Текст книги "Ты его не знаешь"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Я ждала. Он сидел, глядя попеременно то на свои руки, то на меня. Из кухни вышла Мария с полной банкой мух. Подошла к подоконнику, где выстроились в ряд ее «венерины мухоловки», открыла банку и осторожно потрясла над растениями. И тут Мак-Коннел заговорил:

– Послушайте и постарайтесь понять. Я этого не делал.

Восемь

По слухам, странные вещи происходили в Дириомо постоянно: то в церкви снова танцевали призраки, то сами собой вспыхивали свечи, а на безлюдных улицах слышалась дивная музыка, доносившаяся неведомо откуда. Со мной, однако, до той ночи чудес не случалось.

– Не отрицаю, я больше всех подходил на роль главного подозреваемого, – сказал Мак-Коннел, прямо глядя мне в лицо. – Но это не означает, что я виновен.

Он не дрогнул, не отвел глаз.

– У вас был роман с моей сестрой.

– Да, я так и сказал полиции.

– Но только после того, как они сами докопались. После того, как вышла книга. А сначала вы им ничего не рассказывали.

– Маргарет заставила молчать. Когда узнала про нас с Лилой, она была вне себя, но еще больше ее пугало, что будет, если меня заподозрят. Теперь, конечно, понятно, что дурацкое было решение. Но в тех обстоятельствах я не имел права ей отказать.

– В тот вечер, когда Лила пропала, вы вместе ужинали. Вас опознала хозяйка гриль-бара «У Сэма», сразу после выхода книги.

– Я не отрицаю.

– И из ресторана вы ушли вместе.

– Верно.

– В десять вы проводили ее до остановки.

Он кивнул.

– Значит, вы последний, кто ее видел. Хозяйка заявила, что Лила была расстроена, когда вы уходили из ресторана. А в то утро она плакала.

Мак-Коннел снова кивнул.

– Итак? – Прежний гнев закипал во мне. – Все у нее шло прекрасно: доклад в Колумбийском университете приняли на ура, Гильбертовская премия, считай, была в кармане. Все знали, что дела у нее на подъеме. Мучиться она могла только из-за вас. Больше не из-за чего.

– Вы помните, что Торп выдвинул в качестве моего мотива? – спросил Мак-Коннел.

– Он утверждал, что тогда, в ресторане, вы решили порвать с Лилой, а она пригрозила выложить все вашей жене.

Мак-Коннел молча смотрел на меня.

– И что? – не выдержала я.

– Скажите, похоже это на Лилу?

Он был прав. Я, разумеется, и не думала признаваться Мак-Коннелу, но эта часть доказательств Торпа не давала мне покоя, саднила вечной занозой. Это было совершенно не в характере Лилы. Никогда в жизни не стала бы она угрожать открыть все жене Мак-Коннела, и уж тем более не пошла бы к ней. Долгие годы я пыталась избавиться от засевшей в душе занозы, уверяя себя, что знала Лилу не настолько хорошо, как мне казалось.

– Вы собирались порвать с ней?

– Как раз наоборот. Несколькими днями раньше я признался во всем жене.

Мария вышла из кухни и показала на часы на стене: два часа ночи.

– Cerrado[15]15
  Закрыто (исп.).


[Закрыть], – объявила она.

– Еще пару минуток! – взмолилась я. Немыслимо прервать разговор прямо сейчас. Мне еще так много надо выяснить.

– Cerrado! – повторила она, показывая жестами, что пора спать.

– Por favor![16]16
  Пожалуйста (исп.).


[Закрыть] – Я умоляюще сложила руки. Бесполезно.

Мы поднялись и направились к двери, Мария ухмыльнулась и подмигнула мне, полагая, должно быть, что облагодетельствовала меня. Ну еще бы, отправила в ночь с таким красивым американцем.

И вот мы уже стоим на тропинке перед кафе. Мак-Коннел снова натянул на лоб свою бейсболку и от этого словно помолодел. Он на семь лет старше Лилы, значит, ему около пятидесяти. Из-под мышки торчит книга, которую он читал в кафе. Когда мы уходили, я мельком глянула на обложку: Фарадей, «История свечи».

Тихо, ни души вокруг. Под луной белеют домики.

– Вам не следует разгуливать одной в такой час, – заметил он. – Я провожу вас до отеля.

Если б мне не было так страшно, я бы расхохоталась – ситуация абсурднейшая!

– Шутить изволите? – Я оглянулась на запертую дверь кафе. – И потом, мне не впервой. Я часто гуляю по ночам.

– И напрасно.

Я нащупала в сумке пробник, главный инструмент в кофейном деле, – длинный металлический прут, высверленный внутри, с острым концом с одной стороны и маленьким цилиндриком, заканчивающимся ручкой, с другой. Чтобы сделать выборочную пробу, втыкаешь острый конец в мешок с кофе, и зерна скатываются по желобку в цилиндрик. Я потихоньку извлекла пробник из кожаного чехла.

Руки дрожали, сердце колотилось. Столько лет я считала Мак-Коннела чудовищем, способным на самые жуткие преступления. Но все это время я еще и мечтала встретиться с ним лицом к лицу, чтобы выпытать правду о смерти Лилы, как бы мучительна она ни была. Я не желала бродить в тумане до конца дней своих. И в тот момент единственное, что мне было нужно, это продолжать разговор, вызвать Мак-Коннела на откровенность. Желание все выяснить пересилило страх.

Мы зашагали по узкой тропинке к главной дороге, вокруг ног заклубилась пыль. Всякий раз, как он подходил ближе, я шарахалась в сторону.

– Если вы не собирались бросить Лилу, отчего она грустила?

– Вы же знаете, какой она была. Все время, пока мы с ней были вместе, она чувствовала себя ужасно виноватой. Не хотела, чтобы я рассказал о нас Маргарет, не хотела, чтобы из-за нее мы с женой разошлись. Я пытался ей втолковать, что вина здесь не ее, а моя, что нашему браку с Маргарет давно пришел конец.

Мы подошли к перекрестку, где несла караул маленькая белая церквушка. С придорожного алтаря на нас взирала Дева Мария с разбитым стеклянным глазом. В лунном свете могильные камни выглядели большущими кусками белого мыла.

Внезапно Мак-Коннел схватил меня за локоть и дернул к себе. Я вырвалась, отпрыгнула на два шага и, выхватив пробник, выставила перед собой. Закричать? Но горло перехватило, да и кто бы меня услышал? И тут Мак-Коннел ткнул пальцем вниз – на тропинке в нескольких сантиметрах от его ноги замерла змея. Длинная, в темно-зеленых бриллиантовых искрах.

– Ямкоголовая гадюка, – шепнул он, протягивая ко мне руку. – Дайте-ка мне эту штуковину.

Мне оставалось только поверить. Я отдала пробник. Крепко взяв его за ручку, одним быстрым, мощным движением Мак-Коннел рубанул острием по змеиной шее. Несколько мгновений длинное зеленое тело извивалось, потом затихло.

Сам потрясенный случившимся, Мак-Коннел вытер пробник о штаны и вернул мне.

– Если эта тварь укусит, умрешь от потери крови.

– Простите, я…

– Ничего, все в порядке. – Он перешагнул через мертвую змею и оглянулся на меня: – Если хотите, я могу прямо сейчас повернуть назад. Здесь вам уже ничего не грозит.

– Почему именно Лила? – спросила я. – Вы же знали, она совсем еще неопытная. Ну захотелось вам завести интрижку на стороне, почему не выбрать кого-нибудь другого?

– Все было не так. Мы с Маргарет хорошо жили, в сыне я души не чаял. Но моей работы Маргарет не понимала. И не придавала ей никакого значения. Шагаю я по служебной лестнице – и слава богу. Когда мы только познакомились, мне это даже нравилось. Она была вся в искусстве, в танцах, а я в этом ничего не смыслил. В общем, одно уравновешивало другое. Вот, думал я, женщина, которая возьмет на себя дом, окружит любовью детей, а я спокойно займусь работой. Но потом я встретил вашу сестру и понял, что мне нужно кое-что еще.

– А как вы с ней познакомились?

Когда-то, давным-давно, я пыталась вытянуть ответ из самой Лилы. Я-то всегда все ей рассказывала о парнях, с которыми встречалась. Ее развлекали мои похождения, и не раз она уверяла, что благодаря мне у нее словно две жизни. Можно представить, как я разобиделась, когда и в ее жизни наконец появился кто-то, а она только отмалчивалась.

– Я был на четвертом курсе аспирантуры, – начал Мак-Коннел. – Отцовство штука хорошая, но требует жертв. Диссертация продвигалась гораздо медленнее, чем я ожидал, и какое-то время я с соавтором пытался накропать одну никчемную статейку.

В ночной тиши гулко рокотал его голос, неторопливый, успокаивающий голос. Я представила Лилу вместе с ним в кабинке «У Сэма». Последняя ночь ее жизни. Это его голос она слышала перед смертью или был еще кто-то, о ком я запрещала себе думать, – таксист, прохожий на улице?

В память врезалось одно число из книги Торпа – 23 370. Столько людей было убито в Соединенных Штатах за 1989 год, год смерти Лилы. «Только 13 процентов жертв не знали своих душегубов, – писал Торп. – Убийство редко бывает случайным». Помню, я еще тогда подумала, что слово подобрано неверно. 13 процентов – это не редко. 13 процентов из 23 370 – это очень много. Всю главку процитировать я не смогла бы, но одно запомнила дословно: Торп упрекал Лилу в том, что она «прискорбно плохо разбиралась в людях». Манера Торпа манипулировать словами взбесила меня: можно подумать, Лила сама была виновата в собственной гибели, как будто истинно невинны только жертвы «случайного» насилия!

– А потом появилась Лила, – говорил Мак-Коннел. – Помню, как она пожаловала в редакцию «Стэнфордского математического журнала»: оранжевое платье, фиолетовые кеды, а прическа – будто только что вылезла из постели.

– Я помню это платье, – откликнулась я, с удивлением обнаружив, что способна принимать участие в его рассказе и к его воспоминаниям могу добавить свои. – Она его сама сшила. Она все себе сама шила. И не пользовалась готовыми выкройками. Просто снимала мерки, набрасывала эскиз на линованной бумаге, а потом по ходу дела производила расчет.

– Предиковинный был наряд.

Я смотрела прямо перед собой, но по тому, как чуть заметно дрогнул его голос, догадалась, что он улыбается. Странно было думать, что мужчина, идущий рядом со мной, был близок с моей сестрой, что она любила его. Не стану отрицать, было в нем нечто притягательное – в тембре голоса, в прямом, спокойном взгляде. Что-то определенно чувственное, чего прежде, во время слежки у «Энрико», я не замечала.

– Как она была хороша!.. – продолжал он. – Редактор – толстый, неповоротливый старина Брюс – глянул на нее и спрашивает: чем, мол, могу помочь, барышня? Решил, что она заблудилась. А Лила сует ему в руки папку. Это была статья о вычислении специальных функций. Она хотела, чтобы ее опубликовали. Брюс вылупился на нее как на сумасшедшую. Журнал уважаемый, печатает труды признанных математиков, а тут заявляется лохматая красотка, у которой молоко на губах не обсохло, и предлагает опубликовать свою статейку. Неслыханно! Я вмиг влюбился. Взял статью домой, и у меня аж дух захватило. Тем же вечером позвонил Лиле и пригласил на обед.

Мы дошли до следующего перекрестка. Без малейшего намека с моей стороны Мак-Коннел свернул направо, в переулок, ведущий к моему pensión. «И что ты будешь делать, если он приведет тебя прямехонько к отелю? – спросила я себя. – Не пора ли одуматься?»

Еще минута – и мы уже перед небольшим желтым зданием, которое с двух сторон обступили высокие деревья с кривыми, узловатыми стволами. На ветках помаргивали белые рождественские лампочки, от них к отелю тянулся толстый оранжевый провод.

– Вот и пришли, – сказал Мак-Коннел.

И снова я попятилась.

– Откуда вы…

– У нас маленький городок.

Что же, конец разговора? Но мне еще так много надо выяснить! Я припомнила кое-что, чем в свое время поделилась с Торпом, а тот процитировал в книге. «Хочу, хочу верить, что это был не тот, кого она знала, кому доверяла!» – не раз говорила я ему. Теперь, после стольких лет, Мак-Коннел предлагал версию событий, в которой душегуб не был вдобавок еще и любовником Лилы. Я должна была выяснить всю правду!

Мне на руку упала теплая капля, потом еще одна. Мак-Коннел поднял лицо к небу.

– Не могли бы мы еще поговорить завтра? – спросила я.

Он ковырнул носком башмака землю.

– Больше вы меня не увидите. Я просто хотел встретиться с вами, чтобы высказаться. Столько лет прошло… Не знаю, что, по-вашему, тогда произошло, не знаю, что вы думаете обо мне и об этой отвратительной книге. Не знаю даже, думаете ли вообще обо всем этом. Но хочу сказать вам, Элли, – и это очень важно для меня, – я не делал этого. И никогда в жизни не смог бы сделать. Я любил вашу сестру. Любил больше, чем вы или даже она сама можете представить. Много воды с тех пор утекло, мне совершенно безразлично, что думают другие, но ваше мнение много значит для меня, потому что Лила постоянно говорила о вас. Ближе вас у нее никого на свете не было.

Здесь он ошибался. Я любила сестру, но мы никогда не были так близки, как мне хотелось бы. Не рассказала же она мне о нем. Не захотела сказать в то утро, отчего плакала. Нет, не я, а Питер Мак-Коннел – тот человек, от которого у нее не было секретов.

Дождь припустил не на шутку, зашлепал по листьям деревьев, изрешетил пыль на дороге. Неожиданно для самой себя я выпалила: «Не уходите!» – и шагнула под навес отеля. Мак-Коннел шагнул следом.

– Вы меня приглашаете?

– Да.

В полночь Хосе, хозяин отеля, обычно запирал двери, но, приученный к моим поздним прогулкам, выдал мне ключ. Дверь я нарочно отворила с грохотом и треском – пусть знает, что я вернулась. Мы пересекли пустой вестибюль. Свечи у образа Девы Марии, в нише за конторкой, догорели. Поднялись на один пролет лестницы – я первая, Мак-Коннел за мной, а впереди прыгала по ступенькам его длинная тень. Проходя мимо комнаты Хосе, я что-то громко сказала, чтобы в случае чего хоть кто-нибудь был в курсе, что я пришла не одна. За дверью заскрипели матрасные пружины, послышалось шарканье ног, приоткрылся дверной глазок.

Я отперла дверь своего номера в самом конце коридора и впустила Мак-Коннела. Верхнего света у меня не было, только маленькая лампа под ветхим абажуром с трудом разгоняла ночные тени.

Девять

Обстановка в номере была самая непритязательная: кровать, стул, шкаф да тумбочка у кровати. Узкий проход вел в крошечную ванную. Чтобы разогнать духоту, я включила вентилятор на потолке, тот защелкал, загудел.

– У меня есть ром, – сказала я. – Выпьете?

– Спасибо, чуть-чуть.

Я достала бутылку, два стакана, плеснула понемногу в оба. Сумка по-прежнему болталась у меня на плече, а в ней пробник, который я могла выдернуть одним движением.

– Садитесь, – кивнула я на стул.

Мак-Коннел сел, нелепо задрав колени: мебель в отеле была маловата даже для меня. Бейсболку и книгу он положил на пол. Я присела на кровать, прямо напротив него, сумку пристроила у себя под боком.

Он отхлебнул рома, зажмурился от удовольствия.

– Хорош…

Мама постоянно снабжала меня советами, основанными на ее адвокатской практике. И один из них был такой: «Если хочешь добиться от кого-нибудь важной информации, создай доверительную атмосферу, сама для начала расскажи какой-нибудь пустячок о себе».

– Подарок одного местного фермера, – пояснила я. – Собственно, к нему я и приехала. Завтра дегустация его кофе, а через день я возвращаюсь в Сан-Франциско. Я всегда здесь останавливаюсь, когда приезжаю, и всегда меня ждет бутылка рома. – Я сделала глоток, горло обожгло.

– «Математик – это машина для переработки кофе в теоремы», – сказал Мак-Коннел и, заметив мой удивленный взгляд, добавил: – Слова Пола Эрдёша[17]17
  Один из самых знаменитых математиков XX века, венгр по национальности.


[Закрыть]. В определенном смысле он прав. Я за день выхлебываю девять-десять чашек.

Я бросила взгляд на небольшой томик на полу возле его ног.

– «История свечи». О чем?

– Фарадей написал эту книгу на основе лекций, которые читал в Лондонском Королевском обществе в 1860 году, на Рождество. Он пишет: «Изучение физического феномена свечи – распахнутая дверь в мир физики». Эти лекции Фарадей читал школьникам, но в них так много заложено. Хорошая книга сродни математическому доказательству: доводы ее отточены, истина всеобъемлюща. – Он еще пригубил из бокала.

– Вы много читаете? – поинтересовалась я.

– Помогает скоротать время. Как вы, вероятно, заметили, здесь довольно тихий уголок вселенной.

– Вы начали рассказывать, почему живете в Дириомо.

– Когда жена выставила меня вон, я не знал, куда податься. Вернуться в Сан-Франциско не мог, там мое имя смешали с грязью, там я стал бы вечным изгоем. И в Стэнфорд вернуться не мог. Несколько месяцев скитался по Огайо, подрабатывал маляром. Думал, останусь в тех краях и, быть может, время от времени буду встречаться с Томасом. Но Маргарет убедила суд дать ей исключительное право опеки – мне даже не разрешили видеться с сыном. Все опять упиралось в книгу Торпа. Я был в отчаянии. Сначала потерял Лилу, потом сына. Работа застопорилась, на карьере можно было ставить крест. Жить дальше не было смысла.

– Но вы продолжали жить. Почему?

– Вы слыхали об Алане Тьюринге?

– Краем уха.

– В 1950-м он разработал тест, названный его именем, цель которого определить, может ли машина мыслить. Человек, называемый судьей, одновременно взаимодействует с компьютером и с другим человеком…

Должно быть, он заметил недоумение у меня на лице, потому что улыбнулся и сказал:

– Простите. Именно по этой причине из меня вышел бы ужасный учитель. Я слежу исключительно за развитием собственной мысли и напрочь забываю давать необходимые пояснения тому, кто меня слушает. С Лилой я мог не беспокоиться: когда меня заносило, она следовала за мной не теряя нити. Незачем было записывать промежуточные шаги доказательства – она сама связывала факты в единое целое, словно читала мои мысли… Ну вот, пожалуйста, я опять за старое!

Я подлила ему рому. Мак-Коннел тут же осушил бокал.

– Тьюринг покончил с собой, откусив от яблока, начиненного цианидом. Всего за несколько дней до собственного дня рождения – ему исполнилось бы сорок два. Самоубийство произошло после того, как британский суд обвинил его в гомосексуализме. Так вот, возвращаясь к тому, что я хотел сказать: самоубийство, по моему глубокому убеждению, нецелесообразно, за исключением крайних случаев. Я имею в виду случаи, когда человеку грозит вражеский плен или он смертельно болен и его терзает невыносимая боль. Несмотря на то что прямых причин оставаться в живых я не находил, оборвать жизнь было бы, с научной точки зрения, неоправданным решением. Лила ушла навсегда, но оставалась возможность когда-нибудь воссоединиться с Томасом или, невзирая на оторванность от математического сообщества, совершить значительное математическое открытие.

В коридоре, прямо за дверью, раздался какой-то шум. Мак-Коннел тоже его услышал, смолк, и мы оба уставились на дверь.

– Это Хосе, – сказала я. – Наверное, проверяет, все ли у меня в порядке.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам Хосе, я почувствовала, что напряжение мое несколько ослабло. А что, если в этом и заключается талант этого человека, его привлекательность? И Лила незадолго до смерти, быть может, чувствовала то же самое?

– Я не виделся с сыном почти семь месяцев, когда мой научный руководитель в Стэнфорде рассказал, что у него в Никарагуа есть хижина, – продолжал Мак-Коннел. – Он купил ее несколько лет назад, а пользовался считанные разы. Делать мне было нечего, терять – тоже, я и перекочевал. И сразу почувствовал себя как дома. Здесь можно было начать все заново. С тех пор тут и живу.

– А как насчет работы?

– Заключил договор с проектной фирмой в Сан-Маркосе – вычисления, расчеты грузоподъемности мостов и все такое. Считаю вручную, с карандашом и листом бумаги. Мне нравится так работать. Вы не представляете, сколько времени можно убить на одно-единственное вычисление. Бывает, днями и ночами не выхожу из дома – хотя домом его можно назвать с большой натяжкой. Со смертью Лилы моя жизнь страшно обеднела. Я думал, мне никогда не возместить того, что потерял, и так оно и есть, но с некоторых пор мой переезд в Никарагуа начал представляться мне своего рода подарком. Прежде я был как цепью привязан к компьютеру, теперь же, без него, ощущаю себя сродни Рамануджану[18]18
  Сриниваса Рамануджан (1887–1920) – уникальный индийский математик. Не имея математического образования, он внес значительный вклад в теорию чисел.


[Закрыть], Гауссу, даже Архимеду. Разумеется, у меня и в мыслях нет равняться с ними, я только хочу сказать, что есть в этом некая чистота – когда для решения задачи в твоем распоряжении твой собственный ум, чистый лист бумаги, карандаш и ничего кроме.

Он бросил взгляд на бутылку, и я опять плеснула ему рому. На этот раз он несколько мгновений разглядывал стакан, покачивая его, так что коричневая жидкость заходила кругами. Движение руки было мерным и плавным, в тусклом желтоватом свете лампы колыхание рома завораживало. С самого начала Мак-Коннел был наиболее очевидной кандидатурой – подозреваемый номер один, но меня уже одолевали сомнения. По теории Торпа, именно он обрушил камень на голову Лилы, но верна ли эта теория? Слишком велика была рана, слишком беспорядочны последствия убийства для человека с такой твердой рукой: волосы все в крови, тело едва прикрыто листвой. А Мак-Коннел, насколько я поняла, – человек, который даже в экстремальной ситуации доведет все до логического конца. Взять для начала пуговки на Лилиной блузке – если бы это был Мак-Коннел, он ни за что не стал бы вырывать их с мясом. Теперь другое: дешевенький кулон с топазом – мой подарок – украден, а кольцо с опалом, по всей вероятности подаренное Мак-Коннелом, осталось у нее на пальце. Если это Мак-Коннел, зачем ему забирать кулон и оставлять кольцо? Эта подробность (как и предположение Торпа, что Лила угрожала открыть все жене Мак-Коннела) всегда мучила меня. Однако повествование Торпа было настолько убедительно и признано всеми, что я отметала собственные сомнения.

– Смешно, – снова заговорил Мак-Коннел. – Расскажите мне про мост, который хотите построить, – где будете строить, из чего, какой глубины река, – и я вам скажу, с точностью до грамма, какой вес он выдержит. А вот приложить ту же формулу к собственной жизни не могу. И никогда не мог. С Маргарет просчитался – терпение у нее лопнуло, и она отняла у меня сына. Я просто рассчитывал на нее – не на ее любовь, нет, на ее желание иметь определенный уровень жизни. Полагал, что ради этого она на что угодно будет смотреть сквозь пальцы.

Я вслушивалась: не зазвенит ли фальшивой ноткой его голос; вглядывалась: не дрогнет ли лицо, не сожмутся ли невольно пальцы, выдавая, что их хозяин лжет. И в то же время мне хотелось верить всему, что он говорит. Если сестра по-настоящему его любила – а я теперь понимала, что такое могло быть, мне открылась его привлекательность, – я не желала, чтобы он оказался человеком, отнявшим у нее жизнь. Было ли дело в самой природе этой деревни? Не знаю. Я никогда не была суеверной, но уже, казалось, ощущала влияние неведомых чар.

– Книжку Торпа я прочла дважды, от корки до корки.

– Неужели? – Мак-Коннел пристально (мне даже стало не по себе) смотрел на меня. – В таком случае вам известно, что Торп ничего не доказал. Его обвинения в мой адрес – чистая гипотеза. Ему не удалось обнаружить никаких вещественных доказательств, связывающих меня с преступлением. Ни единого свидетеля. Когда я читал, я был в бешенстве! Из головы не шло – каким оскорблением сочла бы это Лила: отсутствие точности, пробелы в логике, которые автор ловко обходит.

– Вы были наиболее вероятной кандидатурой.

– Вероятность – штука странная, – возразил Мак-Коннел. – В плане эволюции, инстинктивное ощущение вероятного должно быть встроено в наши мозги, чтобы помогать уходить от опасности. На деле же большинство людей решительно неспособны просчитать вероятность того или иного события. К примеру, наша с вами встреча на первый взгляд может показаться совершенно невероятной. Но вы – путешественница, я – изгнанник, а Дириомо – не в такой уж дали от наезженных путей. Вообще говоря, люди склонны верить, что мир безопасен, и случайные проявления насилия заставляют их чувствовать собственную незащищенность. Поэтому, когда совершается убийство, им инстинктивно хочется обвинить того, кто близок к жертве, невзирая на то, что вероятностью обусловлено: мы все систематически вступаем в непосредственный контакт с опасными индивидами.

– А как же та математическая проблема? – спросила я. – Гипотеза Гольдбаха. Торп предположил, что вы с Лилой вплотную подошли к ее решению, и вам не захотелось делиться славой.

– Вплотную подошли к ее доказательству, – поправил он. – Но это смехотворно. Ни о каком «вплотную» и речи не было. Торп ничего не смыслит. Я, впрочем, не поставил на ней крест. Перебравшись сюда, работал над гипотезой почти все свободное время. Это успокаивало, помогало коротать время. Более того, признаюсь, гипотеза Гольдбаха напоминала мне о Лиле. Такой у нас с ней был уговор: мы докажем эту гипотезу. Как меня мучила совесть, когда она погибла… Почему меня не было рядом! Тем вечером я должен был отвезти ее домой после ужина, а я не отвез: мы засиделись, и мне надо было бежать домой, к сыну. Он без меня не засыпал. И я только проводил ее до остановки. С той поры каждый божий день просыпаюсь с чувством, что предал ее.

За окном ливень стегал беззащитные деревья, пахло зеленью и землей. Кондиционера у меня не было, и окно я держала открытым. Жалюзи неплохо защищали от дождя, но несколько капель все же шлепнулись на пол.

Мак-Коннел подался вперед, шаркнув стулом по полу, коснулся своим коленом моего. У меня рука сама собой нырнула в сумку. Мак-Коннел заметил это непроизвольное движение. Страдальчески сморщился.

– Не надо меня бояться, – проговорил он. – У вас нет ни малейшего повода для страха. Я любил вашу сестру, Элли. Никогда и ни за что я не смог бы причинить ей боль.

Мне хотелось верить ему. Ради Лилы я хотела, чтобы это было правдой.

Он встал, собираясь уходить. В глазах читалась безнадежность. Должно быть, он чувствовал, что ему не убедить меня.

– Погодите, – сказала я. – Еще один вопрос.

– Да?

– А что ваш сын, Томас?

– Ему в этом году исполнится двадцать три. Через несколько месяцев после переезда в Никарагуа я звонил тестю. Тот сказал, что Маргарет снова вышла замуж и уехала из штата. Ни ее новой фамилии, ни адреса он дать не захотел. Я продолжал посылать поздравительные открытки на день рождения сына и на Рождество на адрес тестя, пока три года тому назад они не начали возвращаться с пометкой «неверный адрес».

– А вы не думали попытаться отыскать его?

– Каждый день думал. А теперь мне кажется, если бы он хотел – сам нашел бы меня.

Он поднял книгу, кепку.

– Поздно уже. Спасибо, что выслушали.

– Погодите, – снова сказала я, но задержать его было нечем. А мне так хотелось услышать еще что-нибудь о сестре, вспомнить прошлое вместе с этим человеком, который знал ее совершенно с другой стороны. Как быстро, всего за один день, немыслимое может стать реальным.

Он шагнул к двери, взялся за ручку и тут словно вспомнил о чем-то.

– Лила когда-нибудь рассказывала вам о Марии Агнези?

– Да, а еще про Софию Герман, Олив Хэзлитт, Шарлотту Ангас Скотт, Гипатию[19]19
  Женщины-математики разных времен и народов.


[Закрыть].

– Тогда вы помните, как именно Агнези решала задачи?

Я покачала головой.

– Биографы утверждают, что Агнези была лунатиком. Промучившись безрезультатно над какой-нибудь мудреной задачей, она отправлялась спать. Предание гласит, что, проснувшись поутру, она находила у себя на столе готовое решение. Но я всегда считал это не более чем милой выдумкой. Просто когда она просыпалась на следующее утро, наступал новый день, и она смотрела на все по-новому.

Он открыл дверь и растворился в темноте коридора. Какое-то время я стояла не двигаясь. Не выдумка ли эта ночь, не игра ли моего воображения? Потом подошла к окну и отодвинула жалюзи. Неясный силуэт медленно двигался вдоль улицы, и дождь усердно поливал его.