасон мельком глянул на Хомера: «А, крысы бегут с корабля? Не рановато ли?» Он пожал плечами:

– Мотор не работает. Этьенн и ребята с трудом впихнули машину в гараж. Сейчас заниматься ремонтом невозможно: у меня и у Этьенна занятия.

Но ведь у вас есть Мэйсон. Он не хуже моего понимает в моторе, – прибавил он, обращаясь уже прямо к Хомеру. – Пускай посмотрит! Я уверен, все можно наладить при желании.

В самом деле, может, пойти сказать Мэйсону, чтоб посмотрел машину? Хомер обрадовался было, но его тотчас одолели сомнения: согласится ли высокомерный мальчишка? Он ведь белоручка, грязной работы не выносит. И вот как отчужденно держится все последнее время…

За последние дни вера Хомера в стойкость питомцев сильно поколебалась. Мальчишки положительно отбились от рук. На Тэда и Дэва он уже давно махнул рукой: эти ребята не такого сорта, чтобы следить, с кем они водятся. Если они выбрали себе в товарищи грачей, пускай, это касается только их самих. Хомер только издали будет наблюдать за ними и делать свои выводы. Но Мэйсон – другое дело… На взгляд Хомера, Рой вел себя загадочно. Он не принимал никакого участия в его беседах с Фэйни, был вял и молчалив, почти как Юджин Гарденер, а если Хомер заводил разговор о Гнезде и его обитателях, уходил, не давая себе труда ответить. Притом Хомер отлично заметил, что уезжать из Гнезда Рою вовсе не хочется. Что его здесь держит? Клэр Дамьен? Но Фэйни сказал, что между девочкой и Мэйсоном полный разрыв. Отчего? Что случилось? И что тогда удерживает здесь Мэйсона?

Заботил Хомера и Юджин Гарденер. Со времени ареста Марселины Берто сын майора как будто вышел из своей апатии. Теперь он беспрерывно помогал то Лолоте на кухне, то Жюжю в каких-то мелких работах. Лолота радовалась: наконец-то у нее нашелся слушатель! Юджин примащивался где-нибудь в углу кухни на соломенном стуле или на обрубке принесенного им полена и молча слушал ее болтовню и сетования. А Лолота, не чинясь, плакала перед мальчиком и рассказывала без конца о Матери. Потеряв Юджина из виду, Хомер начинал метаться по Гнезду, как наседка: куда исчез сын майора? Что он делает? С кем он? Глаза Гарденера всюду мерещились Хомеру.

Словом, на душе у Хомера было довольно кисло, когда он отправился разыскивать Мэйсона. Он нашел Роя в «резиденции». Все утро мальчик провел у окна, выходившего во двор.

Он глядел на этот двор так жадно и скорбно, с таким новым для себя выражением, что друзья, увидавшие его в этот час, наверное, не признали бы Роя Мэйсона – надменного, поглощенного собственной особой юношу. Пожалуй, он и сам изумился бы, увидев себя прильнувшим к окну, внимательно, с теплым чувством провожающим глазами каждого, кто появлялся во дворе.

Да, все здесь стало вдруг очень своим, очень нужным Рою, все люди Гнезда, даже все работы грачей, которые казались ему раньше такими никчемными. Он смотрел и смотрел, и что-то застилало ему глаза, и тоска давила сердце американского школьника.

Именно в этот самый час пришел Хомер. Не посмотрит ли Рой здешний проклятый драндулет? Это единственный способ быстро добраться до города. Других машин не предвидится. Кажется, Мэйсон отлично разбирается в автомобильных моторах? Пусть-ка он покажет себя этому лентяю-испанцу, который отказывается ремонтировать машину.

– Корасон отказывается? Почему? – быстро повернулся от окна Рой.

– Почем я знаю… Кажется, он с этим мальчишкой Кюньо собирается куда-то, – проворчал Хомер.

Рой вдруг неожиданно легко согласился. Он напялил на себя платье похуже и отправился в гараж.

«Последняя надежда» стояла там холодная и бесчувственная. Рой огляделся, влез в кабину. На этой машине ехала несколько дней Клэр. Здесь она сидела.

Он постарался не думать об этом. Открыл капот, решил проверить сначала бензопровод, потом зажигание. Кое-что он знал из книг, кое-что видел, когда шоферы отца возились с его автомобилями.

– Кто это тут копается? – раздался знакомый голос.

Тяжелой горячей волной захлестнуло Роя. Запрыгало сердце. Он даже поднять головы от мотора не мог.

– Это я, – наконец с трудом выговорил он. – Вот хочу посмотреть, что с машиной. Не удастся ли ее подремонтировать…

Наступила долгая пауза. Рой в конце концов решился взглянуть на Клэр.

– Посмотрите контакты, – спокойно, очень холодным тоном сказала Клэр. – Мальчики говорили, все дело в контактах.

– Вот я и смотрю, – радостно сказал Рой. Ох, господи, Клэр с ним разговаривает! – Я… я хотел сказать вам, Клэр, что тогда… утром… это было недоразумение… Я много думал, Клэр. Я не хотел бы уезжать именно сейчас…

Клэр смотрела все так же спокойно.

– Почему же? Вы все узнали, что вам было нужно. Наверное, доложили кому следует, увидели результаты, порадовались. Что же вам теперь здесь делать? – возразила она тем же тоном.

– Нет, нет, не говорите так, Клэр! Я вас уверяю… – начал было Рой, но в эту секунду в гараж с разбегу влетел взволнованный Жюжю.

– Клэр, ты здесь? Иди скорей! Там пришли из города Лисси и мадемуазель Ивонн. Они насовсем пришли. Ивонн говорит, что раз Матери нет, ее место здесь, и она будет ходить за малышами… Скорей беги!

– Вот удача! – И Клэр, всплеснув руками, выскочила из гаража.

И Рой остался один, раздосадованный, горько обиженный и вдобавок весь грязный, потому что возился с маслом, бензином и дорожной пылью.

А Клэр и Жюжю побежали в дом, где, окруженные со всех сторон грачами, стояли путницы из города – Лисси и Засуха. Смущенная, взволнованная, со сбитой набок шляпой-пропеллером, Засуха кинулась к девочке.

– Понимаете, дружок мой, Клэр, когда я услышала, что взяли госпожу Берто – этого ангела, я не могла больше оставаться там, с ними. Моя сестра может сколько угодно кричать, что я сумасшедшая, что красные меня обратили в свою веру, она пригрозила даже, что вытребует меня насильно, через полицию, но я не боюсь! Я знаю, я пригожусь вам здесь. – И Засуха тут же начала лихорадочно стаскивать с себя шляпу и повязывать фартук, принесенный ей Витамин.

– Ох, если бы ты только знала, что нам пришлось вынести! – шепнула Лисси подруге. – Но мы друг друга поддерживали до конца! А когда мы, наконец, чуть не силком вырвались из пансиона, Кассиньольша вслед нам закричала, чтоб мы никогда больше не возвращались, потому что мы несем с собой красную эпидемию. Вот как!

– Ну, хорошо, что вы у нас и что все это уже позади, – сказала Клэр. – Лисси, голубушка, и ты и мадемуазель Ивонн действительно нужны нам до зарезу! – И она повела Засуху и Лисси с собой и, почти не дав им вздохнуть, нагрузила кучей дел.

Работы в самом деле было столько, что каждый человек был на счету.

Рамо и Франсуаза сидели за текстом новой листовки, которую должны были распространять завтра на собрании. Этот текст писали Поль Перье и Фламар, но, по мнению Рамо, теперь в связи с арестом Поля и Марселины, надо было все переписать заново. Кроме того, в листовке, как думал Рамо, не очень ясно говорилось о связи между местной борьбой и борьбой всей страны за мир, за свободу и независимость. Это надо было написать более четко и живо, а то листовка может показаться слишком сухой.

Тореадор был как полководец накануне боя: ясно, спокойно отдавал распоряжения по дому, руководил всеми работами и сборами. Было объявлено по Гнезду, что старшие пойдут в Турью долину в сумерках. Ожидали, что многие люди из далеких районов приедут туда еще с вечера и расположатся лагерем. Лолота со старшими девочками тотчас же после обеда собрала почти все кастрюли, котелки и посуду и тоже отправилась в долину, чтобы разжечь костры и приготовить кофе и кое-какую еду.

К обеду вернулись из города Этьенн и Корасон. Они ездили на велосипедах в типографию взять отпечатанные плакаты и, кроме того, узнать хоть что-нибудь об арестованных.

Им удалось узнать от своих, что Мать и Поль Перье содержатся в одиночных камерах городской тюрьмы, точно опасные государственные преступники. Оба они отказались отвечать на вопросы следователя, но написали протесты в правительство и держатся независимо и спокойно. Известно, что из тюрьмы звонили префекту, вероятно прося указаний, и префект ездил в замок Фонтенак. Обоим арестованным предъявлено одинаковое обвинение во «внутреннем заговоре против безопасности государства». То же обвинение предъявлено в Париже Пьеру Дюртэну.

Газеты правых, наемные писаки, радио – все-все кричат, заливаются на все лады, что пора покончить с «подрывным элементом» внутри страны. Весь город кишит полицией и охранниками. У мэрии, у префектуры, у гостиницы – жандармы. Все Заречье на ногах. Арест Дюртэна в Париже и Марселины с Полем здесь вызвал целую бурю возмущения. В обед на заводе были митинги. Рабочие требуют освобождения всех арестованных. В правительство полетели телеграммы. У тюрьмы усиленный караул. Корасон и Этьенн бродили под окнами, мечтали хоть в окошко увидеть своих, но часовые их прогнали, даже пригрозили задержать, если не уйдут.

В Соноре полиция явилась в железнодорожное депо – разыскать и арестовать Жерома Кюньо, но не застала никого, кроме нескольких рабочих. Оказывается, после митинга, на котором Жером выступал с большим успехом, он уехал вместе с Фламаром куда-то в окрестности Сонора: очевидно, привлекать к участию в собрании крестьян. Полиция бросилась по его следу, но до сих пор не смогла его задержать, и, говорят, начальник жандармов намылил голову своим подчиненным: ему во что бы то ни стало приказано арестовать Кюньо до собрания.

– Мы привезли от него записку, которую нам передал Венсан. Вот, – и Корасон подал Рамо и Франсуазе клочок бумаги, на котором Кюньо написал своим размашистым почерком: «Скажите всем товарищам, я буду на месте точно к началу. Привет».

Франсуаза с довольным видом изучала записку: по-видимому, Жером не теряет времени зря. Вдруг она подняла голову и озабоченно спросила мальчиков:

– Послушайте, а Жана вы не встретили?

– Нет, мы его нигде не видели, – в один голос отвечали Этьенн и Корасон.

Франсуаза нахмурилась.

– Вот еще задача! Куда он девался, ума не приложу. Если б его арестовали, было бы известно. А он так нужен нам сейчас!