Текст книги "Похититель снов"

Автор книги: Мишель Жуве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Наташа улыбнулась и посмотрела на свои часы.

– Пожалуй, поздновато. Я поднимусь в номер. Спасибо за «Вильямин».

– Подождите минутку. Еще не так поздно. Когда в час ночи я выхожу на балкон, в вашем номере всегда горит свет.

– Да, поздно работаю, когда в гостинице тихо.

Следовало бы порасспрашивать Наташу о России, ведь она всегда заставляла меня говорить первым.

– Вы часто бываете в России? Вы возвращались в Санкт-Петербург? Это такой красивый город.

– А вы знаете Санкт-Петербург? – удивилась она.

– Я был в Ленинграде в 1974 году и два раза в Санкт-Петербурге. В последний раз два года назад, на конгрессе. Я даже ездил в Петровск. А вы?

– Я покинула Ленинград в начале восьмидесятых и никогда больше не возвращалась в Россию. Моя жизнь протекает между Прагой, Парижем, Лондоном и Италией, где я погружаюсь в языки.

Наташа еще раз взглянула на наручные часы.

– Мне пора подниматься в номер. Было очень интересно поговорить с таким раскаявшимся ученым, если позволите себя так называть. Встречаемся завтра в три часа дня в экскурсионном автобусе.

Мы поднялись вместе. Лестница была такая узкая, что порой прижимала меня к ней, и она, избегая меня, вжималась в угол на поворотах. Какая-то тайна разделяла нас. Однако на следующий день гороскоп советовал мне остерегаться старого друга. Ну уж это точно была не Наташа…

Глава 8. Марш Радецкого
Воскресенье, 12 сентября 1999 года

Еще одна ночь без фанго! Мой сон был достаточно глубоким, хотя между тремя и девятью часами я ощущал некоторое возбуждение. Кажется, что-то снилось, но ничего не запомнилось.

Спустившись к стойке регистрации, я просмотрел свой гороскоп на сегодня.

«Личная жизнь: чтобы идти вперед, нужно убрать препятствия. (Ну конечно, ведь это именно то, что я дела вчера с „Марлен“-Наташей!) Работа: в сомнительных вариантах лучше воздержаться! В любом случае, будет желание мира и покоя. (Вот поэтому-то я и еду на экскурсию по холмам.) Здоровье: вы ощущаете нервозность, у вас дурное самочувствие. Максимум внимания состоянию вашего организма».

Господи, как же все это верно!

Когда я вернулся в номер, меня вдруг напугали беспорядочно разбросанные оттиски статей на моем столе. Надо бы поскорее избавиться от этого литературного хлама, все равно никакого интереса он не представляет; попрошу-ка я все это выбросить. А эти четыре толстые книги по сознанию я верну в библиотеку при гостинице. Это труды Дэниела Деннетта, Джералда Эдельмана, Антонио Дамасио и Фрэнсиса Крика[71]71
  Некоторые книги изданы в России: «Глаз разума: Фантазии и размышления о самосознании и о душе» (сост., обр. Хофштад тер Д. Р., Деннетт Д. К.), М., 2003; Крик Ф. «Безумный поиск: личный взгляд на научное открытие», М., 2002; Крик Ф. «Жизнь как она есть: ее зарождение и сущность», М., 2004 (примеч. В. К.).


[Закрыть]. Кому это интересно?

Вот теперь мой стол пуст, и ничто не служит немым укором за то, что я бросил свою статью. Скоро я получу факс из «Philosophical Transactions». А вернувшись во Францию, напишу длинное письмо профессору К. и объясню ему, что произошло. Но что ему написать? Напишу, что я больше не верю в нейробиологический подход ни к бодрствующему, ни к онейрическому сознанию. А он мне ответит, что это будет прекрасной темой для дискуссии в журнале, так что он оставляет за собой право заказать другую статью, с противоположной точкой зрения. И он, конечно же, выберет одного моего коллегу из Гарварда, который разобьет все мои аргументы, пункт за пунктом. Как объяснить профессору К., что все это меня вообще больше не интересует? На худой конец, напишу-ка я статью о взаимосвязи между искусством и сновидениями, особенно живописью. Живопись снов, послания Бога или дьявола.

В прошлый раз, год назад, когда я вновь посетил капеллу Скровеньи в Падуе, мое внимание привлекла пространственная организация тех картин, на которых художник или гравер изображал Господа или ангелов, а иногда дьявола, и одновременно спящего, получающего послание в виде святого сна. Картина Джотто, датированная 1304 годом, представляющая сон Иоахима, является хорошим примером этого феномена: Иоахим в фиолетовой мантии спит, уронив голову на колени. Он занимает нижнюю правую часть полотна. Ангел с фиолетовыми крыльями устремляется к нему с верхней левой части полотна. В том же году, посещая музеи или листая альбомы с репродукциями, я обнаружил такое расположение в шестнадцати из двадцати примеров, которые смог собрать. В картине Джордано «Сон Соломона», которая находится в музее Прадо, луч света, исходящий из глаз Иеговы (расположенного в верхнем левом углу полотна), разделяет картину надвое почти по диагонали, нисходя к лицу Соломона, находящегося в нижнем правом углу. То же самое на «Видении отца Будды», китайской гравюре на разноцветном дереве, датированной 1793 годом, которую я видел в Фолкеркюнде Музеум в Гейдельберге. На ней царь Судходана, спящий в своем дворце, занимает правую нижнюю часть, тогда как семь его снов (индийский царь, белый слон и т. д.) располагаются сверху вниз и полностью заполняют верхнюю левую часть. На знаменитой картине Фузели «Кошмар» (1871), находящейся в музее Детройта, голова спящей находится в нижнем правом углу, тогда как ее удивительное тело располагается справа налево. Сияющая конская голова с огненными глазами исходит из черных занавесей, окружающих кровать. Она располагается как раз в середине верхнего левого угла.

Две другие картины (из четырех мне известных) также очень знамениты, но представляют исключение из этого правила. Первая выставлена в музее Академии Венеции. Это «Сон святой Урсулы» Карпаччо (1495), где голова спящей расположена в нижнем левом углу, а ангел возникает в нижнем правом. Наконец, в музее Орсе можно увидеть «Сновидение» Пюви де Шаванна. Путешественник спит в нижнем правом углу, а три ангела (или гения) летят к нему в верхнем правом углу. Означает ли это, что Карпаччо и Пюви де Шаванн были левшами? Вот было бы хорошее название для статьи, которую я представлю профессору К.! Я предложил бы гипотезу, согласно которой на уровне различных зрительных зон коры существуют нейроны «бога и дьявола», предназначенные для распознавания и расшифровки посланий, содержащихся в снах. Разумеется, профессор К., большой специалист по зрению, воспринял бы мой текст как розыгрыш. Он бы потребовал, чтобы моя теория опиралась на добрую сотню картин! А для этого нужно, по меньшей мере, несколько месяцев работы. Должен ли я, в самом деле, рассказывать о том, что со мною происходило в течение двух-трех дней и ночей, когда я внезапно взглянул на верхнюю левую область своего зрительного поля, дабы узреть там некоего ангела или демона? Это бесполезно. Боюсь, что такое признание лишь заставило бы усомниться в моем психическом здоровье. Лучше все же написать письмо с извинениями профессору К. и свалить все на органические нарушения. Как можно писать, если сильно страдаешь?

Утро прошло, и приближение экскурсии на Эвганейские холмы вызывало нарастающее оживление отдыхающих и персонала. За завтраком метрдотель украдкой разъяснил мне, что было принято решение подготовить столы в соответствии с национальностью участников. Каждая группа должна была быть собрана у стола со своим государственным флажком. К сожалению, я оказался единственным французом, и было сочтено неприличным оставлять меня за обеденным столиком в одиночестве. Тогда решили украсить каждый стол букетиком из флажков всех стран, чьи граждане здесь присутствуют.

К трем часам дня большинство отдыхающих дисциплинированно расселись в два автобуса «мерседес». До последнего момента я надеялся, что Людвиг Манн поедет с нами.

– Однако вы сильно изменились за прошедший год, друг мой, – воскликнул он, когда мы повстречались. – То у вас галлюцинация в виде целого клона юных дев нордической внешности в Венеции, а теперь вами, похоже, овладел стадный инстинкт любопытства! Неужели вы надеетесь понять и оценить Эвганейские холмы, проскочив их на автобусе в компании всех этих курортников? Нужно перемещаться по ним медленно, пешком или на велосипеде, наслаждаясь закатом солнца и слушая колокольные звоны церквей, доносящиеся из долин. Я уже давно не участвую в увеселительных поездках моих коллег и бывших вояк… Счастливого пути, однако! Завтра вы мне расскажете о своих приключениях с этой прелестной блондинкой, чешкой или русской… какая разница. Auf Wiedersehen!

Наташа (я не буду больше называть ее «Марлен») заняла мне место рядом с собой. К счастью, несмотря на бесчисленные повороты дороги, неприятное ощущение «качки на твердой земле», предшествующее приступам дежа вю, не возвращалось. Первые два часа поездки шум мотора заглушал разговоры. Программа предусматривала привал возле небольшой траттории на вершине холма. Нам предложили asti spumante и местное шардонне к сосиске с перцем и прошутто. Эффект алкоголя ощущался потом в автобусе в виде чрезмерно громкого смеха и шуточек. Чтобы еще больше согреть атмосферу, водитель поставил кассету с популярной австрийской музыкой: «Am Bierfest», «Tiroler Jodelmarsch» и т. п. Кое-кто из сопровождавшего нас персонала гостиницы подпевал. Один из австрийцев смог извлечь тирольские звуки йодль из своей глотки, и тем заслужил аплодисменты соседей. День клонился к вечеру, пора было спускаться с холмов по более узкой западной дороге. Следующая остановка позволила насладиться красным заходящим солнцем над районом Виченце. Наконец мы прибыли в ресторан для большой трапезы. Большинство столиков было уже сервировано. Их украшали букетики из австрийских, немецких, швейцарских, бельгийских, итальянских и французских флажков. Странно, что Наташа не обратила никакого внимания на отсутствие чешского или русского флажка! В большом камине потрескивали горящие поленья, так как в это время года на холмах было уже довольно холодно.

Вино лилось рекой – мы запивали antipasti[72]72
  Закуски (итал.).


[Закрыть] в ожидании знаменитой porchetta – молочного поросенка, зажаренного целиком на вертеле, местного блюда провинции Умбрия. Разговоры за столиками становились всё громче и громче, но когда внесли двух зажаренных поросят, на мгновение воцарилась мертвая тишина. Затем засверкали вспышки фотокамер, раздался восторженный свист, аплодисменты, здравицы в честь шеф-повара и его помощников.

Внезапно из громкоговорителей раздался «Марш Радецкого». Все участники пиршества, за исключением Наташи и меня, вторили ритму, хлопая в ладоши. Мой сосед, австриец в тирольской куртке, увешанной разными значками, сделал мне знак присоединиться.

Почему бы и нет! Я безо всякого стеснения принял участие, сопроводив завершение марша легким прихлопыванием в ладоши. Одна Наташа оставалась неподвижной. Затем я поднялся, чтобы подышать свежим ночным воздухом на веранде ресторана. Проходя через кухню, я обратил внимание на старика, нарезавшего на большой тарелке тонкие ломтики колбасы. Он спросил меня:

– E tedesco?

– No, io sono francese[73]73
  Немец? – Нет, я француз (итал.).


[Закрыть].

Он рассмеялся.

– Что вы тут делаете со всеми этими австрийцами и немцами? Надеюсь, вы не хлопали под «Марш Радецкого»? Вы знаете, кто был Радецкий?

– Австрийский генерал, насколько я помню.

– Фельдмаршал. Сначала он сражался против Наполеона. Под Ваграмом или Лейпцигом, точно не помню. Но в 1849 году он завоевал Венецию. Он стал губернатором Венеции и расстрелял много итальянских патриотов. Эти проклятые Tedeschi и Austriaci должны быть скромнее, нечего тут торжествовать! Это все равно как если бы английские туристы во Франции взяли, да заиграли марш Веллингтона, если бы такой существовал.

– К счастью, у англичан не было такого гениального музыканта, как Штраус, – ответил я.

Старик на минутку задумался.

– Знаете, ведь история Австро-Венгерской империи и Венеции только-только закончилась. В 1917 году после ипритовой атаки австрийцы стояли всего в пятнадцати километрах от Венеции. Если хотите увидеть шрамы от этой войны, то поднимитесь на гору Граппа. Нужно успеть до восхода солнца. Вы поймете, о чем я говорю, когда побываете на вершине. – Он сплюнул. – Пусть играют что хотят, только не «Марш Радецкого»! Сходите, поднимитесь на гору Граппа ранним утром! – продолжил он. – Нужно добраться до вершины к шести утра. Завтра будет хорошая погода. И северный ветер. Это не так трудно, нужно лишь выехать из Монтегротто в четыре утра. Ночь, машин мало…

– Вы воевали? – спросила меня Наташа, когда я вернулся на место.

– Да, служил в альпийской дивизии и в Эльзасе.

– Ваш сосед слева – тоже, – сказала она.

Это был тот самый тиролец, который пригласил меня похлопать в такт «Марша Радецкого». Он также хорошо говорил по-английски.

– You, alpine troops in 1944, where? – обратился он ко мне.

– In the Queyras, around Saint-Veran. It was a damned cold winter.

– Were you an officer?

– Of course not. I was too young. Just a corporal, and you?

– Feldwebel. In the same area. Only ski patrols. Yes, it was very, very cold winter. The French troops had not a very good equipment in the beginning[74]74
  Вы сказали, что в 1944 году служили в альпийской дивизии, где? – В Кейрасе, возле Сен-Верана. Была чертовки холодная зима. – Вы были офицером? – Конечно, нет. Я был слишком молод. Всего лишь капрал. А вы? – Фельдфебель. В том же районе. В лыжном патруле. Да, зима была очень, очень холодная. Поначалу французские войска не имели достаточно хорошего обмундирования (англ., нем.).


[Закрыть].

«Mein Gott, – подумал я. – Температура опускалась порой до минус сорока. Мы открывали бутылки с вином – пилой или топором. Сколько ног было отморожено, пока мы не получили нормального обмундирования! Вначале у нас не было даже белого камуфляжа! Четверо моих товарищей были убиты в засаде, и их нашли совсем одеревеневшими. Кто это сделал? Не этот ли проклятый тиролец?»

– Prosit, – произнес он, протягивая бокал.

– Ваше здоровье, – откликнулся я, добавив про себя: и да здравствует Европа.

Наташа чувствовала себя немного не в своей тарелке, так как фельдфебель обращался к ней на немецком, который она недостаточно хорошо понимала.

– Наташа, – сказал я, – вы мне говорили, что еще не бывали в местах к северу от Венеции. Хотите завтра совершить восхождение на Граппу? Я встретил на кухне одного старого итальянца, который мне посоветовал идти утром, как можно раньше. Мы можем отправиться из отеля в четыре утра. Я отменю мой сеанс фанго в три ночи и массаж в девять утра.

– А как туда добраться? – спросила она.

– На вашей машине. Вы поведете ночью час-другой, так как в темноте я плохо вижу. А на обратной дороге, если хотите, я могу сесть за руль.

Наташа не ответила. Она оставалась задумчивой и казалась чем-то раздосадованной.

– Ну, не знаю, буду ли я завтра свободна…

Потом отошла в сторонку, чтобы поговорить по мобильному телефону, и вернулась с улыбкой на лице.

– Я согласна, но нужно, чтобы вы немедленно прекратили пить. И вы, и я, – добавила она. – Мне нужно вернуться в гостиницу к часу дня.

Ужин продолжался. Теперь принесли десерт с избытком крема. Я воспользовался случаем и пропустил несколько бокалов шардонне. Наташа пожала плечами.

– После такого количества вина вы вовсе не уснете!

– Мы вернемся в отель лишь к полуночи. А вставать нам нужно уже в полчетвертого. Спать-то особенно некогда…

На обратном пути в автобусе царила полная тишина – все спали.

– Эти чертовы австрияки не должны были играть «Марш Радецкого», – сказал я Наташе. – Вы знаете, что Радецкий был губернатором Венеции в 1850 году?

– Нет. Я это, должно быть, проходила, но позабыла. А вы бывали в оккупированной Австрии в конце войны?

– Да, был в Вене. Я не стал этого говорить тирольцу.

– А вы говорили об этом с профессором Манном? Чем он занимается в Вене? Он очень интересный человек.

– Нет. Мы с ним никогда не говорим о войне. Зачем бередить старые раны? Профессор Манн блестящий геронтолог.

– У вас остались хорошие впечатления о Вене?

– Не особенно. Это было сразу после заключения перемирия. Жители Вены умирали от голода. Многие женщины подверглись насилию со стороны русских… то есть советских солдат. То были совсем иные времена. Люди много пили. Я ходил в нижних чинах, будучи курсантом сержантской школы альпийской пехоты. На восемь дней меня прикомандировали к главному штабу маршала Конева, по взаимному обмену с советскими войсками. Тогда еще не было «железного занавеса».

– Вы любите Россию?

– Да, у русских исследователей свои идеи, часто отличные от наших. Некоторые очень оригинальны. Многие побывали в моей лаборатории. Мне бы очень хотелось еще раз съездить в Санкт-Петербург… Это такой красивый город…

– Тогда я могла бы составить вам компанию, – улыбнулась она… и заснула.

Была уже половина первого, когда мы наконец прибыли в Монтегротто; кругом царила темная ночь, черная, как чернила.

Глава 9. Гора Граппа
Понедельник, 13 сентября 1999 года

Мы выехали в четыре утра, когда луна в первой четверти светила серебристым светом. Быстро пересекли венецианскую равнину по пустынным шоссе; на указателях оранжевым светом вспыхивали названия множества городков и деревень. Обратная дорога, конечно, окажется более долгой.

Проехав Бассано дель Граппа, мы поднялись по Страда Кадорна. В отблесках фар мелькали крыши домишек, окруженных виноградниками, акациями и шиповником. Постепенно пейзаж становился все более диким. Весьма извилистая дорога пролегала через еловый лес. Потом появились каменные казематы, испещренные номерами пехотных и артиллерийских полков, вначале разбитых в ходе австрийского наступления зимой 1917 года, а потом участвовавших в победоносном наступлении итальянцев за несколько недель до заключения перемирия 4 ноября 1918 года. Внезапно густой ельник расступился, и перед нами открылся альпийский луг, затем дорога привела нас на бесплодную равнину, окруженную высокими скалами. Наконец мы въехали на площадку на высоте 1775 метров, обозначенную как конец дороги. Было ровно шесть часов. Перед нами вырисовывалось начало длинной черной лестницы, вершина которой терялась в темноте. Направленные на все четыре стороны 75-ти и 77-миллиметровые орудия защищали первые ступени. Из-за яростных порывов северного ветра было очень холодно. В полседьмого начал заниматься день, сначала медленно, только заметно было, как клочья тумана под нами стали быстро рассеиваться в ночи. Затем на востоке появился оранжевый луч. Он осветил остатки тумана и вершину лестницы. Вдруг, будто догадавшись, в чем красота этого спектакля, я повернулся против ветра, бившего в лицо, и не поверил своим глазам: из тьмы и мглы возникали высоченные горы. Одна за другой, розовые, желтые, оранжевые, белые; их плоские силуэты – черные зазубренные или белые, как сахарные головы, возвышались на фоне безоблачного темно-синего неба. Они казались такими близкими – всего в каких-нибудь нескольких часах ходьбы по извилистой горной тропе, направлявшейся к северу. Это был горный массив Брента, отделявший нас от Доломитовых Альп с южной стороны. Мне сразу же вспомнились пережитые мною во время и после войны незабываемые впечатления от восхода солнца высоко в горах: те же ощущения сжатия пространства, величия, чистоты и тишины. Мало-помалу стали появляться тени, формируя рельеф. Клочья облаков и тумана поднимались из расщелин между скалами и устремлялись вертикально вверх, чтобы раствориться в светлеющем синем небе.

Рельеф все больше вырисовывался, горы тихонько отодвигались, открывались темные долины, куда еще не успел проникнуть луч солнца. Застигнутые врасплох грандиозным зрелищем, мы с Наташей пребывали в молчании. Я повернулся к солнцу. Туман еще покрывал равнину, но под воздействием нисходящего с гор северного ветра постепенно рассеивался. Он стал вначале оранжевым, потом золотистым, после чего испарился. Стала видна величественная изломанная линия венецианского залива. Он начинался дальними огнями Триеста, переходящими в огни Венеции, продолжался в южном направлении факелами нефтеперегонного завода, дымы которого уносились к Адриатике. Равнина, расстилавшаяся под нами, еще была усеяна мириадами огоньков бесчисленных городков и деревень. Никогда не думал, что в районе Падуи и Венеции такая высокая плотность населения!

Постепенно местность начала покрываться промышленными дымами, контуры залива стали расплываться и наконец исчезли. В небе появились два тонких белых параллельных следа от самолета-разведчика, направлявшегося в Боснию с авиабазы НАТО в Виченце.

Мы не спеша поднялись по ступеням лестницы. Там было гигантское военное кладбище: 25 тысяч итальянских и австро-венгерских солдат пали здесь в 1917 году и в 1918-м – за несколько дней до заключения перемирия. На почерневших бронзовых табличках можно было разобрать имена погибших со всех концов империи. Лейтенант фон Мюллер, католик из Линца. Фельдфебель Радуловаки, православный из Любляны. Капитан Бела Ковач из Будапешта… Мусульмане из Сараева, галицийцы, триестинцы, тирольцы, словаки, поляки, хорваты… К югу ровными рядами простиралось столь же необъятное кладбище итальянских солдат. Да, тот старик-итальянец, которого я встретил вчера вечером, был прав. Теперь мне стало ясно, насколько уязвима была Венеция, находившаяся на расстоянии пушечного выстрела с окрестных гор.

Мы медленно прошли по кладбищу. Перед большим крестом Наташа перекрестилась по-православному. Никогда прежде не доводилось мне бывать на военном кладбище, находящемся в столь величественной местности.

– По крайней мере, каждое утро они могут любоваться одним из самых прекрасных видов в мире, – сказал я Наташе.

– Кто – они? – спросила она.

Я не ответил.

К десяти часам солнце стало припекать, и пейзаж переменился. Горы еще дальше отодвинулись и стали бурыми, почти бесцветными.

Обратно Наташа опять решила вести машину сама. В лесу капли росы омыли стекла нашего «фиата». После Бассано дель Граппа машин на областных венецианских дорогах стало очень много, и мы двигались все медленнее и медленнее. Внезапно меня бросило вперед – Наташа резко затормозила. Я увидел неподалеку проблесковый маячок и мигающие огни полицейского патруля. Наташа подала назад и сумела выехать на маленькую боковую дорогу.

– О боже, Наташа, вы настоящая раллистка! Если бы полицейские нас заметили, они бы послали вдогонку патрульный мотоцикл!

– Солнце светило мне в спину, а им – в глаза, и они не могли нас видеть. Это военная полиция, она подчиняется этим убийцам из НАТО. Она охраняет воздушную базу в Виченце… А я забыла свой паспорт!

Наташа успокоилась, и мы добрались до Абано по узким второстепенным дорогам.

– Повезло нам с вами, – сказала она, – я ненавижу полицию, всякую полицию, а в особенности натовскую.

Когда мы проезжали через Абано, Наташа показала мне две главные улицы, где можно приобрести все «на зависть другим», – как она сказала, улыбнувшись.

Это была ее единственная улыбка в то утро.

Она высадила меня у гостиницы около часа дня и сразу же поехала дальше, так как у нее была важная встреча в Падуе.

Интересно, а с чего это Наташа так ненавидит «натовских убийц», – размышлял я, поднимаясь по ступеням отеля. – Да потому, несомненно, что она русская! А почему она не хотела, чтобы я пил вино вчера вечером? Я попытался привести в порядок свои мысли, лежа в кресле у бортика бассейна, но провалился в долгий сон без сновидений, который позволил мне восстановиться после этой бессонной ночи.

Вечером, выходя из ресторана, в котором Наташа так и не появилась, я встретил Людвига Манна. Он меня уже ждал и пригласил в наш любимый уголок бара.

– Пиво, ликер «Вильямин» или и то и другое? – спросил он. – Только что поступило свежее австрийское пиво.

– Это лучше всего!

– Итак, по пиву…

Я коротко описал нашу поездку по холмам и на гору Граппа, не упомянув о «Марше Радецкого». Людвиг тоже бывал на этой горе во время своего прошлого посещения.

– Там была невероятная резня! – сказал он, опустошая кружку. – Прозит! А как эти ваши странные ощущения дежа вю?

– Намного лучше, и, конечно, потому, что я с субботы больше не принимаю фанги. А также я чувствую себя гораздо лучше с тех пор, как отказался редактировать эту статью. Теперь я могу развлекаться чтением детективов, не испытывая угрызений совести…

– Кстати, – продолжил Людвиг, – если мне не изменяет память, вы заведуете единственной лабораторией, которая занимается изучением взаимосвязи между парадоксальным сном и тем, что вы называете «программированием», не так ли?

– Несомненно. Есть еще другие лаборатории, изучающие связь между парадоксальным сном и памятью, но их результаты не особенно убедительны.

– А как насчет взаимоотношений между парадоксальным сном и сновидениями у человека?

– Если бы вы были на конгрессе в Венеции, вы бы узнали, что это стало там предметом бурных дискуссий. Ведь некоторые психологи считают, что сны снятся во всех фазах сна…

– Значит, старина Зигмунд Фрейд был не так уж не прав! – усмехнулся он.

– Знаете, все это меня уже больше не интересует. Я не верю больше в связь между субъективным и недостаточно четко определенным феноменом, таким, как сновидение, и изменениями электрической активности головного мозга. Это две разные вещи.

– Но позвольте, вас что, не интересует больше та теория, о которой вы мне недавно рассказывали? Это ведь было в прошлый понедельник, то есть всего неделю назад. Вам это не кажется несколько странным?

– Ничего нет странного в том, чтобы признавать свои ошибки. Так поступают все ученые. Теперь ясно, что отдых в Монтегротто или эти фанги – что-то открыло мне глаза.

– Выпейте еще пива, вас ведь мучает жажда. Вы заснули возле бассейна под палящим солнцем. Надо провести регидратацию.

Это было пиво знаменитой марки, очень свежее, и я выпил еще. И ощутил какую-то необычайную легкость, почти эйфорию…

– А в вашей лаборатории часто бывают иностранные стажеры? – продолжил Людвиг.

– Конечно. Всех стран и наций.

– Но некоторые из них могут особенно заинтересоваться вашей теорией программирования, ведь она такая интересная, передовая, если даже вы сами и считаете ее недостаточно доказанной.

– Вряд ли. Во всяком случае, американцам и японцам она неинтересна – слишком сложная. Похоже, этим больше интересуются русские. Я представлял свою теорию на симпозиуме в Ленинграде в 1974 году, так она там вызвала скандал.

– Ну, тогда, понятное дело. Но ведь теперь-то…

– Некий москвич Сергей весьма заинтересовался и как следует разобрался в моей теории. И еще один молодой немецкий исследователь, Ганс Л., из Галле, что неподалеку от Лейпцига. Но это интерес чисто теоретический. Невозможно проверить мою теорию на человеке, пока у них нет некой молекулы.

– Молекулы! Какой такой молекулы?

– Таинственной молекулы, способной, согласно моей теории, депрограммировать мозг крысы.

– Вы что, открыли такую молекулу?

– Конечно нет, и даже если бы и открыл, они не смогли бы ее отыскать.

– Еще пива, дружочек?

Что-то это пиво было слишком уж крепкое, у меня даже голова закружилась.

– Так как же эту молекулу отыскать в вашей лаборатории, если она не существует?

– Да все это не имеет никакого значения! Я вас умоляю…

– Но ведь это вещество могли украсть из лаборатории.

– Невозможно. Оно всегда при мне.

– Но его могли украсть у вас!

– Может быть. У меня дома была одна странная кража. Может быть…

– Вы видели Сергея после этой кражи?

– Да, на физиологическом конгрессе в Санкт-Петербурге, вместе с Гансом А. Этот Ганс – очень сильный ученый.

– Он тоже работает со сном?

– Да, он, похоже, разработал чрезвычайно миниатюрную систему регистрации электрической активности головного мозга у человека с помощью микрочипов. Но, в любом случае, результаты, полученные на крысе, не могут быть перенесены на человека!

– Итак, не существует способа депрограммировать человека?

– Разумеется, нет! Это интересная гипотеза, но она недоказуема. Она больше меня не интересует.

– А что же вы теперь собираетесь изучать, после того как вы сами взорвали вашу теорию?

– Я буду серьезно изучать правдивость гороскопов.

– Так-так-так… Вы, значит, верите в гороскопы? Вы думаете, есть связь между сновидением и предсказаниями?

– Нет, но я верю в существование предостерегающих снов. Это захватывающе интересный предмет для исследований.

– Но это же совершенно другая проблема!

– Кто знает…

Мне не хотелось больше болтать, и я отказался от второй кружки.

– А здесь, в Монтегротто, вы видите сны? – спросил Людвиг.

– Конечно. Но какие-то очень странные, сны-ребусы, но не вещие. А вы, дорогой коллега?

– А я вообще почти никогда не вижу снов, что очень обидно для австрийского психиатра!

Людвиг надолго замолчал.

Похоже, я и вправду перебрал пива.

Он пристально глядел на меня через очки.

– А вы уверены, что русские не раздобыли вашу молекулу? – вдруг спросил он.

– Конечно, абсолютно. Нет! Не знаю…

С этого момента я перестал понимать, что я говорю… Помню только, что много рассказывал о Муранелле…