Текст книги "Стихотворения. Зори. Пьесы"
Автор книги: Морис Метерлинк
Соавторы: Эмиль Верхарн
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)
Коридор перед комнатой третьего действия. Входят под покрывалом три служанки королевы.
Первая служанка (подслушивает под дверью). Они уже не охраняют…
Вторая служанка. Незачем больше ждать…
Третья служанка. Ей приятнее, чтобы все свершилось в тишине…
Первая служанка. Я знала, что они заснут…
Вторая служанка. Открой скорее…
Третья служанка. Пора…
Первая служанка. Подождите у двери. Я войду одна. Зачем входить втроем?…
Вторая служанка. Правда! Он еще совсем маленький…
Третья служанка. Надо остерегаться старшей…
Вторая служанка. Королева не хочет, чтобы они знали…
Первая служанка. Не бойтесь, никто не услышит моего приближения…
Вторая служанка. Войди же! Пора.
Первая служанка осторожно отворяет дверь и входит в комнату.
Скоро полночь…
Третья служанка. А!… Молчание. Первая служанка выходит из комнаты.
Вторая служанка. Где же он?
Первая служанка. Он спит между сестрами. Он обвил их шеи своими ручонками; их руки тоже сплелись вокруг него… Я не в силах свершить это одна…
Вторая служанка. Я помогу тебе…
Третья служанка. Хорошо. Ступай вместе с нею… Я буду здесь сторожить…
Первая служанка. Будьте начеку: они что-то подозревают… Они все трое боролись с дурным сновидением…
Две служанки входят в комнату.
Третья служанка. Они всегда догадываются, но не понимают…
Молчание. Две служанки выходят из комнаты. Ну что?
Вторая служанка. Нужна и твоя помощь: их нельзя разъединить…
Первая служанка. Не успеешь разжать их руки, как они снова обвивают ими ребенка…
Вторая служанка. А дитя прижимается к ним все крепче и крепче…
Первая служанка. Он спит, прильнув головой к сердцу старшей…
Вторая служанка. И головка его то поднимается, то опускается на ее груди…
Первая служанка. Мы не сможем разнять его руки…
Вторая служанка. Он погрузил их в кудри сестер…
Первая служанка. Он стиснул золотой локон своими зубками…
Вторая служанка. Нужно будет отрезать волосы у старшей сестры…
Первая служанка. И у другой тоже, вот увидите…
Вторая служанка. А ты принесла ножницы?
Третья служанка. Да…
Первая служанка. Скорей! Они зашевелились.
Вторая служанка. Их веки поднимаются и опускаются в лад биению сердца…
Первая служанка. Да, правда. Я мельком видела голубые глаза старшей сестры…
Вторая служанка. Она смотрела на нас, но не видела…
Первая служанка. Коснешься кого-нибудь из них – другие двое вздрагивают…
Вторая служанка. Они силятся проснуться, но не могут пошевелиться…
Первая служанка. Старшая сестра хочет крикнуть – и не может…
Вторая служанка. Идемте! У них такой вид, будто они предупреждены…
Третья служанка. Старика там нет?
Первая служанка. Он с ними, он спит в углу…
Вторая служанка. Он спит, склонившись на рукоять шпаги.
Первая служанка. Он ничего не знает и не видит снов…
Третья служанка. Идемте, идемте! Пора с этим покончить…
Первая служанка. Вам будет нелегко разнять их руки…
Вторая служанка. Это правда – они ухватились друг за друга, как утопающие…
Третья служанка. Идем, идем!…
Три служанки входят в комнату. Долгое молчание прерывается вздохами и глухим стоном отчаяния, заглушаемого сном. Затем три служанки поспешно выходят из темной комнаты. Одна из них выносит на руках уснувшего Тентажиля, ручки которого, сжатые сном и агонией, полны длинных золотистых кудрей, похищенных с голов сестер. Эти кудри покрывают все тело служанки как бы золотым дождем. Служанки молча бегут, но в конце коридора Тентажиль, внезапно проснувшись, издает страшный вопль предсмертной муки.
Тентажиль (из глубины коридора). О-о-о!…
Снова молчание. Потом слышно, как в соседней комнате просыпаются и вскакивают с постели обе сестры.
Игрена (из комнаты). Тентажиль!… Где он?… Беланжера. Его нет!…
Игрена (с возрастающей тревогой). Тентажиль!… Лампу! Лампу! Зажги лампу!…
Беланжера. Сейчас… Сейчас…
В открытую дверь видно, как с лампой в руке идет по комнате Игрена.
Игрена. Дверь открыта настежь!
Голос Тентажиля (чуть слышно, вдали). Сестрица Игрена!…
Игрена. Он кричит!… Он кричит!… Тентажиль!… Тентажиль!… (Бросается в коридор.) Беланжера бежит за Игреной и падает без чувств на ступеньки.
Действие пятоеБольшая железная дверь под темными сводами. Входит Игрена с лампой в руке. У нее блуждающий взор, волосы распущены.
Игрена (растерянно озираясь). Они не пошли за мной… Беланжера!… Беланжера!… Агловаль!… Они уверяли, что любят его, и оставили меня одну!… Тентажиль!… Тентажиль!… Все кончено… Я взбиралась по бесчисленным ступеням между высоких безжалостных стен, и сердце мое перестает биться… Своды как будто движутся… (Прислоняется к колонне, поддерживающей свод.) Я чуть не упала… О! О! Как ослабела моя жизнь! Я чувствую ее… Она на кончике моих губ и вот-вот улетит… Я не знаю, что я делала… Я ничего не видела, ничего не слышала… Там так тихо!… Я нашла эти золотистые волосы на ступенях, на стенах, и я шла по их следам. Я подобрала их… О! О! Как они прекрасны! Мальчик-с-Пальчик… Мальчик-с-Пальчик… Что я говорю?… Я вспоминаю… Я сама в это не верю… Теперь можно заснуть… Все это неважно и невозможно… Я сама не знаю, о чем я думаю… Просыпаешься, и… В сущности, да, в сущности, надо только подумать хорошенько… Слова говорят одно, а душа идет совсем по другому пути. Мы сами не знаем, какие мы вызываем события. Я пришла сюда с лампочкой… Несмотря на ветер на лестнице, она не потухла… В сущности, что можно предположить? Все так неопределенно… Но ведь есть же люди, которые знают, почему же они не говорят? (Оглядывается.) Я никогда здесь не была… Выше уже нельзя подняться… На всем запрет… Как холодно!… И так темно, что боишься дышать… Говорят, что темнота отравляет… Здесь есть страшная дверь… (Подходит к двери и ощупывает ее.) О, какая она холодная!… Она из цельного железа и без замка… Как же она отворяется? Я не вижу петель… Кажется, будто она вделана в стену… Выше уже нельзя подняться… Больше нет ступеней… (Дико кричит.) О, опять золотые волосы между створок!… Тентажиль! Тентажиль!… Я слышала звук захлопнувшейся двери!… Теперь я вспоминаю!… Вспоминаю!… Надо действовать!… (Неистово колотит руками и ногами в дверь.) О, чудовище! Чудовище!… Вот ты где!… Слушайте! Я богохульствую! Я богохульствую и плюю на тебя!…
С той стороны раздается слабый стук в дверь; потом голос Тентажиля проникает чуть слышно через железные створки.
Тентажиль. Сестрица Игрена, сестрица Игрена!…
Игрена. Тентажиль!… Что это?… Что это?… Тентажиль, это ты?…
Тентажиль. Открой, скорей открой!… Она тут!…
Игрена. О! О!… Кто тут?… Тентажиль, мой маленький Тентажиль!… Ты слышишь меня?… Что случилось?… Что произошло?… Тентажиль!… Тебе не сделали больно?… Где ты?… Ты здесь?…
Тентажиль. Сестрица Игрена, сестрица Игрена!… Я умру, если ты мне не откроешь!…
Игрена. Подожди, я пытаюсь открыть, подожди… Я открываю, открываю…
Тентажиль. Ты меня не понимаешь!… Сестрица Игрена!… Некогда ждать!… Она не смогла удержать меня… Я бил ее, бил… Я побежал… Скорей, скорей, она идет!…
Игрена. Сейчас, сейчас… Где она?
Тентажиль. Я ничего не вижу… Но я слышу… О, мне страшно, сестрица Игрена, мне страшно!… Скорей, скорей!… Ради бога, скорей, сестрица Игрена!…
Игрена (лихорадочно ощупывая дверь). Я сейчас найду… Подожди немного… одну минуту… одно мгновение…
Тентажиль. Я не могу больше ждать, сестрица Игрена… Она дышит за моей спиной…
Игрена. Ничего, Тентажиль, мой маленький Тентажиль, не бойся… Тут темно, я ничего не вижу…
Тентажиль. Да нет же, у тебя светло!… Мне виден свет твоей лампы, сестрица Игрена… А здесь, у меня, темно…
Игрена. Ты видишь меня, Тентажиль? Откуда? Тут щели нет…
Тентажиль. Есть, есть одна, только очень маленькая!…
Игрена. С какой стороны? Здесь? Ну, ну!… Быть может, тут?
Тентажиль. Вот здесь, вот здесь… Ты слышишь? Я стучу…
Игрена. Тут?
Тентажиль. Выше… Но щелка очень маленькая!… Иголку не просунешь!…
Игрена. Не бойся, я тут…
Тентажиль. О, я слышу, сестрица Игрена!… Тяни! Тяни! Тяни сильнее! Она идет!… Если б ты могла слегка приотворить… чуть-чуть… Ведь я так мал!…
Игрена. Нет, не могу, Тентажиль… Я тянула, я толкала, я стучала!… Я стучала!… (Стучит, пытается расшатать неподатливую дверь.) У меня два пальца задеревенели… Не плачь… О, это железо!…
Тентажиль (безутешно рыдая). Неужели тебе нечем открыть, сестрица Игрена?… Хоть чуточку, хоть чуточку… и я бы прошел… Ведь я так мал, так мал… ты же знаешь…
Игрена. У меня ничего нет, кроме лампы, Тентажиль… Вот! Вот!… (Изо всех сил бьет в дверь глиняной лампой; лампа гаснет и разбивается.) О!… Полный мрак!… Тентажиль, где ты?… Слушай, слушай!… Ты не можешь открыть изнутри?
Тентажиль. Нет, нет, здесь ничего нет… Я ничего не нащупываю… Я уже не вижу светлой щели…
Игрена. Что с тобой, Тентажиль?… Я тебя почти не слышу…
Тентажиль. Сестрица, сестрица Игрена… Все кончено…
Игрена. Что с тобой, Тентажиль?… Куда ты идешь?…
Тентажиль. Она тут!… Мне трудно дышать… Сестрица Игрена, сестрица Игрена!… Я чувствую ее близость!…
Игрена. Чью?… Чью?…
Тентажиль. Не знаю… Не вижу… У меня нет сил!… Она… она хватает меня за горло… Она положила руку мне на горло… О! О! Сестрица Игрена, иди сюда!…
Игрена. Иду, иду!…
Тентажиль. Вокруг меня так темно!…
Игрена. Защищайся, отбивайся, растерзай ее!… Не бойся!… Одно мгновение!… Я тут!… Тентажиль!… Тентажиль! Ответь мне!… На помощь!… Где ты?… Я помогу тебе… Поцелуй меня… через дверь… тут… тут…
Тентажиль (чуть слышно). Я здесь… я здесь… сестрица Игрена…
Игрена. Вот тут, вот тут!! Я тебя целую – ты чувствуешь? Еще! Еще!…
Тентажиль (все слабее и слабее). А я – тебя… Сестрица Игрена… Сестрица Игрена!… О!
Слышно, как за железной дверью падает маленькое тело.
Игрена. Тентажиль!… Тентажиль!… Что с тобой?… Верните мне его! Верните мне его!… Верните, ради бога!… Я ничего не слышу… Что вы с ним сделали?… Не мучайте его!… Он – малое дитя!… Он не сопротивляется… Глядите же, глядите!… Я не строптивая… Я стала на колени… Верните его нам, молю!… Не ради меня одной… Я все для вас готова сделать… Я не злая, вы видите… Я вас молю… Я ошибалась… Я покоряюсь вам всецело… Я потеряла все… Надо было наказать меня иначе… Многое могло бы причинить мне больше горя… Если вы любите причинять горе… то вы увидите… Но этот бедный ребенок ничего дурного не сделал… Я говорила про вас неправду… Но я не знала… А теперь я знаю, как вы добры… Надо же наконец простить!… Он так юн, так красив и так мал!… Поймите, что это немыслимо!… Он обвивает своими ручонками вашу шею, его уста приближаются к вашим устам; сам бог не мог бы устоять… Вы откроете дверь, не правда ли?… Я почти ни о чем не прошу… Только бы свидеться с ним на миг, на краткий миг… Я не могу припомнить… Понимаете?… Я не успела… Чуть-чуть приотворите – и он пройдет… Это ведь не трудно…
Долгое неумолимое молчание.
Чудовище!… Чудовище!… Я на тебя плюю!… (Опускается на пол и, обняв руками дверь, тихо рыдает во тьме.)
Монна Ванна
Действующие лица
Гвидо Колонна – начальник гарнизона в Пизе.
Марко Колонна – отец Гвидо.
Принчивалле – наемный полководец флорентийского войска.
Тривульцио – комиссар Флорентийской республики.
Борсо |
Торелло | лейтенанты Гвидо.
Ведио – адъютант Принчивалле.
Джованна (Монна Ванна) – жена Гвидо.
Синьоры, воины, крестьяне, горожане.
Первое и третье действия происходят в Пизе, второе – в ее окрестностях. Конец XV века.
Действие первоеЗала во дворце Гвидо Колонны.
Гвидо и его лейтенанты Борсо и Торелло стоят у открытого окна, в которое видны окрестности Пизы.
Гвидо. Мы – на краю гибели, и это вынудило синьорию [38]38
Синьория – главнейший государственный орган Флорентийской республики.
[Закрыть] поведать мне все то, что до сих пор она столь тщательно от нас скрывала. Флорентийцы окружили оба войска, которые в помощь нам снарядила Венеция: одно – под Биббиеной, другое – под Эльчи. Горные тропы Вернии, Кьюзи, Монталоне, Ареццо и все казентинские ущелья – в руках у неприятеля. Так! Мы отрезаны от всего мира, Флоренции мы отданы во власть, пред нею пасть нам ныне суждено: ведь не в ее обычаях и нравах щадить того, кто ей уже не страшен… Народ и войско пока еще не знают о наших неудачах, но тревожные слухи ползут, ползут… Что скажут воины и горожане, когда узнают истинную правду?… Их лютый гнев, отчаянье и ужас падут на нас, падут на синьорию… Они освирепели, они обезумели от трехмесячной осады, от бесплодного героизма, от голода,– немногим городам пришлось столько вынести. Их покорность держится на волоске, и, если последняя надежда рухнет, они взбунтуются, враг ворвется – и городу конец…
Борсо. У воинов моих ни стрел, ни пуль. Подвалы обойдите все подряд – пожалуй, порошинки не найдете.
Торелло. Третьего дня я выпустил последнее ядро по батарее Сант-Антонио и по башне Стампаче. С одними шпагами даже страдиоты [39]39
Страдиоты – легкая конница, наемные войска, набиравшиеся в средние века итальянскими государствами в Албании. Страдиоты отличались большим мужеством и военным искусством.
[Закрыть] отказываются идти к бойницам.
Борсо. Вон там союзники венецианцы ту крепостную стену защищали, но брешь длиною сажен в пятьдесят в ней проломили пушки Принчивалле… Стада овец свободно там пройдут… Такой огонь не выдержит никто… Албанцы, пехотинцы из Романьи – все объявили мне, что, если нынче капитуляции мы не подпишем, они без промедленья разбегутся.
Гвидо. За последние десять дней синьория три раза посылала старейшин для переговоров о капитуляции, но ни один из них не возвратился…
Торелло. Принчивалле не прощает нам убийства своего лейтенанта Антонио Рено, растерзанного на улице нашими рассвирепевшими крестьянами. Флоренция воспользовалась этим, чтобы объявить нас вне закона, и намеревается обойтись с нами, как с варварами.
Гвидо. Отца родного я послал с наказом все объяснить и как-нибудь загладить бесчинство обезумевшей толпы, которую мы не могли сдержать. Заложник то священный, но и он доселе не вернулся…
Борсо. Вот уж больше недели со всех четырех сторон беззащитный наш город открыт. Стены разрушены, пушки безмолвствуют. Что ж Принчивалле медлит на приступ идти? Боится ловушки? Решимости не хватает? Или тайный приказ из Флоренции он получил?
Гвидо. Запомните: Флоренции приказы таинственны, загадочны, темны, но замыслы ее, как день, ясны. С Венецией давно в союзе Пиза, а это, знаете, дурной пример для всех тосканских малых городов… Республику Пизанскую стереть!… И вот Флоренция тайком, украдкой, с присущей ей коварною повадкой оружие отравой пропитала: ведь то она пизанцев подбивала и на жестокость и на вероломство, заранее пытаясь оправдать весь ужас будущих своих злодейств. Я убежден, что на расправу с Рено лазутчики, подосланные ею, крестьян пизанских тайно подстрекнули. И, право, не случайно Флоренция двинула на нас самого жестокого из своих наемников, этого зверя Принчивалле, который стяжал себе печальную славу при взятии Пьяченцы: будто бы по ошибке он перебил там всех воинов и продал в рабство пять тысяч женщин.
Борсо. Слух не достоверен. Во всем этом повинен не Принчивалле, а комиссары Флоренции. Сам я никогда не видел Принчивалле, но его знал один из моих братьев. По происхождению он варвар. Его отец – не то баск, не то бретонец – держал в Венеции ювелирную лавку. Принчивалле не знатного рода, это несомненно, но он не зверь. Говорят, что он человек вспыльчивый, своенравный, распутный, опасный, но честный. Я безбоязненно ему бы отдал шпагу…
Гвидо. Спешить не следует – она вам пригодится. Сначала давайте посмотрим, каков он на деле,– тогда будет видно, кто из нас прав. А пока что прибегнем к последнему средству – человеку нож в сердце вонзили, а он головой все еще бьется и все еще шевелит руками. Во-первых, надо сказать всю правду и ратникам, и крестьянам, укрывшимся в городе, и самим горожанам. Надо им втолковать, что противник капитуляции не предлагает и что эта война не похожа на прежние мирные войны, когда две несметные рати сойдутся, с утра до ночи бьются, бой утих – и осталось трое раненых в поле, не боле. Не безвредная это осада, когда в город входил победитель, точно гость дорогой, и потом до конца своих дней в дружбе жил с побежденным. То борьба не на жизнь, а на смерть, когда жены и дети…
Те же и Марко…
Входит Марко. Гвидо с распростертыми объятиями бросается к нему.
Гвидо. Отец!… Нам, страждущим,– и вдруг такое счастье!… Вот так в ненастье луч зари блестит. О чудо из чудес! Ты снова здесь, а я уже надеяться не смел!… Но двигаешься ты с трудом… Ты ранен? Тебя пытали?… И ты спасся бегством?… Что сделала Флоренция с тобой?…
Марко. Ничего, слава богу! Флорентийцы – не варвары!… Они меня приняли, как почетного гостя. Принчивалле знаком с моими трудами. Мы с ним толковали о трех диалогах Платона [40]40
…диалоги Платона. – Платон (427-347 гг. до н. э.) – древнегреческий философ-идеалист. Философское учение Платона известно нам из двадцати восьми его диалогов.
[Закрыть], которые я обнаружил и перевел. А хожу я с трудом, оттого что я стар, оттого что был долог мой путь… Отгадай, кого я увидел в походной палатке у Принчивалле?
Гвидо. Ну, конечно, неумолимых комиссаров Флоренции…
Марко. Да, они тоже там были, вернее – один из них, я одного только видел… Но сначала меня познакомили со знаменитым Фичино [41]41
Марсилио Фичино (1433-1499) – итальянский философ-гуманист, содействовал распространению античной и арабской философии, выступал против безусловного преклонения перед церковными авторитетами, против мертвых догм, провозглашал высокое значение человеческой личности и принципы новой, светской морали.
[Закрыть], открывшим Платона… Марсилио Фичино – это как бы душа самого Платона, снисшедшая снова на землю!… Я бы отдал десять лет жизни, чтобы повидать его прежде, чем сокрыться туда, куда все люди уходят… Мы с ним были похожи на братьев, наконец отыскавших друг друга… Мы говорили о Гесиоде [42]42
Гесиод (VIII-VII вв. до н. э.) – древнегреческий поэт, создатель назидательного эпоса.
[Закрыть], об Аристотеле [43]43
Аристотель (384-322 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Платона, колебавшийся между идеализмом и материализмом, в ряде вопросов вплотную подошедший к материализму. Аристотель был ученым-энциклопедистом, создателем логики, «величайшим мыслителем древности», по характеристике К. Маркса.
[Закрыть] и о Гомере… Ему удалось обнаружить неподалеку от ратного стана, в оливковой роще, покрывающей берег Арно, зарытый в песок торс богини – такой красоты, что, увидев его, ты не вспомнил бы о войне… Мы стали копать еще глубже – и нашли две руки. Эти прелестные, топкие руки были созданы словно затем, чтобы вызывать на лицах улыбки, чтобы перлы росы рассыпать на заре… Одна из них была согнута так, словно персты ее касались груди, а в другой ручку от зеркала богиня держала…
Гвидо. Вспомни, отец, что народ умирает с голоду. Ему нет дела ни до тонких рук, ни до бронзовых торсов…
Марко. Это мраморный торс…
Гвидо. Но ведь речь идет о тридцати тысячах человеческих жизней! Малейшая неосторожность, малейшее промедление могут погубить их, тогда как вовремя сказанное слово или добрая весть могут спасти… Не за мраморным торсом, не за отбитой рукой мы тебя посылали туда… С какою ты вестью пришел?… Принчивалле, Флоренция – что у них на уме?… Объяви, душой не криви!… Чего они ждут?… Слышишь под окнами крики?… То дерутся голодные из-за травы, пробивающейся меж камней…
Марко. Да, ты прав. Я забыл, что воюете вы в то самое время, когда к нам возвратилась весна; когда небо сияет, как младенец, воспрявший от сна; когда чуть колышется море, когда море похоже на чашу, полную света,– ту самую чашу, что богиня лазури морской подносит богам лазури небесной; когда наша земля так прекрасна и любвеобильна!… Но у вас свои радости, у меня же – свои, и я слишком пространно о них говорю. Одним словом, ты прав: я должен был тотчас же все тебе рассказать… Весть, с которой я к вам пришел, тридцать тысяч жизней спасает, омрачает всего лишь одну. Но и этой одной моя весть предоставляет возможность покрыть себя славой еще более чистой и благородной, нежели бранная слава… Любовь к одному человеку блаженна, похвальна, но любовь ко всем людям прекрасней стократ… Целомудрие стойкое, верность – драгоценные свойства души, но подчас, в сравнении с тем, что творится вокруг, они мелкими кажутся нашим глазам… Итак… Но не принимай скороспелых решений, не отрезай себе путь к отступленью и от клятв воздержись, ибо клятвы налагают оковы на разум и мешают ему вернуться обратно…
Гвидо (делает знак лейтенантам удалиться). Оставьте нас вдвоем!…
Марко. О нот, побудьте!… Сейчас решается судьба всех нас… Напротив, я хочу, чтобы эту залу наполнили люди, от которых мы отведем угрозу смерти; чтобы несчастные, которых мы спасем, уловили, услышали под окнами и навеки запечатлели в своей памяти принесенную мною весть избавления, а я в самом деле принес им избавление, если только с этим примирится человеческий разум, я же именно того и опасаюсь, что никакие доводы не оправдают проступка, всю тяжесть коего я ощущаю больше, чем кто-либо иной, ибо я сам…
Гвидо. Отец! Загадками не говори!… Зачем ты тратишь столько лишних слов? Мы ныне выслушать готовы все, ты нас ничем уже не удивишь…
Марко. Итак, я виделся с Принчивалле и беседовал с ним. Какое неверное, какое обманчивое представление создаем мы себе о человеке по рассказам тех, кто его боится!… Я шел к нему, как Приам в палатку Ахилла… [44]44
.…шел к нему, как Приам в палатку Ахилла… – В «Илиаде» рассказывается о том, как троянский царь Приам ночью явился с выкупом к ахейскому герою Ахиллу и умолял выдать ему для погребения тело его сына Гектора, убитого Ахиллом.
[Закрыть] Я думал, что встречу варвара, надменного и тупоумного, обагренного кровью, упившегося вином, безумца, гений которого вспыхивает нежданно, как молния, только на поло 6итеы… Я приготовился к встрече с демоном войны, слепым и безрассудным, свирепым и тщеславным, коварным сластолюбцем…
Гвидо. Он именно таков, он только не коварен…
Борсо. Это правда: он служит Флоренции, но он честен – он доказал нам это дважды.
Марко. Словом, он был со мною почтителен, как ученик, обожающий своего учителя. Он начитан, красноречив, любознателен, преклоняется перед наукой. Он умеет внимательно слушать, все прекрасное находит в нем отзвук. У него тонкая усмешка; он добр, человечен, война ему не по сердцу. Он ищет причины страстей и событий, он строго следит за собой, он совестлив, чистосердечен, на службу к Флоренции вероломной он пошел скрепя сердце. Судьба, а может быть, случай вложил ему в руки оружье и к ратному стану его приковал. К воинским почестям он не стремится – он их ненавидит, он от них отречется, лишь бы только сбылась роковая его мечта. Такие мечты возникают у тех, кто рожден под опасной звездою – под звездою великой, единственной и неутолимой любви.
Гвидо. О голодающих, отец, подумай – им дольше ждать невмоготу. Что им достоинства, заслуги Принчивалле? Произнеси спасительное слово!
Марко. Ты прав. Я, может быть, напрасно медлю. Но эта весть для двух существ ужасна, а между тем, о Гвидо, у меня дороже их нет никого на свете.
Гвидо. Я ко всему готов, но кто другая жертва?
Марко. Послушай… Когда я… когда я шел сюда, я чувствовал, что это невозможно, что это невыполнимо, и вместе с тем я сознавал, что это единственное спасение, что это чудо…
Гвидо. Говори!…
Марко. Флоренция решила нас уничтожить. Таково мнение военного совета, а синьория к нему присоединилась. Этот приговор никто не властен отменить. Но лицемерная и предусмотрительная Флоренция не может не считаться с тем, что мир, в глазах которого она является очагом просвещения, осудит ее за кровавую победу. Поэтому она постарается изобразить дело так, будто она предложила Пизе капитуляцию на самых мягких условиях, а Пиза ее отвергла. Город будет взят приступом. Против нас будут брошены испанские и немецкие наемные войска, а войска эти не нуждаются в особых приказах, когда речь идет о насилиях, грабежах, пожарах, резне… Им достаточно не чувствовать над собою палки начальников, начальники же в этот день постараются сделать вид, что они бессильны. Вот что нас ожидает. И, если жестокость победителей превзойдет все ожидания флорентийцев, город Красной Лилии первый будет оплакивать нас и свалит всю вину на внезапно вышедших из повиновения ландскнехтов [45]45
Ландскнехты – наемные немецкие войска XV-XVII вв., набиравшиеся сначала из разорившегося дворянства и ремесленников, а позднее также из крестьян и горожан. Ландскнехты служили не только Германии, но и другим государствам.
[Закрыть], которых Флоренция с негодованием тотчас же распустит, ибо после нашей гибели они будут ей уже не нужны…
Гвидо. Я узнаю Флоренцию.
Марко. Таковы тайные распоряжения, которые комиссары республики передали на словах Принчивалле. Они уже целую неделю торопят его начать решительный приступ… До сих пор он под разными предлогами медлил. Но он перехватил донесения, в которых комиссары, следящие за каждым его шагом, пытаются доказать синьории, что он изменник. После разгрома Пизы, после войны ему будет уготована во Флоренции участь многих опасных военачальников: суд, пытка и казнь. Он знает свой удел.
Гвидо. Так. Что же он предлагает?
Марко. Принчивалле ручается – насколько можно ручаться за этих непостоянных дикарей,– Принчивалле ручается за часть стрелков, которых он сам набирал. Во всяком случае, он уверен в сотне солдат, которые составят ядро его отряда,– они ему всецело преданы. И вот он предлагает ввести этих людей в наш город с тем, чтобы они защищали его от войска, которое он покидает.
Гвидо. В людях у нас недостатка нет. Подальше от таких опасных союзников! Пусть лучше он снабдит нас пулями, порохом и съестными припасами…
Марко. Так! Он предвидел, что его предложение покажется вам подозрительным и что вы его отвергнете. Он обещал послать нам триста повозок с боевыми припасами и продовольствием, только что прибывшими в его лагерь.
Гвидо. Как он это осуществит?
Марко. Не знаю… Я ничего не смыслю ни в военных, пи в политических хитростях… Но он делает все, что хочет. Пока его не отозвала синьория, хозяин в лагере он, а не флорентийские комиссары… Отозвать же его накануне победы она не посмеет – войско преисполнено к нему доверия и предвкушает добычу… Ей поневоле приходится ждать урочного часа…
Гвидо. Пусть так! Я понимаю, что он спасает нас, чтобы спасти себя и отомстить синьории. Но он мог бы сделать это искуснее и с большим блеском. Какой ему смысл осыпать благодеяниями своих врагов? Что он затеял? Какой он замысел взлелеял? Чего он требует взамен?…
Марко. Миг настал, о мой сын, когда каждое слово мое обретает жестокую силу!… Миг настал, о мой сын, когда каждое слово мое, вдруг повеяв дыханьем судьбы, обречет себе в жертву кого-то… И дрожу я при мысли, что даже мой голос, самый звук его – да, самый звук – столько жизней спасет иль погубит…
Гвидо. Ума не приложу… Ко всем несчастьям нашим жестокие слова навряд ли что прибавят…
Марко. Ты уже знаешь, сколь мудр Принчивалле. Он человечен, он благоразумен… Но у каждого мудреца могут быть свои странности. Каждый праведник распалялся дикой мечтой… По эту сторону – разум, милосердие и справедливость, по другую – страсть, вожделенье, безумье, то безумье, которое всеми нами овладевает в свой час… Оно владело и мной; быть может, тобой овладеет и снова охватит меня… Человек так устроен… Но тебя, о мой сын, нечеловеческие ожидают мученья… Я знаю: они ужаснее даже, чем то, что их вызовет, и, однако, я обещание дал, своим безумием превосходящее твою грядущую скорбь… Я, мудрец, к твоему рассудку взывая, безрассудное свое обещанье безрассудно пытаюсь сдержать… Я дал слово, что, если мой сын предложение Принчивалле отвергнет, в стан врага я тотчас же вернусь… И что меня там ожидает?… Пытка и казнь, вернее всего, мне наградою будут за мою глупую честность… И все же туда я пойду… Напрасно твержу я себе, что безумье свое облекаю я в пурпур. Я сам осуждаю безумный свой шаг, но я его сделаю, ибо покорствовать разуму нет больше сил… Ах нет, я не то говорю!… Мысли путаются… Я фразы сцепляю, я нанизываю слова, чтоб решительный миг отдалить… Но, быть может, я напрасно в тебе сомневаюсь?… Так знай: огромный обоз с припасами, который я видел сам, возы с хлебом, вином, плодами и овощами, стада овец и коров, благодаря которым население будет обеспечено мясом на несколько месяцев, бочки с порохом и слитки свинца, с помощью которых можно победить Флоренцию и возродить Пизу,– все это сегодня же вечером вступит в город, если ты в обмен пошлешь ее к Принчивалле только на одну ночь, ибо с первым же лучом зари он отошлет ее обратно… Но в знак покорности, но в знак победы он требует, чтобы пришла она к нему одна, пришла совсем нагая, чтоб ей служил покровом только плащ…
Гвидо. Но кто, но кто она?…
Марко. Джованна…
Гвидо. Кто?… Моя жена?…
Марко. Твоя Джованна… Я уже сказал…
Гвидо. Но почему же именно Джованна?…
Марко. Она прекрасней всех. Он ее любит…
Гвидо. Джованну любит?… Он ее не знает… Он разве видел где-нибудь ее?…
Марко. Он знает, он видел, но только скрывает – где и когда…
Гвидо. А Джованна?… Где встречал он ее?…
Марко. Она не видала его или просто не помнит…
Гвидо. Откуда ты знаешь?
Марко. Она сама мне об этом сказала.
Гвидо. Когда?
Марко. Когда я шел к вам сюда…
Гвидо. И ты ей сказал?…
Марко. Все.
Гвидо. Как?… Все сказал?… Про этот торг бесстыдный?… И ты дерзнул?…
Марко. Дерзнул.
Гвидо. А что она?
Марко. Она не ответила. Она побледнела и молча ушла…
Гвидо. Вот это хорошо, я одобряю!… Она могла упасть к твоим ногам, могла вскочить, могла вскочить и плюнуть тебе в глаза. Но лучше так… Бесспорно… Вдруг побледнела и ушла… Вот так бы господень ангел поступил… Джованну я узнаю! Да, тут не нужно слов. И мы, храня молчанье, займем свои места у городской стены. И если нам погибнуть суждено, то нашу гибель, наше пораженье бесчестием мы все ж не оскверним…
Марко. Гвидо, я тебя понимаю! Испытание это так же тягостно мне, как тебе. Но удар нанесен. Пусть же разум уравновесит нашу скорбь и наш тягостный долг.
Гвидо. Предложение столь гнусно, что по отношению к нему может быть только один долг. И, чем больше мы будем над ним размышлять, тем отчетливее выступит перед нами весь его ужас.
Марко. И все же задай себе вопрос, Гвидо: имеешь ли ты право обречь на смерть целый народ единственно для того, чтобы неотвратимую беду отсрочить всего на несколько часов? Ведь если город возьмут, Ванна неизбежно окажется в руках победителя…
Гвидо. Это касается только меня…
Марко. А тысячи жизней? Сознайся, что это много – может быть, даже слишком много – и что ты поступаешь несправедливо… Если б от этого выбора зависело только твое счастье и ты выбрал бы смерть, я бы понял тебя, несмотря на то, что, прожив целую жизнь, повидав на своем веку немало людей, а значит, и горя, я пришел к заключению, что выбрать смерть, страшную, холодную смерть с ее вечным молчаньем, предпочесть ее какой угодно телесной или душевной муке, которая хотя бы отдалила ее, может только человек неразумный… А здесь речь идет о тысячах жизней, о соратниках, женщинах, детях… Исполни просьбу безумца – и люди, которые будут жить после нас, вменят тебе в доблесть именно то, против чего сейчас восстает все твое существо. Наши потомки взглянут на твой поступок взором спокойным, справедливым и человечным… Спасти чью-нибудь жизнь – это самый высокий подвиг, поверь мне. Все добродетели, все человеческие совершенства, всё, что зовем мы верностью, честью, чем хочешь еще,– все по сравнению с этим пустая игра… Ты хочешь остаться чистым, ты хочешь из страшного испытания выйти героем, но напрасно ты думаешь, будто у героизма нет, кроме смерти, других вершин. Самый доблестный подвиг – это наитруднейший, а жизнь нередко тяжелее, чем смерть.
Гвидо. Ты – мой отец?…
Марко. И этим я горжусь… И если я борюсь сейчас с тобою, то и с самим собою я борюсь. Когда бы ты мне уступил мгновенно, я бы тебя, о сын мой, разлюбил…
Гвидо. О да, ты мой отец, и вслед за мною ты тоже предпочтешь позору смерть. Я отвергаю гнусное условье, и ты, вернувшись в лагерь флорентийцев, страданий чашу осуши до дна…
Марко. Сын мой, не обо мне идет речь. Я – никому не нужный старик, и жить мне все равно осталось недолго… Мне нет смысла бороться с закоренелым моим безрассудством, вершины мудрости мне все равно уже не достигнуть… Зачем я должен идти к флорентийцам – ото для меня так и останется непостижимым… В моем старом теле живет молодая душа. Время благоразумия от меня еще далеко… И я горюю о том, что силы прошлого препятствуют мне безрассудное мое обещанье нарушить…
