Текст книги "Клятва, которую мы даем (ЛП)"
Автор книги: Монти Джей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
То, что мы расстались за день до этого, не было совпадением. Я взяла на себя ответственность за прекращение отношений. Это была моя вина.
Моя мачеха может называть меня ведьмой, но в одном она права.
Я проклята.
Внутри меня живет проклятие, которое сокрушает мужские сердца. Мои кости сложены из колдовства и темной магии, которая сводит парней с ума. Проклятие, с которым я живу, превращает любовь в смертельное оружие.
Влюбиться в меня – это не страшно. Страшно то, что происходит, когда я влюбляюсь в них.
Все парни, которых я когда-либо любила, либо исчезли, либо умерли, либо сошли с ума. Магия – это не то, во что многие верят. Для кого-то проклятия могут казаться нереальными, но такое может происходить очень часто, прежде чем вы поймете, что связующей нитью в трагедиях всегда являетесь вы сами.
– Он приносил тебе мармеладных червячков, когда забирал меня на свидания. Он тебе нравился.
Говорить об Эммете, думать о том, какой я была в старших классах, – все это похоже на воспоминания о старом однокласснике. О ком-то, за кем я наблюдала, о ком слышала, но кого никогда по-настоящему не знала.
Невозможно измерить расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас.
Расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас? Световые годы.
– Ну конечно нравился. Я была ребенком, и он приносил конфеты. Мне до сих пор не с кем его сравнить, – даже то, что я не с ней, я вижу, как она вскидывает руки вверх. – Ты отказываешься встречаться, а значит, я не могу никого прожарить, как положено хорошей младшей сестре.
Надеюсь, она не затаила дыхание. Никакой другой человек больше никогда не войдет в мою жизнь с романтическими намерениями. Я имею в виду не то, как люди обычно говорят в шутку или в качестве прикрытия, потому что им еще не представилась подходящая возможность.
Я имею в виду, что даже если бы моя вторая половинка спустилась прямо с небес и судьба написала большими печатными буквами в зеркале, что этот человек – тот самый. Я бы все равно развернулась и ушла, словно не замечаю его.
– Мне нравится быть одной, Ли. Меня это не беспокоит.
Я отставляю табурет, убираю вещи для уборки в шкаф и прислоняюсь к одному из деревянных столов, на котором стоит массив небольших глиняных скульптур.
– Да, беспокоит.
Мои брови взлетают в удивлении.
– Прости?
– Никому не нравится быть одному, особенно тебе, Кора. Я понимаю, тебе нравится демонстрировать миру свою холодную, отстраненную версию, которая огрызается на людей, если они приближаются. Я не виню тебя. Но не лги и не говори, что тебе это нравится. Я тебя знаю.
Она младше меня, но не глупа. Я не могу оградить ее от всего, и, хотя она не все понимает, Лилак не нужны подробности. Она просто знает, что ее старшая сестра уже не та, которая исчезла той осенней ночью.
– Мне перечислить тебе деньги на Cash App или Venmo13 за терапию?
– Давай я приду к тебе вечером и приготовлю ньокки с коричневым маслом. Будем считать, что мы квиты.
Я слегка смеюсь.
– Во сколько…
– О боже, – внезапно говорит она.
Тон нашего разговора меняется с непринужденного на более тревожный. Моя рука тянется к телефону, я бросаю то, что делала, и начинаю оглядываться в поисках ключей, готовая немедленно ехать в дом наших родителей.
В телефоне она снова и снова повторяет:
– О боже, о боже. Этого не может быть, этого не может быть.
– Лилак, – мой голос резок, я пытаюсь вывести ее из паники, чтобы понять, что происходит. – Что случилось?
– Коралина, я… – заикается она. Страх засунул руку ей в горло и душит голосовые связки. – Новости. Включи новости.
Мое замешательство смешивается с беспокойством. Я напоминаю себе, что нужно дышать, сосредоточиться на каждом вдохе и выдохе. Когда я нахожу пульт от телевизора, он выскальзывает из моих потных ладоней и шлепается на пол.
Каким-то образом нажимаю кнопку включения, и экран загорается на случайном канале. Должно быть, экстренная новостная повестка заняла все местные каналы.
Голос ведущего новостей требует моего внимания, пока я пытаюсь вникнуть во все, что он говорит. Его голос усугубляет хаос, который бурлит внутри меня. Смятение, кости и зубы. Могилу моей травмы раскапывают с особой тщательностью.
– Коралина! Кора! Ты в порядке? Где ты? Я уже в пути…
В отдалении я слышу голос Лилак, когда мой телефон выскальзывает и падает. Колени не выдерживают моего веса, и я, спотыкаясь, двигаюсь вперед. Я тяну вперед руку и ударяюсь о стол, пока изо всех сил пытаюсь удержаться на ногах, чтобы не рухнуть на пол.
Я знала, что это сообщение не было розыгрышем или какой-то случайностью. Я должна была довериться своим инстинктам. Надо было раньше вытащить нас с Лилак отсюда.
Передо мной появляется экран, окрашенный в красный цвет. Слева – необычный снимок, на котором запечатлено лицо, которое я знаю наизусть. Запах Old Spice ударяет мне в нос, вызывая головокружительную тошноту, от которой мое тело покачивается.
– Срочные новости. Вчера вечером из тюрьмы Римонд сбежал заключенный. Нам сообщили, что заключенного зовут Стивен Синклер, он был арестован чуть более двух лет назад за участие в национальной организации по торговле людьми в целях сексуальной эксплуатации. Правоохранительные органы считают его вооруженным и опасным.
Какая-то больная часть меня испытывает облегчение. Наконец-то игра в ожидание закончилась. Это никогда не было «если», всегда было «когда». С того момента, как я вышла из подвала, он пытался найти дорогу ко мне.
Я жила на грани, с затаенным дыханием, ожидая возвращения моего бугимена.
На экране снова появляется лицо Стивена. Мою грудь распирает, и я чувствую, как открываются шлюзы.
Я рассказала им. Я рассказала им всем. Кричала об этом несколько дней.
Я была его Цирцеей, и Стивен Синклер всегда возвращался за мной.
7. ПАДАЮЩИЕ ТЕНИ
Сайлас
Воющий ветер хлещет меня по лицу, пока я пробираюсь по едва заметной тропинке, заросшей кустарниками и деревьями. В воздухе витает запах соли, а когда я подхожу к началу тропы, то вижу длинный участок земли, который исчезает за горизонтом.
Три силуэта выделяются на фоне темнеющее небо.
Пик возвышается над изрезанным побережьем Орегона, заслоняя собой бухту Блэк Сэндс, пляж, о котором знают только местные жители. Я слышу, как волны разбиваются о зубчатые скалы, и один этот звук навевает воспоминания.
Мои ноги не ступали на эту землю с тех пор, как мы все расстались. Пик – уединенный, тайный, наш. Здесь мы выросли, разошлись в разные стороны, а теперь воссоединились.
С того момента, как мы нашли это место, оно стало нашим.
Завывания ветра доносятся из города у побережья. Город, который мы слишком долго называли своим домом. Это был наш переломный момент. Нам надоело жить в месте, где за каждым углом, вымощенным булыжником таится предательство и секреты.
Солнце медленно садится, скрываясь за облаками, пока я иду дальше к краю обрыва.
– Добро пожаловать домой, – приветствую я всех троих, мой голос подхватывает ветер.
Рук поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его светло-каштановые волосы выглядывают из-под козырька. На его лице улыбка, когда он заключает меня в крепкие объятия, как будто мы видим друг друга впервые с тех пор, как они вернулись. Но это Рук, и иногда ты просто должен позволить ему делать то, что он хочет.
Дым. От него всегда пахнет дымом.
Я похлопываю его по спине, отстраняясь, и киваю в сторону Тэтчера в знак молчаливого приветствия, его руки засунуты глубоко в карманы брюк, чтобы избежать физического контакта. Алистер последним переводит взгляд с обрыва, кожаная куртка натянута на его плечи.
Я уверен, что это та самая, со времен школы.
– С девочками все в порядке?
– На данный момент захватили мой дом, – ворчит Тэтчер.
– Никто не в восторге от того, что будет жить с тобой, кактус. Не выгляди таким обеспокоенным по этому поводу.
– Всего одна ночь после возвращения, а Рук уже кого-то убил, – челюсть Алистера дергается, и он расстроенно проводит рукой по губам. – Это место – черная гребаная дыра, а не дом.
– Я никого не убивал. Я накачал кое-кого наркотиками и помог ему спрыгнуть с моста. В глазах закона это две совершенно разные вещи.
Тэтчер закатывает глаза.
– Ты проучился на юридическом факультете всего две секунды. Остынь.
– На две секунды дольше, чем ты, – бормочет Рук, набирая в руку Скитлс и запихивая их в рот. – Возможно, эти секунды тебе еще пригодятся, когда ты зарежешь не того человека.
Нам всем будет по восемьдесят лет, а мы все еще будем спорить, как дети. А может быть, мы с Алистером будем разнимать старческие версии Рука и Тэтчера.
Тэтчер, который не может не оставить за собой последнего слова, просто самодовольно стоит, а ветер треплет его пиджак.
– В отличие от тебя, малыш, моя семья действительно любила меня, и мне не нужно работать в судебной системе, чтобы получить свое наследство.
Алистер издает сдавленный звук, смесь смеха и шока, но пытается замаскировать его кашлем. Я качаю головой, глядя в землю, прикусываю нижнюю губу и втягиваю воздух.
Рук выходит из себя, бормоча маты, а мы стоим и смотрим. Но упоминание о наследстве напоминает мне об одной из многих причин, по которым мы здесь собрались.
Я никогда не умел общаться, легко вступать в разговор или начинать со светской беседы. Когда я рос, я просто говорил то, что мне было нужно, и шел дальше. Большего никому и не требовалось.
За исключением той ночи в «Вербене».
В моей памяти всплывает Коралина, ее руки вцепившиеся в мою рубашку.
Впервые кто-то отчаянно хотел, чтобы я заговорил. Кто-то нуждался в этом. Я никогда не знал, каково это, когда кому-то нужен мой голос. Но с каждым словом, которое я бормотал, она таяла. Ее дикий взгляд исчез и она начала дышать.
– Мне нужно жениться.
Слово «блядь» срывается с губ Рука. Я поднимаю голову и вижу, что на меня смотрят три пары глаз. Ожидаемо, конечно. Я натягиваю капюшон на голову, когда с темнеющего неба начинают падать капли мелкого дождя.
– Это из-за твоего отца? – спрашивает Алистер. – Он же, черт возьми, не заставляет тебя жениться на ком-то, верно?
– Нет. Но совет директоров не даст мне право быть генеральным директором, пока я не буду состоять с кем-то в законных отношениях, – настойчивая головная боль возвращается прямо за глазными яблоками. – Папа хочет продать компанию.
– Так пусть продает.
– Нет.
Я скрежещу зубами, устремляя на Алистера надменный взгляд. Он не понимает, и я никогда не ожидал, что он поймет. Он бы позволил фамилии своей семьи сгнить, если бы полностью контролировал ситуацию, и я не виню его за это.
Моя семья? Она не такая, как его.
Это была одна из причин, по которой я чувствовал себя не в своей тарелке, когда познакомился с ними. У каждого из моих друзей было ужасное, жестокое детство, причиной которому стали их родители. Хотя мое детство было не очень хорошим из-за неправильно поставленных диагнозов, это никогда не было связано с тем, что мои мама и папа не любили меня.
Они не понимали этого.
Несмотря на то, что они облажались, поверив врачу, а не мне, они делали все, что могли, чтобы попытаться спасти меня.
– Мой отец всю свою жизнь любил меня. Это его фамилия, моя фамилия. Я не позволю ему умереть, зная, что его компания была продана.
– Значит, ты собираешься жениться? Найдешь фальшивую жену?
– Я сказал отцу, что у меня есть девушка.
Не самый удачный и продуманный ход. Но мне нужно было, чтобы он дал мне время, а он не собирался этого делать, пока я не дам ему надежду на то, что я действительно женюсь по любви.
Я сделал то, что должен был сделать. Я всегда так делаю.
– Сайлас, я говорю это с любовью, – говорит Рук, изображая на лице замешательство, – но какого черта?
Для него будет самая большая проблема. Я женюсь на ком-то по расчету. Это сведет его с ума. Потому что, несмотря на то, что две ночи назад я видел, как он заставил парня проглотить пузырек с лекарством и столкнул его с моста в ледяную воду, потому что тот пытался накачать наркотиками его девушку, сердце Рука доброе.
С того момента, как я потерял Розмари, он хотел только одного – чтобы я был счастлив. Я никогда не буду злиться на него за это, за то, как он меня оберегает, даже если его постоянное беспокойство о том, что я принимаю лекарства, раздражает меня до смерти.
Сказать ему должно быть проще, но именно потому, что он так защищает меня, этого не происходит.
– Я разберусь, – это все, что я могу сказать.
В конце концов, я разберусь. Но прямо сейчас? Я понятия не имею, что мне делать.
– Отлично, – Тэтчер хлопает в ладоши. – Потому что есть кое-что более важное, чем твоя предстоящая свадьба. Стивен Синклер вышел из тюрьмы и шантажирует нас. Что мы делаем с этой проблемой?
– Тебя даже нет на видео, придурок. Скорее всего, ты отделаешься предупреждением, – ворчит Рук, потянувшись в передний карман, чтобы достать заранее свернутый косяк. – Как он вообще выбрался?
– Помогли. Так мне сказали в тюрьме, когда я позвонил, чтобы убедиться, что он единственный заключенный, которому удалось сбежать.
Звук щелчка зажигалки раздается как раз перед тем, как облако дыма окутывает голову Рука.
– Надо убедиться, что папочка останется под замком, – бормочет он, глубоко вдыхая.
– Мы не можем просто ждать, пока Сайлас отследит электронный адрес. Мы должны действовать, – говорит Алистер. – Если это Стивен, мы не знаем, где он. Если это кто-то другой, то мы в такой же заднице.
Моя голова раскалывается от нарастающего давления.
Чувство вины, которое я ношу в себе, – неумолимый спутник, тень, которая следует за мной повсюду, куда бы я ни пошел. Это пустота в моем желудке, постоянное напоминание о том, что я подверг риску этих трех людей и тех, кого они любят.
Мой гнев и отчаянная жажда мести снова перевернули их жизни. Если что-то случится, если мы попадем в тюрьму или кто-то умрет, это будет на моей совести. Это будет моя вина, и это бремя легло на меня.
Эгоизм моего горя станет проклятием для них.
– Простите, – говорю я, не зная, как взять свои слова обратно или сказать что-то лучше, чем это.
– За что?
Брови Рука вздергиваются, белки его глаз краснеют от травы.
– Это моя вина, – я засовываю руки в передние карманы и смотрю на затянутое тучами небо. – Ваше возвращение, ребята. Шантаж. Все это. Это моя вина. Я не мог оставить смерть Розмари без внимания, мне нужно было отомстить. Вы не…
– Заткнись, нахрен, – голос Алистера грохочет вместе с раскатами грома вдалеке. – Мне не приставили пистолет к голове. Мы все знали, на что подписывались, и я бы сделал это снова. Ты не единственный, кто хотел этого. Мы все хотели уничтожить это место.
– Мы начали это вместе. И закончим вместе, – добавляет Рук. – Мы закончим и оставим эту чертову дыру позади. Все мы.
– Это значит, что мы должны идти по единственной тропе, которая у нас есть на данный момент, – бормочет Тэтчер. – И Руку это не понравится.
8. ГОЛОС НА ХОЛСТЕ
Коралина
– Теперь ты в безопасности.
Тогда почему я чувствую себя такой незащищенной? Почему мне кажется, что чем дальше мы идем, тем больше я теряю себя?
Меня лишают знакомой защиты, бросают в неизвестность, ничего не объясняя. Мои ноги подкашиваются, отчаянно хочется развернуться, вернуться назад. Я не хочу уходить.
Однако я знаю, что всегда лучше оставаться послушной, чем терпеть мучение от наказания.
По бокам от меня стоят два человека в форме, офицеры полиции, и каждый из них держит меня за плечи.
– 172, тоже Центральная. Мне нужна скорая помощь на Вест-Крю-Лейн, 1798. У меня девушка с серьезными рваными ранами на лице и руках.
– 10-4, 172, спасательная бригада в пути.
Их голоса – это телевизионные помехи, случайный шум, который разносится в воздухе, потрескивает на моей коже. Жужжание, которое наполняет мои уши, не достигая цели. Я едва различаю в них слова, только звуки.
Я никогда не думала, что встреча с другими людьми, с кем-то другим, кроме него, станет для меня таким потрясением. Для моей упорядоченной системы непривычно, что кто-то другой, кроме него, мог спуститься по ступенькам в тускло освещенный подвал. Что кто-то другой, кроме него, существовал.
Как давно я не видела другие лица? Как давно я не видела своего лица?
Болезненно твердыми руками они поднимают меня на последнюю ступеньку, затем ведут через открытую дверь в комнату, залитую солнечным светом. Я вздрагиваю, тут же закрываю глаза и прижимаю голову к плечу.
Мое тело отворачивается от резкого солнца, проникающего в новую комнату. Мне требуется несколько мгновений, чтобы адаптироваться, глаза слезятся, когда я моргаю от жжения. Я пытаюсь разглядеть пространство, но успеваю заметить лишь проблески, как мои глаза снова закрываются.
Комната предстает передо мной в виде вспышек между морганиями.
Полированная мебель, электронные устройства, безупречные предметы интерьера и все богатство, просачивающееся между ними. Это мозаика, крошечный кусочек большой картины. Верхняя часть его дома.
То, под чем я существовала.
Все это время надо мной был дом. Люди жили своей жизнью, суетились вокруг, совершенно не подозревая о моем присутствии всего в нескольких футах под ними.
Я опускаю взгляд, пока мы идем вперед, и смотрю на копоть и грязь, покрывающие мои ноги. Каждый шаг оставляет грязное пятно на блестящем деревянном полу. По пути к входной двери мы проходим мимо нескольких человек, и каждый из них расплывается, становясь неузнаваемым, а я в оцепенении позволяю своему телу поддаться их направлению. Провожу языком по нижней губе, ощущая омертвевшую кожу и трещины.
Когда мы подходим к открытой входной двери, я чувствую свежий воздух. Он настигает меня, как только мы выходим из дома на ступеньки. Он обжигает мне горло, а жаждущие легкие заглатывают его. В голове все гудит, мир кружится от резкого прилива кислорода.
Как давно я не чувствовала свежего воздуха?
У меня сводит живот, пока зрение пытается приспособиться, мои чувства переполнены хаосом снаружи, слишком много вещей происходит одновременно. Полицейские машины, загромождающие вымощенную подъездную дорожку, крики, солнце.
Волосы на затылке встают дыбом.
Над воем сирен и шумом раздается его голос, кричащий, горький и яростный, но он все равно как бальзам для моих взвинченных нервов.
– Стив… – мои сухие руки сжимают мне горло, и я не могу произнести его имя.
Кто-то крепко держит мою худую руку, нежно сжимая ее, чтобы принести мне хоть какое-то невербальное утешение.
– Все в порядке. Он уезжает. Мы забираем его. Он больше никогда не причинит тебе вреда.
Я не знаю, кто из них это говорит, потому что все, на чем я могу сосредоточиться, это на том, как моя грудь наполняется паникой.
Он уезжает?
Страх сжимает челюсти, вцепляется в мое сердце и пожирает то немногое, что осталось. Его острые зубы рвут и грызут едва бьющийся орган.
Страх – голодный зверь, как бы часто вы его ни кормили.
На другой стороне лужайки Стивен борется с несколькими офицерами, сопротивляясь им, когда они пытаются подтолкнуть его к открытой полицейской машине. Наручники застегнуты у него за спиной, а грязно-светлые волосы растрепаны и колышутся.
Слезы застилают глаза, скатываются по щекам и щекочут подбородок. Именно так выглядели его волосы в те ночи, когда он оставался со мной.
Мы вдвоем на тонком пожелтевшем матрасе, задвинутом в угол подвала. Я кожей чувствовала каждый ровный вздох его теплого рта, когда он опускал голову мне на грудь. Мои ладони помнят мягкость его волос, а пальцы жаждут шелковистых прядей.
Часами мы лежали так, глядя на мои рисунки углем, которые он разрешил мне приклеить к стене, и говорили о том, как прошел его день, пока он наконец не засыпал. В те минуты одиночества, когда не было произнесено ни слова, все казалось нормальным.
Не было ни боли, ни печали. Только мы.
Я была его. А он был моим.
– Коралина…
Мое тело двигается почти инстинктивно. Вырвавшись из рук, держащих меня, я, спотыкаясь, иду вперед. Мои хрупкие ноги шатаются подо мной, с трудом удерживая мой вес. Я двигаюсь по траве неуверенно, вяло, быстрее, чем ожидалось, пока не перехожу на уверенный бег.
Травинки задевают мои ноги. Ветер обдувает мои спутанные волосы, и я чувствую, как они колышутся у меня за спиной.
– Стивен! – кричу я. Сила моего крика разрывает и без того нежное горло, но я не могу заставить себя не обращать внимания на боль.
Мой голос привлекает его внимание, он поворачивает голову в мою сторону, нахмурив брови, пока ищет меня взглядом. С этого расстояния я замечаю его голубые глаза, суровые и всевидящие. Порывы ветра срывают с моего плеча испачканную белую рубашку, обнажая старую повязку.
Его суровый взгляд мгновенно смягчается, когда он находит меня, лицо расслабляется, а глаза опускаются вниз. Мой желудок сжимается, и мои следующие движения застают офицеров рядом с ним врасплох настолько, что они это позволяют.
Я бросаюсь к нему.
Обвивая руками его шею, я прячу лицо у него на груди. Звук захлопывающейся дверцы машины, когда он прислоняется к ней спиной, отдается глухим эхом. Меня окутывает запах дерева и специй.
Мое тело прижимается к нему так же сильно, как и моя душа. Он – мое притяжение. Моя земля, солнце и луна. Мой слух уже неизвестно сколько времени не слышал другого голоса. Я не чувствовала других прикосновений и не вдыхала воздух, которого он меня лишал.
Я едва помню свою жизнь без него. Мое собственное имя – чужое слово.
Стивен Синклер – мой дом. Мои запястья болят от его цепей, которые держали меня в безопасности. Его руки кормили меня, его поцелуй одновременно ломал и исцелял. Никто другой никогда не мог любить меня.
Только он.
– Не оставляй меня, – рыдаю я в его рубашку, впиваясь руками в его тело и притягивая его ближе. – Пожалуйста, ты обещал. Ты обещал, что никогда меня не бросишь. Я была хорошей.
Его вздох касается моей щеки. Ощущение его губ, прижавшихся к моей голове, заставляет меня еще сильнее утонуть в его нежных прикосновениях. Его голос звучит в моем ухе, успокаивая мой страх.
– Цирцея, моя милая девочка, – шепчет он. – Мы сможем вернуться, только если ты скажешь им правду. Скажи им, что я не держал тебя там. Ты хотела остаться со мной. Скажи им, и я никогда не оставлю тебя.
Цирцея.
Только Цирцея.
Полицейские, застывшие в шоке от моей вспышки, теперь снова пришли в движение. Они быстро хватают меня, с силой оттаскивая мои руки от него, но я отказываюсь отпускать их.
– Я… – рыдания заглушают мои слова, дрожь невыносима для моих хрупких костей. – Мне страшно, Стивен. Куда они меня везут? Ты не можешь уйти, пожалуйста!
Отстранение от его тела становится резким, тепло тут же сменяется горьким холодом покинутости. Меня обхватывают и тащат назад, но я продолжаю бороться. Ногти царапают и царапают, я кричу о нем.
Мы не можем быть врозь. Я не могу позволить ему оставить меня.
Неужели они не понимают? Неужели они не видят?
Он любит меня. Я люблю его.
Я плачу, я плачу, я плачу.
Я рыдаю до тех пор, пока не перестают капать слезы, пока все, что я могу делать, – это сухо дышать и трястись. Слезы захлестывают меня, пока глаза не закрываются, и все, что я слышу, – это его прощальные слова, когда он отстраняется от меня.
Последние слова, которые он сказал мне.
– Ты моя, и я вернусь за тобой, Цирцея. Я всегда буду возвращаться к тебе. Ты принадлежишь только мне.
Кто-то задевает меня плечом, проходя мимо, и я моргаю. Мне требуется секунда, чтобы вспомнить, где я и что делаю. Шум голосов наполняет мои уши, и я переключаю свое внимание на людей, заполняющих мою студию, которую я превратила в выставочную витрину по этому случаю. Я моргаю сквозь туман, переминаясь с ноги на ногу, пытаясь ощутить под собой почву моего настоящего.
Сосредотачиваюсь на шуме голосов, смешивающихся в моих ушах, на телах, движущихся по моей студии, выставленной для их удовольствия. Я чувствую, как все начинания преподносятся на серебряных тарелках.
Я в порядке. Его здесь нет. Я в порядке.
То сообщение, которое я получила на днях, усложнило мою нынешнюю жизнь. Мои ночные кошмары стали еще хуже, и вернулись воспоминания, возникающие из воздуха.
То немногое, что я успела сделать за последние два года, улетучилось. Унесло ветром. Одно сообщение от кого-то с тупым розыгрышем, и я снова расхожусь по швам, разрываясь на части и вынимая внутренности кровоточащими руками.
Я стою здесь, в этой комнате, полной людей, позволяя им восхищаться моей работой, позволяя им восхищаться мной, задаваясь вопросом, видят ли они в глубине души позор. Видят ли они, насколько я слаба, насколько глупой я себя чувствую из-за того, что влюбилась в своего похитителя.
Эти люди, которые пишут статьи, размышляя о том, что произошло, и выпрашивают слишком много интервью, осуждают меня. Как будто они знают, каково это было, как будто они могли бы выдержать и две секунды той пытки, которую я перенесла.
Никто из них не знает, что нужно было сделать, чтобы выжить. Что сделало мое тело, чтобы выжить.
– Это произведение потрясающее, Коралина.
Я вздрагиваю, когда мягкая рука касается моего локтя, поворачиваю голову и расслабляю плечи, узнав знакомое лицо.
Хеди Тенор.
Убитая горем мать из соседнего города. Ее единственная дочь, Эмма, была одной из многих девочек, спасенных из грузовых контейнеров моего отца после ареста Стивена.
Однако история Эммы не была похожа на историю спасения и радости. Она смогла продержаться всего три месяца, прежде чем тяжелые травмы оборвали ее жизнь на холодной и тихой больничной койке. В память о ней Хеди создала организацию «Свет».
Эта организация занимается поддержкой тех, кто пережил пытки секс-группировки, которой на протяжении десятилетий управляла семья Синклеров. На счету «Гало» тысячи жертв торговли людьми, пропавших без вести и убитых женщин. Но «Свет» помогает предоставлять ресурсы выжившим и их семьям.
Жилье, бесплатная терапия, групповые консультации, финансовая поддержка. Организация помогает справиться с любыми трудностями, с которыми они могут столкнуться, пытаясь вернуться в общество.
– Двести тысяч долларов кажутся слишком большой суммой, не так ли? Я имею в виду, что работа невероятная, но, черт возьми, это большой ценник, – она морщит нос, пребывая в блаженном неведении о богатстве окружающим нас в комнате, подносит к губам бокал с дорогим шампанским.
По крайней мере, мне кажется, что это шампанское. Я ничего не знаю об этом гала-вечере, кроме того, что мои работы будут продаваться. Я позволила организатору Реджины провести все мероприятие. Впрочем, для меня все это не имело никакого значения.
Когда-то это был обшарпанный склад с промышленным фасадом, возвышавшийся на углу улицы, и я несколько месяцев работала над его преобразованием, превратив его в художественную студию, где можно было бы вдохнуть жизнь в творчество. Рай для художников.
Я сохранила внешнюю отделку, мне нравится шарм кирпичей, повидавших виды. Я поднимаю взгляд на оригинальные стальные балки на высоких потолках, которые хорошо сочетаются с большими окнами во всю стену, которые я заказала, чтобы было как можно больше естественного света.
Бетонные полы отполированы до блеска, а брызги краски все еще украшают пол от прошлых занятий. Планировщик хорошо поработал, переставив прочные рабочие столы с принадлежностями, мольберты и доски для рисования. Стены склада украшены моими работами, которые расставлены так, чтобы гости могли ориентироваться в пространстве. Они даже переделали небольшой уголок, который когда-то был уютной гостиной с винтажными диванами и креслами, в элегантное пространство.
Оно изысканное, высококлассное, помпезное.
Все, что я ненавижу.
– Какой-то богатый засранец уже заплатил вдвое больше, – мои губы подрагивают в уголках. – За все.
Все высшее общество Пондероза Спрингс в сборе, а также мои мачеха и отец. Как они могли пропустить такое событие? Коралина Уиттакер, оставшаяся в живых, продает свои картины на разовой частной выставке?
Слишком хорошо, чтобы сплетники и толстосумы могли пропустить такое событие.
Глаза Хеди расширяются.
– Здесь двенадцать произведений искусства. Я никак не могу позволить тебе пожертвовать столько денег. Ты должна оставить часть из них себе.
Я пронзаю ее жестким взглядом.
– Ты можешь, и ты это сделаешь, – я быстро обвожу взглядом комнату, рассматривая людей в дизайнерской одежде и с гордо поднятыми носами. – Не испытывай чувства вины за то, что берешь деньги у этих людей. Уверяю, пусть лучше они будут в твоих карманах, чем в их.
Они используют свои деньги на наркотики и шантаж, тратят несметные суммы на новые яхты и эскорт. По крайней мере, так я могу хоть как-то контролировать, куда уходят эти деньги.
В любом случае, только так я могу спокойно ставить ценник на свое искусство. Зная, что это помогает Хеди и ее команде. Зная, что я чем-то помогаю.
– Ты занимаешься всем этим, преподаешь, подчиняешься этим людям, которые тебе явно не нравятся, но ты не приходишь ни на одну встречу? – она приподнимает светлую бровь, внимательно наблюдая за мной.
– Это комплекс, – я пожимаю плечами. – Есть другие люди, которым эти встречи нужны гораздо больше, чем мне. Я бы только зря тратила ресурсы.
Когда мы только познакомились, она несколько месяцев пыталась уговорить меня пойти на групповое занятие. Я предпочла бы вырвать свои глазные яблоки пинцетом, и я ей об этом говорила. Я не люблю изливать душу о своих травмах перед людьми, и я говорила серьезно.
Есть другие девушки, которым это нужно гораздо больше, чем мне.
Однако, когда она спросила, не хочу ли я предложить несколько бесплатных занятий для выживших, мой ответ был незамедлительным «да». Я от многого отказываюсь, но мне нужно было это, что-то, за что можно ухватиться, чтобы не уйти на дно.
Я никогда не преподавала искусство, и, честно говоря, я не считаю себя учителем. Я просто объясняю, какие бывают различные средства и как их лучше наносить на холст. Остальное – за ними. Все, что они хотят создать за те два часа, что мы проводим вместе, зависит только от них.
Они могут разговаривать или молчать. Писать или рисовать. Ваять или лепить. Никто не ожидает от них ничего иного, кроме того, что они будут сломлены, когда войдут сюда.
В искусстве тебе разрешают быть самой уродливой версией себя, только чтобы ты мог сделать из этого что-то прекрасное.
Она вздыхает, слегка наклоняя голову вправо.
– Я не понимаю, зачем ты это делаешь.
Я приподнимаю бровь.
– Что делаю?
– Это, – она указывает на меня. – То, что у тебя есть деньги, не означает, что твой опыт, то, через что ты прошла, не имеет силы, детка. Деньги никогда не избавят тебя от боли. Тебе позволено страдать. Тебе разрешено говорить об этом так же, как и другим людям.
В моем животе образовывается яма, тяжелые камни давят на меня, заставляя чувствовать тошноту. Я знаю, что у нее добрые намерения, и я слышу, что она говорит, но она никогда не поймет.
