Текст книги "Стихотворения. Зори. Пьесы"

Автор книги: Морис Метерлинк

Из книги «Лики жизни»
(1899)

 
Там, в ландах, к жизни мирной и оседлой
Привыкли люди. В крепких и простых
Суконных платьях и сабо своих
Они шагают медленно. Средь них —
О, жить бы мне в Зеландии той светлой!
 
 
Туда, где, отразив закат,
Заливы золото дробят,
Я плыл немало лет подряд.
О, жить бы там,—
У пристани, где спят суда,
Свой бросить якорь навсегда
Тому, кто долгие года
Плыл по волнам!
 
 
К надежным зыбким в те края,
Смирив гордыню, путь направил я.
 
 
Вот славный город с тихими домами,
Где кровля каждая над узкими дверями
На солнышке блестит, просмолена.
Вверху колокола, с рассвета до темна
Так монотонно
Плетут все ту же сеть из тех же бедных звонов.
 
 
Я плыл по дальним рекам, что суровы
И горестно-медлительны, как вдовы.
 
 
Свеж будет уголок чудесный,
Что станет в чистоте воскресной
Служанка старая держать,
Где стену будет украшать
В тяжелой золоченой раме
С причудливой резьбой, с церковными гербами
Ландкарта Балеарских островов.
А на шкафу, – о, моря зов!
В бутылку спрятана умело,
Расправив крылья парусов
Из лоскутков, по ветру смело
Плывет малютка каравелла!
 
 
Я миновал в ночном звенящем гуле
Теченья мощные, что землю обогнули.
 
 
Вблизи канала, в кабачке,
Я, как обычно, в час вечерний
Усядусь и увижу вдалеке
На мачте корабля свет фонаря неверный:
Горит, как изумруд, его зеленый глаз…
Я из окна увижу в этот час
Шаланд коричневых и барок очертанья
В огромной ванне лунного сиянья.
Листва над синей пристанью темна
И в дремлющей воде отражена…
Недвижен этот час, как слиток золотой.
Ничто не дрогнет в гавани. Порой
Лишь парус там, над сонною волной,
Чуть заполощет, но повиснет вскоре
В ночном безветрии…
 
 
О, море, море!
 
 
Неверное и мрачное, оно
Моею скорбью до краев полно.
Уж десять лет, как сердце стало эхом
Бегущих волн. Живу и грежу ими.
Они меня обворожили смехом,
И гневом, и рыданьями своими.
О, будет ли под силу мне
Прожить от моря в стороне?
Смогу ли в доброй, светлой тишине
Забыть о злом и ласковом просторе,
Жить без него?
 
 
О, море, море!
 
 
Оно живительной мечтой
Согрело ум холодный мой.
Оно той гордой силой стало,
Что голову мою пред бурей поднимала.
 
 
Им пахнут руки, волосы и кожа.
Оно в глазах моих,
С волною цветом схожих.
Его прилив, отлив его —
В биенье сердца моего.
 
 
Когда на небе золотом и рдяно серном
Раскинула эбеновый шатер
Царица-ночь, возвел я страстный взор
За край земли,
В такой простор безмерный,
Что до сих пор
Он бродит в той дали.
 
 
Мне часа каждого стремительный удар,
И каждая весна, и лета жар
Напоминают страны
Прекрасней тех, что вижу пред собой
Заливы, берега и купол голубой
В душе кружатся. И сама душа
С людьми, вкруг бога, вечностью дыша,
Кружится неустанно,
А в старом сердце скорбь
С гордыней наравне —
Два полюса земных, живущие во мне.
Не все ль равно, откуда те, кто вновь уйдет,
И вечно ль их сомнение грызет,
В душе рождая лед и пламя!
Мне тяжело, я изнемог,
Я здесь остался б, если б мог.
Вселенная – как сеть дорог,
Омытых светом и ветрами.
И лучше в путь, в бесцельный путь, но только в путь,
Чем возвращаться в тот же дом и, за трудом
Одним и тем же сидя вечерами,
В угрюмом сердце ощутить
Жизнь, переставшую стремленьем вечным быть!
 
 
О, море, нескончаемое море!
О, путь последний по иным волнам
В страну чудесную, неведомую нам!
Сигналы тайные ко мне взывают,
Опять, опять уходит вдаль земля,
И вижу я, как солнце разрывает
Свой золотой покров пред взлетом корабля!
 

Перевод Ю. Александрова

 
Здесь бочки в сумраке подвальной тишины
Вдоль каждой выстроились низенькой стены.
 
 
Умельцы, что суда резьбою украшали,
Имперские гербы на них повырезали.
 
 
В их сонных животах бродила мысль о тех,
Кто пьет, уверенный, что крепко пить – не грех.
 
 
Орлы, когтящие священный шар державы,
По ним раскинули большие крылья славы.
Отверстья окружал затейливый венец.
В их твердом дереве, тяжелом как свинец
Примешивался дуб к старинной сикоморе.
С огнем столетних вин таилось в каждой поре
Все, прежде бывшее и солнцем, и цветком,
И сладкой ягодой, и теплым ветерком,
И воскресавшее среди веселий рдяных
В разгуле вечеров неистовых и пьяных.
 
 
Чтоб, доброго вина вдохнув густой букет,
Узнать блаженства вкус и цвет,
Бездумно я зашел под низкий свод подвала.
 
 
А там, по затененным уголкам,
На полках скопище стеклянное стояло —
Стаканы дедовские и бокалы;
Ухмылкам рож лепных под потолком
Поклоном отвечал горбатый гном
В своем остроконечном колпачке;
Дубовый фавн плясал на рундуке…
Сквозь дверь открытую увидел я вдали
Постройки порта, доки, корабли
И гору, где страда кипела,
Где новый урожай созрел для винодела.
 
 
Работа летняя, горячая, в поту
Веселья страдного, в лиловом тяжком зное,
Объединила тех, кто трудится в порту,
И тех, кто нам вино готовит молодое,
Перебираясь от куста к кусту,
Где между листьев пурпурные кисти, —
В шуршащую и золотую густоту
Пышнейших лоз они по плечи погружались.
Пучками света гроздья мне казались.
Всему, чем этот рейнский край богат,
Дает и жизнь и счастье виноград.
Ему во славу зелена гора,
И парни веселы, и радует жара,
И по реке суда плывут в ночные дали,
Чтоб гроздья звездные над ними полыхали.
 
 
У двери погреба, где свет мешался с тенью,
впивал мой ненасытный рот
Всю мощь и торжество, что обретает тот,
Кто благодатному поддастся опьяненью.
Расширилась душа– легко, свободно, пьяно!
Я пил из небывалого стакана,
А он был выточен, огромный, – из огня.
Какой-то чудный хмель насквозь пронзил меня,
И вот – ушла из мышц последняя усталость,
Когда по лиловеющим холмам,
По тянущимся вдаль густым лесам
Все существо мое волною растекалось,
Чтоб этот мир – реки могучее движенье
И замки над рекой в рубцах от войн и гроз —
Обрел во мне свое преображенье
И в мысль и в плоть мою необратимо врос.
 
 
Так я любил его – прекрасный, зримый, вещный,
Со мною слившийся, и был так жадно рад,
Что вдруг почувствовал, как сердце бьется в лад
Приливам и отливам жизни вечной;
Вот мышцы рук своих, суставы пальцев сжатых
Узнал я в лозах узловатых,
А глыба воли твердой и крутой
Взнеслась – и сделалась горой.
И в этом бытии, что все объединило,
Мои пять чувств зажглись такою силой,
Так много стали знать и мочь,
Как будто кровь моя его впитала мощь.
 
 
Я попросту зашел под низкий свод подвала,
Чтоб из веселого граненого бокала
Хмельного пламени испить,
Что в старых винах чутко спит.
 
 
Но опьянение в меня вселило бога:
Расплавив мир в огне души моей,
Оно открыло мне, как плоско и убого
О счастье мыслил я в обычной смене дней.
 

Перевод Н. Рыковой

Из книги «Буйные силы»
(1902)

 
В нем воля с гордостью слились, а лик надменный
В спокойствии таил пыл страсти дерзновенной,
И нация за ним едва поспеть могла,
Следя, как закусил конь славы удила.
И кровь и золото его завоеваний
Всем ослепляли взор, мутили ум заране.
С ним каждый мнил себя участником побед,
И матери в слезах, как бы свершив обет,
К нему вели детей безмолвно и сурово
Под пули и картечь в дни ада боевого.
Ров, ощетиненный штыками, грозный строй,
В потоптанных полях остатки жалкой жатвы,
Подвижные каре, пружины взлет стальной
Для страшного толчка, гнев, бешенство и клятвы,
И там, на высоте им занятых холмов,
Разверстых пушек пасть и канонады рев.
Приказ! И с этих пор – один – он стал толпою.
Он движет, он ее бросает к бою;
Душой огромною, жестокой он сдержать
Ее готов или отбросить вспять, —
И жест его в закон себе вменяет всякий.
Вот слышится галоп отчаянной атаки:
Пронзительный рожок, коней тяжелый скок,
На древке стиснутом трепещущий флажок,
Проклятья, возгласы и залпы в беспорядке.
Сшибаются полки, удара длится гул,
И вдруг – спокойствие, как будто бой уснул
И захлебнулся вой ожесточенной схватки.
Он смотрит. Взор горит, и выпрямился стан.
В разгаре боя им уже составлен план,
Продуманный и утонченный,
В мечтах победой завершенный.
Противник вовлечен в водоворот,
В его стремительный и дерзостный расчет.
Гремят орудия, дым бродит на плацдарме.
Он видит там, внизу, двух столкновенье армий
И выжидает миг, когда внести в пожар
Удар.
О, торжествующий молотобоец славы,
Кузнец истории надменно-величавый!
Он жизнь, он смерть, он горе всем несет,
Кровавою рукой судьбы он выю гнет,
И если яды тирании
Должны при нем созреть, как гроздья золотые, —
Пусть! Он сияет весь. Его душа
Родилась, гордостью трагической дыша.
Все верят в мощь его, и славят все с любовью
Того, кто ширь полей чужой забрызгал кровью.
 
 
Пустынные поля, где столько душ во тьму
Ушло, где столько тел, раскинув ноги, руки,
Смертельно раненных, теряют силы в муке, —
Богатой жатвою вы кажетесь ему!
Он бросит слово лишь – короткое, простое,—
И вот решается судьба любого боя.
Тот, кто сошелся с ним, – заране побежден
И растворился в том, что замышляет он.
Лишь он появится – и, ужаса полны,
Враги, ломая строй, бежать обречены.
Их стойкость гибнет вмиг, лишь загрохочут пушки,
Везде мерещатся им страхи и ловушки,
И вопли трусости уже звучат кругом.
На поле битв слышны в безумии ночном
Лишь стоны, жалобы с проклятьями, слезами
И топот бегства под клинками.
 
 
Он обожанием и страхом окружен.
Прославить, и столкнуть, и возвести на трон —
Вот роль его, а власть – предел его желаний.
Всем миром признан он и без коронований,
Епископских тиар и пышных алтарей;
И тайной своего существованья
Он облекает мирозданье
Как бы огнем лучей.
На всех его путях – и смерть и возрожденье;
Как Шива, рушит он и возрождает вновь,
И эта тень в веках нисходит по ступеням,
Поправ пятой цветы и льющуюся кровь.
 

Перевод Вс. Рождественского

 
Как мощных вязов грубые стволы,
Что деды берегли на площади соборной,
Стоит он между нас, надменный и упорный,
В себе связав безвестных сил узлы.
 
 
Ребенком вырос он на темных тротуарах
Предместья темного, изъеденного злом,
Где каждый, затаив проклятья, был рабом
И жил, как под замком, в тюрьме укладов старых,
 
 
В тяжелом воздухе мертвящего труда,
Меж лбов нахмуренных и спин, согбенных долей,
Где каждый день за стол садилась и нужда…
Все это – с коих пор! и это все – доколе!
 
 
И вдруг – его прыжок в шумящий мир борьбы,
Когда народ, сломав преграды вековые
И кулаки подняв на темный лик судьбы,
Брал приступом фасады золотые,
И, с гневом смешанный, шел дождь камней,
Гася по окнам отблески огней
И словно золотом усыпав мостовые!
 
 
И речь его, похожая на кровь,
На связку стрел, разрозненных нещадно,
И гнев его, и ярость, и любовь,
То вместе слитые, то вьющиеся жадно
Вокруг его идей!
И мысль его, неистово живая,
Вся огневая,
Вся слитая из воли и страстей!
И жест его, подобный вихрю бури,
В сердца бросающий мечты,
Как сев кровавый с высоты,
Как благодатный дождь с лазури!
И стал он королем торжественных безумий,
Всходил и всходит он все выше, все вперед,
И мощь его растет среди восторгов, в шуме,
И сам забыл он, где ее исход!
Весь мир как будто ждал, что встанет он; согласно
Трепещут все сердца с его улыбкой властной;
Он – ужас, гибель, злоба, смерть и кровь;
Он – мир, порядок, сила и любовь!
В нем тайна воли одинокой,
Кующей молоты великих дел, —
И, полон гордости, что знают дети рока,
Он кровью вечности ее запечатлел.
 
 
И вот он у столба распутья мирового,
Где старые пути иным рассечены,
Которым ринутся искатели иного
К блистательной заре неведомой весны!
Он тем уже велик, что отдается страсти,
Не думая, всей девственной душой,
Что сам не знает он своей последней власти
И молний, вверенных ему судьбой!
Да, он – загадка весь, с не найденным решеньем,
И с головы до ног он погружен в народ,
Что, целен и упрям, живет его движеньем
И с ним умрет.
 
 
И пусть, свершив свой путь, пройдя подобно грому,
Исчезнет он с земли в день празднеств иль стыда,
И пусть шумит за ним иль слава, иль вражда,
Пусть новый час принадлежит другому!
Не до конца его друзья пошли
На пламенный призыв пророческого слова.
И если он исчез, то чтоб вернуться снова!
Его душа была в грядущем, там, вдали,
В просторах моря золотого.
Отлив, пришедший в свой черед,
Ее на дне не погребет!
Его былая мощь сверкает в океане,
Как искр бессчетность на волнах,
И в плоть и кровь вошел огонь его мечтаний,
И истины его – теперь во всех сердцах!
 

Перевод В. Брюсова

 
Он – в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный,
Немного сгорбленный; порывистым пером
Он пишет за своим заваленным столом,
Но мыслью он не здесь – там, на краю вселенной!
 
 
Пред ним Батавия[14]14
  Батавия —европейское название Джакарты, столицы Индонезии.


[Закрыть], Коломбо и Капштадт,
Индийский океан и гавани Китая,
Где корабли его, моря пересекая,
То с бурей борются, то к пристани спешат.
 
 
Пред ним те станции, что строил он в пустынях,
Те иглы рельс стальных, что он в песках провел
По странам золота и драгоценных смол,
Где солнце властвует в просторах слишком синих;
 
 
Пред ним покорный круг фонтанов нефтяных,
И шахты темные его богатых копей,
И звон его контор, знакомых всей Европе,
Звон, что пьянит, зовет, живет в умах людских;
 
 
Пред ним властители народов, побежденных
Его влиянием: он может их рубеж
Расширить, иль стеснить, иль бросить их в мятеж
По прихоти своих расчетов потаенных;
 
 
Пред ним и та война, что в городах земных
Он, как король, ведет без выстрелов и дыма,
Зубами мертвых цифр грызя неутомимо
Кровавые узлы загадок роковых.
 
 
И, в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный,
Порывисто чертя узоры беглых строк,
Своим хотением он подчиняет рок, —
И белый ужас в рог трубит по всей вселенной!
О, золото, что он сбирает в разных странах, —
И в городах, безумствующих, пьяных,
И в селах, изнывающих в труде,
И в свете солнечном, и в воздухе – везде!
О, золото. крылатое, о, золото парящее!
О, золото несытое, жестокое и мстящее!
О, золото лучистое, сквозь темный вихрь горящее!
О, золото живое,
Лукавое, глухое!
О, золото, что порами нужды
Бессонно пьет земля с Востока до Заката!
О, злато древнее, краса земной руды,
О вы, куски надежд и солнца! Злато! Злато!
 
 
Чем он владеет, он не знает.
Быть может, башни превышает
Гора накопленных монет!
Но все холодный, одинокий,
Он, как добычу долгих лет,
С какой бы радостью глубокой
Небес охране вековой
Доверил самый шар земной!
 
 
Толпа его клянет, и все ему покорны,
Ему завидуя. Стоит он, как мечта.
Всемирная алчба, сердец пожар упорный
Сжигает души всех, его ж душа – пуста.
И если он кого обманет, что за дело!
Назавтра тот к нему стучится вновь несмело.
Его могущество, как ток нагорных вод,
С собой влечет в водоворот
(Как камни, листья и растенья)
Имущества, богатства, сбереженья
И малые гроши,
Которые в тиши
Копили бедняки в поту изнеможенья.
 
 
Так, подавляя все Ньягарами своей
Растущей силы, он, сутулый и угрюмый,
Над грудами счетов весь погружаясь в думы,
Решает судьбы царств и участь королей.
 

Перевод В. Брюсова

 
Блистательный тиран, чьей власти нет границ,
В чертоге, где, даря двусмысленный совет,
На пурпурную тень ложится солнца свет,
Как золото корон на пурпур багряниц,
 
 
Пирует, слушая восторженные клики,
И видит, как толпа ликует в исступленье
Лишь при одном его безмолвном появленье.
Им царства сметены, им свергнуты владыки,
 
 
Он когти обрубил народу, и когда
Пред ним, единственным, поверглись все во прах,
В пресыщенной душе он ощущает страх:
Увы, он одинок, отныне – навсегда.
 
 
Невольно он в раба преображает друга,
Любовь сжигает он своею жаркой славой,
Как бешеный вулкан, неукротимой лавой
Испепеляющий живую зелень луга.
 
 
Достигнутая им безлюдна высота,
И тщетно хочет он найти там божество.
Молчит усталое желание его,
И гордость алчная давно уже сыта.
 
 
Он отрицает сам себя. Злорадно плавит
Он слиток золотой своей огромной власти
На сумрачном огне жестокой, жгучей страсти
К ниспровержению того, что люди славят.
 
 
Однако ото всех он ужас прячет свой;
Он нем, как цитадель, где ночи напролет
Лишь эху собственных шагов внимает тот,
Чей плещется штандарт на башне угловой.
 
 
Священен он для всех. И кажется порою
Что лучезарная божественная сила
Его наполнила собой и окружила
Непостижимостью, как дерево – корою.
 
 
Но знает лишь небес всевидящая твердь,
Что часто по лесам блуждает он один,
По топким берегам обманчивых трясин,
Где плесень царствует и где таится смерть.
 
 
В болотах, где живут гонимые растенья,
В зловонных логовах, в местах, где боязливо
Цветут чертополох, терновник и крапива,
Он жизнь опальную ласкает в упоенье.
 
 
Он полон нежности и состраданья к ним,
Колючим, замкнутым, озлобленным цветам;
Они – принадлежат ему, и только там
Он познает любовь и верит, что любим.
 
 
С пылающей душой спешит он к ним склониться,
К их сумеречным снам, к печали их вечерней;
Он обнимает их, не убоясь их терний,
И жжет его шипов живая власяница.
 
 
И только потому за праздничным столом
В сверкающем дворце, где пурпурная тень
И золото лучей скрестились в этот день,
Сидит он с поднятым, сияющим челом,
 
 
Что отдает себя он поцелуям алым,
Что тайно ото всех, в него вперивших взгляды,
Он может мучиться, любить, просить пощады,
Подставив грудь свою вонзающимся жалам.
 

Перевод Мих. Донского

 
Вдоль берегов морских в безвестность дюны шли.
Припадочные зимы
Сжимали, мяли, рвали небосвод,
И, словно волки, выли толщи вод,
Клыками бурь гонимы, —
И дюны шли
Огромными шагами великанов
Вкруг океанов,
И дюны шли,
Глухие к стонам непогоды,
Сквозь дни и годы
К прозреньям жалости, к любви живой,
И дюны шли,
Как вечные скиталицы природы,
На запад, вдоль морей, сквозь ветер грозовой.
 
 
На берегах, сквозь ветер грозовой,
На берегах, в морском огромном гуле,
Века мелькнули,
И вот однажды маяки,
Ступив на мертвые, зыбучие пески,
Победный гимн своих огней послали
В морские дали.
 
 
И стала ночь прозрачна и светла.
Подводных рифов грозные наросты
И мысы, где всегда ревут норд-осты,
Развенчанная обнажила мгла.
И свет, мигая, разгонял туманы,
И мраку жизнь лучи его несли,
И опьяненные простором корабли
Бестрепетно неслись в неведомые страны.
Пред человеком враг его предстал:
Пространство, сплющенное между скал,
Смотрело на него горящими глазами.
Пусть волны заливали бриг,
Но по снастям и мачтам, точно знамя,
Сверкающий метался блик.
 
 
Свет стройных маяков, а не светил опальных,
Отважных вел теперь дорогой странствий дальних.
Пространству гневному наперекор,
Их провожал земли любимый взор,
В борьбе с грозой и бурей помогая.
С неведомого сорван был покров;
Опасность откровенная, нагая,
Предстала взорам смельчаков.
Слепая, необузданная сила,
Прозрев, стихии победила,
И властелином человек взошел
На свой престол.
 
 
Вдоль берегов морских в безвестность дюны шли
И сквозь туманы, бури, ураганы
Несли в руках большие фонари,
И, словно в свете утренней зари,
Бледнели на небе светила,
И дюны шли
И день и ночь дорогой вдоль морей,
Которая, как змей,
Империи и царства охватила;
А если обрывался путь, они
Спешили водрузить, как знамя,
На грудь утесов мирные огни.
 
 
Спокойно протекли года,
Но день настал, когда
Искусно и бесстрастно люди сами
Спасительное осквернили пламя.
 
 
И ненависть, как нож остра,
В любовь исподтишка вонзилась, —
Вкруг маяков засуетилась
Людских раздоров мошкара.
 
 
Затмилось гордое свеченье,
И, словно щупальца, лучи
Уж не искали на море в ночи
Ладоней буйных приключенья.
 
 
Спокойные горячие огни,
Свидетели неистовых сражений,
На одинокой страже погребений
Стояли мрачно в эти дни.
 
 
О современники, безрадостно вы жили,
Когда в опасности вас вновь одела мгла
И лишь убитых маяков тела
Единственной опорой вашей были!
 
 
Одни из вас глядели молча в дали,
Угрюмо растянувшись на песке,
Потом, в тревоге и тоске,
По лабиринту снов блуждали;
 
 
Другие – те, кто был сильней душой, —
Старались терпеливыми руками
Разжечь сверкающее пламя
И мрак прогнать ночной;
 
 
А третьи, чьи сердца не знали утоленья,
Твердили: «Все равно мы в путь пойдем,
Затем что жизнь в могуществе своем
Превыше истины и заблужденья».
 

Перевод Э. Линецкой

 
Глаза мне закрывает мрак
Рукою смуглой сновиденья, —
И вот покой, и вот свершенья,
И вот веселый, мягкий шаг
Подкравшегося к памяти забвенья.
 
 
Вчера опять весь день мой дух владел надменно
Всем существом моим – неведомой вселенной, —
И чувствами схватить я мог
Желаний огненный пучок,
Поднять его и в ярком свете
Поставить над собою, как угрозу.
 
 
На берегах – весна в расцвете,
И, яркая, похожа мысль на розу.
Она растет, и разум ширью пьян,
Как океан.
 
 
С высоких, неприступных гор
В сверкающий долин простор
Загадки мироздания спустились
И человеческой пытливости открылись.
Как молнией, все озарилось вдруг,
И только страшно, что из рук
Добыча разума уйдет пугливо.
 
 
Жизнь простирается широко, горделиво.
По ней надежда мчит во весь опор,
И воля человека в общий хор
Сливается с желаньями вселенной.
Могущества источник сокровенный
Рождается в душе. Спешишь вперед идти,
И кажется преграда на пути
Лишь камнем, чтоб на нем точить и править силы.
 
 
И юной гордости тугие жилы
Вздувает плодоносный сок,
И жизнь, взойдя спокойно на порог,
К уверенности спящей входит в гости.
Кровь, мышцы, нервы, кости
Тем тайным трепетом напоены,
Которым ветер и лучи полны.
Себя в пространстве легким ощущаешь
И счастья в сердце больше не вмещаешь.
Все постижимо – принцип, связь, закон;
В душе любовь, и разум опьянен
Идей всесильным хмелем.
 
 
Часы, овеянные маем и апрелем!
Вы сердцу смелому, вы зрелому уму
Восторги каждый год дарите, —
Часы завоеваний и открытий,
Часы, свергающие тьму!
Вас память благодарно прославляет
Сейчас, когда мне мрак смежает
Рукою смуглой сновиденья
Глаза, зажженные огнем свершенья.
 

Перевод Э. Линецкой