Текст книги "Зейнаб"

Глава IV

Ибрахим пользовался симпатией и уважением всех, кто знал его. Серьезный спокойный нрав и усердие снискали ему особое расположение господина Махмуда, его братьев и сыновей. Хозяин доверял ему ключи и поручал самые сложные и ответственные дела, предоставляя при этом полную свободу действий, что, в свою очередь, побуждало Ибрахима еще строже блюсти господские интересы. Феллахи уважали его, он постоянно находился среди них, любил посмеяться и пошутить, но при этом не терял времени даром. Распределяя между феллахами работу, он и сам в случае надобности помогал им, не считая это зазорным. Редко его добродушное лицо хмурилось, выражало недовольство.

Всякий раз, разговаривая с Хамидом, Зейнаб испытывала блаженство. Однако в отсутствие Хамида она думала совсем не о нем. Она мечтала о человеке, которому могла бы отдать любовь, переполнявшую все ее существо, всю себя и успокоить свою мятущуюся душу. Она стремилась встретить родственную, близкую душу, достигнуть полного слияния с нею. Хамида она вспоминала редко, на какие‑то мгновения. Он был чужд ей, чужд всей ее жизни и привычкам и поэтому не оставил в ее сердце сколько‑нибудь заметного следа. Ей хотелось, чтобы любимый ею человек, ее избранник, был равен ей по положению, чтобы она чувствовала себя с ним свободно и потому была бы счастлива. Может быть, искать возлюбленного среди своего сословия, среди равных себе, нас побуждает тоска по той половине, которая отделилась от нас в тот день, когда Ева вышла из ребра Адама? Только такие сердца бывают навечно связаны узами любви. Именно среди братьев своих ищем мы друга и подругу, любимого и возлюбленную. Они прежде всех других пользуются нашим доверием и любовью. Поэтому и Зейнаб мечтала об избраннике из феллахов, только среди них жаждала она найти его.

Уже давно она чувствовала, что нашла такого человека в лице Ибрахима, с которым виделась ежедневно. Он всегда отличал ее среди прочих девушек, потому что она была самой красивой из них, самой скромной и работящей. По утрам, когда они встречались и он с улыбкой желал ей «Доброго утра!», она ощущала, как счастье переполняет ее, как сладкая дрожь пронизывает с головы до ног. Однако скоро она стала избегать с ним встреч, стремилась уйти от него на самые отдаленные участки. Ей хотелось броситься к нему в объятия, но она боялась и стыдилась своего желания.

С каждым днем росла эта любовь в душе Зейнаб. Теперь она даже не смотрела на Ибрахима, как мы обычно смотрим на понравившегося нам человека. Напротив, она опускала глаза долу, чтобы в сердце своем созерцать его образ, тот идеальный образ, который она сама создала. Природная девическая стыдливость останавливала ее, удерживала от необдуманного шага. Она часто сидела в одиночестве, погруженная в мечты. Иногда она вдруг спрашивала себя, действительно ли Ибрахим – тот человек, о котором она грезит, и сама себе отвечала: «Да, это он!»

Душа ее была так переполнена чувством, что она уже не могла думать ни о ком, кроме Ибрахима. Не было минуты, чтобы образ его не представал перед нею. Она словно наяву видела, как он, ласково улыбаясь, страстно простирает к ней руки, чтобы обнять ее. И тогда кровь приливала к ее щекам, трепет овладевал всем ее существом, жарко пылало ее лицо. Ей хотелось броситься к нему, обнять его. В такие мгновения она забывала обо всем. А на поле обычно держалась замкнуто, была неразговорчива. Она трудилась не разгибая спины, с нетерпением ожидая перерыва, когда сможет наконец присесть рядом с ним и другими феллахами в тени деревьев, принять участие в общей беседе, украдкой взглядывая на любимого, а потом броситься на землю и погрузиться в мир своих грез.

В конце концов Зейнаб так измучилась, что решила открыть Ибрахиму свое сердце. Она выждала удобный момент. Трудясь без устали, она закончила свой ряд раньше других, еще до полудня, и поспешила туда, где в стороне от других феллахов стоял Ибрахим. С каждым шагом, приближавшим ее к нему, она чувствовала, как в ней растет стыд, который останавливает, сдерживает ее, так что она уже не знает – идти ей вперед или повернуть обратно. Вдруг земля зашаталась у нее под ногами, перед глазами поплыли радужные круги, окружающий мир будто померк перед ней. Она, как слепая, повернула вправо, потом влево, ничего не видя, ничего не понимая.

Очнулась она, когда уже была совсем близко от Ибрахима, который стоял в толпе феллахов возле дерева. Он и сестра Зейнаб тотчас подошли к ней. Ибрахим спросил, что с ней случилось, Зейнаб не ответила, только по щеке ее медленно скатилась слеза.

Ибрахим взял ее за руку и повел к пруду, а сестре велел оставить их вдвоем. Когда они дошли до пруда, Ибрахим вновь осведомился, что же с ней стряслось, и новая слеза скатилась по ее щеке. Она опять была близка к обмороку. Он быстро принес воды и, взяв ее руки в свои, ласково спросил:

– Что случилось, Зейнаб? Признайся мне. Я сделаю все, что ты хочешь!

Не понимая, что происходит, феллахи все же безропотно подчинились распоряжению и остались на своих местах. Ждали они долго и вновь начали было беспокоиться, но всякий раз, когда сестра Зейнаб порывалась встать, ее все же удерживали. Потом феллахи принялись готовить пищу и раскладывать ее, по обыкновению, перед соседями, чтобы отобедать всем вместе, обнаружив тем самым свое стихийное понимание социализма.

Зейнаб немного пришла в себя, но, увидав рядом Ибрахима, вновь чуть не потеряла сознание. Он поддержал ее, обрызгал ее лицо водой. Наконец она открыла глаза, как бы очнувшись от долгого сна. Встретив взгляд друга, устремленный на нее с нежностью и состраданием, Зейнаб обвила его шею руками, не в силах более владеть собой. Ибрахим привлек ее к себе, и она словно впала в забытье. Так они сидели до тех пор, пока Ибрахим не услышал, как кто‑то из батраков зовет его. Он постарался привести Зейнаб в чувство и медленно повел ее назад. Он усадил ее под дерево и поручил присмотреть за ней детям. Время, однако, не терпит, а работа не любит небрежения. Ибрахим позвал всех поскорей обедать, приказав не тревожить Зейнаб. С нею осталась только сестра. Некоторое время Зейнаб как будто спала. Потом она поднялась, вроде бы успокоенная и умиротворенная, наскоро поела и вместе с сестрой и подругами принялась за работу. Но все– таки она не совсем оправилась от пережитого потрясения. Бросая рассеянные взгляды на зелень посевов, она трудилась машинально, будто во сне.

С этого дня нежные девические мечты покинули Зейнаб. Все ее надежды, вся красота мира были отданы Ибрахиму. Она смотрела на солнце, луну, звезды и поверяла им свою тайну. Встречаясь с Ибрахимом наедине, она, не в силах побороть застенчивости, опускала очи долу, но сердце ее сладко сжималось от неизъяснимого блаженства. Счастье заставляет человека забыть об окружающем, целиком отдаться ему, и единственное, чего хочет счастливый человек, – это чтобы ощущение счастья длилось вечно.

А Ибрахим, с того самого момента, когда он, направляясь к пруду, взял Зейнаб за руку, почувствовал, как ее страсть будто заразила его. Когда он взглянул на ее прекрасное лицо, бледное от потрясения, а она обвила его шею своими руками, и он прижал ее к себе, то почувствовал величайшее наслаждение. Какое блаженство ждет человека, которому выпадет счастье обладать ею!

В эти‑то дни Зейнаб и услышала впервые разговоры о своем скором замужестве. Но счастье, переполнявшее ее, не оставляло места для дум о ком бы то ни было, кроме Ибрахима. Настала самая счастливая пора ее жизни, все окружающее радовало ее, природа смотрела на нее взором влюбленного. На чистом небе сияли яркие звезды надежды, душу теснили восторг и ликование. Во всем находила она отрадную красоту, которой и сама была любезна. Каждое мгновение суток было заполнено счастьем: она либо видела Ибрахима, либо мечтала о нем. С улыбкой встречала она каждый новый день, и день этот спешил к ней, чтобы заключить ее в объятия. У каждого завтра был свой соперник, который, забрав свою долю счастья, уходил в небытие. Всем им улыбалась Зейнаб, получая ответные улыбки. Ничто не могло потревожить ее счастья.

О Хасане Зейнаб услышала, когда уже осень сменилась зимою, когда ночь подстригла крылья у дня и в жизни феллахов наступил безмятежный покой. Дни тяжкого, непрерывного труда окончились. Пришло время, когда феллах мог отдохнуть, на краткий срок отдаться тихим радостям и утехам: мальчик мечтал о новой одежде, юноша – о женитьбе, отец радовался, глядя на своих детей. Разбросанные в летнюю пору по просторам полей семьи теперь все были в сборе. Зейнаб не придавала значения слухам и толкам о том, что ее скоро выдадут замуж, она всей душой отдалась могучему чувству, овладевшему ее сердцем. Любовь не терпит соперников – она дает нам достаточно счастья, чтобы забыть обо всем, кроме возлюбленного.

Но вот отошли в прошлое короткие зимние дни. День, не в силах долее сносить гнет ночи, отвоевал у нее свои попранные права и теперь стремился утвердиться в них, как это нередко бывает и у людей. Появился народ и на полях. Феллахи, памятуя о хлопке, уводили скот с зимних пастбищ и распахивали клеверные поля. Глубоко вспаханная земля открывала солнцу свое чрево. Еще оставшиеся в живых зеленые стебельки клевера тянулись к небу, унылые и печальные, увядая на глазах, и, не дожидаясь рокового лемеха, умирали от горя. Однако землепашец отделил от них часть их подруг, чтобы после того, как они увянут и высохнут, получить от них семена. Так кончили свои дни поля зеленого клевера. Земля глядела на мир угрюмо, будто оскорбленная тем, что ее обнажили. Она словно сердилась на человека, который растоптал ее красоту в погоне за богатством. Но вскоре земля вновь преобразилась. На ее просторах протянулись ряды хлопка и канавки с живительной влагой. Уже через несколько дней из земли проклюнулись изумрудно‑зеленые ростки, и лица всех – и господ и батраков – засветились радостью. И мир, казалось, засмеялся вместе с ними или, может быть, над ними. Таков нерушимый и вечный процесс ежегодного обновления земли. Начался он задолго до того, как мы появились на свет. И процесс этот будет продолжаться, когда нас уже не будет в живых.

Феллахи радуются первым росткам хлопка, потому что в хлопке видят они всемогущую силу, способную разрешить любую житейскую трудность. За хлопок они выручают деньги. А сколько разных нужд накапливается в семье ко времени продажи хлопка! И еще одно следует помнить: множество разных растений засевают вместе с хлопком, с ним рядом они растут, развиваются, крепнут. Время их сбора часто совпадает со сроками, когда и хлопковый куст дает свои плоды. Но прежде всего заботится феллах о хлопке – этом всесильном повелителе Египта.

И теперь Зейнаб опять услышала разговоры о том, что ее собираются выдать замуж за Хасана. Об этом говорили уже ее близкие. Казалось, в течение зимы, когда все живое замирает, замерли и эти слухи, а с приходом весны они ожили и неудержимо проникают из дома в дом. Как ни пыталась Зейнаб забыть о них в своем уединении и постоянных мечтах об Ибрахиме, постепенно яд отравлял и ее душу. Она противилась этому, старалась отогнать от себя мрачные мысли, шла в поля, чтоб порадоваться красоте весеннего мира. Часто бродила она среди сочных лугов или сидела под сенью огромных деревьев. Птицы населяли их раскидистые кроны, и на Зейнаб лились дивные песни, казалось, воспевающие любовь. И Зейнаб, упоенная своей любовью, не думала о том, как могуч человек, что его рука в течение веков изменила мир, созданный творцом; ей казалось, что мир существует лишь для того, чтобы ей, Зейнаб, парить в нем, как птице, на крыльях любви.

Но уже очень скоро разговоры о ее замужестве стали притчей во языцех. Зейнаб тяжко страдала, а думы об Ибрахиме лишь добавляли горечи ее мукам. Ощущение боли уже не покидало ее. Она пыталась найти спасение в одиночестве, но одиночество для страждущего мучительно, ибо оно только растравляет душевные раны. И скоро мучения ее достигли предела. Исхудавшая, с ввалившимися глазами, она воплощала собой отчаяние. Голоса и лица людей вызывали у нее отвращение, ей хотелось уйти от них, чтоб никого не видеть, не слышать злых речей. В послеполуденное время она теперь каждый день уходила в поля.

Земля была открыта весеннему солнцу, лучи которого пронизывали тихий и чистый воздух, кустики хлопка были еще едва приметны. Небо голубело, нежный, прозрачный свет заполнял вселенную. Вдали, на краю плантации, стояли деревья, и ветерок колыхал их листву. Зейнаб шла по пыльной дороге, на которую ложились косые тени от стоявших на обочине деревьев. Мир проснулся от полуденного сна. Застывший воздух прорезали стайки птиц, и небо огласилось их пением. Всюду возрождалась жизнь. Земле, небу, деревьям, птицам и воздуху возвращалось счастье. Казалось, все под этим солнцем до самого горизонта забыли о печалях и горестях, все, кроме девушки, бредущей по дороге.

Зейнаб присела в тени большой смоковницы, прислонившись к ее стволу и слушая шелест листьев на ветру. Вблизи сверкала своей зеркальной гладью вода канала, слегка волнуемая ветром. С дерева слетел воробышек и, звонко чирикая, запрыгал вокруг нее. Потом он перепорхнул на другой берег и взлетел на дерево. Долго сидела она так, погруженная в горькие размышления, и постепенно мрачные предчувствия в ее душе перешли в твердое убеждение, и она вдруг поняла, что впереди ее ждут одни только несчастья. И дом человека, за которого ее хотят отдать, зиял перед ней, как отверстая могила, где ее ждали, сверкая очами, демоны ада, извергающие пламя из своих уст.

В такой горький час Зейнаб обратила взгляд к небу, как бы взывая о справедливости и защите от жестокостей мира. Ах, зачем требуют от нее того, на что она не в силах решиться! Даже отец, которого она всегда так почитала, ее добрый и благочестивый отец, и тот радуется слухам, столь тягостным для нее! Она подняла к небу глаза, полные слез, сердце у нее сжималось, по телу пробегал озноб. Вдруг облака на западе заволокли солнце, которое уже клонилось к закату, возвещая людям о наступлении вечера и необходимости вернуться домой, и все вокруг окрасилось в багряные тона. Зейнаб поднялась, слабой, неверной рукой отряхнула свою черную накидку, которая ниспадала с ее плеч до самых пят. И вдруг она услышала дробный стук копыт. Видно, всадник, почувствовав приближение вечера, погонял свою лошадь. Вскоре она узнала во всаднике господина Махмуда, владельца поместья.

Он ездил осматривать свои хлопковые поля и поля арендаторов и теперь возвращался домой. Увидев Зейнаб одну так далеко от дома, он придержал коня и поздоровался с нею. Она ответила на приветствие, стараясь скрыть свое состояние. Тогда господин Махмуд спросил, как дела у них в семье. И она, конечно, ответила, что все благополучно. Завязался разговор. Хозяин пустил коня шагом и стал деловито рассуждать о крестьянских нуждах, о заботе крестьян, о хлебе насущном. Это немного отвлекло Зейнаб от ее печали. Они медленно двигались по дороге.

– Ты сегодня не работала? – спросил господин Махмуд спустя некоторое время.

– Нет, – ответила Зейнаб.

Это был обычный вопрос, и раньше, всякий раз, если только она не работала у хозяина, она отвечала: «Я ходила за буйволицей», или «Помогала молоть муку», или что‑нибудь подобное, в соответствии со временем года. Но на этот раз хозяин не услышал такого ответа. «Нет», – вот все, что девушка ответила ему, как будто сегодня у нее был свободный день и провела она его так, как и подобает проводить выходные дни, то есть ничего не делая.

Они миновали половину пути. Теперь деревья уже не скрывали от них горизонт и вдалеке, в дымке вечернего тумана, виднелась деревня. Рядом, по другой дороге, двигалась в том же направлении длинная вереница феллахов – мужчин, женщин и детей. Они гнали скотину – буйволиц, коров, ослов. Вслед за ними, в беспорядке теснясь на дороге, шло стадо баранов, охраняемое собаками. Бредущие за стадом феллахи уже не видели ничего, кроме огромного облака пыли. А дорога, по которой шли Зейнаб и хозяин, была пустынна и тиха: на ней не раздавалось ни звука, кроме негромких слов их самих.

– Как думаешь, хорош будет хлопок в этом году? – спросил хозяин.

– Да, господин Махмуд, – ответила она.

Его узкие зоркие глаза под тяжелыми бровями многое повидали на своем веку. Он был более осторожен в прогнозах.

– Кто знает, что принесет нам завтрашний день! – произнес он.

Как много великого, до чего и рукой не дотянешься, скрывает от нас это завтра, и сколько может вместить оно счастья и горя, благополучия и страдания, благоденствия и нищеты! Все это сокрыто от нас. Человек ждет завтрашнего дня с надеждой на лучшее, или трепещет перед ним в страхе, рассчитывая на перемены, или ожидает увидеть его таким же, как и вчера. А как часто это завтра таит в себе бедствия! Оно – и жизнь, и смерть, и рай, и ад. Завтра – это войны, когда в смертельном ужасе седеют люди и льется кровь невинных. Завтра – это простирающий над землею руки мир, дарующий счастье свободным людям. Завтра – это надежда и отчаяние, страстные ожидания и разбитые мечты. Завтра – великая тайна, перед которой бледнеет разум, бессильно никнет фантазия, смиряется воображение. Завтра – это страна неведомого, где мы не властны ни над чем и ничем не владеем. В нем – радость жизни и бездна смерти, все и ничто.

Господин Махмуд, отлично это понимая, с уважением относился к будущему и ждал его, находясь в плену у прошлого. Упомянув про «завтра» и про то, что оно может принести, он погрузился в молчание. В памяти его пронеслись прошедшие годы. Он вспомнил, какой огромный ущерб несколько раз наносил ему неурожай в результате болезней хлопчатника. А бывало, хлопок созревал, но происходило падение цен, и тогда хозяина ждало разорение.

Они молча двигались по дороге, слышался лишь размеренный стук лошадиных копыт. В такт каждому шагу лошадь покачивала головой, а всадник ехал медленно, опустив поводья. Время от времени лошадь раздувала ноздри, останавливалась и йила копытом о землю. Девушка шла следом по краю дороги, почти забыв о своих душевных муках.

– Ну, ладно! – произнес наконец господин Махмуд. – Поживем – увидим!

Он перевел разговор на другую тему, и так, беседуя, они незаметно подошли к деревне. Выйдя на дорогу, по которой только что прошла толпа феллахов, они расстались. Он через засеянные поля направился на ферму, а Зейнаб пошла по узкой тропке, петлявшей среди небольших холмов. У самой деревни повстречалась с Зейнаб ее сверстница. Они поздоровались. Потом ей встретилась другая девушка, третья… Зейнаб шла между невысокими домами, и каждый встречный приветствовал ее.

Только двое крестьян побогаче воздержались от приветствий. На одном из них были надеты феска, кашемировая галлабия[12]12
  Галлабия – длинная, ниспадающая до пят мужская рубаха с широкими рукавами и открытым воротом.


[Закрыть] и сверху пальто. На другом поверх цветистой ермолки красовалась чалма, а через открытый ворот шерстяной галлабии виднелась жилетка, крупные пуговицы которой были расшиты шелком. Они расположились перед столиком для нард и, видно, собрались играть до темна. Рядом, возле раскрытой двери дома, на циновке сидели другие зажиточные феллахи. Через дверной проем можно было разглядеть большую и почти пустую комнату, вдоль стен которой стояли деревянные сундуки. Слабо светил покрытый пылью фонарь, так что свет его казался красноватым и тусклым. Это была новая лавка, открытая всего месяц назад; несмотря на неказистый вид, она ломилась от галантерейных товаров и тканей. Зная вкусы своих односельчан, хозяин ее держал нарды, привозил сладости и напитки.

Кроме того, он торговал платками и шалями. Здесь же продавались и лекарства. Все эти богатства были разложены на закрытых полках или в сундуках.

Пройдя мимо играющих, Зейнаб поднялась по шумной улице и свернула в свой переулок. «Добрый вечер!» – сказала она женщине, стоявшей у дверей мельницы, в нескольких шагах от их дома. Потом она поздоровалась с соседкой из дома напротив и наконец отворила низенькую деревянную калитку, покрытую от старости глубокими трещинами. Между калиткой и засовом образовалось углубление от множества хватавшихся за него рук. Зейнаб вошла в открытый дворик и оказалась у родного порога.

Как раз напротив калитки находилась комната для гостей, которая отличалась от прочих комнат только своей величиной. Слева, под лестницей, которая вела на плоскую крышу, стояла маленькая печь. По лестнице можно было подняться в чисто обмазанную глиной комнатку, рядом с которой располагался глиняный ларь, где хранились пшеница, ячмень и кукурузные початки. Остальная часть крыши пустовала. Летом, за исключением времени жатвы, на крыше спала вся семья.

Зейнаб поужинала вместе с родными. Когда же землю окутал ночной мрак, и, окончив вечернюю молитву, все стали готовиться ко сну, она вытянулась на старой циновке рядом с сестрой и братом, укрывшись одной общей простыней. Отец улегся в другом конце большой комнаты. Очень скоро все погрузились в сон. Только одной Зейнаб не спалось. Она вперила взор во тьму. Но глаза ее смыкались, и в утомленном мозгу мелькали события истекшего дня.

Впрочем, мысли о былых днях не оставляли ее и теперь, во мраке возникали перед ней лица многих людей, вызывая то печаль и боль, то радость и смех. Картины быстро сменяли одна другую. В такт ударам сердца Зейнаб переходила от отчаяния к надежде, от светлого, радостного чувства к черной безнадежности. Господи! Даже отец, который спит рядом, жаждет, чтобы дочь его погрузилась в бездну страдания! В чем тогда смысл жизни, и зачем вообще жить? Или, может быть, все эти разговоры – ложь, и завтра станет вестником радости, хотя вчера утром ворон зла пророчил ей беду? Нет, нет! Надеяться не на что! Все это самообман, попытка облегчить страдания своего сердца!

Впрочем, что с того, что отец и все прочие хотят выдать ее за Хасана! Разве она не может сказать: «Не хочу!» Не хочу, и этого достаточно! Она не подчинится им, не пойдет на то, чего они требуют от нее, ее слово – решающее. Разве в таком деле допустимо принуждение или насилие?

В эту минуту Зейнаб отчетливо увидела себя, как она с высоко поднятой головой отказывается от этого брака. Всемогущий бог и правительство защитят ее от тиранов. Родственники жениха сражены и позорно отступают. Потом пелена мрака заволакивает все лица, мир замолкает, и с небес опускается черная мгла. Все в замешательстве. Но пройдет время, взойдет луна, подует ветер и выведет мир из оцепенения. Полевые цветы наполнят воздух своим благоуханием. Счастье поспешит к людям, и на их устах заиграют улыбки.

Но ее отец! Отец! Разве не падет позор на его голову из‑за того, что родная дочь проявила непослушание? А слезы матери! Разве не хлынут они перед собравшимися женщинами? Сердце матери разорвется от горя – ее дочь вышла из повиновения. И каково будет ей самой, когда женщины станут корить ее: «Стыдно тебе, Зейнаб! Стыдно, девушка!» или насмехаться над ее семьей, которая так кичится неведомо чем при всей своей бедности? Все будут смотреть на Зейнаб с издевкой и презрением. Вынесет ли она это? Ведь никогда никто еще не мог упрекнуть ее ни в чем!

А что будет, если она согласится на этот брак? Великое горе, неизбывные муки. А, собственно, почему? Разве до нее не отдавали замуж других девушек– и по желанию и против их воли? Проходили дни раздоров, недоразумения исчезали, супруги приходили к согласию, и жизнь становилась слаще меда. Каждому из супругов уготована своя роль: он работает на поле, она смотрит за домом, кормит детей, носит мужу обед и, если надо, помогает ему в работе. Так проходят дни, месяцы, годы, проходит жизнь. К чему же тогда страдать, изводиться?

И ведь Хасан, как никто другой, достоин любви! Разве он не добросердечен, не трудолюбив? Разве не хвалят его друзья и знакомые? Он высокого роста, смуглый, взгляд его черных глаз острый, пронзительный. Пожалуй, он даже похож на героев древности Антару[13]13
  Антара – один из самых прославленных доисламских поэтов (VI в.); вокруг его личности сложены многочисленные легенды, объединенные в народную эпопею «Жизнеописание Антары».


[Закрыть] и Абу Зейда[14]14
  Абу Зейд – герой арабского эпоса о племени хилал, арабском бедуинском племени, которое жило в доисламскую эпоху в Йемене, затем переселилось в Неджд, в IX веке эмигрировало в Египет, а в XI веке – в Северную Африку. Об этом племени существует народная эпопея, широко распространенная во всех арабских странах.


[Закрыть]. Более того – он принадлежит к племени хилал, племени Абу Зейда. И многие говорили, что, глядя на Хасана, им хочется взять ребаб[15]15
  Ребаб – народный музыкальный инструмент с одной струной, широко распространенный на Востоке.


[Закрыть] поэта, чтобы воспеть время славных походов, так не похожее на жизнь, унаследованную от отцов и дедов, – пахоту, орошение и другие заботы о земле. Да, Хасану пристали бы ратные подвиги!

Но, увы! Его удел – тяжкий подневольный труд. Жизнь, которую ведут миллионы сынов его родины, – это каторжные работы пленников и рабов, а не свободных людей.

Феллаха не страшит сам труд, целый день он медленно тащится за своим быком под палящим солнцем, и лучи обжигают ему лицо. Аллах с высоты неба льет на него расплавленный огонь, а феллах молча и покорно вышагивает вперед и назад, туда и обратно, вслед за своим плугом. Или долгие часы гнет спину, взрыхляя землю мотыгой и по колено погружаясь в нее. Завтра он будет делать то же, что и сегодня, послезавтра – то же, что и завтра. Если и происходят в его жизни какие‑то перемены, то обычно они связаны с каким‑нибудь несчастьем. Вечером он приходит домой измученный и обессиленный. Он ест свой скудный ужин – похожий на адский заккум[16]16
  Заккум – дерево, которое, согласно Корану, растет в аду, обладает отвратительным запахом и горькими плодами, служащими пищей для грешников.


[Закрыть], а потом бросается на постель, не менее жесткую, чем земля, на которой спит его скотина. Бывает, что ему даже нечем укрыться. В тесной мазанке вместе с ним ютятся дети и старики, и всех их укрывает лишь низкая кровля, до которой можно легко достать рукой. Только в летние дни покидают они свой кров и спят под открытым небом. Разве такая жизнь не унижает человека? Правда, феллах подобен всем своим братьям, трудящимся на земле, а на миру, как говорится, и смерть красна!