Текст книги "Похититель снов"

Автор книги: Мишель Жуве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– No, l’Osteria degli Assassini[99]99
  Нет, гостиница дель и Ассасини (итал.).


[Закрыть], – наконец-то предположил официант, раскладывавший приборы на столиках. – Это прямо, метров пятьсот.

Вот чертова Бьянка, у этих женщин вечно мозгов не хватает, чтобы правильно оценивать расстояние! Еще целых пятьсот метров! Моя правая нога доставляла мне все больше и больше мучений. Я вынул шнурок из правой туфли. Нужно было срочно сменить обувь, но денег-то у меня не было. Тем хуже, придется возвращаться на мотоскафо…

Я добрался до Scala Cantarini del Bovolo, «лестницы-улитки», винтовой лестницы, где собираются все венецианские кошки. В каждый свой приезд я прихожу сюда, чтобы их поприветствовать.

– L’Osteria degli Assassini? – это там, – показала мне старуха-венецианка.

Наконец-то я у цели, но опоздал, поскольку некоторое время назад уже слышал семь ударов башенных часов. Бьянка, должно быть, заждалась. Это ведь последний наш вечер вместе…

Однако ее там не было. Нет, сказал мне хозяин, никто не заказывал столика на двоих. На ресторанных часах было уже полдевятого. Так, значит, это восемь, а не семь часов пробили часы на колокольне! Я присел, и хозяин принес мне antipasti. Что же делать? В этих ужасных туфлях я ни за что на свете даже шагу не ступлю.

И у меня не хватит денег, чтобы добраться до вокзала на мотоскафо. За вечернюю поездку надо заплатить по меньшей мере сто тысяч лир. Встретиться с Бьянкой – невозможно. Она давно должна была покинуть отель. Во второй уже раз я горько пожалел, что не обзавелся мобильным телефоном. Я явно ошибся рестораном. L’Osteria degli Assassini ничуть не походит на ресторан «Барбари»… Нужно найти какое-нибудь тихое местечко и провести там ночь. Я вышел из ресторана в четверть десятого. Хозяин не взял денег за antipasti.

– La signora vi ha fatto un bidone[100]100
  Ваша дама вас «продинамила» (итал.).


[Закрыть], – сказал он мне.

Я вернулся на лестницу-улитку, которая меня влекла, конечно же, из-за кошек. Присел на ступеньку, слабо освещенную фонарем, и снял туфли. Правая нога распухла и болела, а лодыжка была стерта в кровь. Вот проклятая обувь! Я поставил ее рядом. Но не мог же я, в самом деле, добираться до вокзала или ближайшего причала босиком! Я слышал шорохи кошек вокруг себя, но не видел их… Совсем стемнело. Вдруг я увидел в свете фонаря прямо перед собой пару белых кроссовок «Найк», которые шли прямо ко мне. Они остановились передо мной.

– Эй вы, что вы тут делаете? Это мое место! Убирайтесь отсюда.

Оторвав, наконец, взгляд от кроссовок, я увидел над ними выцветшие джинсы, грязную синюю майку и лохматую голову юноши-хиппи с длинными светлыми волосами. Он, однако, не походил ни на бандита, ни на наркомана.

– Простите меня. Я больше не могу ходить в этой обуви. Я предлагаю вам обмен. Я отдаю эти шикарные туфли, совершенно новые, стоящие три миллиона лир, за ваши разношенные кроссовки.

Парень-хиппи уселся рядом со мной. От него несло потом и марихуаной. Он снял кроссовки, взял мои туфли, осмотрел их, ощупал, примерил и присвистнул.

– Идет, – сказал он.

– Дайте я примерю ваши кроссовки…

Кроссовки оказались немного великоваты, но никогда еще я не испытывал подобного блаженства! «Ходить по облакам…» – как мне и обещал этот мерзкий обувщик из Абано…

– Отлично! Как вас зовут? – спросил я.

– Куки. А теперь проваливайте. Это мое место, я здесь сплю.

Он вытащил из ниши под лестницей большую картонную коробку и принялся раскладывать ее, сооружая нечто вроде ложа с капюшоном и навесом.

– Куки, а еще такой не найдется? – спросил я.

– Зачем?

– Я ее у вас арендую, только на одну ночь. Мне негде ночевать. Завтра я уйду…

Куки сделал пальцами недвусмысленный жест, показывающий, что он просит денег.

– У меня нет денег, Куки. Меня обокрали. Осталась только трость.

Он взял мою трость и живо открутил рукоять. Увидел содержимое и вновь присвистнул.

– Куки, можешь выпить виски и шартреза, сколько захочешь. Только дай мне постель.

Куки достал из-под лестницы еще одну огромную коробку и очень ловко начал сооружать из нее такое же спальное место.

– Кто вы? – спросил он.

– Я – французский турист, у меня нет денег, и я очень устал.

Он жадно глотнул виски.

– И вправду классный. Хотите косячок?

Я был так измучен, что даже не ответил. Скользнув в свое картонное убежище, я свернул пиджак и положил его под голову. Вонь от кошачьей мочи, столь сильная снаружи, на лестнице, здесь, в моей картонной обители, была смягчена запахом марихуаны. Скрючившись в своей коробке, Куки курил косячок и потягивал виски.

Я его не боялся. Что он мог у меня украсть?

Шкатулка для пилюль была в кармане, я ее чувствовал, а кроссовки я тщательно зашнуровал. Куки связал шнурки моих туфель и накинул их на шею. Завтра он их, конечно же, перепродаст…

Было уже слишком поздно что-либо делать. Поезд уже ушел, унося с собой Бьянку, которая, должно быть, переволновалась. Теперь только спать и спать, милая Бьянка, когда я тебя еще увижу?

Просто спать, дать отдых ноге и спине…

«То sleep and with a bit of luck to dream»[101]101
  Спать и увидеть приятный сон (англ.).


[Закрыть], – сказал я про себя, закрывая глаза.

Глава 13. La messa dei gatti[102]102
  Месса для кошек (итал.).


[Закрыть]
Среда, 17 сентября 1999 года

Самолет летел среди моря облаков, фиолетовых и серо-голубых, окаймленных оранжевыми отблесками, а позади него садилось солнце. Легко и ровно гудели моторы. Высота полета давно уже набрана. Это старый «Дуглас» или «Фоккер». Я зарылся лицом в мягкий и теплый мех шубы Муранеллы. Мы летим к ней. Но куда? Она мне не сказала. А кто это у меня с другого бока? Может, ее сестра, в такой же шубе? Или это моя собственная голова, отдыхающая в складках соболиного манто? Я счастлив, что наконец-то нашел Муранеллу. Одну или вместе с сестрой? Не знаю. Я хочу шевельнуть рукой, чтобы погладить ее по бедру, но не могу. Я парализован. Я чувствую покой, почти что счастье и радость. Это конец моей поездки. Я разгадал-таки тайну Муранеллы. Это даже важнее разгадки тайны сновидений. Но куда же мы все-таки летим?

Вдруг удар! Самолет погружается в облака и туман. Все становится белым. Моторы замолкают. Я резко просыпаюсь и кричу: «Мы падаем! Муранелла…»

– Да замолчи ты, старый придурок-француз, – бормочет по-английски хиппи, повернувшись в своей коробке. Это, наверное, когда он заворочался, мой сон оборвался, а кошки замолчали. Мое лицо в самом деле зарыто в мех пары котов, спящих рядом со мной. Они вновь принялись мурлыкать, и эти звуки отдавались в ушах, отражаясь от картонных стен моего убежища.

Я вышел из «синхронного» сновидения, во время которого мурлыкание и мех двух кошек были преобразованы моей «онейрической машиной» в звук авиационных моторов, картины неба и ощущение шубы Муранеллы.

Впервые мне снилась Муранелла. Муранелла или Муранеллы? Даже во сне я не могу этого узнать. Это было настоящее эротическое сновидение, судя по степени моей эрекции…

Оба кота явились ко мне, когда я спал. Привлеченные теплом моего картонного убежища, они его еще больше разогрели. Было так темно, что я их не видел. Я почесал голову тому, который спал справа. Уши его были порваны, нос изрезан царапинами. Один клык вырван. Его короткая шерсть склеилась в коросту на шее, а хвост был оторван. Это, должно быть, был вожак стаи. Я назвал его «Драный хвост». Я был весьма польщен тем, что он улегся спать и мурлыкал возле моей головы. Это свидетельствовало о том, что он считает меня своим другом. Когда я протянул руку, чтобы почесать ему живот, он прекратил мурлыкать и вцепился в нее когтями. Лучше его не трогать. Он зевнул, и мое убежище наполнилось запахом рыбы, еще более сильным, чем вонь от кошачьей мочи на винтовой лестнице снаружи. Моя левая рука гладила чей-то длинный мех. Это был кот или кошка, который безостановочно мурлыкал. Затем он стал облизывать мне лицо и голову. Я чувствовал, как его шершавый язык отдирает мои усики и упорно лижет проклятый красный нарыв на виске, уже начинавший меня беспокоить.

Я решил, что лучше проваляться здесь до рассвета, пока не проснется этот хиппи, Куки. Потом я пойду на рыбный рынок и попробую украсть несколько сардинок. Мне пришла в голову мысль провести тайную церемонию покаяния в память о тех бесчисленных кошках, что были принесены в жертву на алтарь нейрофизиологии во всех нейробиологических лабораториях мира. Мало-помалу, с большим трудом, мне удалось восстановить несколько фраз на латыни.

Я вспомнил молодость. В те времена месса еще читалась по-латыни. Mea maxima culpa. Понемногу стали всплывать какие-то обрывки из Pater noster… debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris… Вот это, должно быть, относится к покаянию… Кошкам, конечно, все равно, на каком языке к ним обращаются – хоть на латыни, хоть на китайском. Но все-таки лучше пусть это будет латынь, особенно, если мне удастся надеть кошачью маску и зажечь несколько свечей. Хиппи, думаю, будет не против – мне показалось, что он любит кошек.

Рассвет еще не наступил, когда внезапно, под воздействием какого-то таинственного сигнала, обе кошки разом меня покинули. Лестница del Bovolo загудела от кошачьего галопа и дикого мяуканья. Наверняка это Драный хвост наводил порядок среди компании котов, ночевавших на ступенях лестницы или набежавших с окрестных улочек.

Над лестницей уже занималась заря, когда Куки вылез из-под тряпья, которым укрывался, и своего картонного убежища. Мои туфли все еще болтались у него на шее. Только теперь я приметил длинноволосую девушку, с которой Куки провел ночь. Она сидела рядом и расчесывала волосы. При более внимательном рассмотрении это существо оказалось мальчиком, подростком лет семнадцати-восемнадцати; он весь был разукрашен: в ушах – сережки, в крыльях носа – жемчужины. Это, значит, был дружок или партнер Куки.

– Привет, – сказал я. – Как спалось?

Он не удостоил меня ни ответом, ни взглядом. Я для него не существовал.

Куки раскурил два косячка, и один передал своему приятелю. Судя по запаху, это была хорошая марихуана.

– Хочешь? – предложил мне Куки.

– Нет, не сейчас.

Он сунул косяк в карман моего пиджака.

– А это кто? – спросил я, указывая на его приятеля.

– Мислав. Он югослав. Хороший парень.

Должно быть, серб. Поверх рубашки военного образца, цвет которой уже не определялся, он носил православный крест.

– Пойду поищу рыбы для кошек.

– Тогда поторопись, Пескерия открывается в половине шестого.

– А сейчас сколько? – спросил я.

У меня больше не было «ролекса». К счастью, я чувствовал «чертову пилюльницу» у себя в кармане. У Куки, разумеется, тоже не было часов. Розоватые отблески зари достигли уже самых нижних ступеней лестницы.

– Похоже, начало седьмого… – ответил он.

Мне нужно было добраться до моста Риальто. Моя трость исчезла вместе с серьгой и галстуком. Кто их взял? Я нашел только пластиковый пакет, который положил в карман. Проходя мимо витрины магазина, уже освещенной восходящим солнцем, я с трудом узнал себя в том бродяге, в какого превратился. От моих усиков почти ничего не осталось, особенно от левого, оторванного шершавым языком кота. Мятые брюки нависали на кроссовки без шнурков. Пиджака был покрыт пятнами и пылью, от него оторвался воротник. Да, я превратился в бродягу, но стал свободен и счастлив! Я присел на каменную тумбу и отодрал остатки усов. Я вспомнил роман Жоржа Дю Морье[103]103
  Французский писатель XIX века.


[Закрыть] «Питер Иббетсон». Питер встречается со своей возлюбленной Мэри только в сновидениях.

– Муранелла, – прошептал я, – с этого момента мы будем встречаться в моих снах.

Но где? Куда летели мы на этом самолете? Снова всплыли первые картины моего сновидения. Солнце садилось позади самолета. То есть на западе. Значит, мы летели на восток. В Восточную Европу. В Чехию? Венгрию? Россию? А соболье манто у Муранеллы? Снова Россия! Круг замкнулся. Еще один кусочек загадочной мозаики – русский – возник в этом сне, и все потому, очевидно, что мурлыкание котов вызвало онейрическую картину самолета, уносящего Муранеллу. И куда же ей было бежать, если не в Россию?

Я нашел на дороге бечевку и попытался сделать из нее шнурки для кроссовок. Какое облегчение я испытывал, скинув эти шикарные туфли! Полицейский проводил меня подозрительным взглядом. Настоящие туристы находятся под защитой полиции, но я больше не был на них похож. Нужно соблюдать осторожность.

Я перешел по мосту Риальто, сверкавшему в отблесках восходящего солнца, отражавшегося в водах Большого канала, и, попав на правый берег, прошел вдоль Руга Орефичи до Фаббрике Веккье, где находятся фруктовые и овощные ряды. Туристы пока не попадались. Только старые венецианки расходились с полными сумками. Еще не наступили те вечерние и ночные часы, когда здесь появляются хорошенькие проститутки, которых я встречал во время моих прошлых приездов.

Наконец я добрался до Пескерии, она напоминала какой-то средневековый зал, хотя была построена в начале двадцатого века. По счастью, там было еще темновато. Армады кошек собрались вокруг рыбаков, заманивавших первых покупателей. Никто за мной не следил. Я не был ни венецианцем, ни туристом, ни настоящим хиппи. Отчего бы не прикинуться старым художником, одним из тех чудаков, кто скорее с голоду помрет на берегу канала, чем покинет Венецию. Так что оказалось не трудно наполнить мой пакет сардинами и какими-то неизвестными мне рыбинами с горгоньей головой.

Затем я вернулся на мост Риальто, перешел на другую сторону канала и пошел бродить по маленьким улочкам в поисках лавки, где продают маски для туристов. В конце концов мне удалось раздобыть довольно красивую маску в виде кошачьей головы, которую я сдернул с вешалки и спрятал под пиджаком. Мне показалось, что никто меня не заметил. Это была кража. Сначала кража сардин, теперь кража маски. Не пора ли с этим покончить? Но ведь у меня украли все деньги и паспорт! И перед церемонией покаяния я сам себе отпустил все грехи. Я-то ведь воровал ради кошек, это бескорыстное воровство!

Улочки, ведущие к Палаццо Контарини, стали наполняться туристами. Я приостановился у церкви Санта-Лючия, возле Дворца Гримани. Я так хотел есть, что проглотил половинку сырой сардины. Чтобы заглушить голод, я закурил было косячок, но закашлялся. Часы на башне Санта-Лючия пробили половину десятого. Пора было вернуться на мою винтовую лестницу, пока там не появились гаттаре – старухи-венецианки, ежедневно кормившие кошек. Мне хотелось провести эту церемонию покаяния по возможности без свидетелей.

Вдруг на маленькой улочке Санта-Лючия я заметил силуэт Муранеллы. Она быстрым шагом уходила от меня. Та же походка, те же джинсы, та же рубашка, те же светлые волосы. Я побежал за ней, неловко пробираясь среди туристов, и, прихрамывая, с бьющимся сердцем, догнал ее. Тут она остановилась, обернувшись к витрине магазина роскошных кожаных сумок, и я наконец-то смог увидеть ее лицо. Увы! Оно было банальным, невыразительным, безо всякого макияжа, и принадлежало какой-то женщине лет двадцати пяти – тридцати. Похоже, Людвиг Манн был прав. Мне теперь повсюду чудятся Муранеллы! Эта женщина с любопытством взглянула на меня и, несомненно, смущенная моим преследованием, презрительно пожав плечами, удалилась.

Когда я добрел до Скала Контарини дель Боволо, лестница уже была занята десятками кошек. Куки и его дружок поджидали меня, сидя на нижней ступеньке и покуривая косячки. Погруженные в свои грезы, они не обратили на меня никакого внимания.

Нужно было действовать решительно. Несколько старух-гаттаре уже семенили сюда с провизией для кошек; они несли молоко, остатки мяса, рыбы, паштета.

– Fissa, fissa[104]104
  У итальянцев аналог русского «кис-кис».


[Закрыть], – позвал я хиппи.

Как ни странно, это заставило их очнуться.

– Please, Куки, найди свечи и зажги их. Церемония начинается.

Я надел кошачью маску и стал бросать сырую рыбу перед собой, на первые три ступени лестницы.

Что тут началось! Я и представить себе не мог, какая развернется титаническая битва, руководимая вожаками стай, среди которых Драный хвост играл одну из главных ролей. И только потом посмели приблизиться к рыбе другие кошки, в их числе: хромые, одноухие, одноглазые, трехлапые, облезлые, брошенные и истощенные котята, паршивые, беременные, недоношенные и полностью деклассированные; ангорские, персидские, эфиопские, сиамские и бирманские, и конечно же, несколько настоящих венецианских кошек из водосточных труб, сориани, чья генеалогия восходит, возможно, к эпохе Казановы. Мой запас рыбы был быстро уничтожен…

Я с трудом опустился на колени и начал низким голосом: In nomine Deus sive Natura… После этой ссылки на Спинозу я быстренько прочитал покаяние, начертанное мною на обратной стороне инструкции к презервативам, подобранной возле церкви Святой Анны.

– Кошки Венеции! Я обращаюсь к вам, представителям всего мирового кошачьего сообщества, чтобы приветствовать вас и покаяться перед вами от лица всех физиологов. Покаяться за все те несчастья, боль и лишение сна, которые мы вам причинили. За лишение сновидений. Все это делалось во имя науки и во благо человечества. Теперь, полагаю, с этим покончено. Отдохните под солнцем и примите эти сардины в знак нашего раскаяния, нашей дружбы и нашего покаяния.

Рыба кончилась, кошачьи драки прекратились, и на лестнице стало подозрительно тихо. Что-то необычное происходило за моей спиной. Я обернулся – на маленькой площади было черным-черно от народа. Старухи-гаттаре молча показывали на меня пальцами и грозили кулаками. Оба моих служки просто окаменели. Сняв маску, я сразу понял, в чем дело: трое полицейских, сержант и два унтер-офицера из Guardia Civile[105]105
  Муниципальная полиция (итал.).


[Закрыть], с револьверами на белых ремнях, стояли за моей спиной на нижних ступенях лестницы. Они не улыбались!

В толпе я заметил туриста, которого уже как-то видел на сорок первом вапоретто. Он щелкал фотоаппаратом со вспышкой и снимал на видеокамеру. Следовало побыстрее выпутаться из этой истории. К счастью, сержант говорил и по-французски, и по-английски.

– Ваши документы, prego, – обратился он ко мне.

– Извините меня, господин офицер, но все мои документы, мой паспорт, мой бумажник и мои кредитные карточки у меня украли вчера утром на площади Сан-Марко. Вчера в полдень я даже отнес заявление в комиссариат.

В это время полицейские обыскивали обоих хиппи. Нашли косячки и, увы! – кокаин. Значит, это были мелкие дилеры, известные полиции! На запястьях у них уже были наручники.

– Prego.

Сержант внимательно меня обыскал, но остался ни с чем: недокуренный косячок, голова от сардины, купюра в десять тысяч лир и шкатулка!

– Она пустая, – сказал я ему.

Он недоверчиво посмотрел на меня и понюхал содержимое шкатулки.

– Кокаин? – спросил он.

– Отнюдь нет. Я приобрел ее вчера у антиквара на Дзаттере.

– Но ведь вчера у вас уже не было денег?

– Точно так. Я ее обменял на свои часы. На золотой «ролекс».

Похоже, он мне не поверил. Его больше заинтересовали мои новые туфли, болтающиеся на шее у Куки.

– Неужели вы думаете, что я вам поверю, будто вы обменяли эти изумительные туфли, совсем новые, на старые кроссовки? Какую услугу вы попросили у этих двух хиппи? Следуйте за мной, prego.

Он не надел на меня наручники, но мне пришлось следовать за обоими хиппи до полицейского мотоскафо, пришвартованного на канале Санта-Мария. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на старого бесхвостого кота и попрощаться с ним. Но он исчез.

Мы прибыли в центральный полицейский участок у вокзала, где меня заперли на ключ в маленькой комнатке. Я почувствовал первые признаки приближающегося состояния дежа вю, вызванного, несомненно, тем, что я просто умирал от голода. Нужно было найти Бьянку, которая сможет хотя бы частично подтвердить мои показания. Но, к несчастью, все касающиеся ее сведения записаны в украденном блокноте.

Французское консульство? Но я уже давно, при всех своих многочисленных путешествиях по белу свету, не испытываю ничего, кроме ужаса, от консульств и посольств разных стран.

Позвонить домой? Но как объяснить семье подобные приключения? Полицейские-то, конечно, с радостью расскажут домашним мою историю. Но я должен сделать все, чтобы сохранить в тайне неприятную сторону этой поездки – и от своей семьи, и от научной и медицинской общественности Лиона.

Я позвонил в отель «Теодорих»: профессор Манн вернется только к вечеру.

Наташе звонить не хотелось. Я помнил, что она опасалась полиции. Офицер долго говорил по телефону с портье гостиницы. Насколько я понял, он описал меня как гомосексуалиста-наркомана, который, возможно, украл документы, деньги или часы у профессора Жуве.

Наконец он связался с комиссариатом на площади Святого Марка. Однако мои приметы бродяги совсем не соответствовали элегантному респектабельному господину с золотыми часами, эбеновой тростью и, в особенности, с усиками.

Полицейские с площади Сан-Марко также не опознали моей фотографии, присланной по факсу из комиссариата.

Мне принесли сэндвич, и я почувствовал себя немного лучше.

Кому же позвонить? Моему другу профессору М. из Неаполя? Боюсь, что он секрета не сохранит и всем расскажет эпизоды из моей столь захватывающей истории. Она достаточно скандальна, чтобы вычеркнуть меня из jet-set[106]106
  Элита (англ.).


[Закрыть] онейрологов. Похожие приключения, истинные или вымышленные, происходили с некоторыми моими друзьями в Соединенных Штатах. Так их подвергали остракизму десятки лет!

– Вы знаете, – вдруг сдуру ляпнул я полицейскому, который вернулся, чтобы продолжить допрос, – а ведь я знавал многих знаменитостей в вашей стране! Я пожимал руку президенту Андреотти, когда он принимал меня во дворце Квиринале, встречался с кардиналом Ратцингером на симпозиуме по сознанию, организованном Ватиканом лет десять назад.

– А почему не с папой? И самим Господом Богом? – ответил офицер.

Он поднялся и прошел в кабинет, где его комментарии были встречены громовым хохотом. Я сумасшедший, matto, completamente matto![107]107
  Совершенно сумасшедший (итал.).


[Закрыть] Нужно срочно звонить психиатру. Может, хоть это даст мне шанс выпутаться?

Через час полицейский вернулся. Он глянул на меня с любопытством и стал разговаривать как с больным.

– Вы обвиняетесь в следующих нарушениях закона:

– бродяжничестве. У вас нет ни документов, ни денег, ни дома;

– краже (есть свидетели того, что этим утром вы украли маску);

– посягательстве на мораль и религию. Вы устроили сатанинскую мессу на латыни перед кошками;

– сексуальном правонарушении. Вас видели спящим с двумя явными гомосексуалистами;

– хранении марихуаны и, возможно, кокаина.

Все это вместе взятое тянет на один-два месяца тюрьмы. Но мы запросили проведение психиатрической экспертизы. Если психиатр подтвердит, что вы, как мне кажется, находитесь в ненормальном состоянии, то вас препроводят в отделение неотложной психиатрической помощи городской больницы Венеции.

Что я мог ему сказать? У меня вновь возникло ощущение дежа вю, и вид был явно ненормальный, но он-то думал, что я просто наркоман!

Психиатр доктор Луко пришел только к восьми вечера. Это был маленький, пузатый, плешивый и краснолицый человечек лет сорока. Он сказал полицейским, что очень спешит – его ждет важный пациент. К счастью, он говорил по-английски. Он быстренько прочитал протокол моего допроса.

– Итак, вы утверждаете, что вы врач.

– Да, господин доктор. Профессор университета.

– Профессор – чего?

– Нейробиологии.

– Можете называть меня профессором. Вы невролог?

– Не совсем, профессор. Я занимаюсь изучением сна.

– Сна у кошек, – прочитал он в протоколе.

– Да, знаете, профессор, я изучаю, в частности, парадоксальный сон.

– А что это такое?

– Парадоксальный сон, или REM-sleep. Он представляет собой реализацию сновидений.

– Сновидений у кошек?

– Да, профессор. Кошки тоже видят сны!

– Никогда не слышал ничего подобного. Это несерьезно! Вы сами-то хорошо спите?

– Нет, не очень.

– А снотворными пользуетесь?

– Некоторыми бензодиазепинами[108]108
  Наиболее распространенные снотворные и успокоительные средства, типа элениума и проч.


[Закрыть].

– А кокаин или марихуана?

– Никогда.

– Итак, вы обменяли великолепные новые туфли на старые кроссовки?

– Да. У меня грыжа диска, профессор, и мне трудно ходить.

– Вы не находите, что ваша история несколько необычна для французского профессора? Вряд ли кто-то в нее поверит.

– Она необычная, но это правда, но, но…

– Но – что?

Наиболее распространенные снотворные и успокоительные средства, типа элениума и проч.

– У меня некоторые проблемы с мозгом, с моей психикой. Я испытываю ощущение дежа вю, своего рода зрительные галлюцинации.

– Что еще?

– Я предвижу события, вижу их до того, как они происходят.

– Как любопытно!

Он внимательно меня осмотрел и заметил красные папулы на виске и затылке.

– И давно у вас эти припухлости?

– Только с неделю.

– Вам обязательно нужно сделать анализ крови.

Он, должно быть, подумал, что у меня сифилис или признаки СПИДа, но я и сам не знал, с чем это связано, и был озабочен…

Он продолжил чтение протокола.

– О, да здесь написано, что вы знакомы с Андреотти, папой и кардиналом Ратцингером! Несколько странно для человека, который вызывает дьявола, чтобы приветствовать кошек! Вы не находите?

– Это довольно трудно объяснить. Я не вызывал дьявола. Это было покаяние, даже папа теперь это делает.

– Подождите минутку…

Он ушел, чтобы написать направление. Я легко мог догадаться, что он там пишет. Зрительные галлюцинации и делирий у семидесятилетнего больного, возможно, ВИЧ-инфицированного, наркомана и, вероятно, гомосексуалиста. Необходимо сделать анализ крови.

Он вернулся через полчаса. Ему удалось разыскать место в больнице общего профиля в Венеции.

– Как вы сами мне сказали, ваше психическое здоровье и физическое состояние не в лучшем виде. Вы будете госпитализированы на несколько дней в специализированное отделение, одно из лучших, в городской больнице общего профиля. Скоро за вами приедут санитары. Завтра я вас навещу. Ах нет, это же будет суббота… Я к вам зайду в понедельник. До свиданья, dottore, – и он вышел, почему-то подмигнув мне на прощание, чего я не понял.

Я ждал санитаров до десяти вечера. Тут дело пошло живее. Подписи, снова подписи. Трое полицейских ушли, их сменила новая команда. Ночной патруль. Они принимали меня за сумасшедшего, наркомана или гея или и то, и другое, и третье в одном лице. Перед уходом я снова тупо искал свою трость, но не забыл захватить «пилюльницу».

Трое санитаров исподтишка следили за мной, пока мы гнали полным ходом на больничном мотоскафо с включенной сиреной и бортовыми огнями. Струя за кормой сверкала в свете луны, и волны от катера скакали по заплесневелым стенам канала.

Около полуночи мы прибыли в городскую больницу. Меня напугало воспоминание о гробе, который оттуда выносили и чуть не уронили в воду. Когда же это было? Кажется, будто целый месяц прошел. Я что, тоже так буду покидать эту больницу?

Пришлось разбудить дежурного врача. Он был не в духе.

– Поместите его в номер 320, – распорядился он.

Отдельная палата с койкой – какое счастье! Окно с толстыми решетками. Я разделся, и на меня натянули длинную льняную рубашку.

– Ложитесь!

Вошла ночная сиделка. Настоящая венецианская мамаша – mamma, маленькая, толстенькая, усталая, но улыбающаяся. Она наклонилась надо мной:

– Nonno, vi faccio fare una grossa dormita[109]109
  Дедуля, сейчас мы будем долго-долго спать! (итал.).


[Закрыть].

И она, вонзив иглу в вену моей руки, ввела в нее все содержимое большого шприца…