Текст книги "Пророчество о сёстрах"

Автор книги: Мишель Цинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Но если она искала не книгу и не медальон – то что?

Опускаю глаза на книгу, открытую на столе предо мной. Пророчество уже настолько знакомо мне, что я могла бы повторить его наизусть, и все же я прикидываю – быть может, если перечесть его еще разок, то мне удастся найти что-то, чего я не замечала до сих пор? Я слышу голос отца – так ясно и четко, точно он сидит совсем рядом, повторяя одну из своих излюбленных фраз: «Подчас за деревьями не видишь леса».

Довольно глупая поговорка – просто клише, расхожая фраза. Однако я пытаюсь распахнуть разум, перечитать пророчество так, точно делаю это в самый первый раз.

Сперва все так, как я и помню. Но когда я дохожу до упоминания ключей, меня словно озаряет. Даже дыхание в груди обрывается.

Ключи. Элис думает, будто я нашла ключи.

Сознание того, что она ищет ключи, приносит мне странное удовлетворение – ибо это может значить лить то, что сама она их еще не нашла. У меня еще есть время успеть первой.

Скрип отворяющейся двери отвлекает меня от всех этих мыслей. Обернувшись, вижу, что Айви несет мне поднос.

– Вот вы где, мисс. Ничто так не согревает в морозный денек, как чашка горячего чая.

Она опускает поднос на письменный стол рядом со мной и неловко застывает возле моего локтя.

В первый момент я не понимаю, чего это ради она принесла мне чай в комнату, хоть я и не просила ее об этом, и зачем теперь стоит рядом, как будто чего-то ждет. Но потом замечаю, что из-под блюдца выглядывает краешек какого-то листка.

– Что это? – я поворачиваюсь к Айви.

Она переминается с ноги на ногу, теребит передник и избегает моего взгляда.

– Это… это послание, мисс. Из города.

Я так изумлена: вместо того, чтобы просто взять листок и посмотреть таинственное послание, тупо переспрашиваю:

– Послание? От кого?

Айви чуть подается вперед и оглядывается по сторонам, будто кто-то может нас подслушивать. Глаза ее сверкают, и я понимаю: ей страсть как нравится вся эта атмосфера таинственности.

– От моей подруги. Горничной в доме одной барышни. И престранная же барышня, должна сказать.

* * *

Тетя Вирджиния сейчас совещается с кухаркой и Маргарет. Они составляют меню обеда в честь Дня благодарения. Генри у себя в комнате, отдыхает. Самое удобное время, чтобы попытаться потихоньку сбежать, как просит меня Соня в письме.

Эдмунд в каретном сарае, следит, как конюх-подмастерье полирует один из наших экипажей. Мальчик так сосредоточен, что не замечает, как я вхожу, но Эдмунд вскидывает голову.

– Мисс Амалия! Что-то важное?

Я не бывала в каретном сарае с тех пор, как мы с Элис в детстве прятались здесь, играя в прятки.

Я подхожу поближе, встаю спиной к мальчику.

– Эдмунд, мне надо в город. Одной. Я бы не стала просить, но это… это очень важно.

Эдмунд пристально смотрит мне в глаза, и на какой-то пугающий миг я думаю, что он мне откажет. Я уже думаю, что мне придется напоминать ему: тетя Вирджиния всего лишь наш опекун, а настоящие хозяева Берчвуда – это мы с Элис и Генри. Однако, хвала небесам, он избавляет меня от унижения устраивать такую сцену.

– Что ж, ладно. Возьмем другой экипаж, он стоит за конюшней. – Эдмунд разворачивается и направляется к двери, бормоча на ходу: – Ваша тетя с меня живого голову снимет.

14

Я гляжу на листок бумаги, что Айви передала мне вместе с чаем. Не знаю, что именно задумала Соня, но я должна отплатить ей доверием за то доверие, что она проявила ко мне. Почерку нее ровный и аккуратный, как у ребенка.

Дорогая Лия!

Я тут обнаружила кое-кого, кто может помочь нам с нашими путешествиями. Пожалуйста, поверь мне и к часу дня приезжай по адресу Йорк-стрит, дом 778.

С.С.

Я уже назвала Эдмунду адрес – и по скептическому фырканью поняла: он отнюдь не считает ту часть города, куда мы отправляемся, вполне благопристойной. Тем не менее, Эдмунд ни о чем меня не расспрашивает. Мне хочется расцеловать его за такую несгибаемую верность.

Экипаж катит к городу, трясясь и громыхая, подпрыгивая на ухабах, то тормозя, то снова рывком трогаясь с места на забитой повозками дороге. Со дня после папиных похорон, то есть вот уже девять дней, настоящего дождя так больше и не было. Мне кажется это вполне уместным: как будто Господь пролил все слезы, оплакивая смерть моего отца. Но слуги, конечно, все равно вовсю судачат о столь долгом перерыве в дождях: цокают языками, покачивают головами и спорят, предвещает ли это особенно морозную зиму или, напротив, небывало теплую.

Мы в мгновение ока проезжаем знакомую мне часть города. Мимо Вайклиффа, мимо книжной лавки, благопристойных гостиниц и ресторанов, кондитерской лавки, дома Сони. Вскоре после этого Эдмунд поворачивает упряжку в тихий переулок, спрятанный за чистыми и многолюдными улицами.

В переулке темно, со всех сторон теснятся сдаваемые в аренду дома, где ютятся бедняки да неудачники. Сквозь окошко экипажа я вижу стираное белье: оно развешено на веревках, натянутых прямо поперек грязной улицы. Мостовая становится ухабистее, земля вся какая-то иссохшая, растрескавшаяся, как будто здесь даже вода задерживаться не хочет. Меня уже сильно укачало, но тут Эдмунд наконец останавливает коней:

– Тпру, ребятки.

Выглянув в окно, я теряюсь в догадках, чего ради Соня предложила нам встречаться в столь странном месте, однако Эдмунд уже распахивает дверцу экипажа, так что подумать, мудро ли было приезжать, времени у меня уже нет.

– Мисс, а вы уверены, что хотите тут останавливаться?

Я выхожу из кареты, твердо решившись довести затеянное до конца. Наше предприятие не для трусливых натур.

– Да, Эдмунд. Совершенно уверена.

Он придерживает рукой краешек шляпы, и мы вместе поджидаем Соню. Два маленьких мальчика в конце переулка катают ногами большой камень. Они, конечно, шумят, но как же приятно слышать на этой пустынной унылой улице их веселый смех!

– Который дом нам нужен? – спрашиваю я Эдмунда.

Он кивает на узкую дверь в нескольких футах от экипажа.

– Вон тот.

Я начинаю уже гадать, не ошиблась ли адресом, когда из-за угла выбегает запыхавшаяся и раскрасневшаяся от спешки Соня.

– О, боже ты мой! Прошу прощения, что опоздала! От мисс Милберн еще поди удери. Она назначает мне столько сеансов – я и вздохнуть спокойно не успеваю!

– Ничего страшного, Соня, все в порядке, но… что мы вообще тут делаем?

Она на миг останавливается, прижав руку к груди и силясь перевести дух.

– Я навела кое-какие справки, только, конечно, очень осторожно, ты не думай, и нашла кое-кого, у кого могут быть какие-то ответы на… – Она опасливо косится на Эдмунда. – Ну, на то, о чем мы говорили.

Лицо Эдмунда остается бесстрастным. Я киваю.

– Хорошо.

Соня берет меня за руку и ведет к темной двери впереди.

– Я все ломала голову над пророчеством, но и теперь вижу в нем не больше смысла, чем когда ты мне в первый раз показала книгу. Вот мне и подумалось, что нам не обойтись без помощи. Надо сказать, нелегко было найти, кто нам поможет. Но если кто-то и сумеет это сделать, так только мадам Беррье.

Это имя уже само по себе звучит таинственно, но я следую за Соней к двери, на которой нет ни таблички, ни имени. Соня поднимает руку и стучит. Через миг дверь отворяет весьма модная лощеная дама.

– Добрый день. Заходите.

Дама эта, несомненно, француженка, однако в ее голосе слышится и какой-то еще, несравненно более экзотический акцент, который я никак не могу определить. Она вводит нас в тесную прихожую. Глаза ее останавливаются на чем-то у меня над плечом, и, обернувшись, чтобы проследить ее взгляд, я осознаю, что Эдмунд не остался у экипажа. Мадам Беррье разглядывает конюха весьма одобрительно, обегая заинтересованным взглядом его сильное лицо.

Я поворачиваюсь к нему.

– Эдмунд, вы не возражаете подождать здесь, а мы поговорим наедине?

Он тщательно обдумывает мое предложение, потирая грубую щетину на подбородке.

– Мы будем здесь же, в этом доме.

Он едва заметно кивает и втискивает могучее тело в тесное кресло, что стоит у стены.

– Идите за мной. – Мадам Беррье ведет нас по узкому коридору с дверями по обеим сторонам.

– Мадам, спасибо большое, что согласились нас принять так быстро. Я знаю, как вы заняты. – Голос Сони гулко разносится в тенях тонущего в сумерках коридора. Соня на ходу поворачивается ко мне. – Мадам Беррье – одна из самых популярных ясновидящих в Нью-Йорке. Иные из ее клиентов приезжают за сотни миль, лишь бы попасть на прием.

Я улыбаюсь, как будто давным-давно привыкла к тому, что моя подруга – ясновидящая и что встречаемся мы в самых темных переулках города со всяким темными и сомнительными силами.

Впереди слышится приглушенный голос мадам Беррье.

– Вам, дорогая, я всегда рада. Вы и сами наделены поистине могущественным даром. Мы ведь должны помогать друг другу, правда? Кроме того, не часто мне выдается случай поговорить о пророчестве о сестрах.

– Пророчество о сестрах? – одними губами шепчу я Соне, пока мадам Беррье ведет нас сквозь элегантные комнаты, резко противоречащие убогому виду здания снаружи.

Соня пожимает плечами, следуя за дамой – кстати, лет она весьма преклонных – в хорошо обставленную гостиную.

– Садитесь, пожалуйста.

Мадам Беррье указывает на софу, обтянутую красным бархатом, а сама присаживается в резное кресло напротив. Между нами мерцает теплом полированного яблока маленький деревянный столик. На нем серебряный кофейник, чашки с блюдечками из тонкого фарфора и тарелочка с печеньем.

– Не угодно ли кофе? Или вы, по британской традиции, предпочтете чай?

– Кофе, пожалуйста. – Мой голос звучит гораздо тверже, чем я сама от себя ждала, учитывая все обстоятельства.

Ясновидящая кивает и с одобрительной улыбкой тянется к кофейнику.

– А вам? – спрашивает она Соню.

– Спасибо, не надо. Ничего не надо. Отчего-то это мешает мне проводить сеансы.

Мадам Беррье кивает и снова ставит кофейник на поднос.

– Да, когда я была моложе, кофе и чай на меня действовали точно так же. Ручаюсь вам, дорогая, чем увереннее вы будете чувствовать свою силу, тем меньше будут вас тревожить всякие помехи.

Соня кивает, и я вижу, как она мучительно борется с собой, чтобы произнести все то, что хочет сказать.

Мадам Беррье выводит ее из затруднения.

– Соня рассказала мне, что вы, мисс Милторп, оказались в довольно… гм… необычной ситуации?

Я отвечаю не сразу. Так странно, так неуютно посвящать совершенно незнакомую даму в тайну, которую я так долго старалась хранить ото всех. Но, в конце концов, я киваю – ибо что толку искать ответы, если я боюсь разговаривать с теми, кто может эти ответы дать?

– Можно взглянуть на вашу руку?

Мадам Беррье кладет ладонь на стол с таким властным видом, что колебаться просто как-то и невозможно.

Я протягиваю руку поверх кофе и сахара. Закатав рукав, гадалка хладнокровно рассматривает мое запястье, а потом снова выпускает мою руку.

– Гм… Весьма интересно… И в самом деле, весьма интересно. Я видела такое и прежде, разумеется. В легендах о пророчестве – и на руках немногих избранных, кто играет в нем какую-то роль. Но никогда – в точности такого, как это. Крайне, крайне необычно. – Она кивает. – Хотя, конечно, этого следовало ожидать.

Последние ее слова застают меня врасплох.

– Почему… Почему следовало ожидать?

Мадам Беррье с легким звоном ставит чашку на блюдечко.

– Потому что, дорогая моя, это обусловлено пророчеством. Пророчество обещает, что так и будет!

Я встряхиваю головой, чувствуя, что запуталась окончательно.

– Простите, мадам. Боюсь, я ничего не понимаю.

Она вскидывает подбородок, словно прикидывая, как расценивать мое неведение – как ловкий обман или обыкновенную глупость. Но наконец наклоняется вперед и произносит, понизив голос:

– Без Самуила души совершенно беспомощны. Они собирают и наращивают войско вот уже много веков, но пророчество гласит, что без предводительства Самуила, Зверя, они не в состоянии приблизить Судный день. А призвать Самуила может лишь один человек на всем белом свете. Лишь тот, кто будет нести на руке знак своей власти. – Она ненадолго умолкает и заглядывает мне в глаза с почтением, но в то же время и с толикой страха. – И теперь очевидно, что это вы. Вы, моя дорогая, и есть Ангел. Ангел Хаоса.

Осознание пробивается сквозь дымку изначального шока, точно первобытное заклинание, барабанная дробь, сперва пульсирующая в костях, а потом разливающаяся по всему моему телу. Я даже не могу говорить об этом, о зарождающемся прозрении. Мне трудно было принять даже то, что я оказалась Вратами. Что же означает для меня эта новая роль, что отведена мне в пророчестве?

– Но… Но я думала, Лия – Хранительница. Разве нет? – Голос Сони доносится словно из глубокого тоннеля, и я вспоминаю, что не успела рассказать ей о своем недавнем открытии, о том, что я – Врата.

Глаза мадам Беррье туманятся от удивления.

– Mais, non![2]2
  Да нет же! (фр.)


[Закрыть] Никто другой не бывает отмечен этим знаком, совсем-совсем никто. Эта отметина обозначает, что ваша подруга – Врата, и не просто Врата, а Ангел – единственные Врата, способные призвать Самуила. Единственные Врата, обладающие выбором: привести Зверя в наш мир или уничтожить раз и навсегда.

– Но… Лия?.. – Соня поворачивается ко мне, умоляя о правде – о той правде, что мне совсем не хотелось бы ей говорить. – Все так и есть? Неужели?

Я разглядываю сложенные на коленях руки так, точно в них лежит ответ на вопрос Сони. Однако лишь я владею тем ответом, что она должна получить. Подняв голову и встретившись с ней взглядом, я киваю.

– Да. – Сил хватает только шептать. – Я не успела тебе сказать. Я сама узнала только прошлой ночью, а что я еще и Ангел Хаоса – так и вообще не знала до этой самой минуты.

Мадам Беррье в ужасе. Она устремляет взгляд на меня, и я вижу, что глаза у нее стали такими черными, что почти лишены цвета.

– Вы не осознавали своего места в пророчестве? Ваша мать не учит вас ничему, что связано с пророчеством и вашей ролью в нем? Она же сама когда-то играла в нем важную роль!

Соня рядом со мной бормочет – тихо, бесстрастно, точно просто думая вслух:

– Мадам, ее мать скончалась, когда она была совсем еще ребенком. И отец тоже, недавно.

Глаза пожилой гадалки расширяются, во взгляде читается жалость.

– А, тогда это все объясняет, ибо старшим и более мудрым сестрам пророчества надлежит наставлять своих дочерей и заботиться о том, чтобы они знали все, что должны о нем знать. Так ваш батюшка тоже умер, совсем недавно? – Голос ее тих и вкрадчив, она словно бы спрашивает у себя самой, а не у меня. – Так-так. Ну что же. Теперь вы утратили защиту. Утратили завесу.

В памяти у меня сами собой возникают, плывут пеленой тумана слова из книги: «…огражденный лишь завесой, что тоньше паутинки».

– Завесу? – взволнованно спрашиваю я.

Мадам Беррье наконец теряет терпение и вскидывает обе руки в воздух, точно признавая свое поражение.

– Вы столкнулись лицом к лицу с пророчеством, ничего не зная о нем? Как вы пойдете в бой, если не знаете врага? Не знаете, каким оружием можете воспользоваться? – Она глубоко вздыхает. – Предсказано, что Ангелу будет дан защитник. Земной, но все же. Иначе Ангел был бы совершенно беспомощен, и Самуил нашел бы путь сюда прежде, чем та, что избрана на роль Ангела, успела бы вырасти и научиться управлять своей силой. Прежде чем она бы доросла до возраста, когда может сделать выбор. А ведь, дорогая моя, еще с начала времен сказано, что выбор есть у каждого. Защитная завеса дает Ангелу возможность подрасти и сделать выбор. Пока защитник жив, Зверь не может явиться за вами. Когда умер ваш батюшка, милая моя девочка?

– П-примерно… примерно две недели назад.

– А были ли обстоятельства его смерти… необычными?

– Да. – Я снова могу лишь шептать.

Гадалка промокает уголки рта салфеткой.

– Мне очень, очень жаль. Пророчество – тяжкая ноша даже для самых сведущих и подготовленных сестер. Для столь же непросвещенной, как вы… для исполняющей вашу роль… это, должно быть, и вовсе не по силам. Я постараюсь поведать вам все, что возможно. Давайте начнем с вашего отца. С его смерти.

При воспоминании об отце горло у меня сжимается.

– А какое отношение это имеет к пророчеству?

– Самое прямое, – просто отвечает мадам Беррье. – Души много веков ждут возможности вернуться в наш мир. Вы – их Ангел, вы наделены силой способствовать их возвращению или навеки изгнать. Уж не сомневайтесь: они ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить вас.

Мне хочется засмеяться от нелепости подобного предположения. А потом я вспоминаю, каким было лицо отца, когда его нашли мертвым. Эти широко распахнутые глаза… незнакомая гримаса на лице – слишком испуганном, чужом, не его. Мысли обо всем этом переполняют меня всепоглощающей грустью, быстро перерастающей во что-то вроде гнева и недоверия – которое не имеет ничего общего с неверием.

И когда наконец я перевожу взгляд на мадам Беррье, мои слова уже не вопрос, а чистая правда.

– Его убили падшие души. Он погиб из-за меня.

Она печально качает головой.

– Мисс Милторп, вы не должны чувствовать ответственность за его смерть. Ни один защитник не может стать завесой против собственной воли, не желая того. Чтобы принять эту роль, он должен был очень любить вас. Он тоже сделал свой выбор. – Голос мадам Беррье ласков и нежен, как голос матери. – Удивительно, как это они не добрались до него гораздо раньше. Чтобы противостоять им так долго… да, он должен был быть очень сильным человеком, человеком, твердо намеренным защищать вас до последнего.

Я качаю головой, пытаясь осознать всю правду о смерти отца.

– Но он не странствовал по Равнине. Он никогда не рассказывал мне ни о чем таком – а если бы знал, непременно рассказал бы.

Мадам Беррье несколько мгновений обдумывает мои слова, а затем коротко кивает.

– Возможно. Но, дитя мое, падшие души хитры, а Самуил неизмеримо хитрее их. Возможно, они заманили вашего отца туда чем-то, что было для него очень-очень важно. Чем-то, что он горячо любил.

На этих словах перед мысленным взором у меня вспыхивает образ Темной комнаты.

И я знаю. Знаю, чем именно они заманили его в странствие.

– Моей матерью.

15

Когда мадам Беррье снова начинает говорить, в голосе ее нет ни следа удивления, а вопрос звучит скорее утверждением.

– Разве не поддался бы он на зов, сулящий возможность увидеть ее лицо, услышать ее голос? Особенно, если он тревожился за свою дочь, за ее роль в пророчестве, о котором мало кто из мужчин вообще слышал, а тех, что поверили в него, и того меньше?

Я снова вижу дверь Темной комнаты в день смерти моего отца. Вспоминаю, как в слабом утреннем свете сочился из заброшенных покоев леденящий воздух.

Темная комната. Спальня моей матери.

Я вспоминаю свои странствия – как легко, без малейших усилий я соскальзывала в них, не ведая, что они – неизмеримо больше, чем просто сны.

– Не знаю, – бормочу я. – Он не понимал, что странствует. Не знал, что уязвим и беззащитен пред духами Иномирий.

Ясновидящая кивает.

– Довольно легко ответить на призыв духов, думая, что ты просто спишь, а у падших душ имелись все причины разобщить душу вашего отца с телом, обречь его на скитания по Иномирьям.

От одной мысли об этом во мне поднимается такая волна боли, что я едва в состоянии выдержать ее натиск.

– Вы… вы хотите сказать, что его душа в Пустоши?

Мадам Беррье вздергивает подбородок и разглядывает потолок, как будто может обрести нужные ей слова среди побелки.

– Мисс Сорренсен упоминала, что на одном из сеансов связи с духами получила сообщение от вашего отца.

Воспоминания о той первой загадочной встрече с Соней заставляют меня нервно заерзать на кушетке.

– Да. То есть я так думаю, – отвечаю я. – Я не то чтобы слышала его сама. Мне передала его Соня.

Мадам Беррье ободряюще улыбается.

– Мисс Сорренсен наделена поистине впечатляющим даром. Если она говорит, что послание от него, скорее всего, так оно и было на самом деле. И если так, это значит, что он каким-то образом сумел избежать Пустоши. – Она пожимает плечами. – Такое вполне возможно. В Иномирьях есть и иные обитатели, обладающие могуществом, вполне достаточным для того, чтобы помочь кому-либо избежать Пустоши, хотя тем самым они могут навлечь опасность на самих себя. Ваша мать, например.

В голове неясным дымком проносятся воспоминания о словах тети Вирджинии.

– Моя тетя говорила, что мама была… Заклинательницей.

Мадам Беррье кивает.

– Да. Тогда она вполне могла вмешаться и помочь ему. Не так много на свете подлинных Заклинательниц. Любой из них почти наверняка достало бы сил вмешаться. Душа вашего отца все равно навеки осталась в Иномирьях, но он сохранил свободу передвигаться там по своему усмотрению, перемещаться из одного уровня в другой.

Как ни мучительно мне представлять отца затерянным в Иномирьях, все же я благодарна за любое вмешательство, что позволило ему не попасть в Пустошь, – особенно если оно воссоединило его с моей матерью.

И вопрос, что должна была я задать уже давно, задаю не я, а Соня. Она спрашивает, глядя на мадам Беррье с еле теплящимся огоньком надежды в глазах:

– Мадам, вы сказали, что есть возможность выбора, что у Лии есть выбор.

– Ну разумеется. Мисс Милторп имеет выбор, как и мы все, – хотя выбор, что лежит пред ней, гораздо сложнее и опасней. Она может открыть Врата Зверю – или же закрыть их навсегда. Это ее право – право Ангела. – Гадалка наклоняется ко мне, пряча улыбку за толикой иронии. – И я, к примеру, от души надеюсь, что она выберет второе.

Я качаю головой. Трудно представить, чтобы кто-то выбрал иной путь – решил бы впустить Зверя в наш мир.

– Тут никаких вопросов и быть не может! Конечно же, я выбираю закрыть Врата! Но я не знаю о пророчестве ничего, кроме того, что мы прочли.

Соня откашливается.

– Потому-то мы и пришли сюда, мадам. Мы слышали, будто есть способ покончить с пророчеством. Способ закрыть Врата навсегда. Видите ли, это имеет какое-то отношение к ключам. Мы думаем, они нужны, чтобы как раз избыть пророчество, но мы не знаем, где их найти – даже где начать искать, и то не знаем.

Мадам Беррье немного молчит, обдумывая слова Сони.

– Что ж, ходили слухи, будто Ангел может как-то закрыть Врата навсегда, но я никогда не была допущена к тайнам пророчества. Мало кто видел сам древний текст – лишь те, кто несомненно связан с ним так или иначе.

Соня приподнимает брови.

– Мы видели его, мадам. И там как раз упоминаются ключи, а вместе с ними что-то еще. Что-то такое, что звучит вроде бы знакомо, но я не могу понять, почему. Какой-то Самайн.

Мадам Беррье поджимает губы. Я так и вижу, как в голове у нее вращаются колесики, и когда она наконец нарушает молчание, то не отвечает, а спрашивает:

– И в каком контексте Самайн упомянут в связи с ключами?

Соня облизывает губы, стараясь вспомнить.

– Что-то о первом дыхании… о…

– Рожденные в первом дыхании Самайна. – Я смотрю мадам Беррье прямо в глаза. – Вот что там сказано: «четыре отметины, четыре ключа, круг огня, рожденные в первом дыхании Самайна…»

Гадалка барабанит пальцами по столику, тщательно обдумывая слова.

– Не хотите пройтись? Кажется, я знаю, где найти хотя бы часть ответа.

* * *

Многолюдные улицы запружены толпой. Лошади, хлюпая копытами по жидкой грязи, волочат мимо дребезжащие экипажи. Эдмунд, все такой же бдительный и настороженный, без единого слова шагает за нами по пятам.

Мы уже несколько минут куда-то идем, и я размышляю про себя о странной атмосфере властности, что окружает мадам Беррье: ведь мы последовали за гадалкой послушно и смирно, не задав ни одного вопроса о цели нашей прогулки. Она шагает так уверенно, поступь ее столь величава и целеустремленна, что сама мысль о том, чтобы что-то спрашивать, кажется почти оскорблением, поэтому мы торопимся вслед за ней, периодически переходя на трусцу, чтобы не отставать.

Лишь миновав портняжную мастерскую, галантерейную лавку, кондитерскую и целую череду разнообразных таверн, мадам Беррье сворачивает и выводит нас на более тихую улочку. По обе стороны от мостовой тут тянутся узкие домишки, похожие на сумрачных часовых. Они далеко не столь величественны, как дома на Мейн-стрит, зато безыскусственны и ухожены, как сама мадам Беррье. Мы подходим к дому, ничем не выделяющемуся в череде всех остальных домов, но по табличке на фасаде я вижу, что это городская библиотека.

– Слово, которое вы, моя дорогая, упомянули, звучит очень знакомо, – говорит мадам Беррье, глядя на Соню. – Но столько существует разных версий и вариантов произношения, что лучше уж удостовериться доподлинно, особенно в столь важном вопросе, не правда ли?

Не дожидаясь ответа, она тем же ровным шагом движется дальше по парадному крыльцу библиотеки и величественно открывает дверь.

Мы входим в просторный главный зал, похожий на пещеру. В библиотеке не просто тихо – она совершенно пуста и безлюдна. Пока мы шагаем по истертому мраморному полу, я не вижу ни единого посетителя. Здесь царит пустота, но эта пустота – больше, чем просто отсутствие живых, дышащих созданий. На полках зала покоится множество нечитанных книг. Никогда раньше я не думала, что вот так, по ощущению, можно понять, читал книги кто-то или не читал, но после атмосферы любимой и дружелюбной библиотеки Берчвуда мне кажется, будто я слышу, как эти книги перешептываются, как страницы их шелестят и тянутся к читателю.

Мадам Беррье останавливается у огромного стола в центре зала и многозначительно смотрит на Эдмунда, а потом поворачивается ко мне и вопросительно приподнимает брови.

Я глубоко вздыхаю.

– Эдмунд, вы не возражаете пока осмотреться тут, или просто подождать, или… ну, что-нибудь еще.

Мне страшно неловко снова бросать его одного, однако по поведению мадам Беррье совершенно очевидно – она не хочет посвящать в наши дела никого из посторонних. Эдмунд, похоже, нисколечко не возражает. Он кивает, подходит к одному из высоких стеллажей и скрывается за ним.

Мы оглядываем библиотеку в поисках хоть какого-либо признака жизни. По обеим сторонам главного зала видны комнатки поменьше. Узкая винтовая лестница ведет на второй этаж.

– Наверное, нам следует…

Меня прерывает громкий стук каблуков, приближающийся от одной из задних комнат.

Женщина, что появляется навстречу нам, широко и приветственно улыбается. Но лишь первый миг. Стоит ей завидеть мадам Беррье, как круглое лицо вытягивается, губы сжимаются в тонкую, суровую линию.

Мадам Беррье отвечает ей ослепительной улыбкой.

– Бонжур, миссис Хардинг! Как поживаете? Славный нынче денек!

Мадам Беррье наверняка видит, с каким отвращением городская библиотекарша взирает на нее, однако и виду не подает. Она приветствует библиотекаршу точно давно утраченную подругу детства.

Женщина, которую назвали миссис Хардинг, в ответ еле заметно кивает головой – ничтожнейшая дань вежливости.

– Чем могу помочь? – спрашивает она так, будто до сегодняшнего дня мадам Беррье в глаза не видела, хотя совершенно ясно: в прошлом им не раз уже приходилось сталкиваться.

– Ну как же, миссис Хардинг, – поддразнивающим тоном заявляет мадам Беррье, наклонив голову набок и выжидательно протянув руку ладонью вверх. По накрашенным губам ее скользит легкая улыбка. – Я совершенно уверена, что вы знаете, зачем я пришла.

Миссис Хардинг суровеет еще больше. Порывшись в кармане, она что-то вытаскивает оттуда и кладет на ладонь мадам Беррье. Ясновидящая проворно сжимает пальцы, но я успеваю разглядеть серебряный проблеск и догадаться, что это ключ.

– Мерси, миссис Хардинг. Верну, когда закончу, как всегда! – бросает мадам Беррье через плечо, уже шагая в глубину библиотеки.

Очередная свирепая гримаса библиотекарши, на этот раз адресованная нам с Соней, выводит нас из оцепенения. Мы торопимся вдогонку за мадам Беррье, уже одолевшей добрую половину коридора, что ведет в глубь здания. Когда мы наконец догоняем ее, она отпирает черную дверь библиотеки и останавливается снаружи, на маленьком крылечке.

Соня недоуменно встряхивает головой.

– Куда мы идем?

Мадам Беррье взмахом руки указывает на ухоженный сад за библиотекой.

– Ответ, что вы ищете, дорогая моя, хранится не в тех книгах библиотеки, что тщательно пронумерованы, а в тех, что были выброшены из нее и валяются в небрежении.

На дальнейшие расспросы нет времени. Мадам Беррье сходит с крыльца, и мы спешим вслед за ней через идеально ухоженный садик, прекрасный даже в преддверии зимы. Когда мне уже кажется, что мы дошли до конца участка, мадам наконец заворачивает за садовый сарайчик, который, несмотря на микроскопический размер, все же находится в куда лучшем состоянии, чем развалюха, к которой мы направляемся.

Мадам Беррье достает ключ, что дала ей миссис Хардинг, и вставляет в навесной замок на двери. Ключ проворачивается со щелчком, и мадам Беррье с усилием раскрывает тяжелые, скрипучие двери. Вслед за ней мы вступаем внутрь здания – и невольно поднимаем глаза.

– Ой! Просто… просто невероятно! – Я не могу сдержать изумления в голосе – но к этому изумлению примешивается печаль. Отец, верно, заплакал бы, узрев груды книг, наваленных со всех сторон в полнейшем небрежении, как попало. – А что это за место?

Потолок теряется в тени на высоте добрых трех этажей у нас над головой. Даже с самого низа я различаю трещины и отверстия в крыше. Сырой, прелый запах, пронизывающий все помещение, явственно свидетельствует: никто не переживает из-за того, что дождь беспрепятственно заливает хранящиеся здесь книги.

Вытянув шею, длинную и белую, как у лебедя, мадам Беррье обводит помещение взглядом, исполненным того же благоговейного ужаса, что и у меня. Судя по всему, даже зная, что тут содержится, она все равно потрясена.

– Это старый каретный сарай. Им пользовались, когда библиотека была жилым домом.

– Да, но… все эти книги! Почему их не внесут в каталог и не разместят со всеми остальными?

Мой отец задал бы тот же вопрос – только, не сомневаюсь, куда более гневно.

Гадалка печально улыбается.

– Это книги, которые город не хочет выставлять на публику рядом с более… традиционными изданиями. Их, видите ли, не рискуют уничтожать совсем: это бы плохо выглядело. Зато могут держать отдельно от остальных – и, как видите, пользуются этой возможностью.

Глаза Сони ярко сияют в полумраке каретного сарая.

– Но почему?

Мадам Беррье вздыхает.

– Потому что это книги о том, чего люди не понимают, обо всем том, что, как мы с вами, дорогая моя, прекрасно знаем столь же реально, как этот вот мир, в котором мы стоим. Книги о мире духов, о колдовстве и его истории, о чародействе… обо всем, что, я бы сказала, не укладывается в уютную аккуратную коробочку.

Она проходит в глубь сарая, вспугнув по пути стайку птиц, которые, трепеща крыльями, взлетают к потолку и исчезают где-то у нас над головой.

Внезапное движение выводит меня из столбняка.