Текст книги "Ты его не знаешь"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Двадцать два

Домой я добралась к половине шестого. Сразу стащила с себя всю одежду, сунула в стиральную машину, а сама залезла под душ – смыть запахи его дома. Я вся провоняла табачным дымом, даром что Торп не курил два месяца.

Звонить по тому номеру, что он мне дал, было еще рано. Я чертовски устала, но знала, что все равно не усну, а потому извлекла из тайника под кроватью Лилин дневник и отправилась на Хейз-Вэлли. Машину оставила на бульваре Октавиа и зашагала вниз по узкому переулку, мимо испещренных граффити слесарных мастерских, мимо черных кожаных корсетов, выставленных в витринах «Темного сада». Перед кофейной палаткой «Василек» выстроилась очередь. Частенько приходилось наблюдать, как наивные покупатели пытались заказать здесь «полукофеиновый двойной латте» или «ореховый капучино с соевыми сливками», а в ответ получали изощренную отповедь продавщицы, которая недвусмысленно давала понять, что если кому требуется паршивое пойло вместо доброй чашки крепкого кофе, то пусть катится в «Старбакс». Я и сама невысокого мнения о подобных фокусах. Разбавить «арабику» соевым молоком, приправить каким-нибудь сиропом? Да ни за что на свете!

Присесть в «Васильке» негде, можно лишь поставить стаканчик на небольшой, примостившийся на тротуаре прилавок, но это странным образом добавляло прелести заведению. Я с наслаждением вдохнула густой аромат йеменского «санаани», ощутив нотки абрикоса, табака, вина и пряностей. Первый глоток кофе поутру – самый-самый! Кровь ударяет в голову, туман в мозгах проясняется. Я отключилась от окружающего мира и открыла Лилин дневник с твердым намерением уж теперь разобраться, что к чему.

Прошлый раз я остановилась на странице, где Лила записала континуум-гипотезу. Любое бесконечное подмножество континуума является либо счетным, либо континуальным.

Далее следовали исторические выкладки по теме. На память пришел один наш с Лилой разговор у нее в спальне глубокой ночью, родители уже спали. Когда это было? За несколько недель до ее смерти, за несколько месяцев? Забыла. Но суть разговора помню.

Примечательность континуум-гипотезы в том, что ею открывается знаменитый список двадцати трех нерешенных задач, составленный Дэвидом Гильбертом[42]42
  Выдающийся немецкий математик (1862–1943), внес клад во многие разделы математики, оказав огромное влияние на науку XX в. В числе прочего именно он вывел основные уравнения общей теории относительности.


[Закрыть] в 1900 году. В начале шестидесятых кто-то доказал, что определить истинность или ложность континуум-гипотезы невозможно. Однако у знаменитого математика Пола Эрдёша на этот счет имелась собственная точка зрения. По его мысли, если существует бесконечный разум, превосходящий возможности человеческого ума, то ему и решать – истинна эта гипотеза или ложна.

– В общем, или род людской хорошенько поумнеет, – вздохнула Лила, – или мы так и вымрем, не решив этой задачи.

– А если и гипотеза Гольдбаха такая же хитрая штуковина? – допытывалась я. – Ты тридцать лет будешь искать доказательство, а потом выяснится, что доказательства вообще не существует?

– Но я, по крайней мере, буду знать, что пыталась, – отвечала Лила. – И буду уверена, что сделала все возможное, что не сдалась.

После встречи с Мак-Коннелом я каждый день чувствовала, что тычусь носом в границы собственных знаний, в бедность своего воображения. Если бы все было ровно наоборот – меня, а не сестру нашли в лесу, – уж Лила не приняла бы на веру историю из какой-то книжки. Она бы изучила все факты и не спеша, методично сложила в одно целое. И можно не сомневаться – не сдалась бы, пока не докопалась до истины. И уж само собой, не ухлопала бы двадцать лет на ожидания, прежде чем приняться за поиски.

В восемь часов я вытащила из кошелька листок бумаги и набрала номер. Уже на втором гудке ответил женский голос.

– Доброе утро, – поздоровалась я. – Это телефон мистера Джеймса Уилера?

– Я Делия Уилер. Вы по поводу счета?

– Нет.

В трубке послышался приглушенный собачий лай.

– Точно? Потому что если кто и называл его Джеймсом, так это его мать, упокой. Господи, ее душу.

– Честное слово, меня не интересуют ваши счета.

– Тогда… Да, это номер Джимми. А вы кто?

– Вы меня не знаете, но много лет назад наши пути пересекались. Я сестра Лилы Эндерлин.

– Чья сестра?

– Лилы Эндерлин.

Она помолчала. Собака теперь сопела совсем рядом.

– Мы ничего не знаем, – неожиданно буркнула Делия.

– Мне нужно задать мистеру Уилеру несколько вопросов, только и всего.

– Тридцать лет назад полиция уже задавала ему вопросы, – проворчала она. – И он на каждый ответил.

– Двадцать, – поправила я.

– Что?

– Лила умерла двадцать лет назад.

Снова пауза.

– А я бы поклялась, что это было в 1979-м. Боже правый, если и у меня крыша поехала, плохи наши дела.

– Вы по-прежнему живете на Мултри? – поинтересовалась я.

– Точно.

– Я могу заехать, когда вам будет удобно.

Я ждала, что сейчас меня пошлют куда подальше, и приготовилась слезно умолять о встрече, но, к моему удивлению, она пробормотала:

– Да чего уж, мы всегда дома. Джимми давно не выходит, а я не люблю бросать его одного.

– Спасибо большое. Я буду у вас через час.

Уилеры жили в одноэтажном домике под коричневой черепичной крышей, с желтыми оконными рамами и желтой дверью, которая выходила чуть ли не на самый тротуар. Улица была забита машинами, так что пришлось покружить, пока отыскалось свободное местечко.

Дверь распахнулась прежде, чем я успела позвонить. На пороге стояла невзрачная, маленькая и сухонькая женщина в черных штанах и футболке с логотипом «Google». Каштановые волосы стянуты канцелярской резинкой, на щеках розовые румяна и такая же розовая помада на губах. Делия оказалась еще моложе, чем я думала, – ей, вероятно, едва перевалило за пятьдесят.

– Элли Эндерлин, – произнесла она, вглядываясь в мое лицо. – Силы небесные!

Видно, она хотела еще что-то сказать, но лишь отступила в сторону, пропуская меня в дом.

– Спасибо, что согласились меня принять.

– Сомневаюсь, чтоб из этого вышел какой толк, но гостям я всегда рада.

Справа от прихожей, за неплотно задернутой синей занавеской, виднелась кровать, втиснутая в узкую нишу. На крохотном столике в ногах кровати стоял телевизор, на желтое одеяло падал свет от экрана, но звука не было. Там, на кровати, кто-то был – Джеймс Уилер, надо полагать, – но из-за занавески выглядывали только ноги, бледные и тощие. Возле ног спала маленькая черная собачка. Из прихожей мы попали в небольшую уютную гостиную. Все помещения домика следовали одно за другим, словно нанизанные на нитку бусины: за гостиной – кухня, за кухней – ванная. В кухне на плите стучал крышкой чайник.

– Вы уж простите за беспорядок, не успела прибраться.

– У вас просто замечательно. – Я принюхалась: имбирь и корица. – А чем так вкусно пахнет?

– Да так, кофейный кекс. Хотела вас покормить, если вы припозднитесь.

– Ну что вы, зачем!

– Я, знаете ли, на Миссисипи выросла. – Она заглянула в духовку, проверяя кекс. – Моя матушка в гробу перевернется, если ко мне придут гости, а я их не накормлю. В аккурат на прошлой неделе Мэтью – это наш старший – возил меня за город, коляску покупать; он ее в компьютере присмотрел. Для Джимми, то есть. Так тамошняя дамочка даже стакана воды нам не предложила!

Только когда мы уселись за стол, где на прелестном фарфоровом блюде уже красовался кекс, Делия Уилер заговорила о том, ради чего я пришла.

– Это дело рук того парня, Питера Мак-Коннела, не иначе, – убежденно сказала она, заглядывая мне в глаза. – Я читала книжку – его, как пить дать, его. Страшная история. Уж как мне жалко ваших родителей, голубушка! И вас, конечно, тоже, но ваших родителей – особенно. И подумать жутко, что кто-то мог бы сотворить такое с моими мальчиками. Как представлю, так сердце останавливается.

Я кивнула.

– Много воды с тех пор утекло, но и дня не проходит, чтобы я не думала о сестре.

– Помнится, Мак-Коннел этот дал деру и поминай как звали. Они хоть потом арестовали его?

– Нет.

– Экая жалость! Девчушку, конечно, не вернуть, но случись такое с кем из моих, мне было б легче, если б кто-то за это поплатился.

Она отхлебнула чаю, задумчиво откусила кусок кекса.

– По чести сказать, не пойму, голубушка, к нам-то вы зачем пожаловали? Какой от нас прок?

– Как я поняла, ваш муж разговаривал с моей сестрой в тот вечер, когда она погибла. Я подумала, он мог бы рассказать, как и что…

– Ах, если бы, – вздохнула миссис Уилер. – Вот уж три года, как с Джимми приключился удар. Тогда и язык отнялся. Поначалу он хоть мог писать с грехом пополам, а теперь и того не может. – Она вытянула пальцы, покрутила обручальное кольцо. – А в книге-то про Джимми ничего не сказано. Я помню. Она как вышла, так я сразу отправилась в библиотеку и прочитала всю, от корки до корки. Страсть как боялась, что Джимми там по имени назовут. Одному Богу ведомо, как бы он это пережил после всего, что было. Вот я и думаю – вы-то, голубушка, откуда про него разузнали?

– Мне сказал следователь, который вел дело, – соврала я. Правда была слишком запутанной и сложной.

Она нахмурилась.

– Тогда вы должны знать, что потом было с Джимми.

Я покачала головой.

– Его забрали на допрос. Вот ужас-то был! На ночь глядя явилась полиция – мы как раз ребят спать укладывали, – схватили его и поволокли, прямо как преступника какого. Я цельную ночь глаз не сомкнула, все молилась да плакала. Ребята до смерти напугались. А поутру он возвращается, и лица на нем нет. Они его всю ночь протомили – ни спать, ни есть не давали. Хотели, чтоб признался. Прямо с ножом к горлу пристали: ты же, говорят, дворник, а какие у дворника могут быть разговоры с молоденькой, хорошенькой студенткой? А он такой и был, понимаете? Болтал со всеми подряд. Да я сама сколько раз его корила: дескать, слишком много ты, Джимми Уилер, разговоров разговариваешь! Уж как заведется, так ввек не остановится. До белого каления, бывало, меня доводил. А теперь как замолк, так я уж и скучаю по болтовне по его. А сестрица ваша такая была добрая девочка, всегда поздоровается. Она ему и впрямь нравилась, только не так, как полицейским хотелось. У нас-то самих два парня, а Джимми всегда хотел девочку. Он мне однажды знаете что сказал? Если, говорит, будет у нас дочка, хочу, чтоб она была такой, как Лила. Лила, говорит, очень хорошая девочка, держится всегда скромно, громко не разговаривает, не куролесит никогда.

Я молча слушала. Поверить в Лилину дружбу с дворником мне было легче легкого. Она вообще лучше всего чувствовала себя с людьми не своего круга, с теми, кто не станет отнимать у нее много времени, просить «телефончик» или звать в кино.

– Больше его не допрашивали?

Миссис Уилер помотала головой:

– А нужды не было. Ведь почему они его в тот раз столько времени промариновали? Потому как он им своего алиби не давал. Уперся – и ни словечка про то, где был, когда бедняжку убили. А уж когда они по-настоящему разозлились да всерьез взялись за него (такого наговорили – страсть!), вот тут он смекнул, что они всерьез на него думают. Тогда-то он все как на духу и выложил, ну, про вторую работу то есть. Он ведь у нас тянул лямку еще и на сталелитейном заводе. Худо нам в те времена жилось – за душой ни гроша, а на подходе третий ребенок. Вот Джимми и устроился сразу в два места, чтоб хоть как-то сводить концы с концами. А в Стэнфорде насчет этого было строго – чтобы никакого совместительства, ни-ни! Но без его приработка мы бы нипочем не выдюжили, как же Джимми было лишиться его? Проболтайся он в полиции – дойдет до университетского начальства, а уж те вышибут его за милую душу.

– И что же дальше?

– Ну а дальше признался – куда было деваться? Те, конечно, к заводскому начальству. И что же оказывается? В Стэнфорде Джимми отметился в семь вечера (там у них так и записано), а в полвосьмого был уже на заводе и всю ночь работал. После этого от него и отцепились.

Делия взяла меня за руку:

– Знаю я, голубушка, зачем вы здесь, и не виню. Но не Джимми это, уж вы мне поверьте.

Я верила.

– Он так убивался, когда с Лилой это приключилось, а когда на него подумали – просто места себе не находил. – Она сокрушенно покачала головой. – У нас-то после все прахом пошло. Джимми выгнали из университета, у меня случился выкидыш, дом чуть не отобрали. Это здорово его подкосило. Прежде он у меня сильным был, трудяга. В нищете вырос, поздно встал на ноги и вбил, знаете ли, себе в голову, что будет вкалывать до седьмого пота, а мы выкарабкаемся из нужды, станем жить как люди. Смешно сказать, теперь-то наша халупа бешеных денег стоит, но я ее ни за что не продам. Джимми почти не встает, с легкими у него не в порядке, да и других болячек полно. Всю жизнь надрывался как каторжный, а ради чего, спрашивается?

Из первой комнаты донесся стук.

– Это Джимми. Два удара. Пить, значит, хочет.

Она встала, налила воды в стакан.

– Огромное спасибо, – сказала я, поднимаясь. Я чувствовала, что должна еще кое-что сказать, хотя время и ушло. – Ваша семья тоже пострадала, мне очень жаль.

– Что ж тут поделаешь, – улыбнулась миссис Уилер. – Стараемся как можем. Счастье, что мы с Джимми всегда души друг в друге не чаяли, это здорово помогает.

Через гостиную мы прошли в прихожую. Она отдернула занавеску, и моим глазам предстал Джеймс Уилер – худущий, кожа да кости, с всклокоченными седыми вихрами. Собачонка перебралась к нему на подушку.

– Вот и я, дорогой, – обратилась к нему миссис Уилер.

Он поднял на меня глаза, в них что-то промелькнуло. С усилием оторвал от простыни руку и снова уронил.

– Да, родимый, – миссис Уилер поднесла к его губам стакан с водой, – она очень похожа на свою сестру, правда?

Двадцать три

В субботу я, как обещала, встретилась с Торпом на Опера-плаза. Когда я приехала, он все еще подписывал книги, длинная очередь желающих протянулась через весь магазин. Он поднял глаза, увидел меня и беззвучно произнес: «Десять минут».

В магазин вошел симпатичный парень с золотушным младенцем в рюкзаке-кенгурушке за спиной. На парне была дорогущая кожаная куртка, коричневые замшевые башмаки и стильные джинсы с такой низкой посадкой и такой ужины, что оставалось только гадать, как он умудряется в них передвигаться. Искусно растрепанная шевелюра и короткие бачки наводили на мысль о модной парикмахерской. Явно один из наших вечно недовольных хипстеров. Меня, к слову, всегда вот что ставило в тупик: свободного времени у этих ребят навалом, денег, похоже, куры не клюют, но ни то ни другое они не тратят на еду. Обернувшись ко мне, парень криво усмехнулся:

– Что за писатель?

– Эндрю Торп.

– Стоящая книжка?

– Не знаю, не читала. Прошу прощения…

Я обошла парня и направилась в маленькую кофейню, пристроенную к магазину, купила там баночку кофейных зерен в шоколаде. Вернувшись в магазин, положила одну штуку на язык, подождала, пока растает шоколад. К тому времени, как Торп освободился, я слопала не меньше дюжины и была на подъеме.

– Готова к походу? – осведомился он.

Полчаса спустя мы сидели в «Мангостане», за маленьким столиком, зажатым со всех сторон шумно обедающей публикой. Сильно пахло лимонником.

– Рекомендую десятый номер, – сказал Торп. – Кусочки говядины с картофелем и рисом. Или номер двадцать два – то же самое, но с вермишелью.

Я выбрала с вермишелью. Ждать пришлось долго, зато еда была хороша. Торп в деталях расписал сегодняшний визит к своей инструкторше, а потом принялся расспрашивать меня о моей личной жизни. Не знаю, как так вышло, но в итоге я поведала ему и о Генри, и о нашем с ним разрыве три года тому назад в Гватемале.

– Ты его любила?

Я лишь пожала плечами, но он повторил вопрос, и мне пришлось нехотя признаться:

– Тогда мне казалось, что люблю.

– А сейчас вспоминаешь его?

– Бывает.

На самом деле я много думала о Генри в последнее время, но Торпу этого знать не полагалось.

– Стало быть, не любила, – хмыкнул Торп. – Иначе думала бы о нем утром, когда просыпаешься, и вечером, когда ложишься спать, и когда сдаешь вещи в химчистку, и когда сидишь в кино.

– Я была у Джеймса Уилера.

– Не отказалась, значит, от своей затеи? – Торп не скрывал удивления.

– Почему вы не сказали, что у него было бесспорное алиби?

– Неужели? Что-то не припоминаю. Я же говорил – неинтересный персонаж.

Он подобрал соус последним кусочком мяса и отправил в рот. Подошла со счетом официантка, и Торп, прежде чем я успела вымолвить слово, вручил ей свою кредитку.

– Уф, объелся! – Он похлопал себя по животу. – Может, прогуляемся, чтобы жирок не завязался, а?

Выглянуло солнце, раскалило асфальт на тротуаре, заиграло на выстроившихся вдоль улицы машинах. Я стянула свитер, подняла с повлажневшей шеи волосы и закрутила в пучок. Вся округа гадостно воняла смесью собачьего дерьма, бензина и застарелой мочи. Мужики, справляющие малую нужду прямо на обочине тротуара, – такое же обычное для Тендерлойна[43]43
  Один из неблагополучных бедных районов Сан-Франциско.


[Закрыть] явление, как накачанные наркотой проститутки при исполнении в любое время ночи и дня. Я всегда недолюбливала этот район.

Мы шагали вдоль Ларкин-стрит, отмеряя в молчании квартал за кварталом.

Когда мы добрались до Рынка, я стерла все ноги. Куда, интересно, он меня ведет? – гадала я. Мне было не по себе, но я твердо решила выведать еще какие-нибудь имена.

– Ты скачки любишь? – ни с того ни с сего спросил Торп. – Лично я время от времени захаживаю на ипподром. Это занятней, чем можно подумать. Собирался туда в следующую субботу. Пойдешь со мной?

Отвечать, по счастью, не пришлось – мы как раз поравнялись с ватагой парней в кожаных жилетах, килтах и берцах. Сложная система цепей связывала их друг с другом.

– Черт, совсем из головы вылетело – в эти выходные фестиваль Фолсом-стрит![44]44
  Крупнейший в мире фестиваль, собирающий поклонников садо-мазо и секс-нарядов из кожи и латекса.


[Закрыть] – воскликнул Торп.

Ну да, забыл, как же. Наверняка так и было задумано.

Мы продолжали идти в том же направлении и через несколько кварталов влились в толпу: мужчины в кожаных штанах (ковбои надевают такие поверх джинсов, эти же – прямо на голое тело), женщины в туго-натуго затянутых корсетах, долговязые трансвеститы на высоченных каблучищах. Я в своей юбке до колена и футболке была здесь определенно не к месту – ни дать ни взять экспонат в витрине Музея общепринятой морали: «Тетка обыкновенная».

– Если б знала, куда мы направляемся, надела бы что-нибудь поэкстравагантнее, – заметила я.

– Ты отлично выглядишь. А они пусть считают, что это ты для смеха.

Перед нами выросла баррикада, перегораживавшая улицу.

– Вход три бакса! – объявил длиннющий парень в лошадиной сбруе.

Он радостно ржал, притопывал ножищами и как гривой встряхивал волосами. Очень убедительно. Я даже подумала – может, он так наряжается каждый день?

– Ну, раз так… – Торп вытащил из кошелька деньги.

За что обожаю Сан-Франциско, так это за то, что здесь к любого рода публичным выходкам неизменно относятся с философским пониманием. В каждую минуту можно очутиться среди диковинных, будто киношных персонажей. Помню, как-то давным-давно складываю полотенца в прачечной самообслуживания на Даймонд-стрит, радио запело что-то из «Бриолина» – и все пять посетительниц в один голос грянули песню. Если есть время и желание, в этом городе можно устроить себе жизнь не менее увлекательную, чем у героев плутовского романа.

Торп заинтересовался публичной поркой в балагане неподалеку от нас. Вовсю жарило солнце, нестерпимо пахло кожей и загадочными мазями. Кто-то шлепнул меня по заду деревянной лопаткой, я живо обернулась – и увидела море невинных лиц. Я ощущала себя Алисой, попавшей в причудливый, сан-францисский вариант страны чудес, где и Безумный шляпник, и все его свихнувшиеся друзья бредят садомазохизмом.

А потом взгляд наткнулся на знакомое лицо.

– Джек?

Он крепко обнял меня:

– Элли! Господи, сколько лет, сколько зим!

Черные густые волосы до плеч, коричневые кожаные штаны и футболка с Микки-Маусом.

– Потрясающе выглядишь, – сказала я. Так оно и было.

Торп сиял улыбкой, лучезарной и самоуверенной.

– Эндрю Торп, – представила я. – А это мой друг по колледжу, Джек.

– Джексон, – поправил он.

И я сразу вспомнила, как он настаивал, чтобы его называли именно Джексон, хотя родители нарекли его заурядным именем Джек.

Мы познакомились в начале последнего курса и не разлучались ни днем ни ночью несколько недель кряду, пока он не отправился в Сенегал добровольцем Корпуса мира. Приятно снова встретиться. Парней, с которыми я ненадолго сходилась, за год после смерти Лилы набралось как собак нерезаных. Я то и дело натыкалась на кого-нибудь из них. Слегка конфузилась, конечно, но всегда была рада разузнать, как они живут, что с ними сталось.

Подошла высокая блондинка в красном кожаном платье и обняла Джека за талию.

– Моя жена Стейси, – сказал он.

Меня, к моему удивлению, он представил как «давнюю подружку».

– А ребята дома, с нянькой, – прервала неловкую паузу Стейси.

– Ребята?

– Ага, двое. Первый класс и детский сад. Они думают, мы сейчас с компанией на пикнике.

Стейси оказалась бойкой и дружелюбной, и у меня почему-то сложилось впечатление, что когда она не наряжалась шлюхой, то ходила в строгих деловых костюмах и прилично зарабатывала в адвокатской или в риелторской конторе. Что до Джека/Джексона – его я помнила худым малым, развалившимся нагишом на тощем матрасе, с косячком в одной руке и книжкой в другой. А теперь – подумать только! – у него жена и двое ребятишек. Чудны дела твои, Господи.

Джек вручил мне свою визитку:

– Звякни как-нибудь, мы позовем тебя на ужин. Познакомишься с маленькими чудовищами.

– С удовольствием! – отозвалась я, зная, что никогда не позвоню.

Мы с Торпом проталкивались мимо палаток, торгующих гигантскими искусственными фаллосами и золочеными кольцами для настоящих, мимо разносчиков с пирогами пикантной формы, мимо рекламных афиш, извещавших о действах, посвященных всевозможным фетишам. Женщина в прорезиненном медицинском костюме сунула мне в руки листовку: «Найди своего раба. Первая консультация бесплатно».

Вот и конец улицы, тут жизнь входила в обычную колею. Я раздумывала, как бы получше изложить свою просьбу, и тут Торп заговорил:

– У меня для тебя еще кое-что есть.

– А?

– Еще одно имя. Кое-что из того, что не попало в книгу. В лесу была машина, примерно тогда же, когда пропала Лила. Белый «шевроле». Кому-то она показалась подозрительной, он записал номер и сообщил полиции.

Торп вынул из кармана и передал мне листок с двумя напечатанными словами – Уильям Будро.

– Какой-то музыкант, все звали его Билли. Поначалу я хотел им заняться, да замотался, не до того стало. И вообще, когда я о нем услышал, меня уже вполне устраивало, как и в каком направлении продвигается книга.

Я аккуратно сложила бумажку и спрятала в кошелек.

– Спасибо.

Пару минут мы шагали молча, потом я задала вопрос, который не давал мне покоя:

– Зачем вы это делаете?

Торп усмехнулся.

– Да есть у меня одна безумная мыслишка: окажу тебе добрую услугу – ты и вернешься ко мне.

Мы шли дальше. Толпа поредела, опустился туман. Когда мы вернулись на Опера-плаза, к моей машине, я все-таки собралась с духом:

– Слушайте, пока я не уехала, объясните мне кое-что…

– Да?

– Про ваш дом. Про вид из окна кабинета.

– Ах, это…

– Угу.

– В простое совпадение поверишь?

– Нет.

Он отвел глаза. И даже, мне кажется, покраснел. Чуть-чуть, самую малость.

– Дом выставили на продажу, когда я уже почти два года не мог выдавить из себя ни строчки. Садился за стол и часами пялился на чистый лист бумаги. Это продолжалось так долго, что я даже решил бросить писанину и вернуться в педагогику. Как-то в воскресенье гостил у друга по соседству, мы с ним поехали прокатиться и по дороге увидели табличку, что дом продается. Другу захотелось посмотреть, я пошел с ним. У меня и в мыслях не было покупать, дом вообще не в моем вкусе – слишком модерновый, неприветливый какой-то, – но когда я сообразил, что из окна второго этажа виден твой дом, сразу понял, что должен его купить, и уже тогда знал, где именно будет мой кабинет.

– Чертовщиной попахивает.

– Может, и так, но ведь сработало. Через два месяца после переезда у меня на столе уже лежали три главы новой книжки. Писал по ночам, но только в те ночи, когда горел свет в твоей комнате.

– К тому времени это уже была не моя комната. Мама устроила там кабинет.

Он опустил руку на крышу моей машины.

– Я знал, что тебя там нет. Но свет горел, и я воображал, будто ты там. Будто сидишь за своим старым столом, читаешь, слушаешь музыку. Мне было довольно иллюзии того, что ты неподалеку. А иногда ты и в самом деле была рядом. Пока в прошлом году твоя мама не переехала, я редко уходил по четвергам вечером. Единственный вечер в неделю, когда я знал почти наверняка, что увижу тебя. Пусть я не мог говорить с тобой, но мог протянуть воображаемую линию от моего стола к тебе. Я видел, как там, внизу, ты стоишь на тротуаре перед домом со своей матерью. Старался представить, о чем вы разговариваете. Бывало, должен к стыду признаться, пытался угадать, не мелькает ли в вашей беседе мое имя.

– Вы должны понимать, что все это странно, – заметила я. – Более чем странно.

Я не стала говорить ему, что даже единственный человек, который по-настоящему любил меня, Генри, и тот не был так предан мне. Генри довольно легко отказался от меня. Неужели одержимость вызывает более сильную привязанность, чем любовь?

Он потер пятнышко на машине, потупился.

– Что я могу сказать? Ты была моей Зельдой[45]45
  Зельда Сейр Фитцджеральд, писательница, жена Френсиса Скотта Фитцджеральда.


[Закрыть], моей Жорж Санд, моей Стеллой[46]46
  «Стелла» – прозвище Эстер Джонсон, подруги Джонатана Свифта.


[Закрыть]. Мои книги, дом, относительная известность… Всем этим я обязан тебе.

Ясно. Он сотворил себе кумира, и этот кумир не кто иной, как я. В иных обстоятельствах – будь его книга о чем другом, не о Лиле – я была бы польщена. Приятно, наверное, быть чьей-то музой…

Я отперла водительскую дверь; опередив меня, Торп распахнул ее передо мной.

– Право слово, – сказал он, когда я уселась за руль, – отыскать Билли Будро – неплохая мысль.