Текст книги "Вернейские грачи"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

У ТОЛСТОГО ЛУИ

Тореадор чиркнул спичкой. Ее задуло. Тогда он зажег вторую и, осторожно прикрывая ее согнутой ладонью другой руки, поднес к валежнику. Рука просвечивала и розовела, как фонарик. Слабо треща, занялась какая-то веточка, за ней вторая, и вот уже, остро вспыхивая, пламя пошло высовывать то в одном, то в другом месте синие и красные язычки. Очажки огня вгрызались все глубже в ворох валежника, соединялись друг с другом, и вдруг весь костер затрещал и запылал, взвивая вокруг себя золотую частую россыпь искр.

Не смешиваясь, наплывали воздушные струи: сухим и душистым теплом тянуло от нагревшегося за день дуба, острым холодком несло с ледников, а костер уже давал нестерпимый жар, и те, кто сидел вплотную, спешили отодвинуться.

– Сядьте подальше, а то как бы не попало в глаза, – сказал Рамо малышам, которые, как всегда, старались устроиться у самого огня.

В темноте началось движение, кто-то переступал через ноги сидящих, кто-то толкался, устраиваясь поудобнее. Слышались смех, веселая возня. Огонь подымался все выше. Вот уже вспыхнула веточка ели, венчающей костер. Смолистая кора легко поддалась огню, и цветущим невиданными цветами деревом стала вдруг елка.

Вокруг огня собралось все население Гнезда. Были здесь и Лолота со старухой Видаль, и Засуха со своими девочками, и Хомер с питомцами. Мать давно обещала этот «праздник у костра», тем более что в Гнезде были гости. Даже Мутон явился и уселся у ног Матери, высунув язык; ему тoтчac же сделалось жарко.

Рамо взял аккордеон и вышел на площадку у костра – высокий, с большой седой головой. Аккордеон в его руках заблестел и заиграл всем своим нарядным позументом.

– Что споем? – спросил он.

Поднялся крик, шум. Одни предлагали петь «Мальчика Дуду», другие – «Иду я по улице», третьи непременно хотели петь «Барабанщика Пьера». Марселина решила спор.

– Споем лучше наши старые песни, песни Гнезда, – сказала Мать. Она сидела, прислонясь к стволу старого дуба, почти невидимая. – Ведь наши гости их еще не знают.

– Да, да, пожалуйста, спойте ваши песни, – робко подхватила Засуха. – Так хотелось бы их послушать…

Она примостилась вместе с Алисой и Мари на траве неподалеку от Матери и не спускала с нее влюбленных глаз. Алиса толкнула в бок подругу.

– Слышишь? Засуха заговорила! Вот чудо-то! Вдруг голос стала подавать…

– Тш… – зашикала на нее Мари. – Юджин может ушлышать.

За спиной Мари полулежал сын майора. В этот вечер, когда каждый принимал хоть какое-нибудь участие в празднестве, он был так же безучастен и равнодушен ко всему окружающему, как обычно.

– Как ты выносишь этого увальня? – с негодованием сказала Алиса. – Вот уж не потерпела бы ни секунды…

Мари вскипела:

– Ты думаешь, твой Анж большое шокровище? Шеминаришт, церковная крыша!

Алиса хотела ответить что-то уничтожающее, но на них со всех сторон зашикали.

– Начнем тогда с «Жанны-партизанки», – предложил Рамо. – Корасон, Жорж, выходите!

В круг вышли два мальчика. Корасон держал в руках гитару с красной лентой, у Жоржа была губная гармоника, маленькая и блестящая.

Раздался низкий рокот гитары. Певучей волной завторил ей аккордеон, и в их согласное звучанье вплелась неожиданно высоким аккордом губная гармоника Жоржа. И сразу хор детских голосов, такой чистый и свежий в ночном воздухе, запел песню о грозней и печальной партизанке Жанне.

 
Жанна, Жанна, помнишь день,
Горький день разлуки?
Жанна, Жанна, в этот день
Леденели руки.
Жанна, Жанна, помнишь день —
Шли на смерть солдаты?
Жанна, Жанна, в этот день
Схоронила брата.
 

– Это тоже твоя песня? – шепотом спросил Тэд у сидевшего рядом с ним Жюжю.

Мальчик отрицательно мотнул головой. Огромные блестящие глаза Жюжю были устремлены на огонь. Он точно впитывал в себя праздничный танец красок, песню – такую сильную и чеканную, глубокий бархатный аккомпанемент тьмы. Но вот глаза его устремились куда-то дальше, за костер, в черноту, сгустившуюся у Толстого Луи. Тэд проследил за его взглядом и увидел Мать. Она сидела, закутавшись в темную шаль. Свет костра выхватывал из ночи только ее лицо: подбородок, сомкнутый рот, темные провалы глаз. И такое это было скорбное лицо, что Тэд на минуту усомнился: да полно, не ошибается ли он? Та ли это госпожа Берто, Мать грачей, которую он привык видеть всегда такой бодрой, жизнерадостной, улыбающейся? И еще одна пара глаз исподтишка, по-женски сострадательно смотрела на Мать. Засуха, жалкая, маленькая Засуха, наблюдала за Марселиной – первым другом в своей одинокой жизни.

 
Жанна, Жанна, помнишь день —
Шла ты с нами вместе?
Жанна, Жанна, в этот день
Партизанской мести…
 

– Это песня отряда, в котором сражались Мать и Тореадор, – быстрым шепотом сказал Жюжю. – Они принесли ее с собой в Гнездо и научили нас.

Сейчас Марселина не участвовала в хоре. Она только слушала, слушала, далеко унесенная воспоминанием о голосе, который тоже некогда пел: «Жанна, Жанна, помнишь день…»

Толстый Луи как будто поглощал звуки. Слова песни замирали, затерявшись где-то в его непроницаемой кроне.

– Тоже музыканты! – презрительно прошептал Рою Фэйни. – Кто в лес, кто по дрова. А на губной гармонике этот Жорж вовсе не умеет играть. Я куда лучше играю.

– Так пойди и докажи, – вмешался Тэд, уловивший его слова. – Нечего зря трепаться! Они играют очень хорошо.

– Иди к господину Рамо, скажи, что хочешь выступить, – подхватил Дэв Ванами. – Грачи будут очень рады. Не знал я, Фэниан, что ты завистлив, – прибавил он.

– А я с тобой не желаю разговаривать, – обозлился Фэйни. – Я с Мэйсоном говорю…

– Что ж, пойди и сыграй на гармонике, если уверен, что можешь утереть им нос, – усмехнулся Рой.

– Да ну, не стоит с ними связываться! – махнул рукой Фэйни и шепнул в самое ухо Роя: – У нас совсем другая задача, ты же знаешь…

Рамо, который только что подтягивал басом «Жанну», громко объявил:

– А сейчас перед вами, уважаемые слушатели, выступит знаменитый фокусник, чревовещатель и юморист Жорж, по прозванию «Великолепный», или, проще, «Челнок».

Раздался дружный смех. В центре круга появился Жорж, который уже успел заменить губную гармонику обыкновенной тарелкой. Впрочем, нет, тарелка эта вовсе не была обыкновенной. В руках Жоржа она мгновенно превратилась в тарелку летающую, вертящуюся, как волчок, прыгающую, как заяц, – словом, в волшебную тарелку. Потом Жорж взялся за обручи-серсо, которыми он начал ловко жонглировать. В свете костра мелькали, мельтешили, взлетали его руки и обручи.

Но на жонглировании таланты Жоржа не исчерпывались. Он был искусным «чревовещателем». Целый птичий двор вдруг закричал голосами индюков, кур и гусей. Жорж так хорошо подражал птицам, что ребята восторженно зааплодировали.

Жорж откашлялся и поднял руку, призывая к тишине.

– Я хочу вас что-то спросить, ребята. Что вы считаете самым страшным несчастьем в жизни человека?

– Не знаем!

– Разные бывают несчастья!

– Сам скажи! – послышалось со всех сторон.

– Самое страшное несчастье – это когда человек собирается с большим аппетитом и удовольствием рассказать анекдот, и вдруг оказывается, что анекдот все уже давным-давно знают, – объявил Жорж. – Однако, уважаемые слушатели, я намерен избегнуть такого несчастья. Я расскажу вам анекдот, которого вы еще не слышали.

Он оглядел весь круг с видом профессионального юмориста и продолжал:

– Представьте себе маленькую железнодорожную станцию. На платформе стоит начальник станции и свистит. Поезд отходит. Тогда к начальнику станции подбегает маленькая белая собачка. Она смотрит на него с жалостью: «Ав! Ав! Бедный! Свистишь, зовешь его, а он все-таки тебя не послушался и ушел…»

Сидевшие вокруг костра захохотали. Очень уж хорошо изобразил Жорж в лицах и начальника станции и маленькую собачку.

– Ну и анекдот! – опять не выдержав Фэйни. Успех Жоржа не давал ему покоя. – Щекочите меня хоть до завтра, я не рассмеюсь… Вот я рассказал бы, все просто полегли бы от смеха… А то выискался тоже комик! Ослоумный он, а не остроумный.

– Так пойди и расскажи, – с раздражением сказал Рой. На этот раз бахвальство приятеля вывело из терпения и его. – Нечего хвастать зря!

– Его анекдоты такие, что при девочках их и рассказывать нельзя, – вмешался Тэд. – А расскажи он их при госпоже Берто, нас всех, наверное, выгнали бы из Гнезда.

– Да, это уж такие анекдоты, – подхватил Дэв.

– Что ты знаешь, верблюд несчастный! – вскипел Фэйни. – В школе водил дружбу с негритосами, а здесь держит руку этих грачей! Вот погоди, я тебе еще покажу!

Грачи стали оборачиваться, прислушиваться, пересмеиваться. Рой схватил приятеля за рукав.

– Если ты сейчас же не замолчишь… – прошептал он с такой злобой, что Фэйни мгновенно смолк.

Рамо захлопал в ладоши, призывая к вниманию.

– Теперь мы опять споем, только веселую. Сюзанна, Ксавье, ну-ка, запевайте «Под старым дубом».

– Вот это уж моя песня, – сказал Жюжю, гордо поглядывая на гостей. – Я ее сам сочинил, а Рамо подобрал музыку.

Два задорных голоса – девочки и мальчика – зачастили:

 
Под Волчьим Зубом,
Под старым дубом,
Стоит наш дом.
Лишь день настанет,
Грач каждый занят
Своим Гнездом…
 

Рамо взмахнул рукой, и грянул хор:

 
Строгает-пилит,
Стирает-мылит,
Читает, шьет,
Канавы роет
Иль стены строит —
Всегда поет…
Грачу каждый труд по плечу.
Здесь каждый с охотою трудится.
И радостно знать грачу,
Что скоро мечта его сбудется…
 

Подмывающий живой мотив звучал в такт прыгающему пламени. А оно разгоралось все жарче, становилось все краснее.

– А какая мечта сбудется? – шепнула Лисси Клэр.

– Неужели не понимаешь?.. Ну, поднатужься, подумай, о чем мы все мечтаем? – тоже шепотом ответила Клэр и, когда Лисси что-то ей дунула на ухо, радостно закивала: – Ну конечно! Ведь мы для того и живем…

– У этого припева есть еще куплет, – довольно громко сказал Жюжю. – Только при чужих ребята его не любят петь.

– Что? – подскочил Фэйни.

Ксавье, сидевший в том же ряду, беспокойно оглянулся.

– Что за глупости ты порешь, Жюжю?! Какой куплет? Что ты болтаешь?!

– Да ведь они уже не чужие, Ксавье, – успокоительно шептал Жюжю. – Они уже совсем свои. Вон Тэд и Дэв всюду ходят с нами, помогают нам работать, А Лисси! Ты же знаешь, как помогла она Корасону и Клэр? Ведь она своя…

– Про Лисси я ничего не говорю, – проворчал Ксавье. – Но все-таки, Жюжю, ты, я вижу, совсем еще маленький, ничего не соображаешь.

– Сам ты очень много соображаешь! – огрызнулся Жюжю.

Пока происходил этот разговор, в той стороне где сидела Клэр, кого-то уговаривали, кого-то просили, тянули за руки, выталкивали на середину круга к костру. Чей-то голос убедительно говорил:

– Нет, ты не имеешь права отказываться! Мама, мы хотим, чтобы Клэр танцевала, а она отказывается! – с возмущением закричала обычно тихая Сюзанна. – Мама, скажите ей, чтобы она станцевала.

– О, так ваши питомцы занимаются также и изящными искусствами? – сказал Хомер, подходя к Марселине. – А я-то думал, у вас это не в почете…

Мать спокойно сказала:

– Отчего же? Все наши девочки учатся танцевать. И многие мальчики тоже танцуют.

– Да я вовсе не отказываюсь! Я только не знаю, что танцевать. Скажите что, и я пойду, – говорила Клэр.

– Русскую пляску! – закричало несколько голосов. – Спляши русскую, ту пляску, которую студенты исполняли на фестивале.

– Да, да, пусть пляшет русскую! Русскую! – пошло гудеть и перекатываться по всему кругу.

Тонкая быстрая фигурка взметнулась, легко перемахнула через сидящих и встала у костра, вся облитая дрожащим розовым светом.

Заговорил, зарокотал аккордеон, быстрее забегали по клавишам пальцы Рамо, извлекая удивительные, веселые, пляшущие звуки и звучки. Встрепенулись темные пряди волос, встрепенулась пестрая юбка, встрепенулись длинные смуглые ноги в красных сандалетах, и красные самодельные бусы из шиповника подпрыгнули на тонкой девичьей шее. И пошла, пошла, пошла Клэр, плечами, глазами, бровями, всем телом передавая огневой темп пляски, родившейся где-то в снежных просторах далекой страны.

 
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои,
Сени новые кленовые,
Решетчатые… —
 

выпевала гитара, звеня и двигаясь, как живая, в руках Корасона. Мальчик не знал слов песни, но что-то в его испанской крови вспыхивало и отвечало этому безудержному залихватскому перебору.

Рой не сводил глаз с пляшущей Клэр. Лицо его горело то ли от костра, то ли от волнения. Прелесть этой живой, похожей на пляшущий огонь девочки, прелесть ночи, прелесть детских голосов входила в его душу, заполняла ее, мучила. Он был смущен, взбудоражен, как будто раздражен, и когда Фэйни прошептал ему насмешливо: «Что, красавчик, загляделся?» – он так глянул, что тот мгновенно осекся.

Ни Фэйни, ни Рой, ни другие, завороженно следившие за пляшущей Клэр, не приметили, как из темноты к костру вышли двое: один – широкоплечий и высокий, другой – маленький, согнутый. Только одна Мать увидела их, сделала было движение встать, но, очевидно, раздумала. А широкоплечий встал позади круга и так же, как Рой, принялся, не отрываясь, следить за танцем Клэр. И так же, как Роя, неодолимо забирало его, захватывало то, что он видел глазами, и то, что ощущал всем своим существом: жар костра и запах дыма, веянье гор и звезды, усыпавшие небо над головой. И в ответ росло и подымалось в нем что-то сильное, беспокойное, но вовсе не похожее на то, что испытывал Рой. Ни смущения, ни растерянности, только одна радость: очень бурная, очень молодая, очень влюбленная.

Но вот Клэр стала, горячая и запыхавшаяся. И сразу все захлопали, одобрительно закричали, и смущенная и радостная девочка наклонила голову.

Этьенну хотелось подойти к ней, сказать, как ему понравился танец и еще что-то. Но Точильщик уже потянул его за рукав.

– Идем к Марселине!

Пока они пробирались позади сидящих к старому дубу, их заметил своими острыми глазами Рамо.

– Эй, Лолота! – позвал он. – Теперь твоя очередь танцевать! Да не вздумай убегать, все равно мы тебя поймаем!

– Да, да, Лолота… Выходи, Лоло! – весело подхватили грачи, выпихивая в круг толстуху, которая отбивалась, хохоча и пряча лицо.

– Нет, так не годится! – закричала Клэр. – Мы должны просить Лолоту. – И Клэр, торжественно отвешивая стряпухе низкий поклон, сказала: – Гнездо и гости покорнейше просят мадемуазель Лолоту выступить и показать, как танцуют на ее родине, в здешних местах.

– Мадемуазель Клэр, что вы! – воскликнула Лолота. – Это вы танцуете, как артистка, а я не умею. У нас в деревне танцуют только «лягушку», да ведь это даже не танец…

– Вот и станцуй «лягушку»! – завопил Жюжю. – Хочу «лягушку»!

– Иди, иди, девушка, нечего ломаться, – поддержала Жюжю старуха Видаль. – Я тоже когда-то была недурной танцоркой, – прибавила она так, чтобы все слышали.

Лолота вышла к костру, жеманно оправляя косынку на плечах и поглядывая на свои ноги в нарядных туфлях, подаренных Марселиной.

– Попрошу «лягушку»! – сказала она музыкантам.

Рамо что-то быстро шепнул Корасону. Тот кивнул и ударил по струнам гитары. Раздались звуки «гренуй». Это было нечто вроде чечетки. И пока стыдящаяся, но очень довольная Лолота старательно выбивала каблуками такт незатейливого танца, Рамо поспешно направился к Марселине, которая уже разговаривала с Этьенном и Точильщиком.

– Ну, что там делается у вас? Я прямо места себе не находила… Эти вести из Парижа, тревожные слухи… Совещания с американцами… Радио, газеты – все кричат об этом… – нетерпеливо выспрашивала Марселина Точильщика.

– Видела бы ты, что творится в городе! – отвечал ей свистящим шепотом Жан. – Теперь ты бы не узнала Заречья. Всюду полицейские патрули, от охранников нет прохода. Ходят слухи о всеобщей забастовке, об арестах.

– А поглядели бы вы, что у нас на заводе делается! – перебил Точильщика Этьенн, которому не терпелось поскорее выложить и свои новости. – В перерыве рабочие соберутся поговорить, являются охранники и всех разгоняют. Вчера мы с отцом выходим из цеха, а они выстроились у ворот и всех осматривают. Мы им кричим: «Проверьте-ка лучше своих хозяев!» Отец говорит, здесь дело вовсе не б одном Фонтенаке.

Из темноты вынырнул Рамо.

– Удалось тебе узнать, о чем говорил тогда Антуан? – обратился он к Точильщику.

– Пока еще нет. Все повторяет, что он верный слуга. Правда, у нас в запасе еще неделя.

– В городе всех известили о собрании? – спросила Марселина.

– Всех, – кивнул Жан. – Я говорил с людьми. В Комитетах Мира все уже знают, готовят обращения к правительству, протесты. Вообще, видно, разговор будет большой.

– А день приезда Фонтенака выяснили? – опять спросил Рамо.

– Фонтенак должен быть здесь двадцать второго июля, – приглушенно ответил Этьенн.

Марселина легко дотронулась до его руки. Этьенн обернулся и вздрогнул. Шагах в десяти, почти сливаясь со стеной кухни, стоял Хомер. Его поза, напряженная и неестественная, его вытянутая шея выдавали его с головой: он подслушивал. Злая досада кипела в Хомере: разговаривали так быстро и тихо и вдобавок по-французски, а он так плохо знал этот язык!

ЮДЖИН НЕ СПИТ

Херувим удивленно таращил свои невиннейшие незабудковые глазки: сколько раз он видел мадемуазель Ивонн в церкви, сколько раз подавал ей молитвенник, святую воду из кропильницы, свечи, а никогда не замечал, что у Засухи красивые ровные зубы и прелестная улыбка. А румянец, внезапно появившийся на пергаментно-желтых щеках? А голос, этот бесплотный, шелестящий, как сухой листок, голос Засухи, который приобрел вдруг грудные женственные ноты и даже кокетливые интонации.

– Вы ко мне, Анж? И вы уверены, что именно я нужна вам?

Анж потупил глазки.

– Д-да, мадемуазель.

Засуха снова улыбнулась, и Анж пришел уже в совершенное недоумение: что же такое происходит с сестрой начальницы пансиона?

Всего несколько дней провела Засуха в Гнезде, но уже начинало оттаивать ее бедное заледеневшее сердце, уже начинали радоваться глаза, и опрометью бежала она утром на зов Марселины, заранее счастливая, как девочка. А тут еще Лисси привела к ней Клэр и сказала:

– Познакомься, Клэр. Это наша воспитательница мадемуазель Ивонн.

И Клэр улыбнулась ей и сказала:

– Как же, знаю. Слышала, что мадемуазель Ивонн очень хорошая…

У Засухи даже слезы навернулись на глаза: первый раз в жизни ей сказали, что она хорошая. С какой охотой принимала она теперь участие во всех занятиях грачей! А вчера Марселина застала ее оживленно разговаривающей с двумя женщинами из Заречья, которые пришли навестить своих ребятишек.

– Доктор их осматривал, – говорила Засуха. – Конечно, они слабенькие, недокормленные, но у нас они быстро поправятся. Наши дети все очень здоровые.

И, боже, как смешалась, как покраснела она, убедившись, что Марселина слышала это «у нас» и «наши дети».

– Извините меня, госпожа Берто, – пробормотала она. – Я, кажется, позволяю себе лишнее… Но я уже так свыклась со всеми вами…

Вместо ответа Марселина обняла ее.

Вот почему мадемуазель Ивонн стояла перед Херувимом преображенная, не похожая на себя.

– Так зачем же я понадобилась вам, Анж?

Херувим начал скороговоркой:

– Вот, значит, были мы у госпожи Фонтенак в замке. То есть, конечно, это господин кюре был, а я сидел в саду, а потом пошел в дом привратника.

А поехали мы в замок потому, что господин кюре хотел сказать хозяйке, что делается в городе, и сам хотел узнать, когда окончательно ждут господина Фонтенака. Ну вот, значит, сижу я у ворот, и вдруг прибегает за мной Антуан, их слуга, и велит мне идти наверх, к хозяйке. Я и пошел. Тут ваша сестра, госпожа Кассиньоль, велела мне бежать сюда. Чтоб я, значит, сказал вам, чтоб вы, значит, и те барышни, которые приехали с вами, немедленно возвращались в город.

– Немедленно возвращались в город… – машинально повторила Засуха.

Наступила долгая пауза. И вдруг на глазах Херувима с мадемуазель Ивонн начало совершаться обратное превращение. Померкли глаза, поблек румянец на щеках, увяла улыбка, и перед семинаристом снова предстало давно знакомое существо, похожее на лист из гербария.

– Можете передать сестре, что мы возвращаемся, – словно дуновение, донеслось до Херувима. Засуха зябко передернула плечами и отвернулась к окну. Однако Херувим не собирался уходить.

– Очень уж неспокойно в городе, мадемуазель, – стараясь говорить авторитетно, как сам кюре Дюшен, продолжал он. – Красные готовят какое-то собрание. Всюду висят их листовки и объявления. Наверное, поэтому госпожа Кассиньоль, значит, желает, чтобы вы вернулись… Господин кюре виделся с префектом. Заводские, говорят, опять волнуются… Я был в Заречье, там на каждом шагу плакаты, воззвания… Господин Морвилье говорил нашему кюре, что пахнет беспорядками… И что им надо, этим красным! Не понимаю… Ну, госпожа Кассиньоль как про все это узнала, так и всполошилась. А тут госпожа Фонтенак говорит: «Как вы могли позволить вашим воспитанницам отправиться в это Гнездо? Ведь это бог знает что за место!» Ну, она, значит…

– Хорошо, Анж, ступайте, – прервала его, не оборачиваясь, Засуха.

Херувим посмотрел на сухие волосы, на узкую спину с выступающими лопатками, поправил свою бархатную скуфеечку, воротник и, чувствуя себя неотразимым, вышел из классной.

В это утро в Гнезде было необычно тихо и пустынно. На широком, чисто выметенном дворе не было ни души. Только из трубы кухни шел легкий дымок, показывающий, что не все ушли из Гнезда. Во всяком случае, Лолота была на месте и, видимо, готовила с дежурными обед. Да еще из окон второго этажа время от времени доносились возгласы, не совсем понятные для непосвященного; «Беру!», «Мой ход!», «У меня джокер!» Мать и Рамо еще на рассвете уехали в город. Хомер тоже отправился в город «навестить кое-кого из прежних сослуживцев». Таким образом, Гнездо осталось на попечении «старейшин» – Корасона, Клэр и Витамин. В этот день предстояло полоть огород и косить нижний луг, позади фермы Леклера, чтобы заготовить на зиму сена Белянке.

«Старейшины» разбили мальчиков и девочек на бригады: девочек поставили на прополку, мальчиков послали косить. С мальчиками ушли Тэд Маллори и Дэв Ванами. Ни Рой, ни Фэйни с Лори Миллсом не пожелали принять участия в работах.

– Вы о нас не беспокойтесь. Мы скучать не будем. Сами придумаем себе занятие, – высокомерно поглядывая на Корасона, процедил Рой, когда тот предложил ему пойти косить.

– Вот еще, нашли дураков на вас работать, – проворчал Фэйни по-английски, зная, что Корасон его отлично поймет.

– Да уж потрудитесь сами, – подхватил Лори Миллс, который во всем следовал примеру Фэйни.

Алиса и Мари тоже не пожелали присоединиться к девочкам. Мари с живостью спросила:

– А Юджин пойдет работать?

Оказалось, что Юджин никуда не собирается идти. Он торчал в кухне возле Лолоты, жевал что-то предложенное ему добродушной стряпухой и перебирал свои спичечные коробки.

Тогда Мари со вздохом сказала, что и она предпочитает помогать Лолоте.

Алиса в ответ на предложение пойти на прополку только передернула плечами:

– Что вы! От земли и особенно от травы руки так портятся… Нет, нет, это развлечение не для меня…

И она слонялась по дому – величественная, отчаянно скучающая – до тех пор, пока перед ней не вырос Фэйни.

– Мисс Алиса, как вы относитесь к картам? – вкрадчиво начал он. – Может, сразимся в покер? Нас будет как раз четверо, если вы согласитесь.

– Что? Карты? – переспросила Алиса. – И вас еще не выгнали отсюда? Я слышала, мадам Берто не допускает никаких азартных игр!

– Да ведь ее сегодня нет…

– Но у меня ни сантима. Все мои деньги в пансионе у госпожи Кассиньоль.

– Пустяки, я одолжу вам, – великодушно предложил Фэйни.

Так Алиса стала четвертым партнером в игре. Сначала она со скучающим видом перебирала карты, но уже через полчаса азартно вскрикивала, беря очередную взятку.

Таким образом, когда Херувим вышел во двор, он оказался один посреди широкого, залитого солнцем пространства. Он огляделся: ему надо было до ухода еще повидать кое-кого…

Пока он раздумывал, где искать ту, которая ему нужна, из-за кухни вышли Ксавье и Тэд, о чем-то оживленно переговариваясь.

– Вот черт! – досадливо пробормотал юный служитель господа. – Нарвался же я!

Увидев Херувима, Ксавье застыл на месте.

– Ух, что я вижу? Церковный служка! – воскликнул Тэд. – Вот уж не думал, что вы богомольные ребята!

– И продолжай не думать, – буркнул Ксавье. – Тебе здесь что понадобилось? – напустился он на Анжа. – Опять будешь комедию ломать, по земле валяться? Здесь тебе никто не поверит, можешь не стараться…

– Отвяжись! Я не к вам, безбожникам. Мне нужна мисс Мэйсон, – ответил Херувим, шаря глазами по двору: куда бы отступить, если дело дойдет до драки.

– К этой белоручке? – пробормотал Ксавье. ~ Ну, так и есть: рыбак рыбака видит издалека…

– Алиса, Алиса, где вы? К вам попик пришел! – закричал Тэд. Очень смешным казался Тэду этот голубоглазый Херувим в кружевном воротнике – не то кукла, не то мальчишка. А глаза злые-презлые. И внезапно Тэд вспомнил, что видел эти глаза и кружевной воротник в день приезда на вокзале. – Ты не знаешь, где Алиса? – обратился он к Ксавье. – Не пошла ли она с девочками на огород полоть?

– Она – полоть?! – с глубочайшим презрением повторил Ксавье. – Как же, будет она работать! Да она и кровать-то сама не желает застилать, а заставляет все делать за себя эту шепелявку Мари. Нет, она вместе со своим братцем и Фэнианом режется в карты. Я видел, они все наверху сидят.

И как бы в подтверждение его слов, из окна второго этажа высунулся Рой с картами в руке.

– Какой такой попик, Тэд? – спросил он хмуро.

Но Алиса уже сбегала по наружной лестнице во двор. Увидев Херувима, она зарумянилась.

– Ах, это вы, Анж! – томно воскликнула она. – Вот неожиданность! Откуда вы?

– Из города, – пробурчал, оглядываясь, Херувим.

Тэд и Ксавье продолжали весьма неделикатно глазеть на него. Из окна сверху выглядывал Рой. Три пары глаз, не очень-то дружелюбных и явно насмешливых! Три пары ушей!

– Пойдемте куда-нибудь, – торопливо предложил Херувим. – Мне нужно вам что-то сказать.

Алиса послушно последовала за ним.

– Вы… давно не были в церкви, – начал Анж, когда они с Алисой очутились вне поля зрения, за густыми кустами тамариска. – Вас не было ни в субботу, ни в воскресенье, я это хорошо заметил…

– Ну конечно же, нас увезли сюда! – воскликнула Алиса. – Кажется, Кассиньольша вообразила, что мы с братом жить друг без друга не можем. Она дала мне в компанию, кроме Мари, еще эту Лисси Бойм, которую я терпеть не могу. К счастью, Бойм целый день пропадает с грачами на каких-то работах, а Мари пытается покорить сына майора Гарденера. А я, я просто умираю здесь с тоски! – Алиса жалобно вздохнула. – Понимаете, Анж, здесь только и делают, что возят навоз и дрова, копаются в земле кладут кирпичи, красят… Разве все это для меня?

– Кажется, здесь занимаются не только этим… – сказал Херувим загадочно.

Алиса тронула рукав его сутаны.

– Так и вы в курсе?! – она понизила голос. – Значит, и вам все известно? Вы только подумайте, они даже Засуху сумели обратить в свою веру! Эта несчастная чуть не молится на Берто, смотрит на нее, как на оракула, и готова работать день и ночь! Но госпоже Кассиньоль все это будет известно, даю слово!

– Госпожа Кассиньоль и так все знает. Она послала меня к вам с приказом, чтобы вы сейчас же ехали в город. И брату скажите, чтобы они ни минуты здесь не оставались. Видели бы вы, Алиса, что творится в городе!..

– Что же там такое? – удивилась Алиса.

Тогда, снова подражая авторитетному тону кюре Дюшена, Анж рассказал Алисе, что в городе неспокойно. Кажется, рабочие готовят забастовку. Ждут беспорядков.

Алиса пришла в неописуемое волнение.

– Я же говорила! Я говорила! Недаром я отговаривала Роя ехать сюда. Все этот Хомер! Все он! Что теперь будет со всеми нами?!

– Вы будете завтра в церкви? – спросил Анж.

– Не знаю! Ничего не знаю. Бегу к Рою. – И она умчалась, махнув Херувиму на прощанье рукой.

Через минуту взбудораженная, растрепанная Алиса влетела в комнату, где три ее партнера все еще сидели за картами.

– Слыхали? – закричала она еще с порога. – . В городе восстание! Бунтовщики хотят забрать в свои руки власть! Мы должны сию же минуту выбираться отсюда!

Рой поднял на нее скучающий взор.

– Ну, что ты там еще выдумала, сестренка? Фэниан, смотри, у меня масть…

– Выдумала?! – Алиса от негодования поперхнулась. – Выдумала! Ах, вот как! Постой, Ройяль, сейчас ты потеряешь свое великолепное спокойствие!

И она пересказала то, что услышала от Херувима, преувеличив и приукрасив все раз в пять.

– Сейчас же идите к Хомеру и требуйте, чтоб он немедленно вывез всех нас отсюда, – закончила она. – Надо сделать это быстро. Ступайте.

Рой повернул к ней невозмутимую физиономию.

– Я думаю, это преждевременно, – сказал он.

– Как? – взвилась Алиса. – Так ты не желаешь уезжать? Здорово же тебя обработала эта девчонка. Недаром ты ходишь за нею, как баран на привязи. Только не воображай, что ради тебя я останусь здесь!

Рой положил карты на стол и обратился к партнерам:

– Ребята, вы слышите эту истеричку? Да что с ней такое?

– Но послушай, Рой… – нерешительно начал Фэйни.

– Я сама иду к Хомеру и заставлю его уехать отсюда! – решительно сказала Алиса и стремительно повернулась к дверям.

В это мгновение дверь отворилась, и на пороге появился Юджин Гарденер. Он казался еще более белым и рыхлым, чем обычно. Его костюм был помят, кое-где к нему пристали травинки. Видимо, Юджин только что покинул укромное местечко, в котором ему уютно лежалось. Его вялый вид так противоречил боевому настроению Алисы, что она с ходу накинулась на него:

– А вы все где-то валяетесь, спите! Вот так сын военного! Быть лежебокой, соней, когда кругом творится такое!

Юджин вытаращил на нее глаза и ничего не отвечал. Это еще больше распалило Алису.

– Что вы на меня смотрите? Так вот и проспите все на свете! А когда проснетесь, поздно будет!

– Я не спал, – пробормотал, наконец, Юджин.

Алиса сердито фыркнула:

– Он не спал! Пожалуй, еще скажет, что знает что-нибудь?

Юджин чуточку покраснел.

– Угу, знаю, – кивнул он, не подымая глаз на девочку.

– Что же вы знаете? – наступала на него Алиса.

– Все! Собираются двадцать второго, – отступая, сказал Юджин. – Я все знаю!

– Кто собирается? Зачем собирается? – продолжала наскакивать Алиса.

– Люди… И грачи тоже. Против несправедливых властей. Против войны. За мир… – Юджин замолчал, явно устав от столь длинной речи.

Рой шагнул к Юджину. Алиса не сводила с него изумленных глаз, Фэйни точно приклеился к столу. Один только Лори продолжал равнодушно перебирать карты.

Юджин прислонился к дверному косяку и меланхолически смотрел на присутствующих.

– О, черт! – внезапно вышел из оцепенения Фэйни. – Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

– Слышал. Там. – Юджин неопределенно мотнул головой. – Я вовсе не спал, – в его голосе послышалось торжество.