Текст книги "Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты"

Автор книги: Н. Троицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Итак, лагерь в Тарутине стал базой для подготовки русского контрнаступления. Сам Кутузов так объяснил в рапорте Александру I главную задачу своего тарутинского «сидения»: «При отступлении Главной армии в крепкую тарутинскую позицию поставил я себе за правило, видя приближающуюся зиму, избегать генерального сражения; напротив того, вести беспрестанную малую войну, <...> чтобы быть в состоянии отнять у неприятеля все способы» к изысканию продовольствия и фуража^{859 860}. Под «малой войной» фельдмаршал разумел здесь постоянные угрозы коммуникациям Наполеона силами отдельных легкоконных отрядов, партизан и ополченцев, пока в Тарутинском лагере укрепляется, численно растет и готовится к переходу в наступление регулярная армия. Кутузов еще 11 сентября, по пути к Тарутину, доложил Государю: «Главная забота, которою теперь занимаемся, есть укомплектование войск»^{858. Лично и через своих помощников он контролировал подготовку и отправку в Тарутино войсковых резервов. Их готовили князь Д.И. Лобанов-Ростовский в Арзамасе, генерал-лейтенант А.А. Клейнмихель в Ярославле, генерал от кавалерии Ан.С. Кологривов в Муроме861. Тем временем повсюду создавалось народное ополчение. Его отряды со всех сторон подступали к Москве.}

Александр I повелел созывать ополчение только в 16 губерниях (еще не объятых войной, но близких к театру войны). Простой люд, однако, рвался тогда к оружию буквально повсюду, вплоть до Сибири. Из далекого Тобольска губернатор рапортовал в Петербург; «Здешних волостей все вообще способные носить оружие <...> готовы вступить в ополчение»^{862. Во «внеополчающихся» губерниях пришли в ополчение 100 тыс. ратников863. Общая же численность народного ополчения в 1812 г. составила, по данным В.И. Бабкина, 420 297 человек864 865 866. Штаб Кутузова следил за формированием и заботился о распределении ополчений, используя их пока для охраны своего тыла и для «малой войны» с противником860.}

Кроме ополченцев, Кутузов сформировал и задействовал в «мздой войне» 11 отрядов армейских партизан. Первым из них, а вообще вторым за 1812 г. таким отрядом (после отряда ф.ф. Винценгероде, созданного по приказу М.Б. Барклая-де-Толли) стал отряд подполковника Д.В. Давыдова. Он начал действовать еще до Бородина, с 22 августа, в составе 50 гусар и 80 казаков, которых отрядил Давыдову Кутузов*. Вслед за ним, уже в Тарутине, были созданы отряды (или, как их еще называли, «партии») капитана А.С. Фигнера, капитана А.Н. Сеславина (бывшего адъютанта Барклая-де-Толли) и полковника князя Н.Д. Кудашева (зятя Кутузова)^{867, а затем еще 7 отрядов: генерал-майора И.С. Дорохова, полковников И.Ф. Чернозубова, И.Е. Ефремова и князя И.М. Вадбольского, майоров С.И. Лесовского и В.А. Пренделя, поручика М.А. Фонвизина (адъютанта А.П. Ермолова, будущего генерала, декабриста)868. Самым замечательным из них, не только по составу и деятельности, но и по масштабу личности командира, был отряд Дениса Давыдова.}

Денис Васильевич Давыдов (1784—1839) – двоюродный брат генералов Н.Н. Раевского и А.П. Ермолова и декабриста В.А. Давыдова, разносторонне талантливый и неотразимо обаятельный поэт, мыслитель и воин, воспетый чуть ли не всеми звездами русской поэзии первой трети XIX в. (включая А.С. Пушкина^{869) и ставший прообразом Василия Денисова в романе Л.Н. Толстого «Война и мир», – был одним из самых популярных в свое время людей России, чьи портреты украшали не только избы русского простонародья, но и, к примеру, кабинет сэра Вальтера Скотта в Абботсфорде870. Воинское призвание обнаружилось в нем с детства, когда ему, девятилетнему сорванцу, оказал «нечаянное внимание» А.В. Суворов, благословив его и предсказав: «Ты выиграешь три сражения!»871 С 1806-го по 1831 г. Давыдов участвовал в восьми кампаниях и был вправе с гордостью заявить: «Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика»872, но 1812 г. он ставил вне всяких сравнений: «Я считаю себя рожденным единственно для рокового 1812 г.»873.}

Кутузов принимал в судьбе Давыдова и его партизанского отряда самое живое участие. Он не только выделил для отряда людей, но и следил за его действиями, дважды вызывал Давыдова к себе в Главную квартиру, хвалил за одно и поручал ему другое дело, а при первой встрече с ним под Красным 1 нояб-

Ш,

ря обнял его и сказал: «Удачные опыты твои доказали мне пользу партизанской войны, которая столь много вреда нанесла, наносит и еще нанесет неприятелю»^874.

Партизаны Давыдова разрушали коммуникации противника, уничтожали его мелкие отряды, фуражиров и мародеров, захватывали транспорты, обозы и пленных, включая ценных «языков». В бою Давыдов был беспощаден, но неоправданную жестокость к безоружному врагу пресекал. Пленных он даже удивлял своей гуманностью, следуя правилу своего кумира Суворова: «С пленными поступать человеколюбиво и стыдиться варварства»^875.

Зато Александр Самойлович Фигнер проявлял «алчность к смертоубийству», «варварство», «бесчеловечие»^{876, особенно по отношению к пленным, которых он целыми партиями (иногда сотнями) приказывал убивать, собственноручно расстреливал и даже пытался выпрашивать у Давыдова его пленных, чтобы их «растерзать»877. Не за это конечно же, а за «редкие военные способности», за «храбрость и патриотизм» необычайно ценил Фигнера Кутузов. Он и в донесении царю восславил «великость духа» Фигнера, о чем известно «не токмо нашей армии, но и неприятельской»878, и в письме к жене восхищался им: «Это – человек необыкновенный. Я этакой высокой души еще не видал»879.}

Давыдов, Сеславин и Фигнер, бесспорно, самые выдающиеся из армейских партизан 1812 г., хотя действовали они по-разному: Давыдов предпочитал скрытные рейды по тылам противника, Сеславин – открытый бой, а Фигнер – хитроумные засады и диверсии. Фигнер попытался даже пробраться в Кремль и убить там Наполеона, испросил разрешение на такую акцию у Кутузова, но не сумел миновать охранявших императора часовых из Старой гвардии и едва Не погиб сам^880.

Кутузов в Тарутине не только формировал партизанские отряды и поощрял их действия, но и мудро инструктировал их. Так, получив от И.С. Дорохова известие о том, что его партизаны «окружены неприятелем», светлейший 13 сентября приказал объявить Дорохову: «<...> партизан никогда в сие положение прийти не может, ибо обязанность его есть столько времени на одном месте оставаться, сколько ему нужно для накормления людей и лошадей. Марши должен партизан делать скрытные, по малым дорогам. Пришедши к какому-нибудь селению, никого из оного не выпускать, дабы не можно было дать об нем известия. Днем скрываться в лесах или низменных местах. Словом сказать, партизан должен быть решителен, быстр и неутомим»^881.

Поисковую инициативу партизан фельдмаршал поощрял, за успехи часто представлял их к наградам. 1 октября он ходатайствовал перед Александром 1о производстве Давыдова и Сеславина в полковники, а Фигнера – в подполковники^{882; 29 октября представил князя Кудашева к награждению орденом Святого Владимира 3-й степени, а поручика Н.П. Панкратьева из его отряда – золотой шпагой «За храбрость»883. Действиями армейских партизан Кутузов был очень доволен. 2 октября он написал своей дочери Е.М. Хитрово, что ведет против Наполеона «малую войну с большим преимуществом»884.}

Партизанских отрядов из крестьян было во много раз больше, чем армейских: только на Смоленщине – до 40 общей численностью около 16 тыс. человек^{885. А ведь они действовали по всему театру войны и нередко насчитывали тысячи бойцов: отряд Герасима Курина, например, – почти 6 тыс., Ермолая Чет-вертакова – 4 тыс., Федора Потапова – 3 тыс.886. Руководили ими большей частью сами же крестьяне (в том числе знаменитая старостиха хутора Горшков Сычевского уезда Смоленской губернии Василиса Кожина), а иногда и лица других сословий – например, дворянин Н.М. Нахимов (двоюродный дядя и вос-приелшик адмирала П.С. Нахимова), купец Никита Минчен-ков, дьячки Иван Скобеев и Василий Рагозин. При случае они рапортовали о своих подвигах Кутузову887. Но, как правило, возникали и действовали отряды крестьянских партизан стихийно.}

Ни руководить партизанским движением крестьян, ни координировать его акции так же регулярно, как это было с войсковыми партизанами, штаб Кутузова не мог. Но Кутузов решительно (и в этом его великая заслуга перед Россией) поощрял народную войну, обязывал армейских партизан и собственный штаб «мужиков ободрять подвигами, которые оказали их товарищи в других местах», а главное, «отобранным от неприятеля оружием вооружать крестьян»^888.

Общий урон французов от набегов партизан едва ли возможно подсчитать, тем более что дело не только в материальных потерях (людей, лошадей, оружия и т. д.), а еще и в моральном факторе: партизаны держали захватчиков в постоянном напряжении, в каждодневном и ежечасном ожидании набега, диверсии, засады, лишая их даже в тылу не только покоя, но и хотя бы относительной безопасности. Недаром Наполеон, когда, по выражению Льва Толстого, «он в правильной позе фехтования остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину»^{889, дважды – сначала через генерала Лористона, а затем, уже оставляя Москву, через маршала Бертье – «жаловался» Кутузову на то, что россияне не считаются с «установленными правилами» войны. Кутузов 8 октября ответил Бертье: «Трудно остановить народ, ожесточенный всем тем, что он видел, народ, который в продолжение двухсот лет не видел войн на своей земле, народ, готовый жертвовать собою для Родины и который не делает различий между тем, что принято и что не принято в войнах обыкновенных»890. По свидетельству А. Колёнкура, Наполеон «нашел этот ответ исполненным достоинства»891.}

Итак, главной заботой Кутузова в Тарутине была всемерная мобилизация на защиту Отечества людских ресурсов – кадровых войск, казаков, ополченцев, партизан (армейских и крестьянских). Как ни трудно было мобилизовать эти силы (только с Дона в Тарутино прибыли, делая по 60 верст в сутки, 26 казачьих полков общей численность 15 тыс. сабель^{892), еще труднее оказалось материально их обеспечить. Мало того что были потеряны снабженческие базы на пути от Немана до Москвы, арсенал и пороховые заводы в Москве. Не всегда удавалось использовать и сохранившиеся ресурсы на базах в Риге, Пскове, Твери, Киеве и Калуге: мешали лихоимство и казнокрадство чиновников, недостаток транспорта, бездорожье. Кутузов вменил материальное снабжение армии в обязанность властям всех близлежащих губерний. Он постоянно требовал от них боеприпасы, хлеб, сапоги, лапти, полушубки – все, вплоть до подков с гвоздями, которых, кстати, только из Рязанской губернии поступило в армию 23 тыс. пар893. В преддверии зимы фельдмаршал торопил губернаторов присылать в армию как можно скорее теплые вещи: «Вы дадите ответ за тех солдат, которые занемогут от стужи»894. По ведомости генерал-интенданта Е.Ф. Канкрина, армия получила с начала контрнаступления 60 тыс. полушубков, но большей частью уже за Смоленском895.}

Пока армия стояла в Тарутине, ей очень ревностно помогали окрестные жители. «Наехали из Калуги и других городов купцы и маркитанты, навезли разных товаров, особенно съестных, – вспоминал очевидец. – Из ближних селений жители привозили <...> хлеб, масло и яйца <...>, разносили даже пироги и блины»^896.

Опираясь на поддержку населения, Кутузов сумел обеспечить армию в Тарутинском лагере многим из необходимого. В частности, к 9 октября армия уже имела, «сверх отпускаемого на настоящее продовольствие, особый запас провианта на 10 дней»^{897. Но не удалось благоустроить медицинскую часть – главным образом из-за недостатка врачей. Еще на пути к Тарутину 12 сентября главный военно-медицинский инспектор русской армии Я.В. Виллие меланхолически констатировал «умножение в армии больных»898. В Тарутинском лагере госпиталей стало побольше, уход за больными – получше. Но и «когда начали преследовать неприятеля, часть госпитальная, – по признанию Е.Ф. Канкрина, – была самая печальная и вместе затруднительная»899.}

Не столь печальной, сколь затруднительной была и часть оружейная. После того как в Москве был оставлен противнику Арсенал, страдали от недостатка ружей даже регулярные войска россиян. Английский комиссар при Главной квартире Кутузова Р. Вильсон 27 сентября уведомлял посла Англии в Петербурге лорда В.-Ш. Кэткарта: «Может быть, до 15 000 не имеют еще ружей»^{900. Закупленные в Англии 30 тыс. ружей поступали в русскую армию до ноября, когда она была уже на Березине901. Что же касается ополченцев, то их в России вооружали опасливо и плохо, главным образом пиками, по выражению Ф.В. Ростопчина, «бесполезными и безвредными»902. Полтавское и Черниговское ополчения выглядели так: «Кавалерия не имеет пистолетов, а пехота – без ружей, большая часть без сапогов, без рубах и вскоре будет вовсе без одежды»903.}

Среди многих забот Кутузова в Тарутинском лагере и даже в его «параллельном марше» за уходившим из России Наполеоном была еще одна, о которой все советские и постсоветские биографы фельдмаршала единодушно молчат. Это – участие Михаила Илларионовича в карательных акциях против крестьян (участие, вовсе не обязательное для него как главнокомандующего регулярными войсками). Тот факт, что в 1812 г. имели место и крестьянские бунты, общеизвестен, и в ряде случаев они были подавлены с помощью войск^{904. В октябре—ноябре 1812 г. карательные войска против крестьян Подмосковья и Смоленщины неоднократно посылал Кутузов.}

Так, 7 октября в ответ на просьбу московской помещицы княгини В.А. Хованской светлейший послал «отряд из тульского ополчения, чтобы усмирить мужиков ее»^{905. 19 октября он предписал исправнику Боровского уезда Московской губернии подавить крестьянские волнения в с. Тюнино и наказать бунтовщиков «по строгости закона»906, а 9 ноября отправил карательный отряд для расправы с волнением крестьян с. Романово на Смоленщине907.}

Как бы то ни было, все в Тарутинском лагере было подчинено главной задаче – накопить силы и подготовиться к наступлению. Пока эта задача не была решена, Кутузов воздерживался от активных действий против Наполеона. Только партизаны да казаки неустанно рейдировали по коммуникациям противника, выводя из строя его живую силу и подрывая материальную базу.

Еще Д.П. Бутурлин подметил, что Кутузов своей кажущейся нерешительностью старался «внушить Наполеону обманчивые надежды на заключение мира и тем самым задержать его подольше в Москве^{908. Французы с того дня, как они заняли Москву, действительно тешились надеждой на скорый мир и не беспокоили россиян. Поддерживали иллюзию близкого мира неоднократные свидания И. Мюрата с М.А. Милорадо-вичем. Оба являлись на аванпосты в театральных нарядах, рисовались друг перед другом и обменивались любезностями. «Третьего подобного не было в армиях!» – восклицал А.П. Ермолов, отметив, что Мюрат был в панталонах из парчи, вытканной золотом, а Милорадович – «с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою»909. Но если французы буквально жаждали кончить дело миром («Мир – наше самое заветное желание», – записал в дневнике 30 сентября Ц. Ложье910), то россияне лишь делали вид, что могут согласиться на это, дабы выиграть время. Истинное же их настроение выражено в одном из октябрьских писем по-эта-воина К.Н. Батюшкова: «Никто не желает мира. Все желают не мира, [а] истребления врагов»911.}

23 сентября в ставку Кутузова приехал генерал-адъютант Наполеона граф Александр Жак Бернар Лористон с предложением заключить перемирие и дать ему, Лористону, пропуск для проезда в Петербург на переговоры с Александром I от имени Наполеона. Кутузов особо подготовился к этой встрече. Офицер его штаба А.А. Щербинин вспоминал: «Лористон прибыл в сумерки, в крытых дрожках. Кавалергардского полка поручик Михаил Орлов (будущий генерал, декаб-рйст. – Н. Т.) сопровождал его. Мы в первый раз увидели Кутузова в мундире и шляпе. Эполеты он попросил у Конов-ницына: его собственные ему казались не довольно хороши. Но и Петр Петрович был не франт, лучше бы обратиться к Милорадовичу»^{912. Чтобы произвести на Лористона выгодное для России впечатление, «армии велено было разложить множество огней. Казалось, что в лагере стояло 200 или более тысяч человек»; для большего эффекта Кутузов приказал «варить кашу с маслом и петь песни <...> среди шумного веселья войск и бесчисленности огней»913.}

Беседу с Лористоном Кутузов вел около часа, с глазу на глаз. Содержание ее передают «официальные известия» кутузовского штаба и донесение самого фельдмаршала царю от 23 сентября. Кутузов отвел упреки Наполеона в том, что русские люди воюют «не по правилам». «Они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, – объяснил фельдмаршал, – и я не в состоянии переменить их воспитание»^{914. Заключить перемирие Кутузов отказался: «Я буду проклят потомством, если во мне будут видеть первопричину какого бы то ни было соглашения <...>. Таково теперешнее настроение моего народа»915. Но чтобы совсем не лишать противника иллюзий насчет возможности мира, он обещал Лористону уведомить царя о мирных предложениях Наполеона916.}

Далее, по воспоминаниям Н.Н. Муравьева, Кутузов дал волю своему хитроумию. «Предложения о мирных условиях были посланы в Петербург с курьером, но курьеру приказано было попасться в руки неприятелю, и Наполеон уверился в мирных расположениях Кутузова. Между тем через Ярославль был послан другой курьер к Государю с просьбою не соглашаться ни на какие условия»^917.

После встречи Кутузова с Лористоном еще две недели обе армии простояли друг против друга спокойно. Наполеон некоторое время еще ждал, не придет ли из Петербурга ответ на предложение мира, переданное через Лористона, а с 1 октября начал готовить армию к эвакуации из Москвы^{918. Кутузов тем временем завершал подготовку контрнаступления, оставаясь, по выражению А.С. Пушкина, в «мудром, деятельном бездействии» и тем самым «усыпляя Наполеона на пожарище Москвы»919. Как тут не вспомнить, что еще фельдмаршал Н.В. Репнин задолго до событий 1805-го и 1812 гг. назвал Кутузова «Фабием Ларионовичем» !920}

План контрнаступления в общих чертах Кутузов выработал еще до прихода в Тарутино. Кстати, сам термин «контрнаступление» некоторые исследователи (активнее других – В.М. Безотосный) применительно к действиям русской армии в 1812 г. отрицают, поскольку, мол, он «до 1947 г. (т. е. до И.В. Сталина. – Н. Т.) не употреблялся» и непригоден к употреблению: не было с русской стороны «контрудара, после которого началось контрнаступление»; после боя под Тарутином русская армия «заняла исходные позиции», а после Малоярославца «Кутузов отступил»^{921. По-моему, здесь нет проблемы, а спор о терминологии схоластичен. Контрнаступление» как гласят все русские толковые словари, – это «встречное наступление, являющееся ответом на наступление противника»; оно не предполагает обязательного контрудара, для него достаточно (как это и было в 1812 г.), чтобы сторона, ранее наступавшая, была вынуждена отступать, преследуемая с боями стороной, ранее отступавшей.}

Итак, еще до прихода в Тарутино Кутузов, судя по его директивам П.В. Чичагову и А.П. Тормасову от 6 сентября, предполагал разгромить «Великую армию» Наполеона концентрическим ударом трех русских армий на линии Днепра, при подходе ее (когда она будет отступать из Москвы) к Смоленску^{922. Но 8 сентября в ставку Кутузова, которая размещалась тогда в с. Красная Пахра, на пути к Тарутину, приехал от Александра I его флигель-адъютант А.И. Чернышев. Он привез составленный в Петербурге план разгрома французов на Березине.}

Происхождение петербургского плана до сих пор остается не вполне ясным. Версия дореволюционных историков о том, что план был «задуман» и «лично начертан» самим царем^{923, грешит преувеличением. Е.В. Тарле выражался более осторожно – «план, выработанный военным окружением царя»924. Такова же в принципе точка зрения П.А. Жилина925. О. В. Орлик,}

B. Г. Сироткин, Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев о петербургском плане даже не упоминали.

В последнее время историки стали больше интересоваться петербургским планом, пытаясь выявить его разработчиков. А.Г. Тартаковский обнарркил «в архивных материалах военного ведомства и в фонде Аракчеева» (РГВИА) какие-то «указания на причастность к составлению этого плана» светлейшего князя Платона Зубова (одного из главных цареубийц 1801 г.), которого Александр I в 1812 г. «держал при себе в качестве военного советника»^{926. Дальше всех продвинулся здесь}

C. В. Шведов. Учитывая, что план был подписан Александром I уже 31 августа (на следующий день после того, как царь узнал о Бородинской «победе»), но просчитан был, конечно, «не за один день» и что отдельные идеи этого плана высказывали ранее сам Александр I, Барклай-де-Толли и Чичагов, – учитывая все это, Шведов называет именно их (плюс ближайшего сотрудника царя князя П.М. Волконского) авторами плана^{927. Можно с ним согласиться.}

Смысл петербургского плана был таков: когда «Великая армия» , преследуемая главными силами Кутузова, достигнет Березины, Чичагов при поддержке Ф.Ф. Эртеля – с юга^{928 и Витгенштейн при поддержке Ф.Ф. Штейнгейля – с севера преградят ей путь в районе Борисова и вместе с главными силами уничтожат ее, чтобы французы были «искоренены до последнего»929. «Естли план сей, – писал Александр I Кутузову, – Вами признан будет полезным, то отправьте флигель-адъютанта Чернышева к адмиралу Чичагову»930. Таким образом, в те дни, когда Наполеон занимал Москву, Александр I уже планировал истребление его армии. Этот факт, который наши историки с 1917 г. до последнего времени недооценивали либо вовсе замалчивали, делает честь царю.}

Кутузов усмотрел лишь «малое различие» между своим планом и царским, Поэтому 10 сентября он доложил Александру I: «<...> оставил я план сей, объясненный мне подробно флигель-адъютантом Чернышевым, в полной его силе»^{931. В тот же день фельдмаршал отправил Чернышева к Чичагову с царским планом. «Поспешаю препроводить оный в списке, дабы вы, – предписывал он адмиралу, – от произведения в действо прежних моих соображений удержалися, а приступили к исполнению высочайшей воли932.}

Советские «фанаты» Кутузова (П.А. Жилин, Б.С. Абали-хин), которых не устраивало его признание «высочайшей воли», старались представить дело так, что царский план был «ошибочен», «принципиально отличен» и даже «противоположен» безошибочному плану Кутузова, поскольку-де по царскому плану «решающая роль в разгроме врага отводилась не Главной армии», а войскам Чичагова и Витгенштейна. Кутузов, мол, все это «прекрасно понимал» и, «хотя внешне (?! – Н. Т.) и принял присланный ему план, фактически проводил в жизнь свой («противоположный»! – Н. Т) план разгрома врага»^{933. Поверить здесь Жилйну и Абалихину может только тот, кто незнаком с текстом петербургского плана, ибо в тексте его черным по белому сказано: все «три наши армии соединиться должны», каждая из них обязана действовать «в частых сношениях со всеми другими войсками нашими», а фланговые войска имеют целью в назначенных местах «предупредить Неприятеля, с другой стороны всегда неотступно поражаемого в тыл от главных соединенных армий наших под предводительством князя Кутузова»934. Конкретные детали петербургского плана (даты, маршруты) были по ходу событий, естественно, скорректированы, но, по сути своей, именно этот план (принятый Кутузовым!) лег в основу Березинской операции.}

К середине октября соотношение сил на всем театре войны резко изменилось в пользу России. Наполеон в Москве имел тогда около 116 тыс. человек^{935, Кутузов в Тарутийе – 130 тыс. регулярных войск и казаков и, как минимум, 120 тыс ополченцев936. Артиллерии у Кутузова тоже было больше, чем у Наполеона: 622 орудия против S69937. Такого же перевеса в силах россияне добились и на флангах. На севере корпус П.Х. Витгенштейна (который с 15 октября, после объединения с корпусом Ф.Ф. Штейнгейля, стал называться армией938') с Петербургским и Новгородским ополчениями и рижский гарнизон И.Н. Эссена располагали 68 тыс. человек против 52 тыс. у Ж.-Э. Макдональда (включая прусский вспомогательный корпус), Н.-Щ. Удино и Л. Г. Сен-Сира939. На юге в результате соединения 3-й Западной и Молдавской армий у П.В. Чичагова стало почти 83 тыс. бойцов, что вместе с 12,5-тысячным отдельным корпусом Ф.Ф. Эр-теля обеспечивало россиянам двойной перевес против корпусов К.Ф. Шварценберга, Ж.-А. Ренье и отдельной польской дивизии Я.Г. Домбровского общей численностью 46 тыс. человек940. Даже прибытие в Смоленск 27 сентября ЗОтысячного резервного корпуса «Великой армии» под командованием маршала К. Виктора941, который мог при необходимости помочь и северному и южному флангам французов, не меняло соотношения сил, повсеместно определившегося в пользу россиян.}

Теперь переход русских войск в контрнаступление стал вполне назревшей задачей. Важно было определить время и место первого удара. 3 октября генерал-квартирмейстер К.Ф. Толь предложил план нападения на авангард «Великой армии» под начальством И. Мюрата, который беспечно располагался на р. Чернишне в 6 км от русского лагеря. Другие генералы поддержали Толя. Кутузов неохотно (он предпочел бы и далее обойтись без сражений), уступая желанию генералов, одобрил план, но в самом бою, который условно называют Тарутинским, не участвовал. Руководил боем Беннигсен. Трехкратный численный перевес россиян обеспечил им победу. Мюрат был разбит и отступил к с. Спас-Купля. Но отказ Кутузова помочь Беннигсену резервами позволил французам спастись от истребления. Это произошло 6 октября.

}J5s-

Материальные плоды Тарутинского боя для россиян, по сравнению с тем, на что рассчитывали в штабе Кутузова, были невелики. П.П. Коновницын считал даже, что, поскольку Мю-рату «дана возможность отступить в порядке с малою потерею <...>, никто не заслуживает за это дело награды»^{942. Тем не менее, по русским данным, Мюрат потерял 2500 человек убитыми и ранеными плюс 1000 – пленными, тогда как русские потери были почти втрое меньшими: 1204 человека943 (в числе убитых был командующий 2-м корпусом генерал-лейтенант К.Ф. Багговут).}

Главное же, эта первая в 1812 г. победа россиян в наступательном бою стала если еще не началом, то уже прологом русского контрнаступления. Она необычайно подняла боевой дух русской армии. Кутузов понимал эту сторону тарутинского успеха и гордился ею. «Не достало еще немножко щастия, и была бы совсем баталия Кремская, – написал он жене. – Первый раз французы <...> бежали, как зайцы»^{944. С другой стороны, именно Тарутинский бой стал «последним, решающим толчком, заставившим Наполеона наконец выйти из Москвы»945.}

В Москве Наполеон провел 36 дней, со 2 сентября по 7 октября. Столь долгое сидение на московском пепелище он назовет позднее «величайшей ошибкой» всей своей жизни, раусу^цв^чро не пожар Москвы погубил его, как считали мно-СЦС, ■ а ,пяти^цдельное ожидание мира; пожар, напротив, дол-цсец ,ф>1Л •Sty.срасти «Великую армию», ибо он доказывал, что «ру^цце, цравительство и народ не хотят вступать ни в какие переговоры» и что надо было уходить из Москвы сразу, «на другой же день по Калужской дороге»^946.

Так рассуждали post factum и другие военные авторитеты. Например, английский фельдмаршал герцог А. Веллингтон считал, что, «войдя в Москву, Наполеон должен был бы сделать распоряжение в тот же день об очищении ее»^{947. По мнению Дениса Давыдова, если бы Наполеон ушел из Москвы хотя бы двумя неделями раньше, он мог бы избежать постигшей его катастрофы. Тогда, с одной стороны, Кутузов не успел бы подготовиться к контрнаступлению, а с другой – холода не успели бы настигнуть французов раньше Смоленска или даже Березины948.}

Если бы ушел... В том-то и дело, что, заняв Москву, Наполеон, по крайней мере в первые три недели, не мог уйти: он ждал со дня на день от Александра I просьбы о мире, «льстил себя надеждою, что Россия, раненная в самое сердце <...>, должна пойти на переговоры, как это всегда делали другие государства Европы, столицы которых он завоевывал»^{949. До тех же пор, пока мир не был заключен, он старался демонстрировать перед всей Европой «позу победителя», ибо понимал, что «оккупация этой столицы, поскольку он в нее вступил и так долго здесь остается, производит моральное впечатление <...> как на Россию, так и на Европу»950.}

«ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ,

ПРЕД КЕМ НАПОЛЕОН БЕЖИТ...»

Сладко гнать пред собою первого в свете полководца.

ММ. Кутузов – жене 14 ноября 1812 г.

1. МАЛОЯРОСЛАВЕЦ

С утра 7 октября «Великая армия» Наполеона потянулась из Москвы восвояси. Она насчитывала в тот день 89 640 пеших и 14 314 конных воинов, 12 тыс. нестроевых, больных и прочих – всего 115 954 человека и 569 орудий^{951. Армию сопровождал колоссальный обоз: 10—15 тыс. повозок, в которые «были напиханы, как попало, меха, сахар, чай, книги, картины, актрисы Московского театра»952. Все это походило «на татарскую орду после удачного нашествия»953. Оставляя древнюю столицу России, Наполеон приказал взорвать Кремль – «в отместку Александру за то, что тот не ответил на три мирных предложения» (таково мнение Е.В. Тарле954), или, быть может, в отмщение россиянам за то, что они сами сожгли «мать го-}

родов русских». Этот приказ – пожалуй, самый варварский из всех приказов Наполеона – осужден даже во французских источниках. Друг семьи Наполеона, а позднее приятельница О. де Бальзака, герцогиня Л. д’Абрантес возмущалась: взрыв Кремля должен «показать нас варварами, более первобытных скифов»^{955. К счастью, дождь подмочил фитили и ослабил мощь подготовленного взрыва, а часть фитилей загасили русские патриоты956. Были повреждены соборы, разрушена часть кремлевских башен, стен и палат, взорвано здание Арсенала. Иван Великий и Спасские ворота не пострадали957.}

Итак, 7 октября Наполеон ушел из Москвы. Куда же он повел свою «Великую армию»? На Калугу! Почему? С какой целью? Традиционная точка зрения – от Д.П. Бутурлина до П.А. Жилина и от Ж. Шамбре до Д. Чандлера (включая А.Жомини и К. Клаузевица, М.И. Богдановича и А.Н. Попова, Е.В. Тарле и Л.Г. Бескровного) – такова. Наполеон уходил из Москвы с намерением отойти к Смоленску, чтобы там, в этом самом важном опорном пункте на главной коммуникации «Великой армии», собраться с силами для зимовки или для дальнейшего отхода в Польшу. Но во-первых, дорога от Москвы на Смоленск через Можайск, по которой французы пришли в Москву, была разорена, а во-вторых, Кутузов в Тарутине был ближе к Смоленску, чем Наполеон в Москве, и мог предупредить французов у Можайска (путь от Москвы до Можайска составлял более 102 км, от Тарутина – 72,5 км). Поэтому Наполеон решил отходить к Смоленску не по старой, разоренной дотла, а по новой дороге – через Калугу, рассчитывая отбросить Кутузова, если тот преградит ему путь.