Текст книги "Конан и Гнев Сета"

Автор книги: Морис Делез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Наконец-то Конан почувствовал себя в привычной обстановке. С тем же неукротимым рвением, с которым только что славили короля, люди набросились на ожидавшие их на столах яства. Впрочем, здравицы следовали одна за другой, правда, теперь они не лились сплошным потоком, ведь желавшие высказаться должны были, по крайней мере, опорожнять поднятые в честь короля кубки. Однако постепенно интересы подданных слегка изменились. Местные красотки, несмотря на казус, приключившийся с их товаркой, наперебой приглашали короля, и Конан плясал за двоих, ел за троих и пил за десятерых, но постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд Зенобии.

Когда, наконец, тронулись дальше, было уже далеко за полночь, и впервые за все путешествие киммериец порадовался, что отправился в путь в карете.

– Скажи-ка мне, Троцеро, дружище, много ли еще нам предстоит сделать остановок на пути?– задал он вполне невинный вопрос, вызвавший звонкий смех жены и сдержанную улыбку графа.

– Не меньше трех, мой король!

И, услышав подобный ответ, Конан высказал мысль, на первый взгляд немудрящую, но полную глубокого житейского смысла:

– Счастлив тот король, которого любят подданные, но после сегодняшнего пира мне хочется, чтобы любовь эта проявлялась не столь бурно.

* * *

Троцеро был вполне доволен собой: бал удался на славу, и по этому случаю настроение графа было великолепным. Граф посмотрел в распахнутое настежь окно, на сверкающие в небе звезды. Густая бархатная чернь переходила на горизонте в тонкую фиолетовую полоску – ночь близилась к концу. Скоро на востоке заалеет заря, а веселье между тем все набирало силу. Принц Конн, конечно же, непривычный к таким развлечениям, прикорнул в кресле, но позволил себе такую вольность лишь после того, как его свиту, состоявшую из десятка девочек-погодков, чьи родители принадлежали к цвету пуантенского двора, несмотря на бурные протесты, увели няньки в отведенные для них спальни. Лишь тогда юный королевич, чье внимание более ничто не удерживало, не успев даже осознать, насколько устал, опустился в кресло и заснул.

Граф мягко усмехнулся, с любовью глядя на мальчика, словно тот был его родным сыном. Весь вечер принц был окружен неослабевающим вниманием, и неугомонные озорницы буквально загоняли его. Троцеро перевел взгляд на танцующих и мгновенно увидел королевскую чету. Они действительно были королем и королевой, не по званию, но по сути своей, и теперь повелитель Пуантена невольно залюбовался ими. Время оказалось не властно над королем. Его мощное тело упорно не желало подчиняться общему для всех течению жизни. Внешне он оставался все так же могуч и строен, как и двадцать лет назад, когда они познакомились. Годы почти не тронули серебром его смоляную шевелюру, а появившиеся на лице морщины говорили скорее о мудрости, чем о прожитых годах, а это далеко не всегда одно и то же.

Бережно, словно драгоценную, кхитайской работы фарфоровую вазу, обнимал он свою королеву, прекрасную, как раскрывшийся на заре, увлажненный утренней росой бутон розы. Троцеро видел, с какой завистью многие взирают на них, и от этого на душе у него потеплело, ведь он пригласил лишь своих друзей, и среди них не было черных завистников. К тому же чувства окружающих были вполне понятны ему, ощущавшему то же самое… Да и как, в самом деле, можно не завидовать чистой, светлой завистью, видя настоящую большую любовь, пронесенную сквозь годы и тяжелые испытания?!

Поймав себя на этой мысли, граф усмехнулся: ему ли жаловаться на судьбу! Верно поставив в свое время – не по расчету, но по велению сердца – на киммерийца, в дальнейшем он ни разу не пожалел о сделанном выборе и даже не потому, что, став королем, Конан остался его другом. Аквилония, до того заплывшая жиром и раздираемая внутренними пороками, наконец-то задышала полной грудью, и в этом как раз была заслуга именно его, короля, мечом прорубившего себе дорогу к трону!

Троцеро посмотрел на пирующих и вспомнил другой бал почти десятилетней давности, когда юную королеву похитила гнусная тварь, а король, не раздукя мывая, снял со стены свой верный меч и отправился в путь, чтобы пройти полмира и вырвать ее из грязных лап кхитайского мага Ях Чиенга! «Тьфу ты!– одернул он себя.– Не к месту и не ко времени такие мысли!» Он выругался, не думая о том, что, вполне возможно, возникли они совсем не случайно. Если бы граф оглянулся… Но он совсем замечтался, а потому не видел, да и не мог увидеть застывшего в окне у него за спиной лица.

Лик прекрасной женщины, неподвижный, словно маска, до поры отрешенно взирал на пирующих, словно не видя их. На первый взгляд он производил впечатление необыкновенно искусно выполненного витража. Однако длилось это недолго. Вот взгляд женщины дрогнул, принялся шарить по толпе, пока не отыскал короля с королевой, и какое-то время неотрывно следовал за ними по залу. Что за мысли в это время рождались в голове незнакомки, этого не мог знать никто, но в следующий миг прекрасное лицо исказилось гневом и жгучая ненависть до неузнаваемости исказила прекрасные черты. Но и эта перемена закончилась быстро: ненависть сменилась диким беззвучным торжествующим хохотом, и видение пропало.

Ничто не изменилось. В зале царила все та же атмосфера бесшабашного веселья, и никто, ни один человек, не увидел зловещего предзнаменования.

* * *

– Хорошо-то как!

Киммериец посмотрел на жену, и та согласно кивнула. Она обожала эти редкие часы блаженного покоя, когда они оставались втроем, а еще лучше – вдвоем, и безжалостная длань государственных дел не могла дотянуться до ее ненаглядного Конана и отобрать его. К сожалению, случалось такое слишком уж редко, но сегодня выдался один из таких замечательных дней. Впрочем, могло ли быть иначе? Ведь они и приехали сюда именно за этим!

Они сидели на берегу тихого пруда, поросшего золотистыми кувшинками и белоснежными лилиями, в неподвижной глади которого, как в зеркале, отражалось ярко-синее небо с плывущими по нему белоснежными барашками облаков. Правда, это безмятежное спокойствие наблюдалось несколько дальше на глубине. У самого же берега, на мелководье, принц Конн развил бурную деятельность. Вооружившись острогой, он безуспешно пытался добыть рыбу к обеду, и особое его раздражение вызывало то, что добычи-то было сколько угодно. Соблазнительно огромные рыбины, словно дразня, плавали вокруг, время от времени замирая на месте, но лишь до тех пор, пока он не приближался к ним и не заносил свое оружие для решающего удара. Стоило Конну прицелиться, очередная жертва, лениво вильнув хвостом, легко отплывала в сторону на недосягаемое расстояние, и там замирала, словно говоря: «Экий ты неловкий, дурашка! Ну-ка, попытайся еще разок!» Король с королевой с интересом наблюдали, чем кончится эта охота, когда незадачливый рыбак замер вдруг с таким видом, что оба поняли: принц решил перейти к более решительным мерам и ищет способ, как побыстрее выпустить воду из пруда.

– Отец!– наконец отчаялся он, не выдержав подобного издевательства, и, грозно нахмурившись, сердито уставился на Конана, словно тот всякий раз подсказывал хитрой рыбе, когда настает решающий момент для бегства.– Я ведь двигаюсь совершенно бесшумно!

– Она просто видит твою тень!– ухмыльнулся Конан.

Конн с сомнением посмотрел на солнце, на воду, но позицию все-таки сменил.

– Какой ты у меня умный!– промурлыкала ему на ухо Зенобия и нежно коснулась губами щеки мужа.

Почти десять лет они были женаты, но и сейчас, на шестом десятке, несмотря на прожитые совместно годы, Конан чувствовал себя как влюбленный юнец. От легкого прикосновения нежных губ сердце его застучало с перебоями, то замирая и грозя остановиться, то бешено колотясь, готовое выскочить из груди. Он сжал Зенобию в объятиях, и оба повалились в траву, едва не раздавив кошку, которая лениво подняла голову, но, увидев, что опасности нет никакой, вновь свернулась кольцом и уютно замурлыкала.

– Отец! Я поймал ее!

Конн стоял на отмели и, держа наперевес свое оружие, с восторгом глядел на огромную, пронзенную насквозь рыбину, бившуюся на острие. Конан с сожалением поднялся, поймав на себе лукавый взгляд Зенобии, и направился к сыну, по пути отряхиваясь.

Травинки и нежные лепестки цветов пестрым мусором полетели на землю

– Молодец, сын!– похвалил он.– Еще немного, и можно будет разводить костер.

Он подошел к самой кромке воды, прикидывая про себя, что в принципе и этого улова вполне хватит для ухи, когда чутье варвара, все эти годы жившего в короле Аквилонии, заставило его насторожиться. Улыбка замерла на лице Зенобии, Конн закрутил головой, мгновенно позабыв и про рыбу, и про уху, но ни принц, ни королева так ничего и не услышали. Ничего не слышал и Конан, но неким-то непостижимым образом уже знал, что кто-то быстро приближается к ним, и ничего хорошего от неведомого гонца не ждал.

Не говоря ни слова, знаком заставив Зенобию опуститься обратно в высокую траву, где она могла легко спрятаться, он направился к кромке леса, мимо старого лесника, с луком в руках выскочившего из хижины. Конн сбросил рыбину в траву и мгновенно очутился рядом с матерью, готовый, если понадобится, защищать ее своей острогой. Король и ему, и лесничему жестом приказал опустить оружие, сам же продолжал двигаться вперед, мягко и бесшумно, словно вышедший на охоту тигр. В наступившей тишине тихое щебетание птиц и стрекотание кузнечиков казалось оглушительным, тревожным предупреждением, заставляя Зенобию, которая привыкла доверять инстинктам мужа, зябко ежиться, холодея от невольно подступившего страха. Слишком уж резким оказался переход от безмятежного счастья к тревожной неизвестности. Не видя ничего вокруг, она смотрела на мужа, а потому не заметила, как беззвучно подошедший Конн взял ее за руку.

– Не бойся, мама,– тихо, но твердо сказал он,– ведь отец с нами.

Зенобия посмотрела сыну в глаза, и в груди у нее сразу потеплело. В тот же миг она услышала бешеный перестук копыт, вновь невольно напряглась, и все равно всадник выскочил из-за последнего поворота дороги, скрытого густыми зарослями жасмина, совершенно неожиданно. Незнакомец натянул поводья, конь глубоко присел, пытаясь мгновенно остановиться, но не дождавшийся этого гонец спрыгнул на землю и подскочил к королю, не обращая внимания на нацеленную в его грудь стрелу лесничего. Король во второй раз заставил его опустить оружие:

– Успокойся, Тулерон, это свои.

Он услышал, как охнула у него за спиной Зенобия, и поспешно обернулся, но она жестом успокоила его – все нормально.

– Я вижу, ты узнал меня,– сказал всадник.

– Узнал,– кивнул король,– хотя, ты уж не обижайся, и думать о тебе забыл. Сколько лет-то прошло?

– Да уж больше тридцати,– улыбнулся в ответ всадник, а Конан обернулся к подошедшей жене и ни на шаг не отстававшему от нее сыну, который настороженно смотрел на незваного гостя: хоть отец и успокоил их, но кто знает, что он за человек.

– Позволь представить тебе, дорогая,– несколько официально начал он,– моего давнишнего друга, Мэгила. Правда, когда мы в последний раз виделись с ним, мне было около двадцати.– Он улыбнулся пришельцу.– Хорошее было время!

– Просто мы были тогда молоды,– скромно ответил тот, припадая губами к руке королевы.

Конан усмехнулся: конечно же, он прав! Жизнь, приправленная жаждой приключений и задором юности, когда сознаешь, что все еще впереди, несравненно притягательней того возраста, когда приходит мудрость, а заодно и понимание того, что все или почти все уже осталось в прошлом. Впрочем, по виду Мэгила вряд ли можно было сказать, что за пролетевшие три с лишним десятилетия он слишком состарился, хотя был старше Конана на добрый десяток лет. Вспомнив об этом, киммериец припомнил заодно и то, кем был его друг прежде, и насторожился.

– А ну выкладывай, зачем явился!

Мэгил с сожалением оторвался от руки королевы, и взгляд его тут же сделался тревожным.

– Дело хуже, чем ты можешь себе представить.– При этих словах Зенобия вздрогнула, а Мэгил, даже не заметив этого, продолжил: – Кто-то,– тут он запнулся, тщательно подбирая следующее слово,– устраняет людей Митры.

Конан недовольно поморщился – вот тебе и отдохнули! – и тут же дал себе слово, что не позволит втянуть себя в эту авантюру: у него и так забот достаточно! Только-только жизнь в стране начала налаживаться, четыре урожайных года, после которых люди наконец-то зажили сыто и спокойно, позабыли, что такое нужда и страх оказаться застигнутым ночью в лесу, и тут появляется Мэгил с радостным известием о том, что всеблагой Митра не прочь поделиться с ним своими проблемами!

Конечно, он бы не против, но уж больно неподходящее время выбрал Мэгил для своего визита! Впрочем, кой Сет выбрал! Беда не спрашивает, когда явиться! И все-таки…

– Не могу я вот так запросто все бросить и отправиться,– он посмотрел на старого друга,– ты хоть имеешь представление – куда?!

Мэгил отрицательно покачал головой.

– Вот видишь…– сказал Конан, испытывая даже некоторое облегчение.– А я ведь не зря спросил тебя об этом – предвидел нечто подобное…

– Учитель мертв…– тихо проговорил жрец, и Конан невольно вздрогнул, как от внезапного удара, а Мэгил с непередаваемой грустью продолжил:– Роща сожжена…

– Митра все восстановит,– потрясенный услышанным, прошептал Конан первое, что пришло ему в голову.

– Митра все восстановит,– как эхо отозвался Мэгил,– ты прав, но на это уйдет время, много времени, а пока продолжают гибнуть люди, и не просто люди, но лучшие из людей, и ты это знаешь!

– Почему ты пришел именно ко мне?

Конан пытался подавить подступившую тоску, и пока это ему удавалось.

– Ты был самым сильным из нас,– просто ответил жрец.

– Ты правильно заметил – был,– ответил король, чувствуя, что воспоминания о прошлом вместо грусти приносят невольное ожесточение.

Так было всякий раз, когда память услужливо рисовала перед его внутренним взором картину убийства пьяного подонка, который в самый последний миг жизни понял вдруг, что самому-то, оказывается, умирать гораздо страшнее, чем убивать других, и взмолился о пощаде… Он же в пылу драки не внял мольбе, и Митра лишил его за это того, что отличает человека от животного – разума, превратив в бессловесную скотину. Он вспомнил свой ежедневный страх, когда видел, как кончается чудодейственный порошок, позволявший на время отдалить неизбежное. Соответствовала ли кара совершенному им проступку? Митра считал, что да… Он же – что нет! Именно поэтому Конан ненавидел свою память о тех днях.

Киммериец никогда не испытывал тяги к философии, но в минуты подобных мучительных раздумий готов был допустить, что существует по крайней мере две правды. Одна определяется буквой договора, другая – его духом. А вот какую из них следовало избрать в каждом конкретном случае, было задачей воистину не из простых! Именно в таких ситуациях, Конан был глубоко убежден в этом, и должна сказать свое веское слово совесть, потому что, если не так, зачем она вообще нужна! Конечно, он сознавал, что это опасный путь, но если совесть чиста, а помыслы светлы… Оказалось, что нет. Но ведь и второй путь не менее опасен! Хитрый стряпчий способен составить такой договор, по которому всегда окажется в выигрыше он, но ведь тот, что нарушил Конан, составлял сам Митра!

В конце концов, Конан запутался в этих рассуждениях, но, когда стал королем, выбирал преимущественно первый путь и ни разу не разочаровался в нем… В себе! Во множестве случаев ему приходилось идти против писаного закона, в соответствии с велением совести, и ни единожды, но никто не назвал еще его решение несправедливым! Быть может, именно поэтому сейчас он был даже рад, что былое нахлынуло на него, окатив волной почти забытой душевной боли, которая, отступив, оставила после себя облегчение.

– Но ведь ты нарушил клятву!

– Формально – да. Но кого я убил? Невинного человека? Женщину? Воина, честно дравшегося со мной на поле брани? Я прикончил подонка, который не сделал того же самого со мной лишь потому, что я оказался сильнее, который лишил бы жизни даже крохотного ребенка, молившего его о пощаде!

– И все-таки ты нарушил клятву,– устало повторил жрец, и Конан не понял, винит он его на самом деле или лишь говорит то, что должен.– Но Митра готов вернуть тебе дар.

– О, нет!– воскликнул король.– Дары Митры коварны, а плата за них непомерно велика!

– Остановись, Конан!– сурово воскликнул Мэгил.– Не переступай границу! Я совершенно не желаю с тобой ссориться, не говоря уже о том, что он,– Мэгил поднял правую руку, и указательный палец его нацелился в небо,– слышит нас!

– Вот видишь,– грустно усмехнулся киммериец,– я даже не могу сказать, что думаю, хотя это, всего лишь, правда! Но ты прав, и я тоже не желаю ссориться с тобой.

Некоторое время все молчали, и Зенобия, наконец, облегченно вздохнула, хотя и не понимала толком, о чем ее муж ведет спор с Мэгилом и какая ему грозит опасность. Хотя в том, что опасность есть и она нешуточна, королева не сомневалась.

Конн стоял рядом и, не выпуская из рук остроги, хмуро смотрел на пришельца. Ему не нравился чужак, явившийся в самое неподходящее время, испортивший им отдых, к тому же посмевший что-то требовать от отца, да еще в таком тоне!

Лесничий же хоть и был хмур, но за время всего разговора ни один мускул не дрогнул на его лице, и ни единым жестом не выдал он своего отношения к услышанному.

Он стоял, казалось, совершенно не интересуясь происходящим, но рука его твердо сжимала лук с наложенной на тетиву стрелой, и он помнил приказ своего повелителя, графа Троцеро – охранять короля и его семью. Хотя от кого охранять-то в этом запертом в горах ущелье, вход в которое доступен лишь с той стороны, где в лиге от них расположилась в деревне на постой сотня Черных Драконов? Ан нашлось от кого! И Тулерон, свято помня приказ, готов был пустить стрелу в грудь проходимца, назовись тот хоть самим Митрой!

Мысли же короля были далеки от этого. Он думал о случившемся, просто потому что знал, кто такой Мэгил, и понимал, зачем он пришел.

– Как это случилось?– хмуро поинтересовался он.

– Не знаю,– покачал головой бывший жрец Митры и сразу постарел, словно весь груз прожитых лет в одночасье навалился на него,– никто не знает. Но я был там. Роща сожжена, источники забиты песком, Учитель погиб. Его ученик – способный мальчишка, я сам привел его чуть меньше полугода назад – не смог противостоять нападавшим. Он умел еще слишком мало. Еще один новичок, которого привели в этот день, лежал с разможженной головой. Когда я увидел его труп, у меня создалось впечатление, что его положили на наковальню и ударили кузнечным молотом.– При этих словах Зенобия невольно вздрогнула, видно, слишком живо представив себе, как это должно выглядеть, но в тот же миг с благодарностью ощутила ободряющее пожатие руки сына.– И одна из наших,– продолжал гость,– та, что привела парня, погибла.– Мэгил поморщился, словно прикидывая, стоит ли говорить об этом.– Ты должен ее помнить.

Сердце Конана невольно похолодело.

– Рина?– сами собой прошептали его губы.

– Да,– кивнул жрец, и сердце Зенобии болезненно сжалось.

Своим женским чутьем она поняла, что эта девушка когда-то была дорога мужу, но ревности почему-то не испытала, и ей было страшно думать, что это потому, что давняя соперница уже мертва.

– Как?– коротко спросил король.

– Ее распяли стрелами на дереве,– нехотя ответил Мэгил и прикрыл глаза, словно сам в который уже раз снова испытал эту чужую боль.– Она умирала долго… Я не хочу говорить об этом.

– Ты был там…

Конан то ли спросил, то ли говорил сам с собой, но Мэгил кивнул, соглашаясь с его словами.

– А Учитель?– внезапно спросил киммериец.

– Не знаю,– нехотя ответил Мэгил,– я нашел лишь его обгоревшее тело.– Помолчав, бывший жрец спросил:– Ты согласен?

– Нет!– резко, с ожесточением отозвался Конан. Почти выкрикнул, словно криком этим доказывая самому себе свою правоту, может быть, именно потому, что многое внутри него, и в первую очередь память, противилось такому решению.

Что ж, пусть мерзавка – память жжет каленым железом его душу, но он не согласен в угоду ей принести в жертву свою семью! Жертвовать живыми ради мертвых не в его привычках!

– Ты будешь жалеть об этом,– мрачно изрек Мэгил.

– Знаю,– неожиданно согласился король, но его покладистость лишь подлила масла в огонь.

– Не к лицу тебе, Конан, хранить обиду на того, кто над нами! – воскликнул жрец, но киммериец уже взял себя в руки.

– Не в обиде дело,– ответил он,– хотя и ее забыть непросто, но я должен думать о живых.

– Что ж,– Мэгил сделал над собой усилие и смиренно склонил голову,– быть может, ты и прав. Во всяком случае, надеюсь, что это так. Позволь, по крайней мере, не покидать тебя сразу. Возможно, ты изменишь решение.

– Я буду только рад,– согласился Конан, на самом деле обрадовавшись,– но если ты надеешься…

– Нет, нет!– замахал руками жрец, который уже понял, что пока еще ни на шаг не приблизился к своей цели.– Я не стану омрачать твой отдых докучливыми просьбами и досаждать укоризненными взглядами! Просто…– Он помялся.– Ты не сердись, но я не зря упомянул Учителя, и то, что ты был самым сильным из его учеников.– Он вновь замолчал.– То, чего я опасаюсь, мне даже не хочется произносить вслух… Просто я хочу быть рядом с тобой.

– Ну что ж,– неожиданно заговорила королева, и оба тотчас обернулись к ней, словно она была негласной судьей в их споре,– хоть весть твоя и не принесла нам радости, будет хорошо, если в минуту опасности мужа будут окружать друзья. Сильные друзья,– со значением повторила она.– Ты ведь это имел в виду?

– Да, моя королева!– В знак согласия жрец склонил голову.– Но скажи, мы не могли встречаться прежде? Голос твой мне кажется на диво знакомым!

– Вряд ли!– На миг она смутилась под пытливым взглядом гостя и вдруг рассмеялась.– Разве что в одной из прошлых жизней, сквозь череду которых, если верить вендийцам, все мы проходим! Но они же утверждают, что память о предыдущих воплощениях у нас отбирают при рождении!

Сказав это, она неспешно направилась к домику лесничего, а Конн побежал рядом, таща свою рыбу и поминутно оглядываясь на странного незнакомца, посмевшего спорить с отцом и смутившего мать. Гость явно не нравился ему.

Лесничий, который понял, что никакой беды от незнакомца ждать не приходится, отправился с ними. Гость и король остались вдвоем. Остановившись у окна, Зенобия видела, как муж то принимался возбужденно ходить взад-вперед, пиная все, что попадалось на пути, а то вдруг останавливался как вкопанный и не отрываясь смотрел в глаза старого друга.

– Нергал принес его на нашу голову,– ворчал старик-лесничий, пробуя уху на вкус и подкидывая в ароматное варево какие-то лишь ему ведомые травы и коренья, ибо прошло немало времени, а король с гостем, казалось, и не думали следовать за ними.

– От судьбы не уйдешь,– задумчиво ответила королева, которая все это время неотрывно глядела на мужа, но о чем говорил он с их гостем, с такого расстояния разобрать было невозможно.

Она лишь молила Деркэто, чтобы не случилось ничего страшного. Она так долго ждала этой поездки, и все шло так хорошо! За что же судьба ополчилась на них и не позволяет испытать простого людского счастья? Разве они его не заслужили? Обязательно подсунет какую-нибудь гадость, причем в самый неподходящий момент!

Тени насыщались тьмой и удлинялись, делая мир расплывчатым и загадочным. Уха уваривалась и доходила, исходя умопомрачительным ароматом. Лесничий блаженно щурился и вздрагивал, когда во время очередной пробы душистое варево обжигало ему рот, а затем кивал, давая понять окружающим, что вот-вот все будет готово. У Конна, глядевшего на старика, слюнки текли, и он уже совсем было решился позвать отца, когда разорвавший тишину – во второй уже раз за этот день! – топот копыт заставил его позабыть обо всем.

Лесничий вздрогнул, да так и застыл с поднесенной ко рту ложкой.

– Кого еще несет нелегкая?

Стук копыт стремительно нарастал, и уже было слышно, что всадник не один, что скачет, по меньшей мере, небольшой отряд. Выронив ложку и схватив лук, лесничий бросился к окну, чтобы увидеть, как первый из них вылетел из-за деревьев и, не сбавляя хода, направился к дому. Конан с удивлением, а Зенобия с облегчением узнали в нем Троцеро, гостями которого они сейчас были. Это значило, что все нормально, просто хозяин их не выдержал и, нарушив собственное намерение, поддался на их уговоры и решился-таки составить компанию своим гостям.

Однако, едва всадник спрыгнул с коня, как Зенобия поняла свою ошибку. Граф был хмур, если не сказать больше, и первым увидел это Конан.

– Что случилось?– озабоченно спросил он.

– Не знаю,– срывающимся голосом ответил Троцеро, хотя вряд ли его слова можно было принять за ответ, и опустился на скамью.

На него страшно было смотреть: лицо посерело, руки тряслись. Конан знал графа как человека вспыльчивого, быть может, излишне нервного, но мужественного и сейчас не представлял, что могло довести его до такого состояния.

– Не знаю,– повторил Троцеро, тяжело дыша,– но только что мне рассказали нечто дикое и совершенно невозможное. Я даже повторять не хочу. Скажу лишь одно: если бы ты не был сейчас в Пуантене, я скакал бы туда, откуда прибыл гонец, но поскольку ты, мой король, здесь, решил сперва известить тебя.

– Ты все правильно сделал, мой друг,– просто ответил Конан и решительно направился к стреноженным коням.

– Я с тобой, отец!– кинулся к нему Конн.

– Конечно,– кивнул киммериец,– но лишь до лагеря Черных Драконов.

– Но, отец!– Лицо мальчика вспыхнуло от гнева, а может быть, и от стыда, а скорее всего, и от того, и от другого, но король одним жестом пресек возражения.

– Подумай о маме! Кому я могу доверить ее, если не тебе?!

Конн закусил губу, не в силах возражать, но королева неожиданно вновь вмешалась в разговор.

– Возьми его с собой, Конан,– мягко сказала она, коснувшись руки мужа,– не забывай, что он будущий король!

Киммериец долго смотрел в огромные глаза жены. Он увидел в них страх, и боль, и тоску расставания, и бесконечную любовь, и веру в него. Его суровое сердце дрогнуло, и он не посмел возразить.

* * *

Отряд скакал, изо всех сил стараясь поспеть до темноты, и было это непросто. Никто не знал, что за демон жил в вороном, равно как и то, каких кровей он был. Однако, несмотря на то, что в седле его сидел могучий киммериец, даже без доспехов весивший намного больше любого из Черных Драконов, славившихся своей статью и силой, а позади примостился принц Кони, пони которого явно не мог соревноваться в скорости бега с племенными кавалерийскими скакунами, но только ушел вороной далеко вперед, хотя его обиженные собратья изо всех сил старались догнать вожака. В результате Черные Драконы растянулись длинной цепью – каждый из жеребцов нес седока с той скоростью, на которую был способен, и постепенно цепочка все больше удлинялась.

Конн, как и любой мальчишка, тут же забыл о причине, бросившей их в эту безумную скачку, и оказался полностью поглощен ею. Ветер трепал его густые кудри, а сам он восторженно смотрел по сторонам. Сердце его замирало, когда в опасной близости бешено проносились ветви деревьев. Лицо же отца на протяжении всего пути оставалось серьезным и сосредоточенным, ведь в отличие от сына он ни на мгновение не забыл об известии, позвавшем их в дорогу. Однако никто не видел его лица, ибо Конан скакал впереди.

Немудрено поэтому, что именно король раньше всех увидел огни лагеря, разбитого на окраине городка, который первым встретил их при въезде в Пуантен. Огни стремительно нарастали, и в сгущающихся сумерках киммериец ворвался в лагерь.