Текст книги "Два листка и почка"

Автор книги: Мулк Ананд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17

Кули побрели к конторе управляющего. В свете яркого солнца их смуглые тела казались еще темнее, и они походили на полчища муравьев, медленно ползущих вдоль пыльной дороги между зелеными квадратами плантаций. На широкую долину падала тень гор, поросших лесом. Кули шли, незаметно бросая робкие взгляды по сторонам, и каждый замирал от страха, но они напускали на себя уверенный и спокойный вид, стараясь этим подбодрить друг друга.

– Я боюсь до смерти, – не вытерпел Гангу. – Бура-сахиб непременно прикажет нас избить.

– Не бойся, брат, – подбодрил его шедший рядом с ним кули из Горахпура.

Страх Гангу все возрастал и завладел им так, что он уже не мог с ним справиться. Он обвел глазами видневшиеся сквозь заросли кустов высокие горы, пестревшие деревьями разных пород, точно искал для своей души прибежища где-то в удаленных уголках земли, не знающих тяготевшего над его собственной страной проклятия. Ему стало понятно, что нельзя найти более надежной пристани, чем в себе самом, хотя грудь его сейчас терзали страсти, порожденные бурным протестом против несправедливости. Он продолжал идти, и чувство самосохранения боролось в нем с мужеством, пока он не перестал о чем-либо думать и шел, обливаясь потом, струившимся по всему телу, изнуренный голодом, жаждой и зноем.

– Нет, не надо бояться, брат, – сказал Нараин, сморкаясь и вытирая нос грязными пальцами.

Жара и утомление притупили чувства. Теперь Гангу охватило безразличие; он шел молча, в нем не было ни гнева, ни усталости, ни боли, словно жизнь и смерть были для него одинаковы, – из мира исчезла надежда, и оставалось только ждать неизбежной гибели.

– Я передам бура-сахибу все, что нам сказал де ля Хавр сахиб, – заявил кули из Бхутии с решимостью, плохо вязавшейся с его внешностью. Он шел ссутулившись, вместо того чтобы расправить плечи, и волочил ноги, когда ему надлежало бы ступать прямо и твердо.

Но чем решительнее устремлялась толпа вперед и чем ближе подходила к цели, тем более одиноко и отчужденно чувствовал себя Гангу. Молчание отгородило его от товарищей каменной стеной, и каждое гневное слово, каждый выкрик отдавались в нем болью.

– Вперед, братья, ускорим шаги, – подбадривал толпу кули из Бхутии, и все едва не ринулись бежать, когда их вдруг остановил грозный окрик:

– Остановитесь сейчас же, дурьи головы!

Обернувшись в сторону крика, кули увидели появившегося из-за кустов бура-сахиба. В страхе они готовы были принять его открытый рот со сверкавшими зубами за разверстую пасть дьявола.

– Вы куда идете? – закричал он снова угрожающим голосом.

Бура-сахиб появился не один: с ним были Рэджи сахиб и пять стражников, вооруженных винтовками.

Кули отпрянули было назад, потом остановились как вкопанные; неожиданная засада привела их в ужас, они в отчаянье заламывали трясущиеся руки, многие дрожали в страхе, никто не знал, что делать.

– Руки вверх, свиньи! – загремел Рэджи, направив револьвер на стоявших в переднем ряду кули.

Потные лица отвернулись, словно кули боялись взглянуть прямо в лицо сахибу; иные зажмурились, как будто их слепило сияние полуденного солнца.

– Подождите, Рэджи, – прошептал Крофт-Кук и, решительно сжав губы, рассчитано медленно ступая, пошел на толпу, едва преодолевая внутренний страх перед грозившей ему опасностью.

Толпа смешалась, кули стали пятиться, толкая друг друга, точно на них наступала смерть.

– Не бойтесь, братья, – призывал кули из Бхутии, стараясь пробраться из задних рядов. Наконец, очутившись впереди, он воскликнул:

– Хузур, де ля Хавр сахиб послал нас к тебе изложить свои жалобы. Сардар Неоджи…

– Молчать, дубина! – заорал, бросаясь на него, Рэджи Хант. – Назад, или я тебя застрелю на месте. Де ля Хавру нечего соваться не в свое дело. Все немедленно расходитесь! Марш по домам!

Он подошел почти вплотную к бхутийцу, но, не дойдя двух шагов, остановился и обратился к стражникам:

– Ведите всех в поселок! Немедленно, иначе я их всех перестреляю!

Стражники выступили вперед и стали прикладами подгонять людей, заставляя их идти обратно. Ружья нагнали страх на кули, они кричали и молили:

– Господин, господин, пощади нас!..

– Прочь ступайте, сволочь этакая, – вопил в свою очередь Крофт-Кук, увлеченный лихим примером Рэджи, и наступал на кули под прикрытием стражи. – Сейчас же домой! Я сам переговорю с де ля Хавром.

И он грозно шагал, негнущийся, упрямый и непостижимый, с холодным блеском в глазах.

– Господин управляющий! – возмущенно воскликнул горахпурец.

– Прочь, прочь, – повторял Крофт-Кук, продолжая гнать перед собою кули.

– Бейте их, если они станут нарушать порядок, – приказал он снова страже. – Прочь отсюда! Сейчас же!

– Выполняйте приказ! – с готовностью подхватили стражники и сурово направили свои ружья на толпу.

Кое-кто уже бежал. Все растерянно отступили, смятенные, плачущие, напуганные и разбитые.

Нестерпимая жара обволокла долину. Солнце ослепительно сияло.

Измученные кули брели, орошая своим потом дорожную пыль.

Глава 18

Сгущались вечерние тени, и на Гангу нахлынул страх. Ему казалось, что кваканье лягушек на болотах – это их жалоба на Яму, напустившего на них змей, а слушая непрерывное гудение жуков, он представлял себе, что они пьют кровь, сочащуюся из вен истерзанного страданием человека.

Дети его лежали на своих постелях и спали спокойным сном, в то время как он, растянувшись на полу, не мог избавиться от тягостных размышлений.

Воспоминание о палочной расправе все еще волновало его, и он видел перед собой лица обоих сахибов и толпу избитых и окровавленных людей, мечущихся по долине: сколько во всём этом горечи, безумия и страдания!

Он пролежал весь день и вечер в душном домике, вздыхая и томясь. В сумерках он захотел выбраться на улицу, чтобы нарубить дров и принести воды, но охранявшие поселок стражники загнали его обратно, угрожая ружьями: выходить на улицу после отбоя было строго запрещено.

Гангу послушно возвратился и безропотно лежал в темноте. Его угнетала напряженная тишина. Время от времени он прикладывал ухо к стенке и слышал смутные голоса у соседей. Иногда до него доносился кашель – Гангу безошибочно узнавал, что кашляет Нараин. Потом он различил звук шагов. Гангу горько вздыхал и прислушивался к биению собственного сердца – оно колотилось у него в груди, словно кузнечный молот.

Мысли его неизменно возвращались все к одному и тому же: «Что случилось? Да, что случилось?»

Из глубины памяти возникали воспоминания, мешавшиеся с ропотом голосов, посылавших проклятия сахибам; в нем поднимался справедливый гнев, который он малодушно не смел высказать. И все же тоска заглушала ярость, несвойственную его робкой трепещущей душе, и он целиком был охвачен своим горем, неуверенно повторяя слова молитвы, которой хотел себя подбодрить.

Наконец, оторвавшись от своих мыслей, молчаливой вереницей проносившихся в его душе, он решил пойти к Нараину, который звал его к себе вечером. Одиночество тяготило Гангу, и ему хотелось общения с людьми, чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей.

Небо походило на темную бездну, зиявшую между двумя мирами, где витал безмолвный дух огня.

Он обошел в темноте вокруг дома и остановился перед дверью в хижину Нараина: в щели пробивался слабый свет. Он перевел дух и тихонько позвал:

– Брат Нараин!

Тот громко и деланно закашлял, чтобы приглушить смутный шепот и голоса, доносившиеся из его дома.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, Гангу!

– Заходи, брат, заходи, – пригласил Нараин и тут же отпер дверь и ввел Гангу в комнату.

Где-то залаяла собака, и сердце Гангу замерло, он остановился, со страхом уставившись глазами в пространство. Жена Нараина спала с детьми в углу, а в свете тускло горевшей глиняной лампы сидели с трубками трое кули – бхутиец, горахпурец и еще один молодой парень. В комнате было накурено и пахло дымом.

– Заходи, брат, заходи, – приглашал Нараин гостя и, усадив его, подал ему трубку. Затем он продолжал рассказ, прерванный приходом Гангу:

– Так вот, эти двадцать кули пожаловались члену королевской парламентской комиссии сахибу Бахадуру из Джорхата и рассказали ему, что их завербовали в Назике, около Бомбея, по договору на один год. Теперь они проработали больше года, а так как им платили очень мало, они едва зарабатывали на пропитание и ничего не могли сберечь на черный день, они хотели покинуть плантацию. По условиям договора, который им объявляли при найме, обратную дорогу домой должен был оплатить хозяин плантации. Депутат пошел к управляющему, они, конечно, между собой сговорились, и в результате кули не только не отпустили домой, но приказали им вернуться на плантацию и проработать еще год. Они отказались и пошли домой пешком. Только их и видели. Так что, братья, нам ничего не остается, как самим договариваться с сахибами.

Рассказ Нараина настолько совпадал с тем, что думал Гангу, что показался ему откровением, и он заблестевшими глазами стал всматриваться ему в лицо.

– Эх, – сказал горахпурец, привлекая пристальное внимание Гангу, – если бы мы только могли действовать сообща и сговориться с кули других плантаций!

– Это было бы совершенным безумием, – возразил Нараин. – Разве ты не знаешь, брат, как поступают белые? Вот одного пария твоего возраста, по имени Вирона Тиланг, засадили в тюрьму, потому что он задумал идти наниматься на Циннамарские чайные плантации, где у него, по слухам, работало много земляков. Его задержали и привели к управляющему. Однако тот не поверил, что Тиланг пришел только в поисках работы, и решил, что его подослали конгрессисты – эти, знаешь, кого не терпят сахибы. Управляющий написал на кули жалобу; бабу, слуги и сторожа ее подтвердили, и парня передали в полицию. В жалобе было сказано, что кули – агент профсоюзов, – есть такие союзы для кули, о которых мы тут даже не слыхали. Сахибы не разрешают их представителям приезжать на плантации и объяснять, что такое профсоюз, однако года два назад сюда к нам пробрался один сахиб из профсоюза, переодетый факиром. Он нам и рассказал, братья, что профсоюз для того и существует, чтобы помогать кули и защищать их права против хозяев. Так вот, я кончу про Вирону: он сказал, что даже никогда не слышал названия профсоюза. И все-таки его посадили в тюрьму – обвинили, что он причинил беспокойство управляющему.

– Что же он, не обжаловал? – спросил бхутиец.

– А кто бы стал его слушать? – с горечью воскликнул Нараин. – Сахибы делают что хотят, брат. Если ты им нужен, они заставят тебя остаться, если нет – прогонят. После войны торговля шла плохо. Мелкие плантации, заработав уйму денег во время войны, позакрылись, а на крупных объявили всем кули, что им будут платить очень мало. Этот низкий заработок уменьшили до того, что в день нельзя было заработать больше, чем три пайсы. Кули стали тысячами покидать плантации. Они десятками умирали от голода по обочинам дорог и все-таки твердо решили не возвращаться на плантации – достаточно они натерпелись горя, получая три пайсы в день! У них на глазах пороли их братьев, творили всякие жестокости – словом, они насмотрелись того, что мы молча терпим сейчас. И не расскажешь, каких только лишений они не перенесли – вот почему они предпочитали смерть возвращению… – Нараин закашлялся – он рассказывал так горячо, что у него не хватало дыхания.

«Если б только я мог разделять его чувства», – думал Гангу, глубоко взволнованный рассказом Нараина. Ему хотелось подбодрить Нараина и выразить свое сочувствие, и он с неподдельным участием спросил:

– А что произошло потом, брат?

– Когда кули стали уходить со всех плантаций, – продолжал с волнением Нараин, справившись с приступом кашля, – сахибы всполошились. Они захотели остановить движение. Сахиб на железной дороге в Каримджане приказал не продавать билетов кули. И они пошли по дорогам, брат. Около шестисот кули задержали в Калауре. Тысячи других сели в поезд в Гоалундо, потому что гандисты заставили начальство на железной дороге продать им билеты. Но в Фаридпуре их задержали по распоряжению магистра города, сняли с поезда, продержали ночь под охраной полиции, а наутро отпустили. Члены конгресса организовали питание для кули в трех милях от города и посадили их в поезда в Коксе. В Белгачи их снова кормили горожане. Но магистрат города вмешался и не разрешил им сесть в поезд, хотя богатые люди из Белгачи и предлагали купить им билеты за свой счет. Все же начальство на следующий день уступило, и кули смогли добраться до Кустеа. Немало их умерло в дороге от холеры. В Каримджани саркар и хозяева предложили кули увеличить им заработок до шести анна в день. Однако они и на это не пошли. Тысячи их бродили по городу в самую жару. Голодные и нагие, они в изнеможении падали на улицах. Многие старались пробраться домой – среди них были люди из Назика и даже из такой дали, как Раджипутана, Бомбей или Мадрас. Агенты плантаторов ночью пробрались к реке и убрали сходни, чтобы кули не могли сесть на пароходы. Потом, при посадке, произошла давка, многие упали в воду и утонули.

Нараин перевел дух, потом вздохнул и повел рассказ дальше:

– Саркар предложил кули вернуться на плантации. «Мы не пойдем, – ответили они, – а хотим вернуться домой, пусть даже придется всем идти пешком – старикам, женщинам с детьми на руках, но мы по горло сыты грубостью хозяев». Им захотел помочь жрец, друг Махатмы Ганди, но что он мог для них сделать? Только ходил взад и вперед от них к саркару и обратно да сочувствовал им в душе. На вокзале в Чанзпуре – в залах и в сквере вокруг – собралось более трех тысяч кули с семьями. Они все ждали разрешения уехать. Но вот один поезд ушел без них, второй ушел, а их все не сажают. Кули потеряли всякую надежду и стали устраиваться, чтобы провести на станции ночь. Когда все заснули, в вокзал ворвался отряд гуркхов и напал на спящих со штыками и прикладами. Ах, братья, ведь тут были дети и новорожденные, они кричали и плакали. Спасаясь, одна беременная женщина застряла между прутьями решетки в проходе у кассы: гуркх выпустил ей внутренности. Когда на шум сбежались горожане с фонарями, многие кули были ранены или убиты. Так что сегодняшний случай с нами – ничто по сравнению с тем, что пережили там. Нам, братья, только и остается, что курить свои трубки, поминать имя божие и никуда не уезжать.

– Я уйду, – сказал горахпурец. – Я убегу. Буду прятаться днем и идти ночью.

– Ты безумец, – накинулся на него Нараин, – как можешь ты отделяться от всех? Если что делать, так надо всем сообща, тут на месте. А кроме того, в зарослях тебя съедят дикие звери. Никуда тебе не уйти, если даже удастся выскользнуть из поселка.

Юноша опустил голову. Ему рисовалась неминуемая гибель и одновременно казалась заманчивой перспектива побега со всякими приключениями. Так он сидел, задумавшись, и в душе его нарастали силы, всегда появляющиеся у человека в момент опасности.

Рассказ Нараина совершенно увлек Гангу. Он почувствовал себя прозревшим – теперь он обрел в себе мужество и решимость встретить опасность, о которой так ясно говорил его товарищ.

– Надо договориться, что нам предпринять завтра, – начал горахпурец…

Но едва он это произнес, как раздался резкий стук в дверь.

Нараин простер обе руки, подавая этим знак не подыматься с пола. Потом он закашлялся и хрипло, точно со сна, отозвался:

– Кто там стучит?

– Почему не потушен свет? – спросил сторож.

– Ладно, ладно, мучитель, не буди детишек. – Нараин ответил таким естественным голосом, смиренным и нагловатым одновременно, что у сторожа не возникло никаких подозрений…

Нараин погасил свет и подошел к двери, чтобы удостовериться, что сторож ушел.

– Хорошо, что мы молчали, когда он подкрался, – обратился он к своим гостям. – Теперь нам придется завтрашние заботы отложить до завтра, а сейчас отправляться спать.

– Да, мне пора к своим детям, – сказал Гангу. И он едва не бегом пустился домой, точно спасался от призраков звездной ночи. Голова его кружилась и сердце билось так, что одно мгновение он едва не потерял сознание. Он пенял на себя за слабость и посмотрел на Леилу, во сне обнимавшую своего братишку в углу их убогой комнаты.

Глава 19

«Если они не поспеют к восьми часам, этот проклятый бунт грозит распространиться дальше», – подумал Крофт-Кук, взвинченный после бессонной ночи. Он устроил себе временную спальню в библиотеке и теперь поднимался на террасу клуба, одетый в мундир ассамского полка легкой кавалерии, в резерве которого он числился.

За ночь клуб превратился в подобие крепости. Бесстрашные леди провели беспокойную ночь на походных кроватях, расставленных в столовой, мужчины несли охрану попеременно со стражниками.

Членам клуба положение казалось серьезным, хотя кое-кто имел лишь смутное представление о том, что в сущности произошло. Но разговоры вращались исключительно вокруг Джона Лоуренса, Генри Кэннинга и осады Люкноу в 1857 году, и господа сидели и расхаживали по залам и гостиным клуба, грозно увешанные оружием, ощетинившись заряженными пистолетами и двуствольными охотничьими ружьями. Были вытребованы по телеграфу полиция из Силхета, солдаты из Манипура и самолеты из Калькутты. Сейчас все украдкой, всматривались в небо, где из-за горизонта должны были показаться силы порядка, хотя никто не выдавал своей тревоги и все старались казаться спокойными и подтянутыми.

– Нам следовало быть лучше подготовленными, – ворчал Мэкра, облеченный в форму майора, сохранившуюся со времен войны, когда ему пришлось исполнять временную должность в армии, – ни снаряжения, ни связи – средневековые порядки, да и только, – иначе не назовешь!

– Я снова позвонил, – доложил Рэджи Хант; он чувствовал себя не в своей тарелке – садился, вставал, ходил из комнаты в комнату, без нужды переставлял пепельницы, листал альбомы. Чувствуя, что у него рыльце в пушку – как-никак, весь сыр-бор загорелся из-за него, – этим утром он был тише воды ниже травы, рад угодить всем и каждому. Более того – где-то в глубине души он даже раскаивался в своей горячности. В общем он старался держаться благонравным мальчиком, не смеющим ослушаться взрослых, но был готов дать отпор, если бы кто-нибудь стал его упрекать.

Ральф нервничал и был встревожен.

– Кто их знает, когда они наконец появятся, – проговорил он, никак не умея нащупать верную линию поведения: до приезда в Индию он вел мирную сельскую жизнь в Хэмпшире и сейчас не знал, как себя держать в возникших критических обстоятельствах и очень боялся допустить оплошность.

– Прибыли, Туити? – в упор спросил Мэкра. Он, правда, чувствовал, что сугубо военный тон здесь несколько неуместен и что проявлять так резко свою власть более подходит в армии, но неожиданность событий застала его врасплох, и он по привычке проявлял свое раздражение грубым фронтовым обращением.

В окне гостиной показалась грузная фигура инженера; он шел вразвалку, громыхая сапогами и держал в зубах сигарету.

– Где Хитчкок? – отрывисто спросил Мэкра.

– Спит, сэр! – отрапортовал Туити, по-военному щелкнув каблуками, точно в насмешку над майором.

– Пьян? – прорычал Мэкра.

– Полагаю, что есть грешок, майор, – ответил Туити, подавив улыбку. И добавил, прикрывая иронию шуткой:

– Необходимо было подкрепиться, сэр, после тревожной ночи.

– Тревожной ночи! Как раз! – пробормотал Крофт-Кук. – Небось всю ночь проиграли в бридж.

– Да вы и сами как будто не в форме, не так ли? – Мэкра пристально взглянул на инженера.

– Если вы так полагаете, сэр, – продолжал игру Туити.

– Это относится ко всем вам, – продолжал Мэкра распекать своего собеседника. – Бэртон, Смитс и Кресуэл ушли утром из клуба, несмотря на строжайшее приказание.

Он с возмущением повел носом, выдержал паузу и продолжал несколько более мягким тоном:

– Согласитесь, что мы обязаны прежде всего укреплять дисциплину, не так ли? – Он снова остановился. Потом вспыхнул и повысил голос: – Представляете себе, что будет, если эта толпа кули нападет на нас? Резня, вот что, – и хуже того – весь наш престиж полетит к чертовой бабушке!

– А им что за дело? – пробормотал про себя Крофт-Кук.

– Доброе утро! – приветствовала всех миссис Крофт-Кук, появляясь с зонтиком в руках, оживленная, экспансивная, совершенно не желающая считаться с общим волнением.

– Какое восхитительное утро, не правда ли?..

Чарльз Крофт-Кук нахмурился и отвернулся с гримасой. Последовало неловкое молчание. Лишь солнце разбрасывало всюду огненные блики.

– Во всем виновата Барбара, – обратилась миссис Крофт-Кук к мужу, точно извиняясь перед ним за дочь. – Она так плачет, даже миссис Мэкра не может унять ее.

– Он думает, что сумел провести нас, – сказал Мэкра, жуя губами, точно у него было неприятное ощущение во рту. – Вчера вечером явился сюда под предлогом встречи с Туити, а на самом деле с целью пронюхать про наши приготовления.

И он крепким словом обругал де ля Хавра.

– Неслыханно, Чарльз, – повернулся он к Крофт-Куку, – этого нельзя так оставить!

– Я его немедленно уволю, правление потом подтвердит мое распоряжение.

Мэкра направился в комнату отдыха разыскивать свою жену Мэйбл. Крофт-Кук и Хант пошли за ним.

– Все нынче не в духе, – надула губки миссис Крофт-Кук, увидя, что все ее покинули на веранде.

– Первый же самолет заставит их отказаться от своей тактики, – заявил Мэкра. – А наряд полиции из Силхета сумеет внушить им страх божий. – Майора крайне раздражало безмятежное спокойствие Туити, равнодушно покуривавшего в кресле, и он всеми средствами старался втянуть его в разговор.

Туити поднял с пола оброненную газету «Зритель».

– Все эти военные приготовления, по-моему, излишни, – сказал он ровным, невозмутимым тоном. – Надо было выслушать претензии кули, не затевая всей этой канители…

И он стал отыскивать страницу с карикатурами Джорджа Бельчера, чтобы подавить в себе возмущение. К нему накануне вечером приходил де ля Хавр посоветоваться, нельзя ли склонить остальных покончить со всем этим делом мирным путем. Но где там! Все точно взбеленились – повырядились в военную форму, обвешались оружием, спали с револьверами под подушкой и пооборвали провода, вызывая солдат в помощь своей вооруженной страже.

«Подобные стрелки-любители, – говорил себе Туити, – опаснее всего в первую голову для себя и своих друзей». Он достаточно хорошо знал кули, чтобы не верить в то, что они захотят драться, да и де ля Хавр при всей своей горячности был в сущности благонравным парнем. Не уверял ли он, что всего лишь посоветовал кули изложить свои жалобы Крофт-Куку и Ханту, а те стали ему угрожать, а теперь вовсе потеряли голову! Пора бы этим людям знать кули – они достаточно жили среди них… Положительно их ограниченность злила Туити.

– Хэлло, Мэк, старина, у вас геройский, вид, – воскликнул Хитчкок, войдя, пошатываясь, в комнату, красный как рак, с глазами, воспаленными от пьянства и бессонницы…

– Вы дерзите, Хитчкок, – ответил Мэкра, – и к тому же мертвецки пьяны.

– Вы будете преданы военному суду за оскорбление старшего офицера, заодно с де ля Хавром, – усмехнулся Туити и, прищурившись, хитро поглядел на Хитчкока.

– Мы внимательно отнеслись к вашему другу, – обратился Крофт-Кук к Туити. – Но он подстрекал чернь к убийству и должен ответить за свои действия. Бунт затеял, как вы знаете, он, а не я. Все эти беспорядки…

Крофт-Кука угнетал беспорядок, вся нелепость событий его глубоко возмущала. Нормальная работа на плантации была нарушена. Слоняться без дела по клубу, когда надо было в этот час сидеть в конторе, разбирая почту, ему казалось преступным, так как это выбивало из колеи, а он был прежде всего человек порядка и рутины. И ему уже мерещились неизбежные убытки, пассивный баланс и иные последствия беспорядков.

– Он дезертир и подлец, – провозгласил Мэкра, – почему бы ему не остаться на ночь тут с нами? По правилам его бы надо поставить к стенке со всей его наглой бандой!

В наступившем молчании еще острее чувствовалась напряженная, наэлектризованная атмосфера. Хитчкок, маскируя свое смущение, стал что-то насвистывать.

Вдруг в затянутом сеткой окне послышалось низкое гудение самолета.

Мэкра, Хант и Ральф выскочили на веранду. Им навстречу торопилась миссис Крофт-Кук, размахивая зонтиком.

– Самолет летит! Самолет летит!

– Ребята, готовьтесь! – возбужденно крикнул Мэкра.

– Спасены, спасены! – радовался Крофт-Кук, махая рукой и глядя в небо.

Бомбардировщик Королевских военно-воздушных сил, описав круг над плантацией, выключил мотор и пошел на посадку. Крофт-Кук тоже вышел на веранду.

Из своей комнаты появились дамы – напудренные, надушенные и прелестные, несмотря на чрезвычайную обстановку. Они стали выглядывать из окна гостиной на политую площадку для поло.

Туити стоял в дверях, насмешливо прищурившись, и наблюдал героическое поведение мужчин. «Им чудится по крайней мере снятие осады с Альказара», – подумал он и стал размышлять, сколько прячется злобы и ненависти за простым фактом появления бомбардировщика на мирной плантации. Каким низким целям заставляют служить такое совершенное изобретение человека! И все же инженер в нем невольно восхищался стоявшим перед ним изумительным творением инженерного искусства.

Офицер Королевских военно-воздушных сил соскочил на землю и отдал честь Мэкра. Майор проводил его на веранду.

– Долетели без приключений, – рассказывал офицер, – но посадка была трудной – мы не сразу обнаружили площадку для поло. За нами летят четыре бомбардировщика – им будет легче приземлиться. У них на борту взвод легкой йоркширской пехоты под командой унтер-офицера. Командир соединения приказал перебросить сюда еще две роты пограничных стрелков.

– Позаботьтесь о завтраке, Хант, – распорядился Мэкра, взволнованный предстоящими событиями. – Бомбардировщики прибудут сюда с минуты на минуту, и нам можно будет наступать на территорию противника.