Текст книги "Зейнаб"

Глава VI

Наступило лето. Пересуды кончились сами собой. Любая новость, как и всякий новорожденный, производит много шума только в час своего появления на свет. Потом к ней привыкают, и никто уже не обращает на нее внимания. Вместе с летом приходит пора поливных работ, которые нарушают размеренную жизнь феллаха, отрывают его от семьи. Работать нужно в эту пору днем и ночью, – трудясь в поте лица своего, и никак нельзя разрешить себе хоть маленькую передышку. В летнюю страду даже скот выдыхается до полного изнеможения.

Но если феллаху лето несет тяжкий труд, то другим людям – отдых. Едва только весна повстречалась с летом, в деревню приехал Хамид со своими братьями. Они сразу же извлекли из своих чемоданов все, что привезли с собой на время каникул: мячи, спортивные принадлежности и разные мелочи, предназначенные в подарок младшим братьям.

Долгие месяцы они корпели над книгами, запертые в четырех стенах. Они почти не появлялись на улице. Им приходилось туго, и они считали дни, оставшиеся до конца учебного года. Они мечтали о том времени, когда из огромной, пышной, великолепной столицы вернутся к себе в родную деревню. И вот наступил тот последний вечер, когда все экзамены уже позади, багаж увязан и лица сияют – завтра студенты отбывают в тот благодатный уголок земли, где люди вкушают покой и счастье.

В этот последний вечер перед отъездом в деревню радость наполняла их сердца, они не заметили, как промелькнула ночь. Один из братьев, еще совсем юный, мечтал поскорее увидеть своего меньшого брата, с которым он провел все детство и уже год как не виделся с ним. После такого долгого отсутствия ему хотелось сесть рядом с матерью и не отрываясь глядеть в ее лицо, светящееся нежностью и лаской, вбирая взглядом знакомые с детства милые сердцу черты. Старшие братья уже привыкли к жизни на чужбине, долгие годы разлуки воздвигли между ними и родителями стену, и потому юноши не отдавали себе сейчас отчет, отчего они так радуются. Впрочем, покидая город, они ощущали и некоторую печаль: у них ведь не стоял перед глазами образ матери, их не тревожили воспоминания о семье. Только младший брат, всем существом своим еще ощущавший постоянную связь с родным домом, радовался предстоящему отъезду от всей души.

Братья разошлись по своим комнатам, чтобы поспать несколько часов. Хамид, прежде чем лечь, окинул прощальным взором свою каморку с ее незатейливой утварью: постелью, письменным столом, книжным шкафом. Скоро Хамид будет сидеть возле другого, почти пустого, книжного шкафа, перед ним будет голый деревянный стол, без единого листка бумаги, а после посиделок он уляжется на деревенскую кровать. Там люди читают местные газеты, которые отличаются от столичных, как небо от земли. В них повторяется то, о чем уже говорилось день, месяц или год тому назад. Там людей приводит в восторг искусство писаки, который умеет лишь бойко менять порядок затверженных слов. У него одна цель – вбить в головы читателей содержимое собственной головы, расхожие слова, которыми он сдабривает описание самых ничтожных событий, раздувая их, чтобы представить необыкновенно значительными. В конце концов он публикует только то, что считает нужным.

Вот о чем думал Хамид, сидя в своей комнате в ту тихую ночную пору. Ему было грустно от предстоящей разлуки с Каиром. Однако давайте облегчим ему боль расставания с городом напоминанием о бескрайних полях, окружающих его деревню, по которым свободно скользит взор и уводит мысли в те заоблачные дали, которые здесь и представить‑то себе невозможно. А бессонные летние ночи в полях, при полной луне на черном бархатном небе, с мерцанием звезд, свет которых теряется в бездонной небесной глубине. И эта тишина, нарушаемая только кваканьем лягушек, стрекотанием цикад или скрипом водяного колеса – табута. Лишь мелодия свирели бодрствующего феллаха пронзает тишину. Все это припомнилось Хамиду, и он примирился с потерей своей комнаты и книжного шкафа.

Прислушиваясь к себе, он уловил еще и некий тайный голос, который говорил ему: «Да, городская жизнь прекрасна, и в этом твое счастье. Но разве не будешь ты более счастлив, когда увидишь отца и мать, будешь сидеть и толковать с ними о самых разных вещах? Неужели ты настолько очерствел, что забыл о них и хранишь в памяти лишь красоту деревенской ночи и свирель феллаха? Неужели эгоизм довел тебя до того, что ты жаждешь услышать голоса ночи прежде ласкового голоса матери?» Хамид почувствовал раскаяние. «Прости меня, господь, и помилуй! – подумал он. – Да ведь свидание с матерью стоит всех моих книг! Разве не найду я в нем сердечной отрады? Что значит природа и все ее прелести, что вообще собой представляет весь этот мир, если нет в нем любящего и сострадающего сердца! Если же есть такое, то почему не оно постоянный властитель моих дум?

Господи, ты знаешь, что я согрешил невольно! Ты знаешь меру моей любви к отцу и матери! Прости мне мое заблуждение! Могут ли звуки свирели заставить нас забыть тех, кого мы любим? Неужели время настолько притупляет наши чувства? Да, долгие годы, что я провел вдали от родных, сделали меня себялюбивым и эгоистичным. Жизнь на чужбине, вдали от родной семьи, заставила забыть отчий дом».

Впрочем, чего требовать от человека, который большую часть своей жизни провел в городе, а в деревню приезжал только летом и не находил там ничего, кроме застоя и неподвижности. В деревне ничто не объединяет людей. Каждый трудится на своем клочке земли, думает и отдыхает в одиночку. Семья собирается вместе только затем, чтобы поесть, и едят все в полном молчании. В среде своих школьных товарищей Хамид ощущал дружескую непринужденность, какой никогда не чувствовал среди родных. Поэтому неудивительно, что он больше любил и вспоминал природу родного края, нежели свою семью. Ведь общаясь с родными в те дни, когда душа его жаждала пищи духовной, он не получал от них ничего, кроме материальной поддержки.

В своей маленькой деревушке под палящим солнцем и безоблачным небом родители Хамида жили в окружении природы, радостные, независимые. На их полях рос хлопок, пшеничные колосья наливались зерном, и одновременно с этим зрела тревога. Того и гляди, появится червь – вредитель и уничтожит бескрайние хлопковые поля; могло случиться и так, что от урожая зерновых не останется ничего, кроме сухих корней да глубоких морщин на лице земли – ибо солнце, как око шайтана, может спалить все дотла. Только над ночами нет у него власти.

Когда Хамид вдохнул в себя деревенский воздух, внезапно перенесясь от городского шума и сутолоки к тишине и покою, от вечного корпения над тетрадями и книгами – к досугу, наполненному только сном и разговорами с братьями о школьной жизни, когда один день похож на все остальные, он почувствовал невыразимую скуку. Не может же человек строить здание своей жизни на унылом, пустом песке.

Однако любое состояние в этом мире со временем обретает некую устойчивость. Привычка снимает отвращение с души. Так тягостный досуг очень скоро становится сладостным, позволяя человеку отдыхать и наслаждаться полетом своей фантазии в те сферы, где нет ни вражды, ни соперничества, где царит полная свобода. Там человек наслаждается, там обретает и осуществление всех своих желаний. Нечего и говорить, что любой из тех, кто вступит в прекрасный мир мечтаний, не найдет там ничего другого, кроме покоя и счастья.

Так случилось и с Хамидом. Быстро промелькнули дни, когда он томился от скуки. С радостным чувством отдался он созерцанию природы. Едва только солнце начинало клониться к закату, Хамид покидал деревню, шел в поля и поверял безбрежным просторам свои самые сокровенные мечты. Бесцельно и неторопливо брел он куда‑нибудь, не разбирая дороги, погруженный в себя, не замечая, куда ведут его ноги, пока какой‑нибудь прохожий не тревожил его своим громким приветствием.

На полях, что бесконечно тянулись по обеим сторонам дороги, Хамид часто видел группы феллахов, которых встречал и раньше. Он ненадолго останавливался и здоровался с ними. Как‑то среди крестьян, занятых на прополке хлопка, он неожиданно встретил Ибрахима и подошел к нему. Они заговорили о своем житье-бытье. Рядом вертелся веселый и бойкий на язык малый, с приветливым выражением лица и живыми глазами. Он сразу же оторвался от работы, намереваясь принять участие в беседе. Хамид узнал юношу, осведомился, почему его сестры Фатмы нет на работе. Расплывшись в улыбке, юноша ответил, что сестра его вышла замуж и уехала в другое селение. Ибрахим прервал его, приказав отправляться на свое место, и стал подгонять остальных. Потом он вернулся к Хамиду.

По соседству с тем самым юнцом работала сестра Зейнаб. От нее Хамид узнал, что сегодня Зейнаб пошла молоть муку. Потом он стал расспрашивать других об их делах. Только в сумерки он отправился домой, размышляя по дороге о чужих судьбах. И тут душу его посетило воспоминание о Зейнаб. Он представил себе ее нежнее личико, глаза с поволокой, юное, расцветшее тело под простым платьем поденщицы. И несмотря на то, что он уже долгие месяцы не видал ее и был убежден, что никогда не сможет ее полюбить, сердце его дрогнуло. Радость, словно огромная волна, охватила все его существо. Ему явственно припомнились дни прошедшего лета и те часы, когда они вместе возвращались домой. Ночь витала над миром на своих бесшумных крылах. Они шли молча, не произнося ни слова, переполненные блаженством.

Дни шли за днями, а воспоминание это охватывало Хамида всякий раз, когда он оставался наедине с природой. Течение времени не ослабляло, а, наоборот, усиливало яркость воспоминания о той встрече. И вот однажды воспоминание о том далеком дне обожгло Хамида с новой силой. Это случилось в начале осени, когда до момента разлуки с родным домом остались считанные дни. Девушки возвращались с работы. Они рассуждали о том, что пора бы уже вытащить мешки под хлопок, вспоминали разные забавные случаи, пели песни. Слаженные и звонкие голоса неслись к небу, колебля воздух. На кустах белели спелые коробочки хлопка, так что казалось, будто поля внезапно поседели. Песня девушек словно пробудила в них грусть, но в то же время на закате их жизни она подарила им нечаянную радость.

В эту грустную осеннюю пору мир отдает прошлому дни упоения и радости и готовится к молчанию зимы. Хамид мысленно прощался с полями. Он шел рядом с Зейнаб, взволнованный, нервы его были напряжены от сознания близкой разлуки с этими местами, с этой пышной природой. «Через неделю я уезжаю!» – произнес он, сопровождая слова свои взглядом, в котором отчетливо отразились чувства, переполнявшие его душу. Слова эти были обращены к Зейнаб. Девушка ничего не ответила, а лишь опустила глаза, печалясь о предстоящей разлуке. Совсем скоро Хамида не будет рядом с ней, и она станет обычной, простой девушкой, такой, как все. Вдруг Хамид подошел к Зейнаб так близко, что им трудно стало идти рядом, хотя дорога в этом месте была широкой. Через минуту они отпрянули друг от друга. Лицо Хамида выражало волнение, он будто ждал чего‑то. Солнечный диск исчез, сгустились сумерки. Волнение Хамида нарастало с каждой минутой.

Они свернули к деревне. Все феллахи уже давно прошли. Они сошли с дороги и присели на земляную насыпь. В наступившей темноте Хамид нашел руку Зейнаб и с силой сжал ее пальцы. Она не вскрикнула, не отняла руки, а сама в ответ сжала его руку. Тогда он наклонился и поцеловал ее в щеку. Она вздрогнула и отвернулась. Не помня себя, Хамид обнял ее, привлек к себе, стал целовать ее виски, щеки, шею, выбившиеся из‑под платка волосы. Сладкая истома охватила девушку. Она подчинилась его ласкам и сама стала отвечать на его поцелуи. Губы ее прильнули к его губам, она закрыла глаза. Сознание почти оставило ее.

Хамид был как в дурмане. Так вот что значит выражение «пить мед с ее языка»! От страстных объятий разум его словно помутился, некоторое время оба не отдавали себе отчета в том, что происходит вокруг. Едва только они отрывали друг от друга губы, как он вновь прижимал ее к себе. Грудь ее пылала, кровь стучала в висках и она, теряя силы, трепетала в его объятиях.

Все это припомнилось теперь Хамиду, и он спросил себя: будет ли жизнь настолько щедра к нему, чтобы подарить ему еще раз такие же мгновения? Ему вдруг страстно захотелось немедленно отправиться на поиски Зейнаб и найти ее, где бы она ни трудилась. Если бы он знал, кто занимает сейчас ее думы, какую любовь питает она к Ибрахиму, он понял бы, что неодолимая преграда отделяет его от Зейнаб. Разве существует большее препятствие для любви, чем любовь к другому? Она заставляет любящего забыть все, кроме своего возлюбленного, думать только о нем. Но ведь Хамид ничего не знал о тайне сердца Зейнаб. Он был убежден, что их разделяет только предстоящая женитьба Хасана на Зейнаб. И если бы он не почитал священной законную связь между мужчиной и женщиной, его первой заботой стало бы завоевать сердце Зейнаб, чтобы оно принадлежало только ему одному. Да и кто откажется от прекрасной девушки? Ведь, создавая ее, творец проявил наивысшую щедрость!

Глава VII

В эти летние дни, когда люди, спасаясь от духоты, бегут из города в деревню, как это уже бывало не раз, приехала и Азиза. Если она и найдет здесь те же четыре стены, то, во всяком случае, сам по себе переезд уже есть смена обстановки. К тому же в лунные ночи она может иногда выходить из дому со своими родственницами, под присмотром мужчин из их семьи.

Известие о ее приезде словно перевернуло все в душе Хамида. Он уже ни о чем другом не мог думать. Ах, скорей бы встретиться с нею, посидеть рядом, расспросить о ее делах! Какой милой казалась ему теперь эта девушка! Как отчетливо помнил он те дни, когда она была еще малышкой, тоненькой, веселой, стремительной, дни, когда они часто играли вдвоем и никто им не мешал.

Несмотря на кажущуюся уравновешенность, Хамид был юношей чрезвычайно впечатлительным. Ему постоянно казалось, что чуть ли не все окружающие стремятся узнать его сердечные тайны. Поэтому он долго колебался, прежде чем пойти к Азизе – этому ангелу, как он теперь ее называл про себя. Его пылкое воображение наделяло Азизу всеми атрибутами молодости и красоты, хотя он не видел свою подругу вот уже четыре года, ибо родители держали ее в строгости, опасаясь, как бы она не попалась в сети соблазна, которые расставляет перед каждой взрослой девушкой враг рода человеческого.

Хотя Хамид долго не видел ее, он нисколько не сомневался, что она ничуть не похожа на всех тех девушек, которых ему довелось до сих пор встретить. Он как будто совсем позабыл о существовании Зейнаб. Азиза была в его воображении прекрасной жемчужиной в короне юности.

Вечером следующего дня он с замиранием сердца и трепетом в душе подошел к дверям ее дома. Войдя внутрь, он сразу же увидел Азизу в кругу ее родственниц и родственников. Все встали, чтоб поздороваться с ним, а самая старшая поцеловала его в лоб и пригласила сесть на мягкий стул. Прерванный было разговор возобновился. Время от времени кто‑нибудь из женщин обращался к Хамиду с вопросом о его здоровье, о делах, о том, почему он так долго у них не был. Вначале он отвечал, но невпопад, а потом и вовсе умолк. Он сидел потупившись, не принимая участия в общей беседе и лишь исподтишка поглядывая на собравшихся. Вспыхивающий то и дело смех не прибавлял ему веселости. Когда внимание присутствующих сосредоточивалось на рассказчике, Хамид украдкой смотрел на ту, которую так хотел увидеть. Он наглядеться не мог на ее лицо, такое ему знакомое и в то же время какое‑то новое, в котором с трудом можно было узнать Азизу – подружку его детства. Черты ее приобрели выразительность, отточенность, на прелестных устах девушки сверкала ослепительная улыбка. Думая о ее чувствах, Хамид ни на минуту не сомневался в том, что вызывает в ней ответное чувство.

Боясь, как бы кто‑нибудь не понял, что творится в его душе, Хамид вскоре поднялся и откланялся. Его уговаривали остаться, но он был непреклонен, объявил, что у него назначена важная встреча. Внешне он держался спокойно, но ему казалось, будто чьи‑то глаза неотступно следят за ним с потолка и свободно читают его мысли: недаром же истинной причиной его поспешного ухода был страх, что его разоблачат.

Он вышел, сделал несколько неторопливых шагов, а затем со всех ног бросился в ближайший сад и там упал прямо на землю, под деревья. Справа от него в арыке струилась вода. Ветер сбрасывал на ее поверхность засохшие листья. Время от времени по воде проплывала лягушка. Несколько минут Хамид сидел в полной растерянности, потом задумчиво принялся бросать в воду мелкие камешки.

Когда он овладел собой, то вновь обратился к мыслям о смысле и сущности жизни, об этой девушке, Азизе, которая украдкой смотрела на него, так же как и он на нее. Затем мысли его приняли иное направление: он вообразил себя наедине с возлюбленной, когда она, дрожа от робости, придет на первое свидание к нему… Начнется беседа, которая будет сладостнее меда и слова которой он навеки сохранит в сердце. Они будут совершенно одни в прелестном, тихом уголке земли, где дует прохладный ветерок и меланхолически поют птицы. Природа дарит им радость и блаженство, и они погружаются в него. Сколь сладостны эти мгновения, какое наслаждение несут они сердцу!

На другой день Хамид только о том и думал, как бы еще раз увидеть Азизу. Он боялся, что его визиты сочтут слишком частыми и назойливыми. Он попытался превозмочь себя, заставить сидеть дома. Но в тот же час, что и вчера, он уже входил в дом Азизы. Там он увидел тех же самых людей. Они рассказывали истории, очень похожие на вчерашние, а Хамид чувствовал, что внутри у него все кипит и на лице проступают явные признаки его душевного состояния. Он поспешил проститься, воспользовавшись каким‑то пустячным предлогом.

Удрученный, растерянный, шел он куда глаза глядят. Временами замедлял шаги и почти останавливался, потом вдруг бросался вперед и опять останавливался, будто размышляя, а не повернуть ли назад. Он с трудом владел собой, брови его то и дело сходились на переносье. Ах, любезный читатель, хотел бы я знать, что за удар поразил этого обычно столь спокойного, выдержанного юношу, что так всполошило, взбудоражило его? Или это небесная кара постигла его за грех, который он совершил, отдавшись любви? Но разве, позволив душе своей наслаждаться одним из самых чистых и благородных чувств на земле, мы навлекаем на себя несчастье?

Бедняга задыхаясь мчался через поля, пока не достиг берега канала. Там он бросился под развесистое тутовое дерево и принялся строить планы – один смелее другого, – как бы увести эту девушку из окружения ее родственников, усесться с нею где‑нибудь в уединенном месте, прижать ее к своей груди и забыть об всем на свете.

Остаток дня он провел в размышлениях, ночью спал лишь урывками. Чуть только рука утра приподняла полог ночи, как вынужденное лежание в постели превратилось для него в настоящую пытку. Волнение вновь овладело им. Он встал и отправился в мечеть. В столь необычный час она показалась ему совсем незнакомой. Он шел во тьме, через которую свет начинавшегося утра просачивался так же медленно, как надежда проникает в душу отчаявшегося. Небо светлело медленно, звезды гасли неторопливо одна за другой. Молчание властвовало над миром. Ни звука, ни шороха не было слышно, лишь изредка тишину прорезал крик петухов, перекликавшихся в разных концах деревни. Но занялась заря, и раздался призывный крик муэдзина.

Хамид помолился, совершив вместе со всей общиной два ракаата. Затем он пошел на поле, где не было еще ни одной живой души. Воздух в этот час был напоен бодрящей свежестью. Очертания окружающих предметов постепенно становились все более четкими, и вот уже, насколько хватало глаз, взору открылись покрытые росой всходы. Потом небо на востоке заалело, и взошло солнце. Еще не касаясь земли, оно послало всему сущему свой первый утренний привет, а затем поднялось высоко и засияло в небесах ярким блеском, щедро заливая землю своими лучами. Капельки росы на листьях деревьев и трав вдоль берегов оросительного канала заблистали – огромная плантация словно надела на себя прекрасное ожерелье. Совсем один среди этого пышного великолепия природы, Хамид все шел и шел вперед, то задумчиво опустив голову, то рассеянно озираясь вокруг. Но вот стали появляться феллахи. Каждый спешил на свое маленькое поле, которое один унаследовал от отца, другой – от деда, если только землю эту не подарили ему щедрая судьба и неожиданный случай. Одни вели корову или буйволицу, другие шли только с мотыгой. Проходя мимо Хамида, все говорили ему: «С добрым утром!», недоумевая, почему он находится здесь в такой ранний час.

А Хамид все думал, как бы ему встретиться с Азизой без соглядатаев, признаться ей в своих чувствах и услышать в ответ, что она тоже любит его. Он непременно хотел услышать это из её уст. Но как это устроить? Поделиться с кем‑нибудь своими мыслями, рассказать кому‑нибудь о своей любви было невозможно: Хамид прекрасно знал отношение каждого уважающего себя египтянина к этому чувству. Смех и издевки посыплются на человека, осмелившегося признаться в том, что он любит такую‑то девушку.

Да, эти почтенные, уважающие себя египтяне обладают жестокими сердцами! На все радости мира они смотрят с презрительной улыбкой, ибо считают, что истинно счастлив лишь тот, кто проводит дни свои в беспрерывных трудах и прославлении аллаха, ибо жизнь – это только мельница, на которой мы, задыхаясь от напряжения, перемалываем свои лучшие годы. Поэтому, считают они, наш долг – быть довольными своей судьбой и после каждого принятия пищи благодарить аллаха. А если кто поведет себя не так, как они считают правильным, то на него обрушится злоба и обильные удары, которые не уступят ударам кнута. Как будто душа человеческая по самой природе своей так низменна, что надо противостоять любым ее желаниям, сковать ее цепями давно отживших обычаев! Как будто наши чувства все порочны, глаза только с вожделением смотрят на женщин, а уши служат для того, чтобы в нас пробуждать самые низменные инстинкты.

Однако в реальной жизни все происходит иначе. Человек прекрасно понимает, что только один он может сделать другого счастливым, что если в глубине сердца возникает глубокое чувство, то коли подавить его, взять в соображение голый расчет, погнаться лишь за материальными благами, то можно убить и самую суть жизни. Если же покориться этому чувству, можно обрести счастье и вечную радость, а на пути к этому познать мужество и отвагу, свободу и независимость. Имя этому великому чувству – любовь.

Охваченный тревогой и смятением, Хамид словно забыл о том, где он находится, не замечал, что солнце стоит высоко, что жар его с каждой минутой усиливается и все больше и больше людей собирается на полях. Вскоре радушные приветствия феллахов начали досаждать Хамиду. Он искал уединения, а потому решил вернуться домой.

Однако едва он вошел к себе, как увидел, что все домашние уже проснулись и сидят за столом. Хамиду оставалось только присоединиться к ним. К счастью, завтрак нисколько не помешал его размышлениям, ибо тишина в столовой нарушалась лишь стуком ложек и звоном стаканов. Все, даже маленькие дети, сосредоточенно молчали. Если и вырывалось у кого-нибудь восклицание или падала ложка, то улыбался украдкой только сосед провинившегося, а другой уже бросал на нарушителя строгий взгляд, как бы указывая на оплошность, которую ни в коем случае совершать не следовало. Если раздавался вопрос, то ответ на него был односложный. Вот почему Хамид сидел погруженный в свои мысли, машинально пережевывая пищу и иногда даже забывая глотать ее. Но никто не замечал его отсутствующего вида.

Весь день Хамида терзали сомнения: идти ли ему снова в тот дом, чтобы повидать свою подругу, или лучше подождать. Тягостное чувство вызывали в нем ее родственники. Он сотни раз обдумывал, как бы уединиться с той, что завладела его сердцем, поговорить с нею откровенно, благоговейно склонить перед нею колена, поцеловать ее руку. Разве одно это не принесет ему безмерное счастье? Разве не станет он тогда властелином мира? И разве не испытает он высшее блаженство, когда сядет рядом с нею, прижмет ее голову к своей груди, а потом поцелует ее в лоб и в уста, а она обратит к нему свои томные, прекрасные глаза и счастливо улыбнется? Потом он скажет ей: «Я люблю тебя, я преклоняюсь пред тобой!», а она ответит, что любит его так же страстно. Поистине, подобные мгновения, такие быстротечные, даются людям для того, чтобы хоть немного скрасить их жизнь, подарить счастье хоть на короткое время. Они наполняют радостью сердца даже самых несчастных.

Хамид представил себе сады под золотыми небесами и себя, идущего рука об руку с подругой по земле, усеянной розами, под сенью высоких, стройных дерев, на которых птицы выводят свои нежные трели.

Однако неумолимое время напомнило ему о том, что уже приблизился час, когда можно пойти к Азизе. Не найдя в себе сил противостоять настойчивому зову сердца, он быстро собрался и направился туда. Но не прошел он и нескольких шагов, как былая нерешительность вернулась к нему, и он остановился. Видеть ее опять в окружении родственников! К тому же его частые визиты могут показаться неприличными. Дрожь охватила Хамида с ног до головы, он стоял на месте как вкопанный.

Шло время, дневное светило клонилось к закату, день был уже на исходе, а удрученный Хамид все еще не знал, как ему поступить. Наконец желание увидеть Азизу взяло верх, и он, хмурый и озабоченный, двинулся вперед. Дойдя до знакомых ворот, он обнаружил, что, вопреки обыкновению, весь дом гудит от молодых голосов. Оказалось, что приехал брат Азизы – провести каникулы вдали от городского шума, в деревенской тиши, насладиться необозримыми полями, перерезанными ручьями и каналами, берега которых украшены деревьями, где воздух звенит от пения птиц, рождая мечты о том счастливом крае, где ярко пылает солнце, заходящее лишь затем, чтобы подарить людям ночь, когда они бодрствуют и трудятся.

Хамид подошел к своему старому другу, и они обнялись. Потом он уселся вместе со всеми и принял участие в общем разговоре о деревенских делах и событиях, в воспоминаниях о днях учебы, об учителях. Так ведь всегда бывает при встрече друзей после долгой разлуки. Но вот уже стемнело, и собравшиеся один за другим стали расходиться. Когда очередь дошла до Хамида, друг его стал настаивать, чтобы Хамид остался ужинать. Хамид принял приглашение, и весь вечер они провели вместе. Наконец совсем стемнело, и Хамиду пришлось уйти домой.

Он не увидел Азизы, не услышал ее голоса, но даже и не подумал об этом до тех пор, пока не вошел в свою комнату и не лег в постель. Только тогда к нему вернулись прежние мечты. Однако очень скоро он погрузился в глубокий и спокойный сон.

Дни шли за днями. Каждый вечер Хамид навещал своего друга. Иногда он присутствовал при разговорах Азизы с братом, но ни разу сам не осмелился заговорить с нею, ограничиваясь только обычными приветствиями. Он тешил себя мыслью, что ее душа не более спокойна.

Да и как не пребывать Азизе в постоянной тревоге и смятении, когда она достигла полного расцвета? В этом возрасте человек уже не в силах удержаться от мыслей о любви и страстного томления. Это возраст пылких, искренних чувств, когда человеческое сердце стремится вобрать в себя всю красоту мира. Душа ощущает неодолимое желание излиться другой душе. И если почему‑либо ей это не удается, она испытывает мучительные страдания.

Азиза обладала сердцем вечной затворницы, глаза ее видели небо лишь через узкие окна, а уши никогда не слышали страстных напевов, хотя до них иногда и доносилось воркование голубей. Иногда она всем своим существом ощущала величие и красоту мира, словно между ним и ее душой протягивались какие‑то незримые нити. Потом вдруг нити эти обрывались, и Азиза чувствовала лишь тоску одиночества. Такая жизнь внесла в ее душу смятение, а сердце превратила в бесплодную пустыню, где не было ни горя, ни радости, хотя оно и способно было ощущать покой и довольство. Только огонь любви, внезапно вспыхнувший в ее груди, оживил ее. Но он горел недолго, а потом снова наступило успокоение. Так она и жила, запертая в четырех стенах и забытая, как слезинка, упавшая из глаз горемыки. Утешение она находила лишь в мечтах о будущем, о том, что она счастливо выйдет замуж. В воображении ее рисовался образ некоего человека, ее любимого мужа, которому она отдаст свое сердце. Но подчас фантазия оказывалась бессильной наделить этот образ зримыми чертами хотя бы и понаслышке знакомого ей человека, и она впадала в отчаяние.

Хамид был как раз таким человеком, о котором она иногда думала. Однако он не был единственным: воображение Азизы постоянно рисовало образы мужчин, которых она когда‑то видела или только слышала о них как о благородных, прекрасных людях. Поэтому обращенные к ней страстные взгляды Хамида не проникали в глубину ее сердца, не воспламеняли в ней любви. Да, она опускала перед ним глаза, но это происходило от застенчивости, свойственной любой девушке.

Дни шли за днями, Хамид часто гулял в полях, наведывался к товарищу – брату Азизы, много думал о чувстве, которое целиком заполнило его. Вспышки отчаяния перемежались с проблесками надежды. Он непрестанно думал о том, как бы освободить эту девушку из ее заточения и признаться ей в своей страстной любви. Он жаждал услышать признание в том, что и она любит его. Мечты уносили его в прекрасный мир фантазии, и там он наслаждался тем, чего лишил его мир реальный. Потом наступало отрезвление, и Хамид смотрел на мир испуганно и тревожно.

Как‑то он встретил на поле Зейнаб, работавшую там вместе с подружками. Они весело пели, а она казалась грустной и молчаливой. В первый момент Хамида поразил ее облик, но сердце его и мысли были теперь всецело заняты другой. И все‑таки нахлынувшие тут же воспоминания о прошлом и эта печальная красота среди общего оживления заставили его вздрогнуть.

Хамид все время искал встречи с Азизой, издали следил за нею и шел туда, где она находилась, чтобы еще раз увидеть ее лицо и улыбку. Конечно, этого для него было мало. Но он научился настолько владеть своими чувствами, что мог спокойно смотреть на Азизу, испытывая тихую печаль и не рассчитывая уже, что когда‑либо сможет открыть ей свое сердце. Постепенно он стал теснее общаться со своими братьями и другими родственниками, сердечная рана как будто слегка затянулась, однако в часы уединения им вновь овладевали воспоминания, сладостью которых он упивался. Иногда он думал о Зейнаб, о ее судьбе, иногда – о своем будущем, о том счастье, которое его ожидает, но чаще он отдавался ласкам нежного ветерка и наслаждался благодатным отдыхом. Порой он чувствовал полнейшее безразличие, а иногда сердце его бунтовало против душевного оцепенения. Тогда он приходил в сильнейшее возбуждение и вновь мечтал о подруге, рука об руку с которой он желал бы пройти всю жизнь.