Текст книги "Вернейские грачи"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

ТЭД ЗА ДРУЗЕЙ

Тэд и Дэв лениво стягивали с себя рабочие куртки и штаны. Сегодня они славно поработали в столярной. Правда, работа была не слишком интересная: все скамейки, да скамейки, да какие-то щиты – заказ муниципалитета для городского парка, как объяснил им Ксавье. Но работалось так дружно, так душисто пахло сосновой стружкой, такая хорошая подобралась компания во главе с самим бригадиром Ксавье, что мальчики остались очень довольны своим днем. Дэв еще с детства ходил с отцом на лесопилку и помогал ему дома столярничать. Правда, об этом он грачам ни слова не сказал. Выбрал себе в мастерской нужный инструмент, приглядел доску получше, без сучков, и принялся строгать так, что только шипел рубанок и стружки колесом скатывались на пол.

– О, да ты не только маляр, электрик и гидротехник, ты, оказывается, еще и столяр! – с уважением сказал Жорж, сколачивавший тут же деревянные щиты.

– Любой парень нашего возраста должен все уметь, – сказал Дэв, продолжая строгать. – Ничего в этом нет особенного… Нормально.

– А я, как садовод турецкого паши, – сказал, подмигивая, Жорж, – на все руки.

– Какой садовод? Что за садовод? – заговорили, загалдели со всех сторон грачи.

По лукавому виду Жоржа бригада поняла: сейчас последует какая-нибудь забавная история.

– А вот позвал к себе раз турецкий паша прохожего и спрашивает его:

– Что ты умеешь делать?

– Что желаете, ваше величество? Могу печь хлеб, глотать змей, делать фокусы, лечить собачьи укусы, рыть колодцы. Вот только за цветами и садами ухаживать не умею.

– Отлично, – сказал паша. – В таком случае делаю тебя моим придворным садоводом.

– Вот и я так же столярничаю, как этот садовод ухаживал за садом, – прибавил Жорж под смех всей бригады.

Даже хмурый бригадир Ксавье смеялся. Вначале Ксавье еще косился на американских школьников, но уже в первый вечер молча пожал им руки.

Если говорить правду, Тэд был рад скоротать время любой работой. Последние два дня он чувствовал себя одиноким и ужасно скучал: совершенно неожиданно вдруг сорвались и уехали девочки. Зачем? Почему так срочно? Этого не могла сказать ему даже Лисси Бойм. А он еще собирался столько рассказать ей об Америке, и о школе, и о своем отце, который был, видимо, во многом похож на отца Лисси. А как стало скучно без Лисси на баскетбольной площадке, где они так славно сражались! Черт! И почему это всюду ему мерещатся серые глаза и широкий приплюснутый нос, который так смешно вдруг начинал морщиться, когда Лисси бывала чем-нибудь довольна. Если бы хоть Жюжю был с ним! Но и Жюжю вдруг тоже отправился ни с того ни с сего со старшими ребятами куда-то на машине, и вот уже два дня его нет как нет. По правде говоря, Тэд немножко стеснялся этой дружбы. Ох, не миновать ему насмешек своих ребят на обратном пути! Подумать только: взрослый, пятнадцатилетний, уважающий себя человек и вдруг проводит все время с каким-то сосунком не то двенадцати, не то тринадцатилетнего возраста. Правда, этот сосунок очень развит, не по летам даже. Он учил Тэда французскому, читал ему стихи, рассказывал разные истории. Словом, что уж скрывать: Тэду здорово не хватало маленького приятеля.

Сбросив с себя куртки и штаны, Тэд и Дэв в одних трусах побежали в душевую. Они только было собрались отвернуть кран и вдоволь поплескаться. как вдруг кто-то сильно дернул дверь, крючок отскочил, и на пороге появился Лори Миллс.

Лори Миллса большинство одноклассников терпеть не могло и в Штатах, а в путешествии он окончательно опротивел почти всем. Все знали, что он глупый и вдобавок «стукач» (на школьном жаргоне это означало, что Лори шпион). Еще в школе Фэйни Мак-Магон совершенно подчинил его себе. Любил Лори Фэниана или ненавидел, как своего поработителя, слушался он его из почтения или страха – никто не знал, да и не добивался узнать.

Итак, Лори Миллс ввалился с шумом в душевую и встал перед Тэдом и Дэвом, которые уже взяли губки и пустили теплую воду.

– Ты что, тоже мыться? – спросил. Тэд, видя, что Лори стоит в нерешительности.

Тот мотнул головой и вдруг принялся что-то говорить, кивая при этом на дверь.

– Что? Что ты там шепчешь? – опять спросил Тэд и прикрыл душ.

– Говорю, что мы отсюда скоро уберемся, – сказал Лори. – Напрасны все ваши труды, братцы. Недолго вам здесь осталось гостить. – И Лори сделал таинственную физиономию.

– Откуда ты знаешь? Сорока, что ли, принесла на хвосте? – проворчал Дэв. Он никогда не верил Лори, решил и теперь не обращать внимания на его слова.

– Сорока или другая птица, а уж я знаю, – самодовольно сказал Лори. – Ни-ни, вы от меня больше ничего не добьетесь. Тут скоро начнутся такие дела, ахнете!

Он видел, что Тэд и Дэв бросили мытье и нетерпеливо ждут продолжения. Это ему польстило. Лори не был избалован вниманием, и теперь ему хотелось подольше растянуть удовольствие.

– Эх, братцы, ну и простофили же вы! – опять сказал он. – Ходите на экскурсии, стругаете досочки, песенки учите, а за это время мы открыли здесь целый заговор…

Тэд и Дэв переглянулись и одновременно засмеялись:

– Что за чепуха?! Какой еще заговор? Не завирайся, Лори!

Лори презрительно оглядел обоих мальчиков:

– Ничего я не завираюсь! Одни вы про это не знаете. Куда, думаете, уехали ваши здешние дружки: Жюжю, Клэр и Корасон? Может, покататься на машине? Как бы не так! Твой Жюжю, Тэд, обвел тебя вокруг пальца! Да, да, и вы оба сидите в дураках!

С каждым словом Лори становился все развязнее и веселее, в то время как оба друга мрачнели на глазах.

Тэд, мускулистый, маленький, похожий на рассерженного терьера, подскочил к Лори, сжав кулаки:

– Иди ты со своими заговорами и тайнами, проклятый стукач! Убирайся отсюда, пока цел! Слышишь?

Дэв, неторопливо заложив руки за спину, встал рядом с другом:

– Ну, сколько раз тебе повторять? Катись!

Ударом ноги он распахнул дверь душевой, и Лори, точно вытянутый потоком воздуха, исчез. Тэд и Дэв встревоженно переглянулись.

– Что это за дурацкая болтовня о заговорах, как ты думаешь? – спросил, нахмурившись, Дэв.

Тэд ковырнул босой ногой пол.

– Черт! – сказал он сердито. – Черт! Черт!

– Да ты не чертыхайся, – сказал Дэв, – думаешь, это правда?

– Что правда? – так же сердито оборвал Тэд.

– Да про заговор?

– Почем я знаю! – Тэд уселся на дальнюю скамейку под душем, растерянный и мрачный.

– Главное, странно, что многие вдруг разъехались, – вслух раздумывал Дэв. – Нет наших приятелей, старших ребят. И насчет девочек – это истинная правда. Их собрали, как цыплят в корзинку, и увезли так поспешно, точно дом горел.

– Черт! – опять сказал Тэд, и серые глаза Лисси на секунду блеснули перед ним. – Будешь мыться? – машинально спросил он Дэва.

Дэв махнул рукой.

– Давай оденемся и поищем кого-нибудь из старших, спросим у них.

– Что ж, подойдешь и спросишь: «Скажите, пожалуйста, правда, что у вас тут целый заговор?» Так? – с мрачной язвительностью спросил Тэд.

Дэв понурился.

– А ты что предлагаешь?

– Ничего я не предлагаю, – все так же мрачно отвечал Тэд. – Вот выйдем, посмотрим, что все это значит.

Когда они вышли из душевой, их поразила тишина в Гнезде. Где были их глаза раньше? Неужели они начали замечать эту тишину и пустоту после слов Лори Миллса? Только с речки доносились голоса. Там Витамин и Сюзанна следили за купаньем малышей, да на кухне гремела кастрюлями Лолота.

– Знаешь что? Давай расспросим Фэйни и Роя. Уж они-то, наверное, захотят похвастать своими новостями, – сказал Дэв. – А в крайнем случае разыщем Юджина. Может, он что-нибудь слышал или хоть во сне видел.

– Идея! – Тэд мгновенно воодушевился. – Дэв, ты величайший мудрец, я всегда это говорил.

– Всегда, всегда… Только не пять минут тому назад, – проворчал Дэв.

Вдвоем они отправились сначала в «резиденцию», как называли грачи отведенную для гостей комнатку, побывали в других спальнях, в классных, даже в столовой. Никого.

– Куда мог деваться Юджин? – вслух раздумывал Тэд, обшаривая с Дэвом все укромные уголки двора. – Ведь он всегда торчит в это время во дворе.

– Очень странно. Удивительно, – бормотал и Дэв.

Теперь все, что происходило за последние дни в Гнезде, приобрело в глазах мальчиков особый смысл. И поездка старших и Жюжю на машине куда-то в соседние департаменты, и поспешный отъезд пансионерок с Засухой, и все многочисленные скамейки, которые они сколачивали с грачами, – все, все говорило о чем-то особенном, необычном, важном, что назревало, готовилось и о чем знали все, кроме них.

Многое припоминалось им из того, на что они не обращали раньше внимания.

– А помнишь, как Лори и Фэйни все шептались и бегали к Хомеру? – взволнованно спрашивал Дэва Тэд, в то время как они уже по второму разу обшаривали все уголки двора.

– Угу, – отвечал Дэв. – А у Хомера вчера была такая торжественная физиономия, как будто ему прислал поздравление сам президент. Обратил внимание?

– А помнишь?.. – снова начал Тэд и не докончил: Дэв схватил его за руку.

– Слушай, что, если эта скотина Лори Миллс сказал правду? Вдруг здесь действительно начнется какая-нибудь катавасия? – сказал он сквозь зубы.

Тэд мгновенно сделался снова похож на ощетинившегося, взъерошенного терьера.

– Ну и что ж такого? Начнется так начнется. Испугался, что ли? – проворчал он.

– Но… как же мы? Что будет с нами? – не унимался Дэв. – Ты же знаешь, эти коммунисты…

Тэд взглянул на него блестящими, сердитыми глазами.

– Коммунисты… Коммунисты. Ты, Дэв, ровно две недели прожил душа в душу с этими коммунистами. Работал с ними, ел их хлеб, пел с ними их песни, ходил в горы. Скажи, разве тебе плохо здесь жилось? Разве тебе не нравятся миссис Берто, и мистер Рамо, и Корасон, и Клэр, и маленький Жюжю?

Дэв запыхтел.

– Что ты, Тэд! Здесь все очень здорово. И ребята хорошие, и миссис Берто мне очень нравится. А мистера Рамо мой отец, наверное, охотно взял бы в компаньоны.

Тэд продолжал есть глазами товарища.

– Ну, а что плохого в том, что здесь все ребята и все взрослые против войны и хотят, чтобы все народы жили в дружбе, и собирают подписи тех, кто с этим согласен?

– Мм… ничего плохого, – сказал Дэв. – Мой отец тоже всегда говорит «долой войну».

– А ты знаешь, что я тебе скажу, Дэв? – Тэд близко наклонился к другу. – Я… я так с этим всем согласен, что тоже попросил разрешения подписаться в «Тетради Мира». Вот! – Он сжал губы и с вызовом взглянул на Дэва.

Но если Тэд ждал, что Дэв ужаснется или будет потрясен этой новостью, то он сильно ошибался. Дэв только глубоко вздохнул.

– Я всегда знал, что ты смельчак, Тэд, – кивнул он. – Я не такой. У меня лично никогда не хватает решительности в таких делах. И потом, знаешь, я, как мой старик, не хочу мешаться в политику. Вот и он тоже говорит… – Дэв, не докончив, вдруг повернулся к другу: – Послушай, а наши не пронюхали, что ты подписался? Если Хомер или Фэйни со своим адъютантом узнают, тебе житья не будет! Попадешь в черный список, они это организуют, будь покоен! И со школой тогда прощайся. Тэд засмеялся.

– Ага, Дэв, вот ты и показал, на чьей ты стороне, – с торжеством сказал он. – Ты же отлично все на свете понимаешь. Понимаешь, чего стоят все эти людишки.

– Допустим, понимаю, – проворчал Дэв, – что из этого?

– А вот что: ты тоже давно раскусил Хомера и наших франтов и понимаешь, что они такое. И ты, как и я, подозреваешь, что Хомер неспроста ездит в город, и неспроста мы здесь застряли, и неспроста попали в Гнездо, – продолжал, весь кипя, перечислять Тэд. – И ты давно все это сообразил, Дэв. Не мог не сообразить!

– Людишки никудышные, – кивнул Дэв. – И насчет поездок в город ты тоже правильно заметил. Подозрительно это.

– Ну, а если так, Дэв, ты должен определить свою политическую платформу, – с важностью сказал Тэд. – Ты должен решить, решить раз и навсегда, за кого ты: за таких, как Хомер и Фэйни, или за таких, как миссис Берто и Корасон, вот что я тебе скажу. – Тэд продолжал все так же кипеть. – А я… что касается меня, я готов за грачей отдать голову! – закончил Тэд высокой нотой.

– Хм… Здорово же они тебя распропагандировали, Тэд, – вздохнул Дэв. – Значит, ты совсем с головой за них?

– За них! И что бы ни случилось, буду за них! – горячо подтвердил Тэд. – Называй их красными или еще кем хочешь, мне все равно.

Дэв снова вздохнул.

– Не знаю, Тэд, прав ли ты, но я, кажется, тоже за них, – сказал он с грустью.

ОПЯТЬ РЫЖИЙ ВИХОР

Мысли… Мысли… И самые угрюмые, самые безрадостные…

Черепица, нагретая за день солнцем, теперь отдавала весь свой жар. На крыше гаража было горячо, как на плите, которую только что перестали топить. Но Ксавье не замечал жара… Он сидел, свесив ноги на стену гаража, выходившую к дороге. Солнце уходило за горы. В долине еще плавали розовые тени. Кое-где охрой золотились деревья и кусты, но уже близки были сумерки, и жуки гудели, пулей проносясь мимо головы мальчика.

Иногда усталый жук тяжело шлепался на крышу рядом с мальчиком. Жука обдавало жаром, припекало; негодуя и жалуясь, он гудел и снова пускался в путь – крупный, неуклюжий, натыкаясь, точно сослепу, на деревья и строения.

Уныние одолевает человека, когда он жаждет настоящего большого дела и видит, что остался в стороне, что ему поручены какие-то отвлекающие от подлинных дел пустяки, вроде скамеек и щитов. Да и эти скамейки и щиты тоже ускользнули от него! Откуда ни возьмись подъехал грузовик с заводским шофером, четверо заводских парней живо сложили все, что было готово, в кузов, на скамейку уселся Рамо, а потом вдруг в последнюю минуту он позвал Жоржа, и Челнок тоже отправился с ним. Даже Жюжю, малыш Жюжю, этот воображала, тоже поехал в «командировку» со старшими.

И только он, Ксавье, – человек, который открыл козни мнимых гостей, который день за днем работал не покладая рук, – теперь, когда наступают такие события, без сожаления оставлен за бортом. Да, один он остался с какими-то малышами и Мутоном в опустевшем Гнезде!

Ксавье болтал ногами и свирепо грыз какую-то соломинку.

Эх! И чего он не взял сигарету, когда один из заводских парней предложил ему? Постеснялся Матери и Тореадора! А вот сейчас сидел бы и курил здесь всем назло! Пускай бы потом «отважные» возмущались и закатывали ему выговор!

Горечь подступала к самому сердцу. Лечь бы сейчас животом на горячую черепицу и зареветь. Все равно никто не увидит – некому. Мама тоже ушла куда-то. Один Мутон сладко чешется у стены.

У Ксавье уже намокали глаза и рот распускался в гримасу, когда он увидел вдруг во дворе Тэда и Дэва. Оба школьника возбужденно разговаривали. Ксавье не мог их слышать, но по жестам понял: Тэд старается в чем-то убедить своего друга.

Вот Дэв кивнул, сказал что-то, и Тэд заплясал вокруг него, угощая его радостными тумаками.

Стараясь разгадать, о чем они могут так горячо говорить, Ксавье забыл, что собирался плакать. К тому же у него внезапно нашелся еще один объект для наблюдения.

Нечаянно повернувшись, Ксавье обнаружил, что отсюда, с крыши, отлично видны замок Фонтенак, два или три завитка шоссе и даже просторная площадка перед замком. Слух Ксавье уловил шум мотора, автомобильные сигналы. Он увидел, как что-то блеснуло на шоссе. На площадку перед замком скользнули один за другим три автомобиля… По-видимому, ворота были открыты, потому что автомобили, не сбавляя хода, свернули и скрылись за деревьями парка. Снова, но уже глуше, прозвучал гудок: автомобили предупреждали о своем приближении.

Вихор Ксавье, совсем было увядший, снова поднялся и расцвел, как диковинный золотой цветок. Ого! Что там такое делается? На это стоит взглянуть поближе!

И так как Гнездо было почти пусто (американских школьников Ксавье в расчет не принимал) и отпрашиваться было не у кого, мальчик проворно соскользнул с крыши гаража и, выплюнув соломинку, стремглав помчался вниз, то и дело пользуясь «сокращалочками».

Раззолоченная зелень листьев стала розовой, потом багряной. Пройдет еще час-полтора, и она станет густо-синей в вечерних сумерках. Здесь, в горах, темнело быстрее, чем в городе. Но Ксавье бежал, не обращая внимания ни на зелень, ни на солнце. От недавней тоски не осталось и следа: камни так и катились из-под его горных башмаков. Поскорее добраться до замка, узнать, что там такое. Все, что он выработал в себе за эти недели, все качества следопыта, разведчика снова поднялись в нем, закипели, заволновались. Жюжю был не так глуп, когда задумал этот план с замком. Надо было все время держать замок под наблюдением! Не пробраться ли туда ему, Ксавье? Но как? И что скажут «старейшины»? Ведь Ксавье резче всех выступал на собрании, осуждал Жюжю за его индивидуализм и «авантюризм». Да, но как быть, если в Гнезде не с кем даже посоветоваться?

Голова Ксавье горела от всех этих мыслей. Он летел вниз, не разбирая дороги, по привычке чутко вслушиваясь во всякий звук. И вдруг впереди, там, куда он направлялся, он услышал возбужденный, громкий голос. Голос не то спорил, не то бранился с кем-то. Ксавье насторожился.

– Так, так… Сорок лет гнул спину, сорок лет помыкали, сорок лет был нужен, а сейчас вот так, ни с того ни с сего выбросить, как пыльную тряпку, как дырявое ведро… – заикаясь, захлебываясь, гневно бормотал голос. – О нет, людьми так, брат, не бросаются. И за что? За то, что позволил себе выпить рюмочку в честь приезда важного сановника. «Старый пьянчуга!» Это мне говорят: «Старый пьянчуга!» Они попрекают меня рюмкой, пустяком. Они выбрасывают меня на улицу после сорока лет работы! А сам он что такое? Что вы такое, сановный господин? Ведь Антуан Дюшапель знает о вас всю подноготную. О, погодите, вы еще услышите об Антуане!

Гневное бормотанье повысилось до крика, и тут из-за кустов шиповника, окаймлявших «сокращалочку», показался пожилой благообразный человек в панаме, в летнем костюме в полоску. Однако при ближайшем рассмотрении благообразие это кое-чем нарушалось. Например, соломенная панама как-то слишком ухарски сидела на седой голове, белый воротничок был сдвинут на сторону, а галстук бабочкой украшал почему-то не шею человека, а его затылок. Поразило бы всякого встречного и несоответствие между лицом и движениями этого человека. Он то хватался руками за колючие кусты и, чертыхаясь, бросал их, то его самого бросало куда-то в сторону, и он с трудом находил утерянную стежку. Иногда вдруг он выкидывал какие-то замысловатые па. Лицо его было красно и разгорячено до невозможности, и сквозь морщины и седую щетину щек проглядывало в этом лице что-то от обиженного ребенка: гримаса, и притаившаяся в глазу слеза, и желание пожаловаться кому-то на свое горе.

А как он трудно дышал! Как тяжело было ему идти в гору!

– Скажу им там… Они поймут… Они добрые люди… Не то что эти… сановные…

Собеседником был он сам. Ксавье тотчас узнал его: Антуан Дюшапель – слуга Фонтенаков. Антуан же не замечал его, пока они чуть не столкнулись нос к носу: шальной хмельной дух занес старого слугу и бросил прямо на мальчика.

– Гоп-ля! Чего же ты стоишь на дороге, сынок? – растерянно пробормотал Антуан.

Ксавье зажмурился: несет как из винной бочки! Он хотел проскользнуть мимо, но Антуан вдруг схватил его за руку.

– Постой, постой, я тебя знаю, – сказал он. – Ты рыжий, ты был в замке, да? – он ткнул пальцем в золотой вихор Ксавье. – Ты ведь, кажется, оттуда, из Гнезда?

– Оттуда, – пробурчал Ксавье, порываясь идти.

Антуан крепко держал его.

– Постой, постой, ведь и я к вам иду, – сказал он. – То есть не к вам, а к моему дружку Жану. – Он погрозил Ксавье. – Уж я знаю, где искать Жана. Он теперь тоже красный, Жан-то. Только все это ничего не значит. И Жан отличный парень, и друзья его тоже люди порядочные, – заявил он вдруг. – И я все ему скажу… а он уж пускай передаст, коли хочет, своим друзьям. И ты, рыжий, в это дело не встревай! Это дело касается только Антуана Дюшапеля и еще кое-кого. Понял? – он снова погрозил Ксавье и сдвинул шляпу на самые глаза.

– Понял, понял! – с досадой сказал Ксавье. Ему, наконец, удалось вырвать руку из руки Антуана. – Только ваш друг Жан Точильщик не в Гнезде, а в городе. Напрасно вы лезете на гору, вот что!

– В городе? – Антуан передвинул панаму снова на затылок. – Жан там, внизу? А ты меня не обманываешь, парень?

– Говорю вам: дядя Жан второй день в Заречье, – с еще большей досадой бросил Ксавье. Как бы ему поскорее отвязаться от этого пьяницы!

– О! В Заречье? – неожиданно обрадовался Антуан. – Так я сейчас. Одна нога здесь, другая там. Одна нога здесь, другая… – Вдруг он подозрительно уставился на Ксавье. – А… а ты не врешь, мальчуган? Может, только смеешься над старым Антуаном?

– Грачи никогда не врут, – внушительно отвечал Ксавье, – могу дать вам честное слово: дядя Жан еще позавчера ушел в город. Мать, то есть госпожа Берто, – поправился он, – просила его пойти в Заречье.

– Гм… госпожа Берто… Госпожа Берто… – пробормотал Антуан. – Видно, неплохая она женщина, эта госпожа Берто, если все они там, – он махнул рукой вниз, – точат на нее и на ее товарищей зубы…

Он отпустил руку Ксавье, и тот, обрадовавшись, устремился вниз по «сокращалочке». Гоп-ля! Скорей! Скорей!

И вдруг уже на повороте Ксавье затормозил каблуками, да так, что вокруг его ног облачком завилась пыль. Хорош разведчик! Не воспользоваться таким случаем!

Фигура старика уже скрылась за кустами чуть выше.

– Господин Дюшапель, – закричал Ксавье, – послушайте, господин Дюшапель, ведь вы из замка?

Антуан, который только что с трудом уцепился за куст и с помощью этой опоры поворачивался на сто восемьдесят градусов, остановился. Он отдувался, лицо его покраснело еще больше.

– Из замка? Да, мальчуган, я был из замка, – сказал он, делая ударение на слове «был».

– Значит, вы знаете, почему сегодня в замке такой съезд? – спросил Ксавье. – Машины туда так и шныряют, я видел.

Антуан, стоя у куста, покачивался.

– Съезд, – сказал он, – именно съезд. Господин Пьер Фонтенак и его друзья-приятели приехали. Американцы, и префект, и старуха, и ее чернохвостый, и этот пройдоха Морвилье. Они все там. Свились в клубок, как змеи весной, у-у-у… И шипят, как змеи, – повторил Антуан, пытаясь изобразить губами змеиное шипение.

Ксавье смотрел на него, вытаращив глаза.

– Фонтенак приехал? – воскликнул он. – Да ведь его ждали только послезавтра!

Антуан прищурился.

– Скажите, пожалуйста, тебе, значит, все известно? – Он выпустил из рук ветку и заскользил на неверных ногах вниз. – А вот он, значит, с тобой не посоветовался: захотел и прибыл на день раньше. Что, взял?

– Так, значит… – начал было снова Ксавье, но Атуан перебил его и вдруг запел гримасничая:

 
– Который час, друг Кирики?
– Уж полдень. Слышите гудки?
 
 
– А кто об этом вам сказал?
– Мышонок серый прошептал.
 
 
– Куда девался он теперь?
– В часовне спрятался за дверь.
 
 
– Что станет делать он потом?
– Вязать нам кружево с котом.
 

– Вот вам, господин Кирики! – Антуан захохотал, а Ксавье от досады закусил губу: это была детская считалка. Нет, от такого пьянчуги не добьешься толку!

– Эй! Эй! Куда ты, господин Кирики? Обожди меня! Пойдем вместе! – закричал Антуан.

Но Ксавье, не отзываясь, бежал вниз, к замку. Из-под его ног катились камни, колючки цеплялись за его рубашку, но он ничего не замечал. Наконец он вылетел с разбегу на белый цемент шоссе. От шоссе шел короткий отрезок песчаной дороги, заворачивающей к воротам замка.

Там, на круглом, заросшем травой дворе, где уже давно не бывало никаких машин, кроме старого форда начальницы пансиона, теперь стояли, отражая в своих полированных кузовах последние блики света, три великолепных автомобиля.

– «Кадиллак», «бьюик», «шевроле». И все самые последние модели, – определил Ксавье. – Фонтенак приехал, видно, на «кадиллаке». А вот тот «шевроле» – это, кажется, здешний. А на «бьюике» ездят американцы со Старой Мельницы. Ну, конечно, вон их шофер в форме.

Солдат лениво курил, изредка стряхивая пепел в траву. Других шоферов не было видно: очевидно, их позвали в дом. Ксавье предусмотрительно отступил в тень кустов, обрамляющих въезд. Эх, если бы не шофер, он уж сумел бы подобраться к замку поближе, может, увидел бы что-нибудь.

И снова план Жюжю вспомнился Ксавье. Конечно, лезть в самое пекло – безумие, но хотя бы издали…

– Опять ты сюда явился? – раздался вдруг серебристый, ехидный, проникающий в самое нутро голосок. – Один раз уже нарвался, так еще захотелось!

И Херувим, вылощенный, в новой сутане, в белоснежном кружевном воротнике, возник перед остолбеневшим Ксавье.

– А я давно гляжу: кто это пылит по тропинке, кто это так сюда спешит? – продолжал Анж, наслаждаясь растерянным видом неприятеля. – Оказывается, это господин рыжий! – Он снял свою бархатную шапочку и отвесил Ксавье шутовской поклон. – Очевидно, господин рыжий, вы так спешили, потому что боялись опоздать на прием к господину Фонтенаку? Разрешите в таком случае проводить вас в замок. Там уже все собрались. – Анж согнул руку, как любезный кавалер, и покосился в сторону двора: солдат был там, значит Херувим мог безопасно потешиться над своим давним врагом. – Что же вы стоите, господин грачиный представитель? – продолжал он. – Пожалуйте, пожалуйте, ведь дорога в замок вам знакома.

– А пошел ты… – раздраженно пробормотал Ксавье. У него чесались руки: с каким удовольствием он расправился бы с этим кружевным красавчиком.

– Посмей только тронуть, сейчас позову на помощь! – живо отскочил Херувим. – Закричу, что поймал шпиона, так тебя живо скрутят, не беспокойся! – он с торжеством оглядел Ксавье еще раз. – Ага, прикусил язычок, рыжий! Видно, неспроста сюда явился? Только не за чужими тебе надо бы смотреть, а за своими, вот что я тебе скажу, мой голубок!

Анж прямо приплясывал от восторга, его кудерки так и трепыхались вокруг ангельского личика. Что-то в этом восторге вдруг больно кольнуло Ксавье, заставило насторожиться.

– За какими своими? Что ты порешь, чернохвостый? – сказал он, стараясь придать себе самый презрительный вид.

Анж захлопал в ладоши.

– Ага, зацепило? Забеспокоился, рыжий? Это еще что! Вот как посадят сегодня за решетку вашу матку, так еще больше забеспокоишься! Все ваше Гнездо мигом рассыплется… И собрания вашего тоже не будет. Уж какое тут собрание, когда всех главных упрячут под замок! Тю-тю! – И Анж сделал рукой такой жест, словно запирал на ключ невидимую дверь.

Краска медленно сбегала с лица Ксавье.

– Что? Что ты врешь? Это гнусное вранье! – с трудом пробормотал он. А сам в этот момент с ужасом чувствовал: нет, не вранье! Сейчас, сию же минуту выяснить!

И, уже ничего не боясь, не обращая внимания на солдата во дворе, не помня себя, он одним прыжком подскочил к Херувиму и схватил его за воротник так, что затрещало накрахмаленное кружево.

– Сейчас же говори! Все, что знаешь! Слышишь? – Он изо всей силы тряс семинариста.

Хорошенькая, вся в завитках головка Херувима моталась из стороны в сторону, точно привязанная. Его незабудковые глазки от страха то закрывались, то открывались, словно у куклы, которую теребят дети.

– А-а… – начал он, но Ксавье зажал ему рот, и, как Анж ни отбивался, пришлось ему протащиться волоком до горной тропинки: там, в кустах терновника, Ксавье было «свободнее» разговаривать.

– Пу… пу… сти, – еле вымолвил несчастный Херувим. – Во-ротник отпусти… – Ксавье немного ослабил свою хватку. – Я… я не вру, ре-решено… арестовать всех главных коммунистов в Заречье и у вас, в Гнезде. Господин Фонтенак тоже на этом настаивал. Он ведь теперь самый важный. Это господин кюре мне сказал, а господин кюре все знает. Он сейчас в замке. Они там уже давно заседают. Вот провалиться мне…

Ксавье, такой бледный, что даже в сумерках это было видно, сказал сквозь зубы:

– А если ты врешь?

– Божиться грех, грех божиться, – залепетал Херувим, – но если хочешь, я могу…

Внезапно он почувствовал, что ворот его свободен. Толчок в грудь – и он полетел прямо в куст терновника. Это был густой, серый от дорожной пыли, сильно колючий куст. Херувим, плача от злости, чертыхаясь и грозя всеми пытками ада своему врагу, долго выбирался из него, долго в сумерках отцеплял шипы, вонзившиеся в кружево его воротника и в сутану.

Когда, грязный, оборванный, с размазанными по ангельскому личику слезами, он, наконец, выбрался снова к воротам замка, рыжего грача и след простыл.

Задыхаясь, с сердцем, которое подпрыгивало к самому горлу, Ксавье снова, как тогда с Витамин, мчался по крутой горной дорожке вверх. Смешными казались ему теперь все тогдашние тревоги. Скорей! Скорей! Может, он еще успеет предупредить Мать! Может, она еще сумеет спрятаться, скрыться в горах в какой-нибудь пещере! Ведь скрывались же там партизаны от фашистов? Ах, отчего сейчас нет с ним рядом Витамин? Одним своим присутствием она подбодрила бы Ксавье, сказала бы нужное слово!

Из-под его подкованных горных ботинок летели искры. Он дышал тяжело, как запаленный конь. Еще поворот… еще один… Светлячки зажгли свои зеленые звездочки. Было уже почти совсем темно и прохладно, но Ксавье казалось, что стоит невыносимая жара. Время, воздух, дорога – все для него остановилось. Ночная птица перелетела через дорожку, чуть не задев его крылом, – он ее не заметил. Пот заливал ему глаза. Еще поворот. Ну же, пошевеливайся! Пудовые ноги еле отрываются от земли. Скорей! Скорей! Вон за тем холмом – Гнездо. Милое Гнездо, дорогое Гнездо, милая, дорогая, своя собственная, наша Мама! Еще немного, ну, совсем немного сил… Набрать побольше воздуха в легкие. Как зимой на лыжных соревнованиях. Ксавье тогда пришел вторым. А первым? Кто пришел первым? Ксавье хочет вспомнить и не может. Он видит перед собой огни Гнезда и открытые ворота. На кого это так свирепо лает Мутон?

Во дворе фыркают, разворачиваясь, две черные машины: полицейские машины! У настежь распахнутой двери в дом в полосе света стоят темные фигуры.

Поздно, поздно, Ксавье! Они уже здесь!

Ксавье хватает губами воздух: пот это или слезы? Все равно. Это ест глаза, это слепит, это так больно.