Текст книги "Зейнаб"

Глава III

С приходом весны Зейнаб еще острее ощутила свое одиночество и пустоту однообразной семейной жизни. Всякий раз, проходя мимо деревьев, покрытых яркой листвой и прекрасными цветами, внимая веселому пению птиц, она слышала в сердце тайный голос, напоминавший ей о недавнем прошлом. Но теперь она была пленницей, лишенной свободы. Ей уже нельзя было самой распоряжаться своим сердцем, пренебрегать мужем. И все‑таки сердечное влечение сильнее нас! Сердце навсегда остается со своим избранником, оно не покидает его, как бы мы ни взывали к нему, как бы ни умоляли его. В конце концов мы уступаем ему и подчиняемся его законам. И тогда к нам приходит огромное, как океан, счастье, и в нем мы находим забвение.

Зейнаб, захваченная своим вновь пробудившимся чувством, стала искать Ибрахима, как некогда он искал ее. Теперь она страстно желала увидеть его и броситься в его объятия. О, как они будут счастливы! Значит, медлить и опасаться старых, давно отживших обычаев – просто безумие!

Счастливый человек содрогается при одной мысли, что может потерять свое счастье, ему нет никакого дела до мнения света. Его единственная забота – сохранить это счастье, не утратить ни малейшей крупицы его, пусть даже оно достигнуто вопреки желанию других.

Такие доводы нам диктует наш эгоистический разум. Впрочем, как правило, мы им не внемлем. Невольно в наши души проникают слова других людей и отравляют наше счастье, превращая его в страдание.

Предчувствия страшили Зейнаб, она была в смятении. Может быть, тайком пробраться к Ибрахиму и попросить у него прощения за то, что она прежде избегала его? Да, да, так и нужно сделать. Нет больше сил терпеть страдания. Но как она смеет даже думать об этом? Ведь это же измена мужу, нарушение клятвы, потеря чести и достоинства! Ведь она замужем, живет в доме мужа! Нет, нет, – это мерзкий грех, как ей только не стыдно держать в голове такие мысли. Но как все‑таки безжалостно, жестоко поступил ее отец! Что она такое в ее нынешнем положении? Подневольная раба! А разве раба должна держать свое слово, выполнять долг, следовать совести? Она пришла к Хасану против своей воли, значит, она свободна от всяких обязательств! И что за беда, если они с Ибрахимом встретятся наедине, если он прижмет ее к своей груди и поцелует! В ее несчастной жизни сверкнет миг блаженства, она похитит его у вечного времени.

А мы с вами, читатель, проводим ли все наши дни согласно заповедям неодолимого времени, во всем повинуясь его тупому гнету, отчитываясь перед самими собой за каждую прожитую минуту, вечно упрекая себя? Если так, то не теряем ли мы в этом случае вкус к жизни? И стоит ли вообще жить без него?..

В тот час, когда Зейнаб встретится со своим возлюбленным, откроет ему сердце, расскажет о своих страданиях – не смутятся ли их души, не потеряют ли они рассудок, растворившись друг в друге, обретя счастье и забыв о неизбежной разлуке?

Благословит ли их всевидящее око, взирающее с вышины небес, или разгневается, ибо они нарушили договор, заключенный по воле аллаха, и за краткие мгновения земной жизни потребует с них отчета в день, когда каждой душе воздастся мерой содеянного ею? От этого ока, пронзающего бытие, не скроется ни одна тайна, ничто – ни на земле, ни на небесах. Так разве укроются от него влюбленные?

Но ведь справедливый и милосердный аллах ведает о страдании Зейнаб, о том, как она несчастлива в браке. Он же знает о всех ее мечтах и надеждах! И если жизнь обманула мечты и подрезала крылья ее желаниям, разве следует еще и наказывать за это?

Так мучилась несчастная женщина, то устремляясь всем сердцем к возлюбленному, то примиряясь с тем, что судьба уже предначертала линию ее жизни вплоть до недоступного для людских глаз предела, когда все станет таким, каким было в начале творения. Жизнь, какой она жила теперь, стала для Зейнаб невыносима. Она узрела плоды зла, которое сама вызвала, оставаясь прежде глуха к мольбам Ибрахима. Проходили дни, и она убеждалась в этом все более.

Однажды в базарный день она, как обычно, пошла за покупками со своей золовкой. На базаре им встретился Ибрахим. Зейнаб поздоровалась с ним за руку, сильно пожав при этом его пальцы. Она сама была ошеломлена. Зачем, здороваясь, она протянула ему руку? Прежде никогда и ни с кем она так не здоровалась. Зачем она пожала ему руку? Он посмотрел на нее, как бы умоляя сжалиться над ним. Она ответила ему красноречивым взглядом.

Всю дорогу с базара Ибрахим шел рядом с ними, рассказывая всякие истории. Он позволил себе кое‑какие намеки, и Зейлаб поняла всю силу его страсти к ней. Временами она бросала на него пристальные взгляды и вздыхала, иногда отвечала, и слова ее, в свою очередь, раскрыли ему всю глубину ее переживаний, всю силу ее горя. Они хорошо понимали друг друга, а золовка не поняла ничего. Когда они проходили мимо поля господина Махмуда, Ибрахим сказал как бы невзначай:

– Завтра мы будем работать здесь…

И они продолжали свой путь, оживленно болтая. Беседа увлекла влюбленных. Обмениваясь полунамеками, они вспоминали прошлое, и оба тайно желали возвращения тех дней. У самого села они расстались. Ибрахим, не помня себя от счастья, направился к своему дому, надеясь завтра увидеть Зейнаб у того поля, на котором он будет работать, и тогда открыть ей свою любовь. О, она вернется к нему, назло Хасану, который предал их дружбу! А Зейнаб пришла домой как слепая, растерянно глядя по сторонам и ничего не видя. Неужели вокруг те же весенние яркие краски, которыми любовалась она в дни своего девичества, когда весь мир любил ее, а она любила его? Или все вокруг по-прежнему окрашено в серый цвет, будто на глазах появились бельма?

После встречи с Ибрахимом Зейнаб не хотелось сидеть в кругу семьи и рассказывать, что и кого она видела на базаре. Она предпочла уединиться в своей комнате, чтобы улеглось душевное смятение. Однако одиночество зачастую лишь усиливает волнение, рождает в душе тревогу и страх. Едва солнце стало клониться к западу, как Зейнаб вышла из комнаты и стала разыскивать кувшин для воды, чтобы под этим предлогом уйти из дома, разыскать Ибрахима, где бы он ни был, и вернуть его себе, вернуть то счастье, которого она сама себя лишила, пока эта весна не разожгла в ее груди огонь любви.

Да, во что бы то ни стало она найдет Ибрахима, отдаст ему свою душу и погрузится в былое блаженство! Что может быть сладостнее любви, полной отдачи себя возлюбленному? Как прекрасно быть свободной, принадлежать только своему избраннику! И разве возможно быть счастливой без любви, без слияния с любимым? Но ведь это же предательство супружеских клятв!

Погруженная в свои мысли, Зейнаб миновала мечеть, где правоверные совершали послеполуденную молитву, вышла к центру села и свернула на дорогу, бегущую вдоль берега канала. Женщины и молодые мужчины, односельчане и жители соседних сел группами и в одиночку возвращались с базара. Одни шли с пустыми руками, так ничего и не купив, другие же нагрузили своих ослов всякой утварью и сельскохозяйственным инвентарем. А купцы, взгромоздившись на мешки с товаром, погоняли своих мулов шестами от палаток. Торговки же обычно задерживались на рынке, чтобы распродать товары, спрос на которые был невелик.

Зейнаб подошла к водоему и наполнила кувшин. Было еще светло. Случай исполнить задуманное так и не представился: Ибрахим не появлялся. Она вернулась домой и принялась готовить ужин, поджидая свекра, который ушел в мечеть, и Хасана с поля, где он вместе с батраком рыхлил землю.

Как только имам произнес: «Мир вам и благоволение божие!», старый Халил вышел из мечети, прислонился к стене, чтобы отдохнуть немного, и еще засветло двинулся к дому. Ветерок играл в древесной листве, далекие горизонты были слегка подернуты легкой вечерней дымкой. Старик неторопливо брел по дороге, славя аллаха. Навстречу ему попался его давний приятель, такой же, как и он, умудренный жизнью старый человек. Тот спешил с поля, чтобы успеть до ужина совершить в мечети положенные ракааты. Поэтому друзья не смогли потолковать о хлопковом черве, который, по слухам, уже появился на полях их округа, и воззвать к аллаху. Оттого Халил, против обыкновения, пришел домой довольно рано.

Хасан, увидев, что солнце заходит, а ему осталось вскопать всего шесть рядов, решил закончить работу сегодня, чтобы завтра сюда не возвращаться. Батрак, крайне раздосадованный, все же не решился покинуть хозяина и трудился бок о бок с ним до тех пор, пока ночь не стерла последние следы дня. Когда они кончили, было уже совсем темно. Луна скрылась за завесой облаков, ибо не пришел еще ее черед. Одна за другой в небе зажглись звезды. Хасан с батраком шли через поля, негромко беседуя о появлении хлопкового червя, толкуя о слухах, сочувствуя тем, кого постигла эта напасть. «Этого червя ничто не берет, – говорил Хасан. – Хоть ты его счищай, хоть что с ним делай – множится день ото дня. Послал бы аллах денька два пожарче – погубить вредителя, спасти людей от беды!»

И весь долгий путь до дома они с тревогой а сердце обсуждали возможные ужасные последствия появления хлопкового червя. Ночь уже окутала землю своим покровом. Дорога была тиха и спокойна. Она как бы отдыхала после того, как перенесла на себе в час заката столько возвращавшихся домой, тяжело нагруженных людей и животных. Путники с наслаждением вдыхали живительный свежий ночной воздух. Когда наконец они добрались до дома, подошло время последней молитвы. Халил сидел в задумчивости. Поприветствовав его, они рассказали о причине своей задержки. Им подали скромный ужин и немного фруктов, купленных на базаре.

После еды Хасан осведомился у жены, как она провела день. Зейнаб помолчала, пораженная этим необычным для него вопросом, потом ответила:

– Ходила на базар, вот и все!

Но как ей было не удивиться? Видимо, муж что‑то узнал, если задает такой вопрос. Как же это ему удалось? Может, сам бог сделал его ясновидцем и он знает, что произошло у нее сегодня с Ибрахимом. А впрочем, что произошло? Она встретила знакомого и перемолвилась с ним несколькими словами. С таким же успехом она могла встретить и любого другого человека. А может быть, Хасан давно догадался, что происходит в ее душе? Но, если это так, то почему же он перебежал дорогу Ибрахиму, посватался и женился на ней? Разве так поступает настоящий друг? Разве не должен был бы он постараться соединить ее с Ибрахимом, чтобы она испытала хоть немного счастья, если оно вообще существует на земле?

Сам Хасан не придал никакого значения своему вопросу, спросил он жену между прочим и совсем не заметил ее замешательства. Правда, у него мелькнула мысль, что Зейнаб, видимо, чем‑то взволнована, наверно, какие‑нибудь домашние дела тому причина – или она долго замешкалась на базаре, или еще что, и Хасан перевел разговор на то, что надо бы завтра, после поливки хлопка, взрыхлить тот край поля, который еще не орошался.

Сколь удивителен этот мир, исполненный тайн! Мы не знаем и малой толики их! Но при этом полагаем, что можем постигнуть все, что в нем происходит, даже людские мысли и сердечные волнения. И пусть мы ежедневно отступаем перед тайнами мира, это не мешает нам стремиться их разгадать. Если оказывается, что мы ошиблись, мы объясняем это собственным бессилием. Когда же случается нам угадать верно – бывает же такая удача, – тогда мы совершенно искренне начинаем мнить себя ясновидцами.

Так произошло и с Зейнаб! Она сразу же решила, что равнодушие Хасана к ее краткому ответу и то, что он сразу перевел разговор на другое, доказывают, что ему уже все известно. А это значит, что ей теперь не остается ничего другого, как успокоить, ублаготворить его, что она должна рассчитывать свой каждый шаг, если не хочет погибнуть, как путник в раскаленной пустыне. Очень скоро она уверилась, что все ее страхи обоснованны и что путь, который она сама себе наметила, единственно правильный, ибо все иные приведут ее к гибели.

Когда наступила ночь и пришел час отдыха, Хасан остался с нею наедине в их комнате. Он сказал какую‑то шутку. Она односложно ответила. Комната была тускло освещена, предметы отбрасывали длинные тени. В конце концов сдержанность и угрюмость жены надоели Хасану, терпение его иссякло, и он воскликнул:

– Что это ты, милая, такая надутая сегодня?

С этими словами он подбежал к ней, притянул ее к себе, положил ее голову к себе на колени и наклонился, чтобы поцеловать. Потом усадил ее рядом и прижал к себе. Она покорно подчинялась каждому его движению, не противясь ему. Она была в каком‑то оцепенении, которое обычно охватывает нас, когда мы теряем веру в свои силы. Хасан почувствовал это и отстранился от нее помрачневший. Он не мог взять в толк, что сегодня случилось с женой.

Время шло своим чередом. Дни мелькали за днями. Зейнаб они несли одни страдания и тревоги. Она с трепетом ждала каждого нового дня. Муж уходил на работу молча, не говоря ей на прощание ни одного, приветливого слова, а его сестры – она чувствовала это – всячески старались проникнуть ей в душу, узнать, что там творится. Когда свекровь поручала ей что‑либо, Зейнаб считала, что ее хотят до отказа загрузить работой. И если добрый Халил, возвратившись из мечети, просил собрать ему поесть, а потом кричал, чтобы она повременила, Зейнаб думала, что и он хочет досадить ей, отравить ее жизнь. Теперь Зейнаб постоянно казалось, что все заставляют ее работать, стремясь унизить ее. А время обладает удивительным свойством – оно добавляет страждущему все новые и новые мучения, так что с каждым новым днем он лишний раз убеждается, что родился под несчастливой звездой!

В эти тяжкие для нее дни Зейнаб забыла про свое возродившееся было чувство к Ибрахиму. Она думала только о том, что тайна ее раскрыта, и смятение ее росло. Глубокой грустью веяло от всего ее облика. Она часами бродила одна, погруженная в мрачные предчувствия, ничего не видя, не понимая, что происходит вокруг.

Однажды она, как обычно, проснулась на заре, сделала кой‑какие домашние дела, взяла кувшин и отправилась к каналу. В одиночестве шла она дорогой, по которой до нее сегодня еще никто не прошел, мимо полей, окутанных росой. Канал был до краев полон водой – поливочные работы уже прекратились. Утренний ветерок рябил водную гладь, иногда прогоняя по ней небольшие волны. По берегам возвышались деревья, просеивая через свою листву редеющую тьму. Просыпался день. Зейнаб вымыла кувшин, наполнила его водой, поставила на берег и прислонилась спиной к дереву, поджидая попутчика, который помог бы ей.

Вскоре появился первый прохожий. Но он лишь торопливо пробормотал «Доброе утро!» и прошел мимо. По лицу второго тоже было заметно, что он очень спешит. Он ограничился лишь приветствием. Третий, в крестьянском домотканом плаще, не говоря ни слова, перешел через мост и скрылся вдали. Зейнаб сидела молча, не обращаясь ни к кому за помощью. Может быть, она задремала и не слыхала, как прохожие здоровались с ней? Нет, дело было совсем в другом: она полностью отрешилась сейчас от реального мира и погрузилась в пучину раздумий, перебирая в памяти события прошлого.

Когда Хасан, совершив утреннюю молитву, отправился на работу, он на дороге увидел Зейнаб, сидевшую в каком‑то оцепенении, окликнул ее и спросил, не ждет ли она кого‑нибудь. Она односложно ответила мужу. Он подошел ближе, помог отнести домой воду. Уже светало, когда она подошла к дому. На дороге было полно феллахов и спешивших по воду женщин. И Зейнаб опять пошла к каналу. День преследовал упрямую ночь, и та нехотя отступала. Восток заалел, возвещая о приближении бога огня и света, который послал земле свой первый утренний поцелуй. Заметно посветлело небо, а потом выкатился пурпурный диск солнца. Он медленно и величаво поднялся на свой высокий трон, и бескрайние дали явились миру во всем своем блеске и великолепии. Хлопковые поля сверкали яркой зеленью и цветами, как огромный бархатный ковер. Пшеница колыхалась золотыми сияющими волнами. А полосы жнивья словно стыдились своей наготы – ведь только вчера еще они имели великолепный золотой убор.

По дороге тянулась длинная вереница женщин в темных одеяниях, с кувшинами на головах. Хотя они спешили, лица их являли собой воплощенное спокойствие и бесстрастность. Легкие и стройные, двигались женщины в свете безмятежного утра, и свежий ветерок нашептывал им в уши слова о счастье. Но вот они подошли к каналу, вымыли свои кувшины и наполнили их водой. Потом сами вошли в воду, чтобы вымыть ноги, приоткрыли крепкие голени, гладкие, смугло‑розовые. Сейчас они так гордо держатся, так неторопливо обсуждают события минувшего дня, что больше напоминают изнеженных аристократок, наслаждающихся привольем и счастьем, чем бедных батрачек. Словно на этой богатой и щедрой земле Египта вообще нет ни одной женщины, угнетенной бедностью!

Каждое утро перед Зейнаб вставали картины недавнего прошлого. Она тяжко страдала, и все окружающее лишь увеличивало ее страдания. Душевные муки отразились и на ее внешности. Былая красота стала понемногу увядать. Улыбка на устах выражала теперь лишь усталость и безразличие, а из‑под сонных век смотрел на людей тяжелый взгляд. Лицо было напряжено и бледно.

Хасан видел перемену в облике жены и очень расстраивался. Ведь супруги бок о бок идут по жизненному пути. Если с одним из них случается несчастье, то и другой душевно сострадает ему. Но мог ли Хасан, простой труженик‑феллах, сделать свою семейную жизнь счастливой, дать жене своей радость и благополучие? Мог ли он удалиться с нею туда, где мы не ощущаем хода времени, а лишь удивляемся стремительности его течения, уносясь душой и телом вдаль от этого шумного суетного мира? Конечно, нет! Он не был в состоянии сделать это. Зейнаб увлекла его вместе с собой в мир страхов и мучительных страданий.

Вчера снова был праздничный базарный день, и продавцы кричали, зазывая покупателей, и замолкали, ощутив в кармане тяжесть нескольких грошей. Слепило солнце, в воздухе стоял шум многоголосой толпы. Солнце обливало зноем деревья, жаром пылала земля. Но феллахи двигались спокойно и неторопливо, переходя от одного лотка к другому. Был на базаре и Ибрахим – Зейнаб видела его.

На обратном пути она растерянно спрашивала себя, что ей теперь делать? Какой смысл дольше сохранять верность Хасану, если люди отдали ее за него насильно? И потом, раз муж все равно, без всякого на то основания, думает о ней плохо, то что изменится, если она действительно пойдет к Ибрахиму и откроет перед ним свою душу? Ведь и прежде она отказывалась угождать Хасану, нисколько не заботясь, как он на это смотрит, так что же теперь мешает ей вернуть сладостные мгновения прошлого?

Хасан, как обычно, пришел с поля после захода солнца и сразу сел ужинать. Потом он ненадолго вышел и, когда вернулся, то застал Зейнаб одну в комнате. Она сидела, устремив глаза в окно на звездное небо. Светильник, стоявший в отдалении, с трудом преодолевая темноту, бросал на нее слабые блики. Хасан присел рядом, взял женину руку в свою и спросил:

– Что с тобой, Зейнаб?

Это был вопрос друга, страдающего при виде горя своей подруги. Он спросил от всего сердца, прерывающимся голосом, сильно волнуясь. Но она даже не шевельнулась, будто и не замечала его присутствия. Устремив рассеянный взгляд в темноту ночи, к сиянию далеких звезд, она думала о завтрашнем дне, когда она снова увидит Ибрахима.

– Что с тобой, Зейнаб? Скажи мне, милая, не таись! Тебе нагрубила моя мать, или кто другой обидел тебя? Ты так огорчена, будто случилось какое‑то непоправимое несчастье. Может, тебе чего‑нибудь хочется, или, может, ты на меня сердишься? Если так, то я признаю себя виноватым! Зачем мы будем ссориться из‑за пустяков? Не грех ли это? Если кто‑нибудь не так что сказал: моя мать, сестры, я… любой – так они неправы. Прости и забудь об этом!

Он взял ее руку, поцеловал раз, другой и продолжал ласково разговаривать с ней, стараясь смягчить ее душу. Он был исполнен сочувствия и сострадания, в голосе его сквозила та доброта, которая смиряет самые жестокие сердца. Ему хотелось убедить ее в своей большой любви и преданности. Он говорил, что, женившись, он стал счастлив, обрел в лице Зейнаб драгоценную жемчужину, лучшую девушку в их деревне, красивую, скромную и честную. Она озарила его дом, как звезда. Что же теперь смущает ее сердце? Женившись на ней, он дал клятву любить ее и доверять ей. Разве он изменил этой клятве? Разве не было между ними обоюдного почитания? Так отчего же тогда она расстраивается?

На глазах Зейнаб заблестели слезы. Только гордость и самолюбие помогли ей сдержаться. Сердце ее сжала глубокая печаль, которая обычно посещает нас, когда мы испытываем одновременно и незаслуженные страдания и муки совести за содеянное преступление. К прежней боли ее присоединилась новая, которую принесло осознание тяжкой вины перед мужем. Ведь он искренне любит ее и доверяет ей! Значит, все эти дни он не таил никакого зла против нее. Значит, только она одна – преступница, грешница!

Подумать только, на что она была готова пойти! И при этом еще оправдывала себя! А этот добрый, ни в чем не повинный человек даже не подозревал, какая у него жена! Да ей надо броситься к его ногам, признаться во всем и молить о прощении. Боже, как он добр, как искренен и чист душою! К тому же, он ее муж. Она находится в полной его власти. Одним своим словом он может ввергнуть ее в пучину страданий, а вместо этого он у нее же просит прощения, считая себя невольным виновником ее печали. И не высказывает ей при этом ни малейшего упрека.

Как она смеет отвращать от него свое лицо? Разве не есть это самое настоящее вероломство? И как не стыдно ей думать о любви к другому? Разве не достоин муж ее любви, разве не заслуживает он немедленного прощения за свой невольный промах? А может, никакого промаха или ошибки не было и недоразумение явилось всему причиной? Она должна любить мужа и повиноваться ему!

Зейнаб потушила свет и легла. В комнате воцарилась тьма. Она чувствовала, что Хасан тоже ворочается на постели, не в силах успокоиться. И вновь ее будоражили тревожные мысли и укоры совести. Сон бежал от нее. Наконец, она встала и открыла дверь. Муж спросил, куда она собралась идти, а Зейнаб ответила, что духота мешает ей заснуть.

Так и провела она ночь под открытым небом. Сначала следила за звездами, потом, подавленная этим океаном тьмы, закрыла глаза. Перед нею вновь возникли образы прошлого.