355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мишель Цинк » Пророчество о сёстрах » Текст книги (страница 7)
Пророчество о сёстрах
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:10

Текст книги "Пророчество о сёстрах"


Автор книги: Мишель Цинк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

12

Одна в пустой комнате, я трясу головой, глядя себе на запястье, на лежащий рядом с книгой медальон. Они совершенно одинаковы.

Одинаковы. Одинаковы. Одинаковы.

Медальон Хаоса. Знак той, что является Истинными Вратами.

Не может быть! Такого просто не может быть. Логика отказывается признавать этот факт. Врата – это Элис. Я же знаю! Она не может быть никем иным!

Но что-то первобытно-глубинное, почти ликующее говорит мне: все совсем не так. Странное томление пульсирует во мне, отвечая на безмолвный призыв медальона, на призыв падших душ, гарцующих на изгнанных лошадях. Это чувство путает и успокаивает одновременно.

Однако отрицать очевидное бесполезно. Медальон – знак Врат. Той, что является Истинными Вратами, хоть я и не знаю, что значит эта странная фраза. Он идеально ложится мне на запястье. Он дан мне. Он подходит моей отметине – отметине, что отличается от всех остальных. Выходит, все это время я ошибалась.

Но я устала от книги и ее тайн. Пора отправиться к другой сестре.

* * *

Я выжидаю, покуда дом не затихнет, покуда на лестницах не смолкнут шаги слуг. А потом выжидаю еще, на всякий случай. И когда наконец убеждаюсь, что вокруг никого нет, открываю дверь и тихонько крадусь по коридору, босиком. Когда дом так тих, даже от тапочек получается слишком много шума.

Я еле слышно стучусь в дверь спальни тети Вирджинии. В первый миг ничего не происходит. Дом все так же продолжает свое безмолвное путешествие навстречу утру. Я поднимаю руку, чтобы постучаться вновь. Дверь открывается. Тетя Вирджиния с выжидающим видом стоит на пороге, как будто с самого начала знала, что это я.

– Заходи, Лия. – Она говорит негромко, скорее шепчет, настойчиво и тревожно. – Быстрей.

Она за руку втягивает меня в тепло спальни и запирает дверь.

– Прости, я… Не думала, что ты меня ждешь.

Повернувшись ко мне спиной, тетушка проходит в глубь комнаты, садится в кресло перед огнем и жестом приглашает меня сесть напротив.

– Совсем наоборот, Лия. Я уже некоторое время тебя поджидаю.

Я опускаюсь в кресло с высокой спинкой, украдкой с любопытством поглядывая на тетю. Сейчас, в ночной сорочке, она выглядит совсем не такой, как всегда. Длинные волосы ее не собраны в тугой пучок на затылке, а распущены, спадают по плечам. Теперь, когда я пришла сюда, на меня вдруг накатывает нерешительность – с чего начать. И когда тетя Вирджиния первой заводит разговор, я от души благодарна ей.

– Так значит, ты нашла книгу?

Я киваю, глядя себе на руки, чтобы не встречаться с ней глазами.

Тетя грустно улыбается.

– Хорошо. Знаешь, он и хотел, чтобы ты ее нашла.

Я поднимаю взгляд.

– Отец?

– Ну конечно. Ты ведь не думаешь, будто она случайно нашлась? Что Дугласы просто так приезжают каталогизировать книги?

– Я… мне кажется… по-моему, я уже вовсе не знаю, что и думать.

– Что ж, тогда давай начнем с самого начала, согласна?

Голос тети Вирджинии грустен, и я знаю: ей хочется начинать с самого начала ничуть не больше, чем мне.

Но у нас нет выбора. Надо же с чего-то начинать. В конце концов, ничего нельзя закончить, не начав.

– Да. Давай.

Она смотрит на меня с молчаливым ожиданием. Выходит, мне предстоит поделиться своими тайнами первой. А что еще мне остается? Пророчество и мое место в нем окутаны пеленой неизвестности. Без помощи я никуда не продвинусь.

И вот я рассказываю тете Вирджинии все, что знаю – то есть что, как мне кажется, знаю. Воспроизвожу наш разговор с Соней, мою интерпретацию книги. И когда я смолкаю, слово берет тетя.

– Мисс Сорренсен совершенно права. Пророчество продолжало действовать все эти годы, все время, на протяжении многих жизней, многих поколений. Мы лишь очередное звено в цепи.

– Я думала… – Горло у меня сжимается от этих слов, приходится откашляться, чтобы продолжать дальше. – Я думала, что это я Хранительница, а Элис – Врата.

Тетя Вирджиния смотрит в сторону, в огонь.

– Да, – бормочет она. – Я понимаю, почему ты так думала.

Она так легко и просто реагирует на мое признание, что на грудь мне словно ложится тяжелый камень. Я едва могу дышать.

– Так значит, это правда. – Вот мне принять эту правду совсем не легко, хоть я дошла до нее сама.

Тетя Вирджиния кивает – почти незаметно, как будто тем самым может сделать горькую правду менее правдивой, менее горькой и болезненной.

Я сама поражена тем, какой гнев заливает меня от тетиного признания. Он заставляет меня вскочить на ноги, заставляет метаться по комнате из страха, что я потеряю рассудок, если останусь сидеть смирно.

– Но почему? Почему это должна быть я?

Тетя вздыхает, и в этом тихом вздохе заключен целый мир скорби.

– Потому что ты старше, Лия. Вратами всегда бывает старшая сестра.

Я перестаю метаться по комнате и застываю в остолбенении. Только и всего? Причины моего рабства так просты и случайны – обусловлены лишь очередностью, в которой мы покидали чрево нашей матери?

– Но я же не просила об этом! И не хотела! Как я могу быть Вратами, если я не хочу?

Тетя прижимает кончики пальцев к губам.

– Я думаю, это ошибка.

– Что… что ты имеешь в виду? – Я без сил опускаюсь в кресло рядом с ней.

Тетя Вирджиния наклоняется вперед, заглядывает мне в глаза.

– Твоя мать очень тяжело переносила беременность, когда ждала вас с Элис. Большую часть времени она не вставала с кровати. И, в конце концов…

Она снова отворачивается к огню, в глазах у нее появляется далекое, отрешенное выражение.

– Что, в конце концов?

– Элис должна была родиться первой. У нее уже опустилась головка, чтобы рождаться, а твои ножки были опущены вниз, а голова вверх. По словам доктора, у близняшек так часто выходит. В любом другом случае это, наверное, ничего бы не значило. Но твоя мать… она не могла родить Элис. Роды все продолжались и продолжались, и под конец, Лия, я уже думала, она погибнет.

– Но этого не случилось.

Тетя Вирджиния качает головой.

– Нет, не случилось, хотя я недавно думала, что в таких родах мать неминуемо должна была умереть. Но твой отец был очень богат, он настаивал, чтобы его жена и еще не рожденные дети получили самый лучший медицинский уход. Доктор, что наблюдал за твоей матерью и принимал роды, был обучен различным техникам, которые считались, да и поныне считаются довольно опасными, в том числе – кесареву сечению.

– Что это такое?

Она снова находит взглядом мой взгляд.

– Лия, он разрезал ее. Усыпил ее, а потом разрезал. Это был единственный способ спасти жизнь ей и, скорее всего, вам с сестрой. И когда он сделал разрез, то вместо того, чтобы вытащить первой Элис, схватил тебя. Элис была ближе к тому, чтобы родиться обычным путем, но ты оказалась ближе к сделанному им разрезу. Я не думаю, что ты изначально должна была появиться на свет первой.

– Но откуда ты знаешь? Как тебе стало известно это все?

Она качает головой.

– Я не знала. Мы не знали. Проснувшись, твоя мать произнесла благодарственную молитву за свое спасение и спасение вас с Элис, и мы никогда больше об этом не говорили. Только потом, начав подозревать, что Вратами окажешься ты, я догадалась, что это может быть следствием врачебного вмешательства в процесс твоего рождения.

– Но даже так… откуда ты знаешь, что так не было суждено изначально?

– Потому что я вижу выражение глаз Элис, Лия. И боюсь, это выражение появляется, когда она смотрит на тебя. – Тетя Вирджиния оглядывается по сторонам, как будто кто-то мог бесшумно прокрасться в комнату, пока мы тут сидим и разговариваем. – Я вижу ее гнев, ее томление, ее страсть. А в тебе…

– Что во мне?

Тетя пожимает плечами.

– В тебе я вижу что-то иное… подлинное – что присутствовало в тебе с самых ранних лет, когда ты была еще маленьким ребенком.

Огонь в камине почти погас, от его ускользающего тепла комната кажется еще более холодной, еще более пустой, мертвой. Лишь через некоторое время взгляд тети Вирджинии соскальзывает на мою руку.

– Можно взглянуть? – осторожно спрашивает она, как будто просит позволения взглянуть на нечто куда более интимное, чем просто запястье.

Я киваю и вытягиваю руку вперед. Теплые сухие пальцы касаются мягкой кожи у меня на запястье, закатывают рукав ночной сорочки.

– О! – Голос ее полон изумления. – Она… она другая!

Я гляжу на отметину.

– Что ты имеешь в виду?

– Я никогда не видела такого вот знака. – Тетя бережно проводит по отметине кончиком пальца. – Врата… да, на них всегда знак Йоргуманда. Но я никогда не видела, чтобы в середине стояла буква «С».

Упоминание об отметине заставляет меня осознать, что я еще не рассказала тете Вирджинии о Соне и Луизе.

– И вот еще что…

– Да?

– У Сони с Луизой тоже есть отметины, только они совершенно такие, как ты описываешь. В них, в отличие от моей, нет буквы «С». Как ты думаешь, что это значит?

Она заглядывает мне в глаза.

– Не знаю, но я вот гадаю, не имеет ли это какого-то отношения к остальным…

От этих слов я резко выпрямляюсь в кресле.

– Каким еще остальным?

– Другим детям с такой отметиной. Которых искал твой отец. Которых привозил в Нью-Йорк.

Мне кажется, будто у меня останавливается сердце. По спине ползет холодок предчувствия.

– По-моему, тебе стоит рассказать мне толком, о чем это ты.

Она кивает.

– Все началось после гибели твоей матери. Твой отец начал проводить в библиотеке многие часы. – Глаза тети разгораются от воспоминаний. – Он всегда любил библиотеку, конечно, но тогда… тогда она превратилась в его убежище. Мы его почти что и не видели, а скоро он начал получать странные письма и ездить в дальние поездки.

– А при чем тут все остальные?

– Он действовал по списку. Списку мест и имен.

Я качаю головой.

– Не понимаю. Что ему проку в каком-то списке?

– Не знаю, он не говорил мне. Но он привез двоих из этого списка сюда.

– Кого? Кого он сюда привез?

– Девочек. Двоих. Одну из Англии, а вторую из Италии.

В этих словах кроется смутное обещание, надежда на то, что я смогу хоть что-то понять, но я пока не готова делиться этой надеждой. Тетя Вирджиния поднимается и старается разжечь затухший огонь, а я сижу, глядя на мерцающие угли, пытаясь понять все сказанное нами сегодня. И хотя теперь я знаю больше, гораздо больше, чем прежде, тайна лишь сгустилась.

Но есть и еще одна загадка, которую я могу решить здесь и сейчас.

– Тетя Вирджиния, а можно мне посмотреть?

Она отворачивается от огня. По глазам ее я читаю: она понимает, что именно я имею в виду. Она возвращается в кресло, садится и молча, без единого слова, протягивает вперед руку. Отвернув манжету ночной сорочки, я вижу лишь ровную, гладкую кожу тонкого запястья. Ни следа отметины. Я киваю.

– Так я и думала.

Голос мой в тишине комнаты звучит как-то одеревенело, точно чужой.

– Лия, мне так жаль. Я не хотела, чтобы ты это знала.

Ей и вправду очень жаль – я вижу, какие встревоженные морщинки пролегли у нее вокруг глаз, как плотно стиснуты губы. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но улыбка так и не достигает моего лица.

– Тетя Вирджиния, ничего страшного. По-моему, я уже и так знала. Знала с самого начала.

Теперь, по крайней мере, мне не надо бояться тети. Я не могу заставить себя думать о других вещах. О моей матери и о том, что она была Вратами. Поэтому я сосредоточиваюсь на том единственном, что могу изменить.

– Тебя Вирджиния, а где ключи?

– Какие ключи?

Я внимательно смотрю на ее лицо, но в нем нет чувства вины. Нет таинственности.

– Ключи, что упоминаются в пророчестве. В книге. Ключи к тому, чтобы избыть пророчество.

Тетя качает головой.

– Я же тебе говорила – твой отец был очень скрытен. Боюсь, что саму книгу я никогда и в глаза не видела.

– Но как же ты исполняла роль Хранительницы, не зная пророчества?

– Меня учила и наставляла моя тетя Абигайль, тоже Хранительница. – Она опускает глаза на руки, судорожно стиснутые на коленях, и лишь через несколько мгновений снова смотрит мне в лицо. – А теперь моя задача – научить Элис ее роли Хранительницы. Сказать правду, мне следовало уже давно начать ее учить. Но, должна признаться, я ничего такого не делала.

Я качаю головой.

– Почему?

– Хотелось бы мне сказать, что, мол, сама не знаю, но это была бы ложь. – Она вздыхает. – Я надеялась, что ошибаюсь, что Хранительница ты, а Врата – Элис, потому что я не могу себе представить, как учить Элис этой роли. И не могу себе представить, чтобы она стала ее выполнять.

– Но… если ты научишь ее… если ты объяснишь ей, как быть настоящей Хранительницей…

Тетя не дает мне закончить.

– Лия, ты должна понять одну вещь: даже среди нас, выполняющих предназначенную нам роль в пророчестве, встречаются разные степени силы. Способности Хранительницы заключаются, как в ее готовности исполнять свою роль, так и в ее внутреннем могуществе. Большинство из нас готово исполнять выпавшую нам роль – но не все. Опять же, иные рождаются с экстраординарными силами, а другие… другие с меньшими. Боюсь, должна причислить себя к последним. Твоя мать была гораздо сильнее. Собственно говоря, она была Заклинательницей, а у меня сил хватало разве что на то, чтобы просто странствовать по Равнине.

Я, кажется, начинаю понимать, хотя мне и не нравится то, куда ведет меня это знание.

– Так Хранительница вовсе не обязательно удерживает души?

– Роль Элис была бы весьма значительна, если бы она только захотела ее исполнять, – однако если у нее такого желания нет, ни о какой роли и речи быть не может. Хранительница лишь сторож… часовой, если хочешь. В обязанности Хранительницы входит следить за сестрой, кою зовут Вратами, пускать в ход все доступные ей силы, дабы не позволять душам вступать в наш мир и побуждать Врата сопротивляться отведенной ей роли. Но это не всегда помогает. Души все же проникают в наш мир – за все прошлые столетия их набралось сотни, а может, и тысячи. Никто не может сказать доподлинно, сколько их уже ждет пришествия Самуила, но мы делаем все, что в наших силах, дабы ограничить их численность. Если Судный день когда-нибудь придет, наше преимущество окажется в том, что войско Самуила будет как можно меньше. – Она пожимает плечами. – Больше мы сделать ничего не можем.

Сама не знаю, чего я ждала. Только не этого. Наверное, надеялась, что существует какой-то верный ответ… что тетя Вирджиния владеет какой-то информацией, которая позволит мне сразиться с душами и отыскать ключи.

Но все будет не так легко. Нет быстрого и простого способа положить конец пророчеству, что направляет мою жизнь все дальше и дальше во тьму.

* * *

В комнате у меня холодно, огонь почти догорел, осталось лишь слабое оранжевое мерцание. Я понятия не имею, сколько сейчас времени – уж верно достаточно, чтобы мне захотелось спать. Но я не могу перестать думать, не могу остановить колесики, они крутятся, перебирая то, что мне удалось узнать. Я отпускаю мысли свободно блуждать во тьме.

Я не Хранительница. Я Врата. Сталось так по воле судьбы или случая – но я должна принять этот факт, если хочу найти путь назад из его темных посулов.

Если я – Врата, то Элис – Хранительница.

Я встряхиваю головой в пустой комнате, ибо хотя я сейчас одна, мне хочется яростно протестовать, кричать во весь голос: «Не может быть!»

Однако я знаю, именно так все и есть.

И если я Врата, не следует ли мне бояться того, что я отыщу ключи, еще пуще того, что их отыщет Элис? Быть может, именно я-то и могу использовать их во зло, а не во благо?

Отгоняю подобные мысли прочь. Я знаю свои намерения и, хотя я и в самом деле испытываю странное влечение к странствиям по Равнине, ибо медальон нашел путь ко мне, не желаю никакого зла. И я знаю это так же точно, как дышу.

Ровно с такой же определенностью я знаю и то, что Элис не стремится к добру, к чему бы там ни призывало нас пророчество, какие бы роли нам ни присваивало.

Мысли мои звучат отчаянно даже для меня самой, словно я силюсь ободрить себя ложными истинами и пустыми обещаниями. Однако слишком много остается еще всего такого, чего я не понимаю. Но пророчество и так слишком длинное, слишком замысловатое, чтобы начинать возиться с этими загадками. Лучше продолжу пока с тем, что я уже понимаю.

После смерти матери отец начал проводить какие-то изыскания и составлять список детей. Привозить их сюда.

Одна из Англии, одна из Италии.

Соня и Луиза.

Доказательств у меня нет. Я никогда не спрашивала, при каких обстоятельствах Соня оказалась у миссис Милберн. Было как-то не до того. Но я готова держать пари: Соня англичанка.

Зачем отец привез их сюда? Зачем он привез их ко мне – ведь сейчас все именно так и выглядит: как будто он привез их специально для меня, хотя с какой целью, я даже представить не могу.

Наконец сон начинает заявлять о себе. Поворачиваюсь, чтобы потушить лампу, но замираю, не успев довести движение до конца. Я чувствую медальон, запертый в ящичке комода. Он пульсирует там, точно живое существо, посылающее беззвучные первозданные сигналы, обращенные ко мне одной. Какая-то часть меня верит, что этот медальон принадлежит мне, что его законное место – у меня на запястье. Однако другая, здравомыслящая часть считает чистейшей глупостью носить его, пока я не узнаю, какую роль он играет.

Меня саму потрясает, какое усилие воли требуется, чтобы оставить медальон в комоде. Я выключаю свет, но даже тогда решимость не трогать его почти уступает желанию – нет, потребности, острой необходимости взять его, ощутить, как он ласкает теплую кожу у меня на запястье. И вот настает странный момент, когда я просто-напросто не могу вспомнить, отчего же вообще не ношу его.

Потом из каких-то темных убежищ приходит ясность, и мне хватает сил отвернуться. Я поворачиваюсь спиной к комоду и твердо велю себе засыпать.

* * *

Сны мои неизменны. Я присутствую одновременно и в них, и над ними, наблюдая, как они разворачиваются. В какие-то моменты я осознаю ощущение полета, словно в одном из моих странствий. В другие я, даже в рассеянном и спящем состоянии, твердо знаю: это всего лишь сон.

В этих снах вспыхивают и угасают беззвучные образы: могила матери, тьма, сочащаяся из земли близ ее надгробия. Утес, с которого она упала, отец – измученный, испуганный, как когда мы нашли его в Темной комнате. В моем сне за мной гонятся огромные крылатые демоны, но на сей раз воинство ведет кто-то еще более жуткий, чем все остальные. Сердце его бьется в такт с моим, вытесняя все разумные мысли и рассуждения. Он приближается под грохот тысяч копыт.

Громче, громче, громче.

А затем я падаю, падаю сквозь тьму и безграничную пустоту. Сперва я уверена, что именно злобное шипение той черной твари заставило меня внезапно подскочить и сесть на постели, быстро и тяжело дыша и чувствуя, как сердце яростно бьется в груди. Но, бросив быстрый взгляд в ноги постели, я обнаруживаю там Ари. Он шипит на меня не то от страха, не то от злости. Настороженно разглядывает меня, выгнув спину и ощерившись.

А потом происходит самое странное.

Он поворачивается, спрыгивает с кровати и целенаправленно шагает в угол, где и усаживается ко мне спиной, таращась на стену и словно отказываясь признать сам факт моего существования. Я не могу отвести глаз от его тени, зловещего пятна в углу комнаты – хотя предо мной всего-навсего кот, которого я люблю много лет.

В окнах нет света, и в первую минуту я думаю, что на дворе еще глухая ночь. Но потом слышу, что слуги уже принялись за свои дела, и вспоминаю, что скоро зима и темно, даже когда мы встаем.

Все это проносится через меня стремительным потоком, в считанные секунды – темнота, странное поведение Ари, звуки медленно просыпающегося дома. А в следующий миг я осознаю тяжесть на запястье. В комнате слишком темно, так что для пущей верности я ощупываю запястье второй рукой. Но даже и этого еще недостаточно для того, чтобы удостовериться окончательно, так что я судорожно ищу спичку и неуклюже зажигаю лампу возле кровати. И вот свет разгорается, озаряя медальон у меня на запястье.

13

Добрая половина утра у меня уходит на то, чтобы незаметно сбежать из дома, унося с собой медальон.

Пока мы завтракаем и читаем, Элис вроде бы следит за мной более бдительно, чем обычно, хотя я твержу себе, что она не может знать, что я намерена сделать. И все же я никуда не ухожу, пока она не удаляется к себе поработать над давно просроченным уроком французского для Вайклиффа.

Ветер такой холодный, что буквально вышибает дыхание из груди, но это не останавливает меня. Я твердо решилась сделать, что хочу. Не обращая внимания на физические тяготы, обхожу дом и направляюсь к реке со всей скоростью, как только получается в длинной, путающейся в ногах юбке. В руке болтается на шнурке вязаная сумочка. Холода я уже не чувствую. На самом-то деле я ничего не чувствую и не слышу. Переставляю ноги – одну за другой, а все кругом застыло и замерло, словно сам мир знает, что я задумала.

Выйдя на берег реки, я запускаю руку в сумочку и роюсь там в поисках медальона. Я почти всерьез ожидаю, что он пропал, исчез в беспричинном стремлении к безопасности, словно наделен собственной волей. Но это, в конце концов, всего-навсего вещь. Медальон лежит в сумочке, там, куда я его положила перед завтраком.

Все, чего я хочу – это избавиться от него.

Я поднимаю руку над головой, замахиваюсь и, лишь на миг замешкавшись, со всей силы швыряю проклятый амулет на середину реки. Там, куда он упал, над водой поднимается крохотное облачко пара. Я подхожу к самому краю берега – так близко, как только рискую подобраться, чтобы не свалиться самой.

Он там – вращаясь, мчится вниз по реке, подхваченный быстрым течением. Черная бархатная лента вьется, точно змея, вокруг золотого диска, а тот сверкает из-под воды, хотя в сумрачном небе не видно солнца.

Я остаюсь у реки еще ненадолго, чтобы собраться с мыслями. Мне неведомо, как именно медальон связан с пророчеством, но я точно чувствую – он имеет какое-то отношение к душам и их пути обратно в наш мир. А теперь он где-то в холодных, бурных водах реки. Опустится на дно и будет себе лежать меж камней и обломков скал. Я молюсь Господу, о котором вспоминаю не часто, чтобы никто и никогда больше не увидел проклятую штуковину.

Сажусь на кучу сухих листьев на берегу, привалившись спиной к валуну, где столько раз сиживала с Джеймсом. При мысли о нем внутри у меня все так и сжимается. Совершенно ясно: если он хоть немного верит в пророчество, то все равно лишь как в легенду. Даже человеку, наделенному самым пылким воображением, трудно было бы поверить в существование Врат, в роли которых я оказалась неожиданно для себя. Что уж тут говорить о таком здравомыслящем реалисте, как Джеймс!

Я пытаюсь предсказать его реакцию – если, конечно, предположить, что мне хватит духу открыть ему все. Напоминаю себе, что мы не просто возлюбленные – мы лучшие друзья. Несмотря на всю уверенность в его любви, меня гложет подспудное смятение. Тихий голосок, нашептывающий: «А что если он не захочет тебя? Что если не пожелает жениться на такой странной особе с такой странной ролью в такой странной истории? Он скажет, что любит тебя всей душой, а сам ни разу больше не посмотрит на тебя с прежней любовью и доверием».

Я качаю головой, силясь разубедить в этом хотя бы себя саму.

– Что это ты качаешь головой, хотя сидишь тут одна-одинешенька?

Голос Джеймса заставляет меня вздрогнуть. От испуга я подношу руку к груди, хватаюсь за складку плаща.

– Господи, а ты-то тут что делаешь? Сегодня же воскресенье!

Он появился с другой стороны валуна, прислоняясь к стволу дерева, так внезапно, точно я вызвала его сюда лишь силой мысли.

Джеймс наклоняет голову набок, на губах его играет дразнящая улыбка.

– А что, я уже не могу заехать просто так, для собственного удовольствия?

Я разрываюсь между радостью от встречи с ним и все возрастающим бременем стольких тайн.

– Ну… да. Да, конечно. Я просто не ожидала тебя.

Он обходит камень. Башмаки чуть поскрипывают на устланном пожухшей травой и листьями дерне.

– Отцу сейчас экипаж не нужен, а я не мог дождаться завтра, так хотелось повидаться. Надеялся, вдруг да найду тебя тут.

Джеймс протягивает руку, и я беру ее, позволяю ему поднять меня на ноги и прижать к себе. Когда он снова обретает дар речи, голос его звучит хрипло и низко:

– Ну, доброе утро.

Я смущаюсь под пристальным взглядом Джеймса, зорко обегающим мое лицо, – а ведь смотрел на меня так уже тысячи раз.

– Доброе утро.

Наклоняю голову, избегая его глаз, отодвигаюсь от его теплого тела.

– Как твой отец?

Глупо спрашивать. Уж конечно, с мистером Дугласом все хорошо, иначе Джеймс просто-напросто не приехал бы сюда ко мне. И все же этот вопрос дает мне возможность отойти на несколько шагов от него, так чтобы это не выглядело нарочито.

Джеймс слишком хорошо знает меня. Не обращая внимания на мою реплику, он двумя большими шагами преодолевает расстояние между нами.

– В чем дело? Что-то случилось? – Он берет меня за руку, и даже отвернувшись, глядя на вихрящуюся воду реки, я чувствую на себе его встревоженный взгляд. – Ты не рада меня видеть?

«Вот теперь. Теперь и расскажи ему. Открой все. Доверься его любви». Ветер, словно бы исходящий из моего сердца, настойчиво твердит эти слова, но я не внимаю ему, хотя голос разума твердит, что это глупо.

– Ну конечно, рада! – Я улыбаюсь, изо всех сил стараясь, чтобы моя улыбка выглядела как можно веселее и беззаботнее. – Я… просто я как-то неважно себя чувствую сегодня, только и всего. Наверное, придется пойти к себе и полежать.

Джеймс разочарован. Разочарован тем, что я не проведу с ним весь день, – а ведь он специально ради меня проделал такой путь!

– Ну хорошо. Я провожу тебя домой и попрошу Эдмунда вывести коляску.

Он прячет боль и обиду в глазах за улыбкой, которой поверил бы всякий, кто не знает Джеймса так хорошо, как я.

* * *

Мы с Джеймсом расстаемся во дворе после прогулки обратно вдоль берега и вымученной, напряженной беседы. Перед тем как уйти, он сжимает мои руки, точно пытаясь удержать, не дать ускользнуть еще дальше от него. Я смотрю, как его экипаж исчезает за поворотом, а потом поворачиваюсь и бреду к дому.

Когда я начинаю подниматься по каменным ступеням крыльца, за спиной у меня раздается тоненький голосочек:

– Мисс? Вы что-то обронили. Мисс?

Это девочка из города – та самая, что дала мне мой гребень вместе с браслетом. На ней тот же голубенький передничек, льняные локоны так же задорно рассыпаны по плечам.

Оборачиваюсь, онемев от невероятности происходящего. Как могла эта малютка оказаться тут, так далеко от города? Вокруг ни единого взрослого, ни экипажа, ни лошади. Я спускаюсь по ступеням навстречу ей, прищурив глаза от подозрения. Несмотря на невинное личико, это ведь она впервые дала мне медальон.

– Я ничего не роняла. Как тебя зовут? Как ты сюда попала?

Она не отвечает на мои вопросы, а просто протягивает ко мне пухлую ручонку, сжатую в кулачок.

– Мисс, я уверена, это ваше. И я прошла такой долгий путь…

Она всовывает мне что-то в руку – так быстро, что я совершенно машинально разжимаю ладонь и принимаю какую-то небольшую вещицу. Тем временем девочка поворачивается и быстрым шагом спешит прочь по подъездной аллее, на ходу напевая ту же самую песенку, что пела и тогда, в городе.

Только тогда я чувствую воду. Вода струится меж моих стиснутых пальцев. Я разжимаю трясущуюся руку и смотрю, что же принесла мне эта девчонка.

Не может быть!

На ладони лежит медальон. Черная бархатная лента стала еще темнее от насквозь пропитавшей ее воды, что капает у меня с пальцев на каменные ступени. Браслет не просто влажный. Он мокр насквозь, с него так и льет, как будто его вытащили из реки лишь секунду назад.

Надо остановить ту девчонку!

Девчонку, девчонку, девчонку.

Вихрем слетаю по лестнице, зажав в руке ненавистное, не нужное мне украшение, и выбегаю на темную аллею, что ведет к большой дороге. Я бегу и бегу, все дальше и дальше, а деревья смыкаются над моей головой, образуя сумрачный полог. Выбившись из сил, я останавливаюсь и замираю на месте. Я стою там долго – гораздо дольше, чем стоило бы, – все вглядываясь в ту сторону, куда она ушла. Ветер зловеще шепчется с листвой. Но все напрасно. Она исчезла, и ведь я заранее знала, что так и будет.

* * *

– На улице очень холодно? – спрашивает Генри, когда я, потирая руки, вхожу в дом. Они с тетей Вирджинией играют в карты, в камине потрескивает огонь.

– Довольно-таки. Думаю, до весны никто из нас особо гулять по берегу не захочет. – Я вешаю плащ и поворачиваюсь к тете и брату, надеясь спрятать за улыбкой владеющее мной смятение. – И кто выигрывает?

Генри победоносно ухмыляется.

– Ну конечно, я!

– Ах, конечно? Чертенок ты этакий! – смеется тетя Вирджиния, а потом переводит взгляд на меня. – Лия, не хочешь присоединиться?

– Только не сейчас. Ужасно замерзла. Пойду переоденусь во что-нибудь потеплее. После обеда, ладно?

Тетя Вирджиния рассеянно кивает.

Я оглядываю гостиную.

– А где Элис?

– Сказала, что пойдет к себе, отдохнет, – бормочет тетя Вирджиния, сосредоточенно изучая свои карты.

Я отправляюсь к себе в комнату за пледом. В груди так и поселилось глубокое, глухое беспокойство. И когда, зайдя в спальню, я вижу там фигурку, которая, присев на корточки, роется в верхнем ящичке моего комода, то мгновенно все понимаю.

– Помочь тебе искать? – Мне самой странен и непривычен лед в моем голосе.

Элис вихрем оборачивается ко мне, впивается взглядом в мое лицо. Ее лицо – бесстрастная маска. Элис аккуратно взвешивает слова перед тем, как с деланной небрежностью двинуться мне навстречу.

– Нет, спасибо. Я искала брошку, которую одалживала тебе летом.

Она останавливается передо мной – я стою перед самой дверью, загораживая выход из комнаты.

– Я ее тебе вернула, Элис. Перед началом школьных занятий, осенью.

Она улыбается, слабо и напряженно.

– Ах да, верно. Совсем позабыла. – Элис кивает на дверь. – С твоего позволения…

Я выжидаю еще несколько секунд, наслаждаясь зрелищем того, как и ей наконец-то не по себе, как она – в кои веки! – ежится под моим взглядом. Наконец я делаю шаг назад, без единого слова пропуская сестру к двери.

* * *

Через полчаса я сижу за письменным столом у себя в спальне, завернувшись в плед, чтобы изгнать из груди остатки холода, и гадаю, что именно было нужно здесь Элис.

Книга по-прежнему покоится в гардеробе, куда я ее и клала. Она была спрятана не настолько хорошо, чтобы Элис не нашла ее, если бы как следует поискала. Остается лишь предположить, что либо у Элис не хватило времени пошарить в гардеробе, либо она нашла книгу, но та ее не заинтересовала.

Медальон все время был со мной, хотя я и пыталась от него избавиться. Увы, но теперь ясно: так легко он меня из-под своей власти не отпустит. И поскольку похоже, что Элис и так уже слишком много знает, трудно поверить, что она не понимает этого – если, конечно, ей вообще известно о существовании медальона.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю