Текст книги "Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

В конце концов она остановилась на кафе у моста, где взяла блинчики с бананами и мороженым. Как оказалось, мороженое там заворачивали в блинчик, а не клали сверху, так что когда Шейн принесли заказ, блинчики были уже чуть теплыми и расползались под ножом этакой мокрой массой. Шейн ела быстро – пока несчастные блинчики совсем уже не остыли, – и в результате ее замутило.

Будь она средневековой монахиней в аббатстве святой Хильды, размышляла Шейн, она бы обедала хлебом с вином. В компании подруг и сестер. Она бы молча взмахнула рукой, и кто-нибудь – так же молча – передал бы ей хлеба грубого помола или еще что-нибудь незатейливое и не вредное для здоровья. Простую, здоровую пищу. И ей не пришлось бы выслушивать эту кошмарную якобы музыку в «Лучшей тридцатке нашего хит-парада», бьющую по ушам.

Ага, размечталась.

Она расплатилась за блинчики, перешла через мост и вернулась к себе в гостиницу. И в довершение ко всем радостям ее всю дорогу не оставляли фантазии про Магнуса, который бежит к ней сквозь ливень с раскрытым зонтом в руке.

В ту ночь ей приснился обычный кошмар, только на этот раз – с одним изобретательным дополнением, которого не было раньше. До того как проснуться, Шейн успела сообразить, куда укатилась ее отрезанная голова. У нее было всего лишь несколько секунд, чтобы схватить ее и приставить к шее, пока дрожащие нервы и перерезанные артерии не потеряли способность к воссоединению. Ее сознание как бы раздвоилось… нет, вернее, зависло, беспомощное, между ее безголовым телом, которое на ощупь сползло с кровати и повалилось на пол, и головой, откатившейся к двери. Тело корчилось на полу, а из шеи торчали какие-то штуки, похожие на недоваренные макароны, щедро политые кровью. Ее отрезанная голова откатилась к открытой двери и остановилась в каких-нибудь нескольких дюймах от крутой лестницы вниз: глаза беспомощно моргают, язык судорожно облизывает пересохшие губы. Шейн ощутила тупой удар и проснулась… на полу у кровати.

Кажется, я и вправду схожу с ума, подумала она.

Хотя… если исходить из принципа, что во всем есть свои положительные стороны… спала она, в общем, неплохо. И главное – долго. Обычно она просыпалась еще затемно, а сейчас было уже светло. Маслянисто-желтый свет солнца лился в окно. Над крышами через дорогу кружили чайки. Их предрассветные вопли давно затихли, а в столовой внизу, наверное, уже подавали завтрак. И что самое замечательное: вчера вечером Шейн очень даже неплохо продвинулась с исповедью Томаса Пирсона.

Ей удалось полностью отделить верхний лист. Не считая многочисленных дырок от едких чернил в «о» и «е», текст сохранился на удивление хорошо. Шейн работала сосредоточенно, медленно и осторожно, мужественно не обращая внимания на боли в желудке и… в уплотнении на левом бедре. С каждым днем это злосчастное уплотнение становилось все больше и все болезненнее, но Шейн твердо решила, что не даст этой дряни себя запугать. Она дала себе слово – когда ее, наконец, выпустили из больницы в Белграде, – так вот, спускаясь по больничным ступеням, когда каждый неловкий шаг отдавался щекочущей дрожью сквозь простеганную прокладку протеза, она дала себе слово, что никогда больше не ляжет в больницу. Никогда в жизни. И она сдержит слово. Если ей суждено умереть в скором времени, она хотя бы умрет, занимаясь делом. И умирая, она будет знать, что она хорошо потрудилась над этой исповедью.

Вчера вечером, перед тем как лечь спать, Шейн наскоро переписала первую страницу в блокнот. Вот он: лежит на свободной подушке на ее широченной двуспальной кровати. Жалко, что под рукой не нашлось ничего поприличнее: пришлось записывать исповедь в дешевый блокнотик с фотографией актрисы-принцессы из «Звездных войн» на обложке. Но другой писчей бумаги в номере не оказалось, а Шейн не могла дожидаться утра – ей не терпелось скорее поделиться с Маком секретами Томаса Пирсона. Ему это понравится. Шейн уже поняла, что он был из тех молодых людей, которых увлекают кровавые тайны, связанные с душегубством и смертоубийством.

Она подняла с пола юбку, в которой проходила вчера весь день, и рассмотрела ее на свету. Юбка вполне созрела для прачечной самообслуживания. Даже, наверное, чуть перезрела. Сегодня надо надеть что-нибудь новенькое и свежее. Чтобы отметить первую страницу.

Всю дорогу от гостиницы до аббатства Шейн только и думала, как она будет рассказывать Маку о своем открытии. Дешевый блокнот с принцессой из «Звездных войн» буквально жег ей карман, и она постоянно прислушивалась – не раздастся ли вдруг голос Мака или тяжелое дыхание Адриана. Но она так и не встретила Магнуса до работы.

В обеденный перерыв она сходила в буфет на входе и выглянула наружу – в мир за пределами монастырских стен. Ничего. Она даже подумала, а не заявиться ли к Маку домой, но тут же оставила эту мысль. Почему-то ей показалось, что это будет неправильно.

И потом, он же может меня убить, промелькнуло у нее в голове – и она удивленно застыла на месте, ошеломленная собственной мыслью. Господи, что за бред?! Но все равно… она лучше дождется, пока он сам ее не найдет.

Она вернулась на участок раскопок. День выдался погожим и ясным, так что туристов в аббатстве было немало – и не только туристов. В хорошую погоду, когда было солнышко, дети сотрудников из «Английского наследства» часто гуляли на монастырском дворе. Бобби и Джемайма, сын и дочурка одной из продавщиц в киоске, носились среди развалин, заливаясь смехом. Бобби было семь лет, а Джемайме – шесть, и их нисколечко не волновало, что их резвые ножки топчут древние плиты каменного пола на месте бывшего нефа главной церкви аббатства. Беззаботные, славные, маленькие человечки – они были еще так малы, что могли целоваться друг с другом, не задумываясь о последствиях. Они даже не знали о том, что бывают последствия.

– Бобби, Джемайма, привет! – крикнула им Шейн и помахала рукой.

Детишки игрались возле исчезнувшей ризницы: то ложились на камни, то вдруг вскакивали по очереди и начинали неуклюже кружиться на месте.

– А что вы делаете? – спросила Шейн.

Джемайма стояла, покачиваясь – после очередного вращения на месте у нее закружилась головка. Бобби лежал в углублении в плоском прямоугольном камне и смотрел в небо.

– Мы стараемся тетю увидеть… ну, которая прыгает, – объяснил он.

– Какую тетю, которая прыгает?

– Ну, которая призрак. Она прыгает сверху. – Бобби показал пальцем, откуда именно сверху. С одной из подпорок, что когда-то держали крышу аббатства. – Надо покружиться на месте три раза, потом лечь в могилу, и ее будет видно. Ну, тетеньку.

– А вы ее видели? – спросила Шейн.

– Нет, – сказала Джемайма. – Наверное, мы плохо кружимся.

И они убежали прочь, заливаясь смехом.

Шейн взглянула на углубление в каменной плите. Интересно, а что это было – до того, как превратиться в игрушечный саркофаг для суеверных детишек? Она взглянула на крышу аббатства – вернее, туда, где когда-то была крыша, – и представила себе женщину, что идет по верхнему карнизу: совсем еще юная девушка в летящих белых одеждах. Ее босые ступни твердо ступают по узкой каменной бровке. Ее шаг уверен, как у любого лунатика.

– А-ААФ!

Шейн аж подпрыгнула от неожиданности. При этом она потеряла равновесие, и чтоб не упасть, ей пришлось станцевать такой быстрый судорожный танец на месте – к вящей радости Адриана.

– Нет, правда, Адриан, – отругала она собаку. – Кто тебя этому научил?

– Мой папа, наверное, – сказал Мак, подходя к ним. Сегодня он был в черных джинсах и серой рубашке «Nike» с закатанными до локтей рукавами. Выглядел он потрясающе.

– Ну да. Валите всю вину на мертвых, – сказала Шейн.

– Но это же правда, – ответил Мак. – Я ему только приемный хозяин. Приютил сироту, а тот оказался малолетним преступником. Да, Адриан? – Он энергично похлопал пса по спине, вроде как в шутку отшлепал.

– Вам вовсе не нужно платить фунт и семьдесят, чтобы со мной повидаться, – сказала Шейн. – Я бы вышла сама.

Он рассмеялся.

– Да ладно, не разорюсь. Просто мне не терпелось узнать, что там в той исповеди.

– Страница в день – это максимум, что я могу, – сразу предупредила Шейн.

– Ну, давайте хотя бы пока то, что есть.

Шейн достала блокнот, перевернула страницу-обложку с принцессой… как там ее… ну, не важно… и начала читать вслух:

Покаянная исповедь Томаса Пирсона,

собственноручно записанная им самим

в году 1788 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа

Полностью отдавая себе отчет, что у меня мало времени, поскольку моя дорогая супруга только что проводила доктора Кабитта и, заперев за ним дверь, рыдает теперь у себя внизу, я пишу эти строки. В свои пятьдесят лет от роду я был сперва китобоем, а потом занялся торговлей; как мог, я заботился о своих домашних и неустанно благодарил Бога за то семейное счастье, что Он мне послал в безграничной своей доброте. Я человек мягкий и безобидный. Я никогда никого не обидел ни словом, ни делом и не желал ближним зла. Всякий, кто меня знает, может сие подтвердить.

И все же теперь, когда мои дни сочтены и я готовлюсь предстать пред Создателем, есть одно тяжкое воспоминание; одна мерзкая, страшная сцена, что лежит тяжким грузом у меня на сердце. Я вижу все, как наяву. Мои руки, хотя теперь и холодные от лихорадки, как будто нагрелись, вобрав тепло ее шеи – моей возлюбленной Мэри. Какая она была тонкая, хрупкая… эта шейка. В моих огромных руках она была словно кольцо якорного каната.

Сперва я хотел просто ее задушить – чтобы на шее остались отметины от моих рук. Чтобы остались отметины, которые точно ни с чем не спутаешь. Она, бедняжка, лишилась всего, и мне была ненавистна сама мысль о том, чтобы отбирать у нее последнее. Я хотел лишь уберечь ее от негодующего возмущения праведных горожан и обеспечить ей вечный покой в освященной земле. Так что я хотел просто ее задушить – и всё. Но

Шейн умолкла и подняла глаза.

– Но? – нетерпеливо переспросил Мак.

– Пока это всё. Страница с хвостиком.

Мак слегка запрокинул голову и прищурился, крепко задумавшись.

– Может, он думал, что она – вампир, – предположил он. – И задушил ее спящую. Пока она не проснулась и не отрастила клыки.

– Вряд ли, – вздохнула Шейн.

– Ну, Уитби же город Дракулы, правильно?

– Но не в 1788-м. – Шейн едва удержалась, чтоб не добавить какое-нибудь язвительное замечание насчет дремучего невежества некоторых отдельно взятых личностей.

– Я знаю, когда был написан роман, – пробурчал Мак. – Но, может, Брем Стокер… как бы это сказать?.. почерпнул вдохновение в том, как все тут в Уитби были одержимы историями про вампиров?

– Я думаю, нет. Я думаю, жители Уитби больше всего волновались о том, что их рыбаки тонут в Северном море, а не о каких-то там кровопийцах из Трансильвании, которые бегают по окрестностям в черных плащах.

– Но это ведь был суеверный народ – эти йоркширцы конца XVIII века?

– Хотите – верьте, хотите – нет, но меня тогда в Уитби не было. Но я на сто процентов уверена, что если наш Томас Пирсон задушил эту Мэри, то он задушил ее вовсе не из-за романа, который тогда еще не был написан. Даже автор еще не родился.

Кажется, Мак что-то вспомнил. Его взгляд стал каким-то далеким, застывшим.

– Отец как-то привел меня на церковное кладбище у часовни Святой Марии и показал мне могилу Дракулы. Мне тогда было лет шесть.

– Добрый папа. Вам было страшно?

– Ужасно страшно. Мне потом еще долго снились кошмары. Но мне это нравилось. Страх – он всегда возбуждает. Я даже не знаю, есть ли в жизни еще что-нибудь, что возбуждает сильнее. А вы как считаете?

Шейн опустила глаза, чтобы скрыть смущение.

– Я не знаю.

– Хотя, наверное, есть одна вещь. – Мак выразительно посмотрел на Шейн, и его глаза заискрились смехом. Кажется, он нашел себе новое развлечение: смущать Шейн.

Она покраснела и отвела глаза.

– Знаете что? А покажите мне эту могилу.

Когда-то церковное кладбище на Восточном Утесе было местом последнего успокоения для нескольких сотен людей – их последним земным приютом, – но для Адриана эти заросшие сочной травой просторы были вполне осязаемым воплощением собачьего Рая. Он как заведенный носился в высокой траве и перепрыгивал через надгробные плиты, как будто их тут положили специально для него, как у те красивые черные пластиковые коробки на пляже с надписью СПАСИБО, ЧТО ВЫ УБРАЛИ ЗА ВАШЕЙ СОБАКОЙ, – чтобы ему было, где побеситься. Да, тут есть чем заняться, на этой огромной игровой площадке, так что Адриан вовсе не возражал, если его хозяин и новая хозяйка займутся своими делами, пока он тут все обследует.

– Даже не знаю, найду я ее или нет. Столько лет прошло… – сказал Мак.

– А вы попытайтесь представить, что вам снова шесть лет, – предложила Шейн. – Образно выражаясь, попробуйте влезть в ботиночки шестилетнего мальчика.

Он рассмеялся и приподнял одну ногу в ботинке 12-го размера:

– Хорошая шутка.

И тут они оба вспомнили то мгновение, когда Шейн точно так же приподняла ногу с протезом на лестнице в сто девяносто девять ступеней. Мгновение, когда Мак замер на месте, и Шейн поняла, что вот он смотрит сейчас на нее и представляет ее обнаженной – и что бы он чувствовал, если б они оказались в постели.

Он протянул руку и положил ладонь ей на плечо.

– Послушайте. Все хорошо.

Шейн отвернулась, мягко сбросила его руку и прошла чуть вперед.

– Знаете, тут очень много пустых могил, – проговорила она бодрым и жизнерадостным тоном гида, который проводит экскурсию. – Моряки погибали в море, а их семьи устраивали им похороны, ставили надгробные камни…

– Очередная историческая фальсификация…

– Вовсе нет. Это все настоящее. Просто это другая история – история горя и скорби по тем, кого любишь.

Он с сомнением хмыкнул.

– Понимаете, Шейн, я не из тех, кто скорбит и горюет. Мой девиз: похорони мертвецов и живи дальше. Жизнь продолжается.

Шейн вздрогнула и отвела глаза. Кажется, это был первый раз, когда он назвал ее по имени. И он так произнес ее имя… с таким придыханием… «Шейн». Почти как вздох наслаждения.

Они еще минут пять побродили по старому кладбищу, но так и не нашли ту могилу со стертым надгробием, про которую отец Мака сказал ему маленькому, что это могила Дракулы. Зато они обнаружили две смежные могилы, о которых Шейн где-то читала: плоская овальная плита, утопленная в землю, и тут же рядом – крошечный вертикальный камень. Артефакты из детского сказочного фольклора. Вроде как здесь похоронены Мальчик-с-Пальчик и Шалтай-Болтай – как уже не одно поколение родителей уверяет своих детишек.

– А папа мне этого не говорил, – сказал Мак.

– Ну, вот. Опять вы его обвиняете во всех смертных грехах.

Они пошли за Адрианом, который носился среди могил лохматым веселым вихрем. По пути Шейн разглядывала древние надгробия и читала имена усопших. То есть если их можно было прочесть с дорожки. Под морским ветром, во влажном просоленном воздухе, за столько веков надписи на надгробных камнях поистерлись – а у Шейн сейчас не было настроения изучать их вблизи. Тем более что ей вдруг так захотелось есть… Ее рассеянный взгляд скользнул по одной из могил… она уже прошла дальше, но вдруг резко остановилась, обернулась и еще раз прочла, что написано на надгробии.

– Это он! – воскликнула она. – Мак! Это он!

Он подошел к ней – вернее, они подошли вместе, Мак и Адриан. Шейн показала, куда смотреть: вот на тот покосившийся камень. Надпись читалась вполне разборчиво: ТОМАС ПИРСОН, КИТОБОЙ И КУПЕЦ. Супруг Катерины, отец Анны и (неразборчиво) – как было написано ниже. Пирсон умер, как и предвидел в своей покаянной исповеди, в 1788-м, но на надгробии не было никаких указаний на то, что он совершил что-то такое, в чем потом надо каяться. Типа «Помилуй, Господи, его грешную душу» или что-нибудь в этом роде.

Эта находка как будто встряхнула Мака. Он принялся осматривать остальные могилы поблизости, пристально вчитываясь в слова на надгробных камнях. Как будто только теперь до него наконец дошло, что его «сокровище, спрятанное в бутылке», это не просто причудливый сувенир из далекого прошлого – что оно тесно связано с настоящим. Даже теперь, по прошествии стольких лет.

– Интересно, а его жертва… она тоже, наверное, где-то здесь? – бормотал он, переходя от могилы к могиле. – Мэри… Мэри… вот будь у нее не такое распространенное имя… – Он склонился над очередной эпитафией и стал зачитывать вслух те фразы, которые показались ему наиболее интересными. – «…Тридцати четырех лет от роду»… причина смерти не указана… Жаль…

Шейн возмутило подобное отношение.

– Видите ли, доктор Магнус, тут все-таки кладбище, а не больничный морг. Эти камни – поминовение усопших. Их поставили не для того, чтобы вы удовлетворили свое любопытство.

– Что значит – мое любопытство? – обиделся он. – Если брать нас двоих… кто из нас раскопал древнее кладбище и теперь роется в костях усопших?

Шейн развернулась и решительным шагом направилась прочь. Похоже, это уже безнадежно. Стоит им сойтись вместе, и они сразу же начинают спорить друг с другом. Безотчетно. Почти инстинктивно. В последний раз, когда она вот так же спорила с человеком, все закончилось очень плачевно – она объявила ему о своей вечной любви и поехала вместе с ним в зону военных действий… и сама подставилась под удар автомобиля… чтобы уберечь любимого… идиотка. В общем, это и вправду уже безнадежно. От судьбы не уйдешь.

– Да ладно вам, не обижайтесь, – сказал Мак, догоняя ее. – Можно мне пригласить вас на обед?

Она хотела ответить решительным «нет», но тут к ней подбежал Адриан и принялся тереться пушистой мордочкой о ее юбку прямо на ходу, умильно глядя на нее снизу вверх и прямо-таки напрашиваясь на ласку – ну, чтобы его погладили. Хоть разок. Шейн опустила руку и потрепала пса по голове. Она почувствовала ладонью, как он весь подался ей навстречу. У нее в животе заурчало.

– Можно пойти выпить чаю в Миссии, – сказала она. – Туда пускают с собаками.

– В какой миссии?

– В Морской Миссии Уитби. Вообще-то это христианская организация. Но там у них есть кофейня.

– Какую-то вы ерунду говорите… я отведу Адриана домой и приглашу вас в нормальный ресторан.

Шейн твердо решила не спорить с этим человеком.

– Ладно. Тогда давайте в индийский…

Но он тут же нахмурился.

– Дайте подумать…

– А чем плох индийский?

– Ну, я подумал… найти что-то более… э… экзотическое.

Они уже подошли к лестнице в сто девяносто девять ступеней. Перед тем как начать спускаться, Шейн поглубже вдохнула, замерев на секунду на верхней ступеньке.

– С исторической точки зрения… – сказала она и запнулась. Она очень старалась себя убедить, что она с ним не спорит, а просто высказывает интересное наблюдение. – С исторической точки зрения, что может быть экзотичнее, чем заведение с индийской кухней в Нортумбрийском рыбацком городе.

– Ну, я хотел сказать… Индийский ресторан в маленьком городке… это так… провинциально.

– Боже правый, но ведь это и есть провинция! – Шейн опять начала раздражаться. – Это не Лондон!

– Ух ты. – Мак покачал головой. – Это сильно. Знаете, вы единственный человек из всех моих знакомых, кто говорит «Боже правый», даже когда у него такой вид, как будто он еле сдерживается, чтобы не врезать мне в челюсть.

– Да, вот такая я милая и дружелюбная. Сама иной раз поражаюсь.

– Вы очень милая, да. И кстати, сегодня вы выглядите потрясающе. И эта юбка вам очень идет.

Шейн залилась краской. И не только из-за неожиданного комплимента. Она вдруг поняла, что да – сегодня она и вправду готовилась к выходу очень тщательно: долго думала, что надеть… не просто напялить первое попавшееся, а так, чтобы юбка, колготы и ботинки сочетались друг с другом. И еще, в первый раз в этом году, она надела легкую блузку с глубоким вырезом, открывавшим ключицы.

– Ой… вы знаете… – сказала она, когда они уже почти спустились на Церковную улицу. – Я только сейчас сообразила: я не могу пойти в ресторан. Мне через пять минут надо быть на работе.

В его взгляде читалось искреннее разочарование.

– Тогда давайте поужинаем. Сегодня вечером.

Шейн лихорадочно соображала. В горле встал ком. Ей вдруг стало трудно дышать – как будто кто-то ее душил, сжимая руки на горле.

– Вечером я собиралась заняться исповедью, – выдохнула она. – Разобрать следующую страницу.

Они застыли на месте, молча глядя друг другу в глаза. А потом он улыбнулся и опустил глаза, как бы признавая свое поражение.

– Ну, ладно. Тогда как-нибудь в другой раз, – сказал он и пошел вперед, сделав знак Адриану, чтобы тот не отставал. Пес оглянулся на Шейн и поспешил следом за своим приемным хозяином – в толпу туристов, местных нортумбрийцев и значительно менее симпатичных собак.

В ту ночь в ее сне не было никакого ножа. Мужчина, который всегда приходил к ней во сне, держал Шейн в объятиях, одной рукой поддерживая ее спину, а другой – гладя по волосам. Вроде бы ничего страшного в этом не было – но ей все равно было жутко и неприятно. Ее волосы, судя по ощущениям, были влажными и какими-то скользкими, словно их густо полили шампунем. Только это был никакой не шампунь… это была кровь. Ее собственная кровь. На самом деле она была вся в крови. С головы до ног. И он тоже.

– Я отнесу тебя на руках. Вверх по лестнице в сто девяносто девять ступней, – напевал он ей хриплым надломленным голосом. Его глаза сияли любовью и неизбывной печалью, а на бровях и ресницах искрились крошечные капельки крови. Он был вылитый Магнус, хотя Шейн твердо знала, что это не Магнус. – Я отнесу тебя на руках. Вверх по лестнице в сто девяносто девять ступней, – повторял он вновь и вновь.

Она хотела заговорить, хотела сказать ему, что она понимает, почему он сделал с ней то, что сделал, но вместо слов у нее из горла вырвались только сдавленные хрипы и кровавые пузыри, а язык как будто прилип к нёбу.

На этот раз Шейн проснулась не потому, что ее жуткий сон достиг обычной смертоубийственной кульминации. Ничего этого не было. Просто ей страшно хотелось пить. И еще – в туалет. Вечером, перед сном, она выпила полбутылки вина, чтобы приглушить боль «в самой глуби ее внутренностей», и, похоже, она добилась, чего хотела: у нее так раскалывалась голова, что она позабыла и про боль в животе – и даже про боль в бедре.

Волосы были какими-то липкими, склизкими и пахли вином. Шейн пошла в ванную. Лезть под душ не хотелось, и она решила промыть волосы над раковиной. Она даже слегка удивилась, что вода не сделалась красной, когда она намочила голову. Кровь стучала в висках: бум-бум-бум. Похоже, вчера она все-таки перебрала со спиртным. Она вдруг с ужасом поняла, что не помнит, как она вчера ложилась спать и чем завершилась работа над второй страницей исповеди. Она наскоро вытерла волосы полотенцем и бросилась в комнату.

Вторая страница так и лежала на столе, в тонкой папке из прозрачного пластика. Шейн внимательно осмотрела сморщенный лист. Вроде бы все в порядке. То есть, конечно, страничка была подпорчена – но явно не по ее вине.

Шейн открыла блокнот с принцессой из «Звездных войн» и убедилась, что текст переписан. Хотя она совершенно не помнила, как она это писала. И что самое удивительное: почерк был даже более разборчивым и аккуратным, чем когда она пишет в трезвом виде.

Шейн вернулась обратно в ванную и включила фен, чтобы нормально высушить и уложить волосы.

В обеденный перерыв они с Маком засели в том самом кафе у моста на Западном берегу, где Шейн едва не стошнило от блинчиков, и там она прочитала ему очередной кусок покаянной исповеди Томаса Пирсона. Мак слушал очень внимательно. Он сидел, наклонившись к ней очень близко, так что его щека едва не касалась ее плеча, но опять же в кафе было шумно – телевизор над стойкой работал на полной громкости. Передавали какую-то американскую мыльную оперу, и все посетители и официантки с интересом следили за развитием событий.

– «Так что я хотел просто ее задушить – и всё», – читала Шейн под аккомпанемент голосов третьесортных актеров, изливающих друг на друга избыток неубедительной желчи.

Но, спаси меня, Господи, мои руки ослабли, и им уже не хватало сил, чтобы оставить отметины на ее коже – по крайней мере такие отметины, что не исчезнут, как только я разожму хватку. Те самые руки, что пробивали гарпуном китовую шкуру, что поднимали тюки и бочки весом больше взрослого мужчины… те самые руки, что даже в последние годы немощи и слабосилия разрубали полено одним ударом топора… эти руки теперь не могли оставить ни одного синяка на ее бледной и нежной шейке. Ни одного синяка, который ее спасет. Мне мнилось, я слышу ее тихий голос, обреченный теперь до скончания времен звучать скорбным эхом на бесплодных просторах Ада, голос милейшего существа, которому теперь суждены только вечные муки, – и он звал меня, этот голос, он рыдал и просил меня: сделай хоть что-нибудь, сделай, пока не поздно. Пока не пробил страшный час, и ее не нашли, обнаженную и готовую для Проклятия. Никто не мог ей помочь – только я. Только я стоял между ее беззащитной душой и жесточайшим из Жребиев, что выпадает на душу людскую. Только я мог ее уберечь и спасти. Я замешкался только затем, чтобы накрыть ее одеялом, и сразу, не медля, пошел за ножом

Шейн отложила блокнот, взяла свою чашку и отпила кофе.

– Ага, – понимающе усмехнулся Мак. – Coitus interruptus…^[3]

Шейн отпила еще кофе, не на шутку встревоженная своей полной и безоговорочной неспособностью достойно ответить на это весьма «проницательное» – или, наверное, будет вернее сказать, оскорбительное – замечание. С одной стороны, она не какая-то там жеманница и ханжа (да и потом, он же врач), чтобы напрягаться на подобные замечания, но с другой стороны, ее возмущал такой грубый и откровенный цинизм на грани приличий. Пока Шейн лихорадочно соображала, что сказать, она упустила момент и решила вообще промолчать. В общем, похоже, история с Патриком повторяется. С ним она тоже теряла способность открыто высказывать свое мнение насчет его жизненных и моральных ценностей.

– Знаете, что мы сделаем? – сказал Мак, вонзая вилку в кусок шоколадного торта. – Мы продадим эту историю в прессу.

Мы? – подумала Шейн про себя, но не стала заострять на этом внимание.

– В какую прессу? – спросила она не без ехидства. – В «Вечерний Уитби»?

Еще пару минут назад он смеялся, просматривая свежий номер местной газеты, которую тут в кафе раздавали бесплатно всем желающим: издевался на свой столичный лондонский манер над названиями типа «поселок Поджарка» и выдумывал дурацкие истории для раздела «Новости нашего городка», вроде эпидемии пситтакоза среди домашних голубей. «В настоящее время старший инспектор Бобрик проверяет очередную версию, согласно которой в распространении смертоносных бактерий виноват мистер Вредос, председатель городского клуба «Заоблачная голубятня». Мистер Вредос якобы приобрел вышеозначенные бактерии у одного беспринципного ветеринара, лелея коварные планы применить это бактериологическое оружие в беспощадной войне с конкурентами», – бубнил он, сидя с абсолютно непроницаемым, каменным лицом. И Шейн поневоле смеялась.

– Как-то вы немасштабно мыслите, – проговорил он с улыбкой. – Я вот себе представляю большую статью в толстом иллюстрированном журнале – может быть, в «The Sunday Times» или «Telegraph».

Шейн взбесило его снисходительно покровительственное отношение. Тем более что он знала «большой и гадкий мир» прессы не понаслышке – после всего, что она повидала, когда ездила с Патриком по горячим точкам.

– Думаете, их это заинтересует? Да взять хоть наши раскопки в аббатстве… нигде – ни строчки. В наше время, чтобы возбудить интерес газетчиков, надо выкопать как минимум круглый стол короля Артура или найти неизвестную ранее пьесу Шекспира.

– Я думаю, их это заинтересует. Это убийство. А убийство всегда хорошо продается.

Она понимала, что он прав. Но все равно продолжала спорить – как будто что-то ее заставляло. Ее мутило при одной только мысли, что эту прекрасную рукопись XVIII века, над которой она так любовно трудилась уже два дня и будет трудиться еще, растиражируют на страницах какого-нибудь одноразового воскресного приложения – из тех, что обычно выбрасывают в помойку сразу же после прочтения.

– Да, это убийство. Только очень и очень просроченное. – Шейн постаралась скопировать его тон: шутливый и одновременно циничный. – Срок годности у него кончился еще веке так в позапрошлом.

Он рассмеялся и посмотрел ей в глаза, перегнувшись через стол.

– Убийство – это продукт длительного хранения. Оно вообще никогда не портится. – Он вдруг придвинулся еще ближе к Шейн и поцеловал ее в щеку, прямо у краешка рта.

Шейн закрыла глаза. Она растерялась. Она не знала, что делать. Влепить ему пощечину – это будет ужасно глупо и старомодно, тем более что ей было страшно, она боялась этого человека… и еще она боялась упустить свой единственный, может быть, шанс на счастье, пока рак, притаившийся у нее внутри, не решил, что ее время вышло.

– Андриану, наверное, грустно и одиноко, – сказала она. – Вы лучше идите к нему. Спасайте зверюгу.

* * *

В тот день Шейн отпросилась с работы пораньше. Сказала Нине, что она себя плохо чувствует. Кажется, у нее начинается грипп.

– Да, видок у тебя неважный, – сказала Нина. Удручающее замечание – если учесть, что про грипп Шейн соврала. Но ей действительно было плохо. Уплотнение в бедре разболелось так, что Шейн уже не могла работать. Ей было трудно стоять на коленях. Может быть, если она сейчас прекратит напрягать ногу и пойдет ляжет, боль немного утихнет? Ну, вдруг…

– У меня у самой что-то в горле першит, – сказала Нина. – Будем надеяться, что это все-таки не чума.

Шейн еле доковыляла до гостиницы. Болело не только бедро – болел даже низ живота. Как будто уплотнение на бедре – опухоль, это опухоль – испускало тонкие лучи боли, пронзавшие ее изнутри. Злокачественное зернышко смерти, что пускает ростки, как картофелина, завалившаяся в дальний угол буфета – лежит там уже много месяцев и тихо мутирует в темноте. Фиброз. Метастазы. Диссеминация. Слова, значение которых надо знать только врачам.

По дороге в гостиницу Шейн купила бутылку бренди, упаковку сильного болеутоляющего средства и огромную плитку шоколада. Вернувшись в номер, она сразу же выпила две таблетки от боли и уселась за стол – разбираться со следующей страницей тайного завещания Томаса Пирсона. За работой она попивала бренди, потихоньку жевала шоколад и опять же глотала таблетки.

* * *

– Ладно, – сказал Мак на следующий день, весь горя нетерпением. – Давайте дальше. С того места, где остановились вчера.

– Да. – Шейн сделала глубокий вдох, вбирая в легкие просоленный воздух.

Они с Маком договорились встретиться на середине лестницы в сто девяносто девять ступеней – на той самой скамейке на «площадке для отдыха», где они уже как-то сидели вместе. Шейн сама выбрала место для встречи. Ей было гораздо удобнее встретиться здесь, у аббатства, чем где-то в кафе или в ресторане: после обеденного перерыва ей надо будет вернуться на раскопки, так что лучше не уходить далеко – да, у нее не получится пообедать нормально, но ей вполне хватит яблока, которое она «прикарманила» утром на завтраке. Тем более что она все равно вряд ли сможет хоть что-нибудь съесть, кроме яблока: ее жутко мутило с похмелья. И еще Шейн дала себе слово, что она больше в рот не возьмет шоколада – после вчерашнего получасового общения с «белым другом».