Текст книги "Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Вот собака какая, – пробормотал Магнус и пошел следом.

Сразу за дверью висел плакат с предупреждением для посетителей, что собак можно проводить внутрь только на поводке, и еще там была стойка с кассой. Вход в аббатство был платный. Билет стоил 1,7 фунта. Кассир, сотрудник «Английского наследства», выжидающе смотрел на Мака. Шейн настолько привыкла входить в аббатство бесплатно, что она как-то забыла, что посетителям, которые не археологи, надо платить за вход. Она подошла к кассиру, чтобы уладить этот вопрос. Мак был в шортах для бега, и даже если там были карманы, то бумажник бы явно туда не влез.

– Он со мной, – сказала она кассиру и провела «безденежного» Магнуса мимо кафе и киоска с открытками, к выходу в старину. Все это случилось так быстро, что кассир не успел даже слова сказать – а Адриан уже весело несся по дерну, где-то на полпути в XII век.

Шейн встала посреди заросшего травой пустыря – на том самом месте, где когда-то был неф главной церкви аббатства. Ветер трепал ее юбку. Она указала вверх, на высокие арки – окостенелые остовы камня на фоне чистого неба. Сама мысль о том, что кто-то – и особенно этот молодой человек рядом с ней – может смотреть на эти величественные руины и оставаться невосприимчивым и равнодушным к их трагической красоте, красоте полного опустошения, казалась просто нелепой. Вообще-то лекции Шейн читала только своим студентам. Но для этого случая она сделала исключение:

– Эти три арки, – она взглянула на Мака, чтобы убедиться, что он смотрит именно туда, куда она показывает (он смотрел – и пес тоже смотрел, причем очень внимательно), – изначально они были частью южной стены аббатства, да, но когда здесь была реставрация в 1920-х, их зачем-то передвинули к северной стене. Честно сказать, я не знаю, зачем их сюда перетащили. Но все это – подлинное. В смысле, камни и кладка. По крайней мере они сохранились, эти арки. У нас была мысль вернуть их на первоначальное место, но там сейчас все разрушено, а здесь они сохранятся лучше, под защитой стены. Или вы не согласны?

– Прошу прощения! – Он изобразил шутливое раскаяние. – Я не хотел наступать вам на любимую мозоль, правда-правда…

– У меня есть брошюры и книги, там все описано очень подробно, вся история аббатства, – сказала она. – Вы обязательно почитайте – я вам их передам. Целый пакет. Вы в Логерхед-Ярде живете, вы говорили?

– Да нет, не нужно. – Он даже слегка покраснел от смущения. – Я лучше сам их куплю.

– Какой вздор. Я с удовольствием дам вам книги.

– Но… но это же ваши книги. Вы на них деньги потратили…

– Вы опять ерунду говорите. Я их уже прочитала. Все, что мне нужно, я из них получила. Теперь они мне не нужны, только лежат – пылятся. – Ей все-таки удалось смутить этого человека. Шейн тихо порадовалась про себя – своему скромному личному ниспровержению капитализма XXI века, своему слабосильному, хиленькому подражанию бенедиктинцам с их благородными принципами общей собственности. – Тем более, мистер Магнус, от вас прямо так и разит цинизмом. Мне бы хотелось с этим побороться, ну, то есть если смогу.

Он натянуто рассмеялся и приподнял одну руку, привлекая внимание к своей подмышке, где ткань футболки была мокрой от пота.

– А вы уверены, что это именно цинизм, а не «В.О.»?

– Вполне уверена. – Шейн заметила у входа двоих коллег-археологов. Ну, наконец-то. – Ладно, пора на работу. Было очень приятно с вами познакомиться. И с Адрианом тоже.

Она пожала Магнусу руку и наклонилась, чтобы в последний раз погладить пса. Магнус – в явном замешательстве – направился к выходу.

Но уже перед тем как выйти из аббатства, он обернулся к Шейн и крикнул:

– Удачно вам покопаться!

В ту ночь Шейн заснула на удивление легко и быстро. Она не лежала, часами ворочаясь с боку на бок и глядя на решетку камина и деревянные вешалки, которые с каждой минутой становились все более странными и нереальными в лунном свете, – она сразу же провалилась в сон. В темноту.

Я сплю, думала она во сне. Какое блаженство. Я сплю.

– О, плоть от плоти моей, – прошептал голос ей в ухо. – Прости меня… – Холодное лезвие полоснуло по горлу. Шейн пронзительно завизжала и тут же проснулась – но все же не раньше, чем плоть раздалась под ножом и кровь хлынула алым потоком.

Она поднялась резким рывком и села на постели, схватившись за горло, чтобы удержать в себе кровь и жизнь. Никакой страшной раны, естественно, не было. Кожа была абсолютно нетронутой, разве что мокрой от пота. Шейн болезненно застонала и уронила руки.

До утра было еще далеко: совсем темно, и чайки еще не кричали – они еще спали у себя… ну, где там спят чайки. Шейн взглянула на часы, но у нее был старомодный будильник с циферблатом и стрелками, без подсветки (она не любила цифровые часы), так что она ничего не увидела.

Через десять минут она была уже полностью одета и готова выйти на улицу. Она собрала сумку: книги и брошюры для Магнуса. «Святая Хильда и ее аббатство в Уитби», «История Уитби», питкинский справочник «Монастырская жизнь» и другие. Повесив сумку на плечо, Шейн прошлась по комнате, чтобы убедиться, что сумка не будет болтаться туда-сюда и мешать ей ходить. А то очень не хочется где-нибудь грохнуться. Когда тебе режут шею во сне – это одно, а вот сломать себе шею, пытаясь спуститься по крутой темной лестнице наяву, – это совсем другое.

Все вроде бы было нормально, и Шейн осторожно спустилась по лестнице и вышла на двор при гостинице. Было так тихо, что она слышала собственное дыхание. Хотя Церковная улица считалась пешеходной и была закрыта для транспорта, Шейн все равно десять раз огляделась по сторонам, прежде чем выйти со двора на улицу – после несчастного случая в Боснии у нее был просто психоз на машины. Никогда не знаешь, что может вырулить из-за угла – даже в тихом пешеходном тупичке, в маленьком провинциальном йоркширском городе, в четыре часа утра.

Сейчас, в темноте, Уитби казался Шейн странным и непривычным – не современным и не средневековым, – а по-другому она его и не воспринимала. Либо так, либо так. Днем, когда было светло, она либо работала на раскопках в древнем аббатстве, где все дышало нортумбрианским^[2] средневековьем, либо бродила в толпе туристов, в вульгарной толчее вульгарных пилигримов с мобильными телефонами, которые они практически не отнимали от уха, и в майках с символикой популярных рок-групп. Но сейчас, в тишине и безлюдье, глухой ночью, Уитби казался отчетливо викторианским. Шейн и сама толком не поняла, что создавало подобное впечатление – большинство зданий и улиц были гораздо древнее. Но дело, конечно, не в архитектуре: тут главное – атмосфера. Тусклый свет фонарей – таким светом могли бы светиться газовые рожки, – дома, едва различимые в полумраке, темные двери и окна, которые словно глядят на тебя с затаенной злобой, все это было похоже на декорации в очередной киноверсии «Дракулы» Брема Стокера. У Шейн было стойкое ощущение, что сейчас из любого темного проулка может выйти сам граф Дракула в черном летящем плаще, или красивая девушка в лунатическом сне, с неестественно бледным лицом, в белом ночном одеянии, залитом кровью.

Такой готический городок. В том смысле, в каком большинство понимает теперь это слово, «готический». Совершенно без всякой связи с древним германским племенем готов или даже с готическим стилем в архитектуре пре-Ренессанса. Историческая реальность отступила под натиском голливудских вампиров и самовлюбленных рок-звезд на крайней стадии нарциссизма, с неизменной густой подводкой вокруг глаз. И вот она, Шейн, тоже вся из себя готическая и загадочная, дальше некуда: идет себе по Церковной улице в четыре часа утра, и на каждом углу ей чудится викторианская нечисть. В этот глухой ночной час даже магазинчик прикольных подарков «Фантазия», где продавались пластмассовые вампирские клыки и подушки с пищалками, казался загадочным и зловещим – словно там, в темноте, затаились крысы и особо опасные психи.

Найти нужный дом в Логерхед-Ярде не составило никакого труда; когда Шейн спросила в гостинице, как ей найти этот дом, ей сразу же объяснили дорогу, причем очень подробно. Отца Магнуса хорошо знали в городе, и местные живо интересовались дальнейшей судьбой дома, который был вроде как городской достопримечательностью. Шейн нерешительно остановилась у входной двери. Когда она сюда шла, она ни капельки не сомневалась, что так и надо, – но теперь она засомневалась. Что она вообще тут делает? Вот если б она пришла днем, когда на улицах много людей, все это можно было бы представить, как самое что ни есть повседневное дело – но сейчас все было совсем по-другому. Жутковатая тишина, тусклый свет фонарей, пустынная улица… Шейн себя чувствовала отрицательной героиней романа ужасов, этакой ночной злоумышленницей: то ли воровкой, то ли грабительницей, а то и вовсе маньячкой-убийцей, что крадется на цыпочках в темноте, чтобы не разбудить мирных жителей, спящих праведным сном – замирает у чужой двери, заглядывает в щель для почты и собирается накидать туда всяких инородных предметов. А что, если дверь неожиданно распахнется, и там будет Магнус, голый и сонный, такой растерянный и теплый с постели? Да, у него же еще и собака! Наверняка пес услышит, как она будет возиться у щели для почты! Услышит, поднимет лай… Шейн принялась осторожно просовывать в щель брошюры и книги, мысленно приготовившись к тому, что сейчас… вот прямо сейчас… Адриан истошно залает и перебудит всю улицу, но книги просто тихонько попадали на пол с той стороны двери. Просто упали – и всё. Либо Адриана совершенно не вдохновляли обязанности сторожевого пса, либо он крепко спал. Может быть, даже в постели с хозяином. Шейн представилась такая картина: два мускулистых мужчины лежат в постели бок о бок, мужчины разных биологических видов, но оба – чертовски красивые экземпляры.

Господи, Шейн, вздохнула она про себя, отступая от двери. Когда же ты наконец повзрослеешь?

Она поспешила обратно в гостиницу. Пустая сумка была такой легкой-легкой.

Шейн всегда ненавидела выходные. Выходные – это для тех, у кого есть какие-то увлечения и хобби, или кто любит подольше поспать. А ей бы лучше пойти на работу. Кстати, это была одна из причин, почему Шейн поехала на раскопки – там выходных не бывает, если уж подписалась работать, будь добра, приходи каждый день к назначенному часу, выходные там – не выходные, и вперед. На самом деле это совсем нелегко, и особенно – в плохую погоду, но это все-таки лучше, чем целый день сидеть дома и изводить себя мыслями обо всем, что с ней было.

Святой Бенедикт очень правильно все придумал: монашеская община, где вся жизнь подчиняется строгому распорядку, и все работают семь дней в неделю, помогая друг другу подняться с утра пораньше, «ласковым поощрением и потворством (как он это назвал), не принимая никаких отговорок, которых так много у закоренелых сонь». Шейн разделяла такой подход целиком и полностью.

Но на раскопках в Уитби выходные были. Чтобы не впасть в уныние и не забивать себе голову мрачными мыслями, Шейн почти все выходные проводила на улице – много гуляла по городу, по десять раз переходила с одного берега на другой, с пирса на пирс, со скалы на скалу. Она возвращалась в гостиницу, только когда уже чуть ли не падала от усталости, брала книжку и ложилась в постель. Она читала до позднего вечера, наблюдая за тем, как меняют свой цвет черепичные крыши домов за окном, а потом выключала свет и пыталась заснуть, хотя давно уже не ждала ничего хорошего от своих снов.

В ту неделю суббота прошла как-то быстро – быстрее обычного. Шейн заснула, как только вернулась к себе после волнительной и жутковатой ночной прогулки до Логерхед-Ярда. Спала она долго, и что самое главное – без сновидений. Она замечательно выспалась и проснулась уже далеко за полдень, свежая и отдохнувшая. Таким образом, Шейн надо было еще продержаться всего лишь три четверти от выходных.

Она пошла пообедать в Морскую Миссию Уитби. Порывистый ветер трепал пожелтевшие листочки бумаги, пришпиленные к доске объявлений у двери. «Не оставляй Фидо на улице, а то там холодно», – было написано на одном из листков. «У нас имеется специальный зал, куда можно пройти с животными. Там всегда рады четвероногим друзьям». Шейн заказала картошку в мундире, и пока заказ остывал, решила сходить посмотреть на зал, куда пускают с животными и где им всегда рады. Там все было затянуто сигаретным дымом. Когда Шейн заглянула внутрь, все, кто был в зале – незнакомые собаки при незнакомых хозяевах, – обернулись, чтобы посмотреть, кто пришел.

На обратном пути Шейн зашла в книжную лавку, где была распродажа – по 50 пенсов за книжку, – и долго рылась в романах ужасов, триллерах, романтической литературе и антологиях местных авторов. Здесь продавался и «Новый завет», дешевое «массовое» издание. Да, вот он, наглядный пример переоценки ценностей! Было время, когда на кожу для изготовления пергамента на одну Библию уходило по целому стаду овец, и писали ее от руки – и это была уникальная вещь, бесценная. Шейн закрыла глаза и представила монастырский скрипторий, огромный зал, залитый солнечным светом: длинный ряд столов, склоненные головы с выбритыми тонзурами, и абсолютная тишина, которую нарушает лишь тихий скрип перьев.

– А теперь всем привет из глубокой древности! – Голос у ди-джея по радио был противным и резким. – Давайте-ка вспомним великий хит «Culter Club». Все, кто когда-то тащился от этой группы, наверняка не забыли, как мы в свое время под них зажигали.

Шейн поспешно сбежала.

Рано утром в воскресенье, вскоре после того, как ей в очередной раз перерезали горло, Шейн вышла на улицу, успев только наскоро вымыть голову. Она так и вышла с мокрыми волосами. Во-первых, она вообще не любила сушить волосы феном, а во-вторых, ей уже было пора выходить – как раз в это время она отправилась на работу в пятницу. Если Магнус и Адриан не изменяли своим привычкам и всегда соблюдали установленный распорядок дня, то они уже должны были выйти на утреннюю пробежку.

Она неторопливо прошлась по Церковной улице, от гостиницы до подножия лестницы в сто девяносто девять ступеней и обратно – причем два раза, – но случайная встреча не состоялась.

Шейн решила, что Магнус, наверное, поднялся на Восточной Утес с другой стороны, по Кедмоновой Тропе. Она представила, как они с Адрианом бегут среди диких трав, что окружали развалины… в общем, она поднялась по тропе до того места, откуда уже был виден Ослиный Луг. Случайная встреча не состоялась и тут – по крайней мере с Магнусом и Адрианом. Ей встретился только скучающего вида мальчик с измученным, запыхавшимся папой, которые возвращались с экскурсии по аббатству – причем эта экскурсия явно не вдохновила сыночка.

– И вот что еще интересно насчет монастырей, – патетически говорил папа в последней отчаянной попытке как-то заинтересовать свое чадо. – Там давали убежище убийцам.

Глаза сыночка и вправду вспыхнули интересом – Шейн заметила это, когда они расходились на узкой тропе.

– А тут, в Уитби, «Макдоналдс» есть? – спросил сынуля у папы. – Или тут только рыба с картошкой?

Шейн снова встретилась с Магнусом только вечером в понедельник. Утром, еще до работы, она пошла побродить по городу – вся из себя возбужденная и вообще в полувменяемом состоянии. Она еще не отошла после ночного кошмара, а шею саднило в том месте, куда она ударила себя кулаком, когда, уже просыпаясь, попыталась отбить смертоносное лезвие. К тому же нога разболелась ужасно. Уплотнение на бедре буквально разрывалось от боли.

На скамейке на рыночной площади, еще пустынной в такой ранний час, кто-то оставил номер вчерашнего «Вечернего Уитби». До восьми оставалось еще полчаса, которые надо было как-то убить, и Шейн присела на скамейку и подобрала газету. Но все статьи, за какую бы она ни взялась, почему-то вгоняли ее в уныние, причем такое… эпически-монументальное. Причем не только истории, действительно грустные и трагические: например, о всеми любимом заслуженном дворнике, которого знали буквально все в городе и который теперь умирает от рака («Он никогда не жаловался и не плакался, хотя уже знал, что болен. Он всегда был веселым», – по словам одного из его коллег – прямо ни дать ни взять потомок святой Хильды, и потомок достойный). Нет, даже статьи про туриста, которого ударило молнией, но он все-таки выжил, причем отделался, как говорится, легким испугом, или про благотворительный конкурс, кто съест больше улиток, или про реконструкцию Эгтонского моста, которую должны были завершить еще в прошлом году, наводили такую грусть, что Шейн хотелось расплакаться. Она быстро перелистала газету, пробежала глазами раздел о собственности и принялась тупо читать рекламные объявления на последней странице. Ее просто «убила» реклама косметологической клиники на Западном Склоне. «Многоместный солярий, по желанию – отдельно для ног и лица». Шейн и вправду едва не расплакалась прямо там, на скамейке. Ни одна фраза, ни в одной из прочитанных книг не вызывала у нее такую грусть – разве что Книга Екклесиаста.

Возьми себя в руки, сказала она себе и решительно отложила газету. Только теперь Шейн заметила, что она не одна. Рядом с ней на скамейке сидела толстенькая молоденькая панкушка, вся пропирсованная, с характерной прической-гребнем – зрелище, необычное для Уитби. Почти такое же необычное, как живой монах. Наверное, Шейн слишком уж откровенно таращилась на серебряные колечки в брови, в носу и в ушах у девушки, потому что девица сердито нахмурилась. Застигнутая «на месте преступления», Шейн поспешно опустила глаза. В ногах у панкушки сидела собака – должно быть, помощница и соратница в плане выпросить денег у прохожих на улице. Самый обыкновенный пес – если не считать пиктограммы «анархии», накорябанной черным маркером на его пшенично-белом боку, – может быть, лабрадор. Вполне симпатичный, да, но далеко не такой красивый, как Адриан.

Да, по сравнению с Адрианом все остальные собаки – невзрачные.

Без десяти восемь Шейн начала подниматься по лестнице в сто девяносто девять ступеней. Взглянув сверху на гавань, она увидела Магнуса и Адриана – две крошечные фигурки, бегущие по Морскому бульвару. Ее меланхолия тут же сменилась странным волнением пополам с возмущением. Почему они бегают там, когда она здесь? Они что, специально ее избегают?! Иначе с чего бы они предпочли бульвар, где пахнет рыбой и где одни только пабы и увеселительные заведения для туристов… ведь тут, у лестницы, так красиво…

Ее самое сильно насторожил ее первый безумный порыв – подпрыгнуть на месте и помахать Маку рукой, хотя он все равно бы ее не заметил. Это был очень тревожный знак. Похоже, она начала увязать – причем глубже, чем ей представлялось. Надо немедленно что-то делать, пока не поздно. Пока она еще в состоянии мыслить здраво.

Я приехала в Уитби, чтобы работать, напомнила она себе. Я приехала вовсе не для того, чтобы уехать в расстроенных чувствах. Вовсе не для того, чтобы об меня вытирали ноги.

Она представила свои чувства в образе истеричной послушницы в монастыре, а разум – в образе мудрой и участливой аббатисы. И вот аббатиса дает юной послушнице добрый совет: учись сдерживать свои чувства. Шейн представила себе келью, где молилась святая Хильда: голые стены, пространство, залитое золотисто-янтарным светом, благодатное место, где можно укрыться от смятения и тревог и обрести долгожданный покой.

Когда Шейн пришла на участок, где проходили раскопки, Прю уже убирал синий брезент, которым они накрывали участок на ночь. Глинистая почва по краям ямы была какой-то уж слишком мокрой. В пятницу вечером землю полили из шланга, чтобы она не пересохла за выходные, но в выходные был дождь, и глина размокла сверх нормы. Шейн тихо порадовалась про себя, что ее «надел» был почти в середине участка. Да, вполне вероятно, святая Хильда не одобрила бы ее суетного желания оставаться сухой и относительно чистой за счет своих же коллег, которым придется копаться в мокрой земле, но резинки ее поддерживающих колгот постепенно теряли свою эластичность – по чуть-чуть после каждой стирки, – так что уж лучше не пачкать их лишний раз.

– Ты нормально сегодня спала? – спросил Прю, сворачивая очередной кусок брезента, под которым открылась могила Шейн. То есть, конечно, не ее могила, а могила, с которой она работала.

– Дай-ка я угадаю… ты смотрела ночной канал… этот фильм про ограбление, где все пошло криво. Там еще эта актриса играет… ну, как ее там? – Прю всегда забывал имена собственные. – Ну, эта… она недавно еще растолстела…

– Нет, я не знаю, – сказала Шейн.

Следующим на участок явился Джеф, сухопарый, морщинистый старый хиппи, который, похоже, работал на всех более или менее важных раскопках в Британии после войны. Потом подошли Кайра и Тревор, муж и жена. Сегодня был их последний день в Уитби – завтра они улетают на Ближний Восток, на раскопки от Национального географического общества. Там и климат теплее, и платят больше. Интересно, кто их заменит? Очень приятные люди, по словам Нины, начальницы на раскопках. Из Северного Уэльса.

В десять минут девятого собрались уже все. У каждого был свой «надел», свой участок работ – как у средневековых сборщиков картофеля. Всего их было четырнадцать человек, и все они рылись в земле на месте древнего кладбища в поисках хрупких останков давно уже мертвых людей, внимательно изучая почву, изменение цвета которой могло указывать на присутствие старого гроба, или полуистлевшей кости, или зубов – бледных осколочков в темной земле.

Все уже найденные тела – вернее, скелеты – были похоронены лицом к востоку, к Иерусалиму, чтобы мертвым было сподручнее восстать в Судный день. Года через четыре, когда работы в Уитби будут закончены и кости заново похоронят при участии викария, который их благословит по всем правилам, мертвым придется уже самим разбираться, откуда ждать трубного гласа.

Сегодня одна из молоденьких девочек была явно не в настроении. Взгляд у нее был какой-то тусклый, уголки губ печально опущены вниз, как у грустного клоуна. Она отводила глаза, чтобы не встретиться взглядом с молодым человеком, который работал на соседнем «наделе». Еще вчера они с ним перемигивались, украдкой улыбались друг другу, о чем-то болтали вполголоса. Сегодня же каждый старательно делал вид, что другого просто не существует – как будто они не работали рядом, бок о бок, на расстоянии в какие-то несколько дюймов, – а если кто-то из них и бросал выжидающий взгляд, то исключительно в сторону Нины, как будто надеясь, что она разведет их по разным участкам, как можно дальше друг от друга. Шейн смотрела на них и думала: вот он, предостерегающий знак. Живая аллегория (как назвала бы это святая Хильда) непостоянства людской любви.

– Похоже, я что-то нашел, – объявил кто-то из археологов, спустя пару-тройку часов после начала работ. Он показал остальным какую-то бесформенную штуковину, которая могла оказаться гвоздем от гроба. Но это станет известно только после просвечивания рентгеном.

В полпятого Шейн отложила лопатку, отряхнула руки и направилась к выходу. Она уже подходила к лестнице, как вдруг над верхней ступенькой поднялась собачья голова.

– Ав! – радостно поздоровался с Шейн Адриан. – Ав! Ав!

Шейн на миг замерла в нерешительности, а потом помахала рукой. Она поискала глазами Магнуса, но его что-то не было видно.

Адриан побежал к ней, помедлив только, чтобы обнюхать каменный порог церкви и основание Кедмонова Креста. Решив не писать на могилу первого англосаксонского христианского поэта, пес подлетел к Шейн и принялся прыгать вокруг нее, подвывая от радости.

Она опустилась на одно колено и запустила пальцы в густую шерсть на шее у Адриана, а тот все пытался подпрыгнуть, чтобы лизнуть ее в лицо. В таком положении их и застал Магнус. Шейн даже не видела, как он подошел.

– Прошу прощения, но мы тут так славно общаемся, – сказала она. Со стороны она, наверное, выглядела по-дурацки. Но ей было уже все равно. Бурные чувства, проявленные Адрианом к ее скромной персоне, привели ее в полный восторг. Ей в жизни никто так не радовался – никогда.

Сегодня Мак был в рубашке, легких брюках «Chino» и замшевом пиджаке. В руках он держал большой пластиковый пакет, и за исключением этой детали он сейчас был похож на молодого столичного доктора, который спокойно обедал в маленьком лондонском ресторанчике, и вдруг ему позвонили на сотовый и попросили срочно прийти к пациенту на дом. Шейн было так странно видеть его таким… только теперь она поняла, что всегда представляла его себе, одетым исключительно в шорты и футболку. Как будто он только и делал, что вечно бегал по Уитби кругами. От этой мысли ей стало смешно, и она рассмеялась, ничуть не стесняясь. Вообще-то она была жутко закомплексованной и поэтому очень сдержанной в проявлении чувств, но возня с Адрианом привела ее в такой восторг, что она как-то забыла обо всех своих комплексах. Она опустила глаза, чтобы Мак, не дай Бог, не подумал, что она смеется над ним, и ее взгляд уперся в его черные кожаные ботинки, начищенные до зеркального блеска. Ей подумалось, что таких идеально чистых ботинок просто по определению не бывает в живой природе. Она опять рассмеялась. Ее собственные ботинки со стальными набойками на носах были сплошь заляпаны грязью – как и подол длинной юбки.

– Вы с ним лучше не цацкайтесь, с Адрианом, – заметил Мак. – А то он почувствует ваше хорошее отношение и вконец обнаглеет. Еще стибрит какую-нибудь из ваших древних бесценных костей.

Это была идиотская шутка, совершенно неостроумная и невнятная, и Шейн решила пропустить слова Магнуса мимо ушей. Она поднялась на ноги и почувствовала на себе его пристальный, оценивающий взгляд, который сразу вернул ее с небес на землю. Да, видок у нее еще тот. Мягко скажем, неэлегантный. А если по правде, то просто убогий.

– Вы уже прочитали что-нибудь из моих книг и брошюр? – спросила она.

Он скривился и фыркнул.

– Вы сейчас говорите, как какой-нибудь свидетель Иеговы при повторном визите.

– Может быть. Так вы что-нибудь прочитали? – С ним надо быть тверже, сказала она себе.

Он улыбнулся:

– Конечно.

– И?

– Интересно, местами даже занимательно. – Он пристально наблюдал за тем, как она расправляет свою бесформенную ветровку. – Значительно интереснее, чем мой диплом.

Они пошли вниз по ступенькам. Шейн лихорадочно пыталась вспомнить тему его диплома, и только потом сообразила, что она, собственно, и не знает, какой у него диплом.

Они дошли до площадки на середине лестнице, где была каменная скамья. Мак указал на скамейку рукой, мол, давайте присядем. Они уселись. Адриан примостился в ногах у Шейн, а Мак аккуратно поставил на землю пакет. Как раз между своими ослепительными ботинками. Судя по уголкам, выпирающим из-под пластика, в пакете была большая картонная коробка.

– Там у вас не материалы к диплому, случайно? – спросила она.

– Нет, – сказал он.

– А что там?

– Сюрприз.

Майкл, один из коллег-археологов, прошел мимо скамейки. Он кивнул Шейн с глуповато-застенчивым видом, не зная, как лучше сделать: то ли представиться знакомому Шейн, то ли просто пройти мимо, чтоб не мешать их разговору. Все вышло как-то неловко, и Майкл все-таки прошел мимо – а Шейн стало немного стыдно, когда она поняла, что втайне ей было очень волнительно и приятно, что кто-то из ее коллег увидел ее рядом с таким видным мужчиной и, может быть, даже подумал, что у них есть какие-то отношения! Да пусть бы весь мир прошел мимо этой скамейки, этакой стройной процессией – чтобы все видели, что она не одинока!

Господи, Шейн. Не сходи с ума, сказала она себе.

– Мой диплом, – сказал Мак с этакой самодовольной улыбочкой, – это, скорее, исследование, заразен ли пситтакоз. То есть передается ли он от человека к человеку. – Он опять улыбнулся, когда увидел, что Шейн глядит на него в полном недоумении. Она даже подумала, что он ждет, что она сейчас спросит, а что это такое, но, слава Богу, до этого не дошло. – Пситтакоз, – объяснил он, – более известен как попугайная лихорадка, если определение «более известный» вообще приложимо к такой редкой болезни. Это вирус, передается воздушно-капельным путем. Человек может им заразиться, если вдохнет пыль от… э… высохших экскрементов в птичьей клетке. У людей эта болезнь проявляется в форме тяжелой пневмонии, высокоустойчивой к антибиотикам. Раньше пситтакоз вообще не лечился – от него умирали. Но это было давным-давно.

Интересно, подумала Шейн, а «давным-давно» – это когда? Она сама в свое время очень внимательно изучила все материалы по охране здоровья и технике безопасности на археологических раскопках, чтобы быть на сто процентов уверенной, что она не подхватит какую-нибудь заразу типа сибирской язвы или чумы.

– И эта ваша болезнь… она передается от человека к человеку?

– Раньше ответ был такой: «может быть». Но я собираюсь его изменить на вполне однозначное «нет».

– Ага. – Шейн вдруг поняла, что ужасно устала. И еще у нее разболелась нога: это злосчастное уплотнение на левом бедре. – Ну, наверное, это многих утешит. – Слова прозвучали язвительно, и Шейн даже стало слегка неудобно, что она может быть такой стервой. – Нет, правда. Когда речь идет о болезнях, лучше знать наверняка, правильно? – Это было совсем уже идиотское замечание, тем более если принять во внимание нежелание Шейн не обращаться к врачам по поводу этого уплотнения на бедре. Она раздраженно провела ладонью по лбу. – Прошу прощения, но я что-то устала.

– Да, нелегкая это работа – выкапывать мертвецов.

– Да нет. Просто я ночью плохо спала.

И снова надо отдать ему должное: он не стал задавать глупых вопросов по поводу ее бессонницы. Он спросил совершенно о другом:

– И где вы их всех храните? В смысле, эти скелеты. Их там у вас, кажется, шестьдесят. Я где-то это прочел, не помню. – Он кивнул в сторону автостоянки на Восточном Утесе. – Достаточно, чтобы наполнить целый туристский автобус.

Шейн хохотнула, представив компанию скелетов-туристов, которые только что осмотрели аббатство и вернулись в автобус, чтобы ехать домой.

– Целых скелетов там было мало, – сказала она. – В основном мы находим отдельные кости. Все почему-то считают, что кости должны хорошо сохраняться в глинистой почве. Но это не так. В глине кости крошатся и размягчаются. Растворяются в почве. Иногда мы находим лишь место, где было тело. Мы его определяем по незначительному изменению в цвете глины. Тут надо быть очень внимательным. Вот почему мы работаем так осторожно и долго.

– А эти люди… ну, мертвецы… это кто?