Текст книги "Сын хамас"

Автор книги: Мосаб Хасан Юсеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

У ворот солдат проверил их документы и пропустил внутрь. Неужели его не интересовало, почему эти мужчины везут с собой палестинского мальчика? Я был сильно напуган, но мне не оставалось ничего другого, как смотреть по сторонам. Я никогда не бывал в израильском поселении. Там было очень красиво. Чистые улицы, бассейны, волшебный вид на луга, открывавшийся с вершины горы.

Водитель привез меня на базу АОИ, где солдаты забрали у меня туфли и заставили сесть на землю. Я думал, они собираются пристрелить меня и выкинуть тело где-нибудь в поле. Но когда стало смеркаться, они вдруг велели мне идти домой. «Но я не знаю, как добраться до дома», – запротестовал я. «Иди-иди, а то пристрелю», – пригрозил один из солдат. «Не могли бы вы вернуть мою обувь?» – «Нет. Иди так. А если еще раз будешь швыряться камнями, я убью тебя».

До дома было больше двух километров. Весь этот путь я проделал в носках, стиснув зубы, потому что камешки больно кололи ступни. Когда мама увидела, как я подхожу к дому, она выбежала на тротуар и обняла меня так крепко, что, казалось, легкие сжались и в них нет больше воздуха, поэтому невозможно дышать. Ей сказали, что меня украли израильские поселенцы, и она боялась, что они прикончат меня. Снова и снова она то ругала меня за мою глупость, то целовала в макушку, крепко прижимая к своей груди.

Если вы думаете, что я усвоил преподанный мне урок, то вы глубоко ошибаетесь, я был недалеким маленьким сорванцом. Меня распирало желание рассказать о своем героическом приключении своим трусливым друзьям. В 1989 году любой израильский солдат мог зайти в ваш дом. Это было нормальным явлением. Они постоянно искали тех, кто кидает камни и скрывается на задворках. Солдаты всегда были вооружены до зубов, и я не мог понять, почему их так заботят несколько булыжников.

Поскольку Израиль контролировал границы, у палестинцев во время Первой интифады практически не было возможности добыть оружие. Я не помню, чтобы в то время я видел палестинца с ружьем – только камни и «коктейль Молотова». Тем не менее все мы слышали истории о том, как солдаты АОИ стреляют по безоружной толпе и забивают людей дубинками. В некоторых отчетах сообщается, что около тридцати тысяч палестинских детей получили ранения и им необходима медицинская помощь. Но все это не имело значения для меня.

Однажды отец задержался на работе допоздна. Я сидел у окна, высматривая его маленькую машину, желудок сводило от голода. Хотя мама предлагала мне поесть с младшими детьми, я отказался, сказав, что буду ужинать вместе с отцом. Наконец я услышал шум двигателя его старенького автомобиля и крикнул, что он едет. Мама тут же кинулась накрывать на стол, достала дымящуюся еду и принялась расставлять стаканы. «Извините, что так поздно, – сказал отец. – Пришлось уехать из города, чтобы уладить спор двух семей. Почему вы не ели?»

Он быстро переоделся, помыл руки и пришел к столу. «Умираю с голоду, – произнес он с улыбкой. – Целый день во рту не было ни крошки».

В этом не было ничего необычного, потому что он никогда не мог себе позволить есть вне дома. Божественный аромат фаршированных кабачков, приготовленных мамой, наполнил дом.

Когда мы, наконец, уселись и стали есть, меня вдруг охватила волна восхищения отцом. Я видел следы усталости на его лице, хотя знал, насколько он любит свое дело. Милосердие к людям, которым он служил, могло сравниться только с его преданностью Аллаху. Когда я наблюдал за тем, как он разговаривает с матерью, сыновьями и дочерьми, я думал о том, насколько он отличается от других мужчин-мусульман. Его никогда не надо было дважды просить помочь по дому или позаниматься с нами, детьми. Как это ни удивительно, но он каждый вечер сам стирал свои носки в раковине, чтобы этого не пришлось делать матери. Такое поведение считалось из ряда вон выходящим явлением в нашей культуре, где привилегией женщин было вымыть ноги мужу после долгого дня.

Теперь, когда мы сидели за столом, каждый из нас по очереди рассказывал отцу все, что мы узнали за день в школе и чем занимались в свободное время. Я был старшим и поэтому говорил последним, пропуская вперед малышей. Но когда наконец настала моя очередь, раздался стук в дверь. Кто мог прийти в такое время? Наверное, с кем-то случилась беда и ему нужна помощь.

Я побежал к двери и открыл маленькое окошко, служившее глазком. На улице стоял незнакомый мужчина. «Abuk mawjood?» – спросил он по-арабски, что означало: «Отец дома?» Он был одет как араб, но что-то в его облике резало мне глаз. «Да, он дома, – сказал я. – Сейчас позову».

Отец стоял за моей спиной. Он открыл дверь и несколько израильских солдат вошли в дом. Мама быстрым движением накинула на голову платок. В кругу семьи женщина могла ходить с непокрытой головой, но перед посторонними людьми – никогда. «Шейх Хасан?» – спросил незнакомец. «Да, – ответил отец, – это я».

Мужчина назвался капитаном Шай и пожал отцу руку. «Как поживаете? – вежливо поинтересовался он. – Как дела? Мы из АОИ и хотели бы, чтобы вы вышли с нами, буквально на пять минут».

Что им могло понадобиться от отца? Я вглядывался в его лицо, пытаясь прочитать мысли. Он ласково улыбнулся капитану, ни намека на подозрение или гнев не мелькнуло в его глазах. «Хорошо, пойдемте», – сказал он, кивнув на прощание маме. «Жди здесь, папа скоро вернется», – сказал мне капитан.

Я вышел на улицу вслед за ними и огляделся – нет ли других солдат. Больше никого не было. Я сел на лестнице и стал ждать. Прошло десять минут. Час. Два. Отец все не возвращался.

Мы никогда раньше не проводили ночь без отца. Несмотря на занятость, вечером он всегда приходил домой. Он каждое утро будил нас на утреннюю молитву и каждый день отводил в школу. Что нам делать, если он не вернется?

Когда я вошел в дом, моя сестра Тасним спала на диване. Следы слез все еще можно было разглядеть на ее щеках. Мама пыталась занять себя чем-нибудь на кухне, но с каждым проходящим часом она становилась все более взволнованной и расстроенной.

На следующий день мы пошли в «Красный Крест» спросить, не знают ли они что-нибудь об исчезновении отца. Мужчина за столом рассказал нам, что отца наверняка арестовали, но АОИ не дает «Красному Кресту» никаких сведений в первые, по крайней мере, восемнадцать дней после ареста. Мы вернулись домой, и начались две с половиной недели ожидания. Все это время мы ничего не знали об отце. Когда положенный срок истек, я снова отправился в «Красный Крест». Однако мне сказали, что новой информации у них нет. «Но вы сказали – восемнадцать дней! – воскликнул я, пытаясь сдержать слезы. – Просто объясните, где мой отец!» «Сынок, иди домой, – ответил мужчина. – Приходи на следующей неделе».

И я поплелся домой и так ходил туда и обратно сорок дней, и каждый раз слышал один и тот же ответ: «Новой информации нет. Приходи на следующей неделе». Все это было очень странно. В большинстве случаев семьи палестинских заключенных узнавали, где содержатся их родные, в течение пары недель с момента ареста.

Когда кто-нибудь освобождался из тюрьмы, мы обязательно спрашивали его, не видел ли он отца. Все знали, что его арестовали, но больше никто ничего сказать не мог. Даже адвокат отца ничего не знал – ему не позволили увидеться с отцом.

Только много позже нам стало известно, что отца увезли в израильский центр предварительного заключения «Маскобийя», где пытали и допрашивали. В Шин Бет, израильской службе безопасности, знали, что отец принадлежит к верхушке ХАМАС, и подозревали, что он в курсе всех текущих и планируемых акций. И они намеревались получить от него эту информацию.

Ничего этого я не знал еще много лет, пока отец сам не рассказал мне о том, что тогда случилось. Несколько дней его держали в наручниках, привязанным под потолком. Они пытали его электрошоком до потери сознания. Они подселяли к нему в камеру своих сотрудников – подсадных уток, надеясь, что он будет откровенничать с ними. Осознав свое поражение, они стали бить его еще беспощадней. Но мой отец был силен. Он хранил молчание, не давая израильтянам ни капли информации, которая могла бы навредить ХАМАС или его палестинским братьям.

Глава пятая

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ

1989–1990

Израильтяне полагали, что раз они поймали одного из лидеров ХАМАС, дела пойдут лучше. Но пока отец сидел в тюрьме, интифада становилась все более жестокой. Амер Абу Сархан из Рамаллы видел столько смертей палестинцев, что в конце 1989 года терпение его лопнуло. Поскольку оружия ни у кого не было, он взял обычный кухонный нож и зарезал трех израильтян, что, по сути, стало сигналом к началу революции. После этого инцидента масштабы жестокости значительно увеличились.

Сархан стал героем в глазах палестинцев, потерявших друзей или родственников, землю или имевших иную причину для мести. Они не были террористами по натуре. Это были обычные люди, у которых отняли последнюю надежду. Их прижали к стенке. У них ничего не осталось, и им нечего было терять. Их не беспокоило общественное мнение, и даже собственная жизнь потеряла значение.

Для нас, детей, обыкновенный поход в школу превратился в проблему. Не было ничего необычного в том, что, когда я выходил из школы, израильские джипы разъезжали вверх и вниз по улицам, а из громкоговорителя доносились объявления о немедленном введении комендантского часа.

Израильские солдаты относились к комендантскому часу очень серьезно. Он не имел ничего общего с комендантским часом в американских городах, где власти вызывают родителей подростка, если его задерживали на улице после 23.00. В Палестине, если вы оказывались на улице во время комендантского часа – неважно, по какой причине, – вас расстреливали. Не предупреждали, не арестовывали, а убивали.

Когда впервые объявление о комендантском часе застало меня по дороге из школы, я был в растерянности. Мне предстоял путь длиной в семь километров, и я знал, что не попаду домой до обозначенного часа. Улицы быстро пустели, и я испугался. Я не мог оставаться на месте, и, хотя был обычным ребенком, пытавшимся добраться из школы до дома, если бы солдаты увидели меня, мне пришел бы конец. Многие палестинские дети погибли именно так.

Я перебегал от дома к дому, пробираясь задворками и прячась в кустах вдоль дороги. Я изо всех сил старался не попадаться на глаза собакам и людям с автоматами, и когда наконец свернул за угол нашей улицы, то был просто счастлив увидеть, что все мои братья и сестры живы и здоровы.

Но комендантский час был лишь одной из перемен, которые нам принесла интифада. Много раз к нам в школу приходили люди в масках, говорили о том, что объявлена забастовка и мы должны идти по домам. Забастовки, провозглашенные одной из палестинских организаций, были призваны ударить по финансовому положению Израиля и уменьшить поступление налогов с продаж, которые правительство собирало с владельцев магазинов. Если магазины не работали, владельцы платили меньше. Но израильтяне были не так глупы. Они просто арестовывали торговцев за уклонение от уплаты налогов. Так кому было хуже от забастовок?

Кроме того, различные организации сопротивления постоянно вели борьбу друг с другом за власть и влияние, словно дети, дерущиеся из-за футбольного мяча. Тем не менее ХАМАС становился все более мощным и сильным и начинал оспаривать доминирующее положение Организации освобождения Палестины (ООП).

ООП была образована в 1964 году в качестве представителя палестинского народа, в ее состав входили три крупнейшие организации: ФАТХ – левая националистическая группировка, Народный фронт освобождения Палестины (НФОП) – коммунистическая группировка и Демократический фронт освобождения Палестины (ДФОП), также коммунистический по своей идеологии.

ООП требовала, чтобы Израиль вернул все земли, принадлежавшие Палестине до 1948 года, и предоставил палестинскому народу право на самоопределение. С этой целью она развернула глобальную общественную кампанию, партизанскую войну и террор, сначала в соседней Иордании, а потом в Ливане и Тунисе.

В отличие от ХАМАС и «Исламского джихада», ООП по сути никогда не была исламской организацией. Ее группы формировались из националистов, но не все они были мусульманами. Многие из них вообще не верили в Бога. Даже будучи ребенком, я понимал, что ООП – коррумпированная организация, которая служит только себе. Ее лидеры посылали людей, зачастую подростков, совершать теракты (пару раз в год для привлечения внимания), чтобы таким образом оправдать сбор средств для борьбы с Израилем. Молодежь для ООП была лишь средством для разжигания огня ярости и ненависти, поддержания денежных вливаний на банковские счета лидеров организации^{2}.

Вначале Первой интифады из-за различий в идеологии пути ХАМАС и ООП разошлись. Членов ХАМАС переполнял религиозный пыл и вдохновляла теология джихада, тогда как ООП была движима национализмом и идеологией власти. Если ХАМАС призывал к забастовкам и грозился сжечь все магазины, которые остались открытыми, то лидеры ООП на другой стороне улицы угрожали поджечь те магазины, которые подчинились требованиям и закрылись в знак забастовки.

Единственное, что объединяло две группы, – это глубокая ненависть к тому, что они называли «сионистской сущностью». В конце концов организации договорились, что ХАМАС проводит свои забастовки девятого числа каждого месяца, а ФАТХ – крупнейшая организация, входящая в ООП, – первого. Когда объявлялась забастовка, все останавливалось: прекращалась торговля, не работал транспорт, закрывались школы.

Весь Западный берег замирал: демонстрации людей в масках, горящие автомобильные покрышки, граффити на стенах, приостановленная деловая жизнь. Любой мог надеть на себя лыжную маску и сказать, что он из ООП. На самом деле, никто даже не знал, кто скрывался под масками, все руководствовались личными амбициями и чувством мести. Вокруг царил хаос.

И Израиль не преминул воспользоваться неразберихой. Поскольку бойцом интифады мог предстать кто угодно, солдаты израильской службы безопасности надевали маски и внедрялись в толпы демонстрантов. Они могли войти в любой палестинский город в разгар дня и проворачивать блестящие операции, ибо были одеты как бойцы палестинских организаций. И поскольку никто не знал, кто конкретно скрывается под той или иной маской, люди делали то, что им говорили. Никто не хотел, чтобы его избили или назвали израильским коллаборационистом, что обычно означало виселицу.

Хаос и путаница толкали нас на всякие глупости. Пару раз во время экзамена мы с приятелями подговорили старших знакомых прийти в школу в масках и сказать, что объявлена забастовка. Это казалось нам отличной затеей.

Короче говоря, мы стали злейшими врагами самим себе.

Для нашей семьи те годы были по-настоящему трудными. Отец все еще сидел в тюрьме, а из-за бесконечной череды забастовок мы, дети, почти целый год не ходили в школу. Братья отца, религиозные лидеры, равно как и все остальные, казалось, решили, что главная задача всей их жизни – муштровать меня. Поскольку я был старшим сыном шейха Хасана Юсефа, они предъявляли мне очень высокие требования. И когда я не оправдывал их ожиданий, мне доставались подзатыльники. Не важно, в чем я провинился, даже если я ходил в мечеть пять раз в день, этого было недостаточно.

Однажды мы с другом бежали в мечеть, на ходу валяя дурака, а имам вдруг погнался за мной. Поймав, он перебросил меня через голову, и я со всего маху рухнул на спину. От такого броска у меня захватило дух, я подумал, что умираю. Потом он принялся бить меня кулаками и ногами. За что? Я вел себя ничем не хуже других детей. Но поскольку я был сыном Хасана Юсефа, от меня ожидали, что я буду выше детских шалостей.

У меня был друг, его отец был религиозным лидером и влиятельным человеком в ХАМАС. Ему не раз доводилось поднимать людей на акции протеста. Он считал, что нет ничего страшного, если чьи-то чужие сыновья получат пулю в лоб за то, что бросают камни в поселенцев, однако для его единственного сына это неподходящее занятие. Когда этот человек узнал, что мы тоже кидались камнями, он вызвал нас к себе. Мы думали, он просто хотел поговорить. Однако он выдернул шнур от нагревателя и изо всех сил принялся хлестать нас до крови. Он разбил нашу дружбу в надежде спасти сына, хотя мой друг в конце концов ушел из дома, возненавидев своего отца больше, чем дьявола.

Не считая попыток «воспитывать» меня, во время заключения отца никто не помогал нашей семье. С его арестом мы потеряли дополнительный доход, который он получал за уроки в христианской школе. Школа обещала сохранить за ним место до освобождения, а пока что у нас не хватало денег даже на самое необходимое.

Отец был единственным человеком в семье, имевшим водительские права, так что на машине мы ездить не могли. Маме приходилось преодолевать огромные расстояния до рынка и обратно, и я часто ходил вместе с ней, чтобы помочь донести покупки. Я думаю, стыд был хуже бедности. Когда мы шли по рынку, я лазил под телеги и собирал испорченные овощи, упавшие на землю. Мама покупала эти отбросы, никому кроме нас не нужные, рассказывая торговцам, что мы берем их на корм скоту. Ей до сих пор приходится торговаться по любому поводу, потому что отца сажали в тюрьму тринадцать раз – больше, чем любого другого лидера ХАМАС (и сейчас, когда я пишу эти строки, он по-прежнему находится в заключении).

Может быть, нам никто не помогал, потому что все думали, что у нашей семьи полно денег. Все же отец был выдающимся религиозным и политическим деятелем. И люди, несомненно, считали, что наши родственники обязаны помогать нам. Поистине, да поможет Аллах. Но и родственники, и Аллах как будто забыли про нас, поэтому матери приходилось в одиночку заботиться о семерых детях (младший брат Мохаммед появился на свет в 1987 году).

Наконец, когда положение дел стало ужасающим, мама попросила в долг у одного из друзей отца, не для того чтобы пойти в магазин и накупить одежды и косметики для себя, а для того чтобы ее дети ели хотя бы раз в день. Но он отказал ей. Мало того, вместо помощи он рассказал своим приятелям-мусульманам, что моя мать приходила к нему за деньгами.

«Она получает зарплату от правительства Иордании, – сказали они с осуждением. – Почему она просит еще? Эта женщина считает, что раз ее муж в тюрьме, ей все позволено, и хочет таким образом разбогатеть?»

Больше она никогда не просила о поддержке.

«Мосаб, – сказала она мне однажды, – а что если я испеку пахлавы и всяких сладостей, а ты пойдешь и продашь их в рабочем квартале?»

Я ответил, что буду рад сделать все, что в моих силах, чтобы помочь семье. После этого разговора каждый день я приходил из школы, переодевался, наполнял поднос маминой выпечкой и шел на улицу торговать, пытаясь продать как можно больше. Сначала я стеснялся, но потом осмелел и в конце концов отважно подходил к любому рабочему и просил его купить что-нибудь.

Как-то зимой я, как обычно, отправился на улицу со своими сладостями. Но дойдя до рабочего квартала, обнаружил, что он пуст. Никто не вышел на работу в тот день, потому что было слишком холодно. Руки замерзли, и к тому же начался дождь. Я шел, держа прикрытый клеенкой поднос над головой, как зонтик, и вдруг заметил машину, припаркованную на противоположной стороне улицы, в ней сидело несколько мужчин. Шофер заметил меня, открыл окно и высунулся наружу.

– Эй, мальчик, что там у тебя?

– Пахлава, – ответил я, подходя ближе.

Заглянув внутрь, я обомлел – там сидел мой дядя Ибрагим. Его друзья были потрясены не меньше меня, увидев племянника Ибрагима попрошайничающим в холодный дождливый день, а я готов был провалиться сквозь землю из-за того, что поставил дядю в такое неловкое положение. Я не знал, что сказать. Они тоже не знали.

Дядя купил у меня всю пахлаву, велел идти домой и сказал, что скоро зайдет к нам. Когда он приехал, он просто кипел от злости на мать. Я не слышал, что он говорил ей, но после его ухода она плакала. На следующий день после школы я переоделся и сказал маме, что готов идти работать.

– Я больше не хочу, чтобы ты продавал пахлаву, – ответила она.

– Но у меня получается все лучше и лучше! Я уже научился. Просто доверься мне.

Из маминых глаз покатились слезы. Я больше никогда не выходил с подносом.

Я был взбешен. Я не понимал, почему соседи и семья не могут помочь нам. И более того, они имели наглость судить нас за то, что мы пытались выкрутиться самостоятельно. Интересно, может быть, они не помогали нашей семье, потому что боялись навлечь неприятности на себя, в случае если израильтяне подумают, что они помогают террористам? Но мы не были террористами. И отец тоже не был. Однако, как это ни прискорбно, вскоре все изменилось.

Глава шестая

ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЕРОЯ

1990

Когда моего отца наконец выпустили, к нам стали относиться как к королевской семье, и это после почти полутора лет забвения. Герой вернулся. Мы больше не были паршивыми овцами, я стал наследником. Мои братья – принцами, сестры – принцессами, а мама – королевой. Никто больше не осмеливался осуждать нас.

Отец возобновил работу в христианской школе, вдобавок к должности в мечети. Теперь, когда отец был дома, он старался как можно больше помогать маме. Это облегчило нашу, детскую, жизнь. Мы определенно не были богаты, но у нас хватало денег на еду и даже иногда на призы для победителя в «Звездах». К тому же главным нашим богатством были почет и уважение окружающих. Но лучше всего было то, что отец снова был с нами. О большем мы и не мечтали.

Жизнь быстро вернулась в нормальное русло. Конечно, нормальным его можно было назвать с большой натяжкой. Мы по-прежнему жили в израильской оккупации, и каждый день на улицах убивали людей. Наш дом стоял как раз напротив кладбища, куда свозили окровавленные трупы. Отец рассказывал ужасающие вещи об израильской тюрьме, где восемнадцать месяцев его держали по подозрению в терроризме. Оккупированные территории деградировали настолько, что могли сравниться с не знающими законов джунглями.

Единственный закон, почитаемый мусульманами, – это закон ислама, который регулировался фетвами, или религиозными правилами, по конкретным вопросам. Фетвы призваны указывать мусульманам, как им применять Коран в повседневной жизни, но поскольку общего принципа выработки правил не существует, то зачастую разные шейхи по одному и тому же поводу применяют разные фетвы. В результате все живут по разным сводам правил: одни по более строгим, другие по более мягким.

Как-то раз мы с друзьями играли у нас дома, и вдруг с улицы раздались пронзительные вопли. Крики и стычки были обычным делом в нашем тогдашнем мире; выбежав во двор, мы увидели соседа Абу Салема, размахивавшего огромным ножом. Он намеревался убить своего двоюродного брата, который изо всех сил старался увернуться от сияющего на солнце лезвия, разрезавшего воздух. Соседи пытались остановить Абу Салема, но этот человек был огромен. Он работал мясником, и однажды я видел, как он забивал быка у себя на заднем дворе, с ног до головы вымазанный липкой горячей кровью. Я ничем не мог помочь в этой ситуации, но, глядя на то, как он бегал за братом, невольно вспомнил о том животном.

«Да, – подумал я про себя, – мы на самом деле живем в джунглях».

Не было полиции, которую можно было бы позвать на помощь, не было администрации. Что мы могли сделать? Только наблюдать. К счастью, брат Абу Салема убежал и не вернулся. Когда вечером отец пришел домой, мы рассказали ему, что случилось. Отец был чуть выше метра шестидесяти, и вряд ли вам бы пришло в голову назвать его сложение атлетическим. Однако он пошел в дом к соседу и сказал ему:

– Что происходит? Я слышал, у вас сегодня была драка.

И Абу Салем долго и обстоятельно объяснял, почему он хотел убить брата.

– Ты же знаешь, мы живем в оккупации, – сказал отец, – и у нас нет времени на такие глупости. Ты должен извиниться перед братом, а он должен извиниться перед тобой. Я не хочу больше подобных проблем.

Как и все соседи, Абу Салем уважал отца. Он верил в его мудрость, даже в таких вопросах, как этот. Он согласился уладить дело с братом и затем пришел на собрание мужчин нашего квартала, которое устроил отец.

– Наше положение таково, – произнес отец спокойно, – что у нас здесь нет правительства и ситуация полностью вышла из-под контроля. Мы не можем продолжать враждовать друг с другом, проливая кровь своих же земляков. Мы сражаемся на улицах, сражаемся в собственных домах, сражаемся в мечетях. Но поиграли и хватит. Я предлагаю встречаться здесь хотя бы раз в неделю и решать свои проблемы как люди. У нас нет полиции и негде держать убийц. У нас есть более важные задачи. Я хочу, чтобы мы объединились и помогали друг Другу. Нам нужно стать одной семьей.

Мужчины согласились с тем, что в словах отца был здравый смысл. Они решили встречаться каждый четверг, по вечерам, чтобы обсуждать местные дела и разрешать любые конфликты, которые могли возникнуть между ними.

Отец служил имамом в мечети, давал людям надежду и помогал им справляться с проблемами. Для многих он был связующим звеном с правительством и был им как отец. Но теперь за его словами стоял и авторитет ХАМАС – авторитет шейха. Шейх обладал большей властью, чем имам, его можно сравнить скорее с генералом, чем с духовным лицом.

После освобождения отца я старался проводить с ним как можно больше времени. Теперь я был президентом исламского студенческого движения в нашей школе и хотел знать больше об исламе. Однажды в четверг вечером я спросил, можно ли мне присутствовать на еженедельном собрании. Я уже почти мужчина, объяснил я, и хочу, чтобы ко мне относились как ко взрослому.

– Нет, – сказал отец – ты останешься здесь. Это только для мужчин. Я потом расскажу тебе, что там было.

Я расстроился, но понял отца. Ни одному из моих друзей не позволялось присутствовать на собрании. По крайней мере, я из первых рук узнаю все новости, когда отец вернется домой.

Он отсутствовал пару часов. Мама как раз закончила готовить восхитительную рыбу на ужин, когда раздался стук в дверь черного хода. Я чуть приоткрыл дверь, чтобы посмотреть, кто там, и увидел капитана Шай – того самого человека, который арестовал отца два года назад.

– Отец дома?

– Нет, его нет.

– Тогда открывай.

Я растерялся и распахнул дверь. Капитан Шай был вежлив, как будто он впервые пришел за отцом, но я мог поспорить, что он не поверил мне. Он спросил, можно ли осмотреть помещение, но я знал, что этот вопрос был риторическим – запретить ему я не мог. Пока солдаты обыскивали дом, переходя из комнаты в комнату, заглядывая в туалеты и за двери, я желал только одного – хоть как-нибудь задержать отца. Тогда у нас не было мобильного телефона, так что я не мог предупредить его. Но чем больше я думал, тем отчетливее понимал, что все было бесполезно. Отец в любом случае вернулся бы – рано или поздно.

– Так, всем вести себя тихо, – сказал капитан Шай солдатам, расположившимся снаружи. Все они притаились в кустах и за строениями, ожидая отца. Подавленный чувством собственной беспомощности, я сел за стол и стал слушать. Спустя некоторое время громкий голос крикнул: «Стоять!» Затем последовали звуки шагов и мужские голоса. Все это не предвещало ничего хорошего. Неужели отцу придется отправиться обратно в тюрьму?

Через несколько минут он вошел в дом, качая головой и виновато улыбаясь.

– Они снова забирают меня, – сказал отец, целуя мать и потом каждого из нас. – Не знаю, надолго ли. Будьте молодцами. Заботьтесь друг о друге.

Потом он надел пиджак и вышел, а его жареная рыба осталась лежать, остывая на тарелке.

И снова к нам стали относиться как к беженцам даже те люди, которых отец пытался защитить. Некоторые спрашивали об отце с притворным беспокойством, но мне было ясно, что на самом деле им все равно.

Хотя мы знали, что отца посадили в израильскую тюрьму, никто не мог сказать нам, в какую именно. Мы провели три месяца, разыскивая его по всем тюрьмам, пока, наконец, не услышали, что он содержится в специальном учреждении, где они допрашивают наиболее опасных людей. Почему? Я не мог понять. ХАМАС не занимался терактами. У его членов даже не было оружия.

Когда мы нашли отца, израильские чиновники разрешили нам свидания – раз в месяц по тридцать минут. Одновременно могли зайти только два посетителя, поэтому мама водила нас по очереди. Когда я пришел к отцу в первый раз, то удивился его длинной бороде и изможденному виду. Но все равно я был несказанно рад снова видеть его, пусть даже таким. Он никогда не жаловался. Он только хотел знать, как у нас дела, и просил рассказывать ему все очень подробно.

Во время одного из посещений он передал мне коробку леденцов. Он объяснил, что заключенным дают по одной конфетке в день, и вместо того, чтобы их съесть, собирал конфеты для нас. Мы бережно хранили фантики до тех пор, пока отца не отпустили на волю.

Наконец этот долгожданный день наступил. Мы не знали, что его освободят, и когда он вдруг появился на пороге дома, облепили его со всех сторон, боясь поверить в реальность происходящего. Новость о его возвращении разлетелась мгновенно, и следующие шесть часов наш дом был полон народу. Пришло так много людей поздравить его, что мы опустошили все свои запасы воды, преподнося каждому гостю по глотку. Меня переполняла гордость, когда я наблюдал восхищение моим отцом, которое было написано на лицах пришедших. Но в то же время я был зол. Где были все эти люди, когда он сидел в тюрьме?

Проводив последнего гостя, отец сказал мне: «Я работаю не для того, чтобы эти люди любили меня, хвалили меня, заботились обо мне или о моей семье. Я работаю во имя Аллаха. И я знаю, что все вы платите такую же высокую цену, как и я. Вы тоже слуги Аллаха и должны быть терпеливы».

Я понял его, но мне было интересно: подозревал ли он о тяжести нашего положения в свое отсутствие?

Во время нашего разговора раздался стук в дверь. Израильтяне арестовали его снова.

Глава седьмая

РАДИКАЛ

1990–1992

В августе 1990 года, когда отец сидел в тюрьме в третий раз, Саддам Хусейн захватил Кувейт.

Казалось, палестинцы сошли с ума от счастья. Все бегали по улицам, ликовали и глядели на небо в ожидании дождя из ракет, который, несомненно, обрушится на Израиль. Наши братья наконец пришли к нам на помощь! Они собирались смертельно поразить Израиль, в самое сердце. Вскоре оккупации придет конец.

Боясь повторения газовой атаки 1988 года, в которой погибли пять тысяч курдов, израильтяне выдали каждому горожанину по противогазу. Палестинцы же получили один противогаз на семью. У матери он был, но мы, семеро детей, оказались без защиты. Так что пришлось нам проявить изобретательность и смастерить маски своими руками. Кроме того, мы купили куски нейлона и приклеили их скотчем на окна и двери. Но, проснувшись утром, обнаружили, что из-за высокой влажности весь скотч отклеился.