Текст книги "Пророчество о сёстрах"

Автор книги: Мишель Цинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

27

– Одиннадцать… двенадцать… тринадцать… четырнадцать… пятнадцать…

Наши голоса призрачной музыкой звучат в пустоте у меня за веками. Сливаясь воедино – мой, Луизин и Сонин, – они создают шелестящий фон тьме, в которую я вынуждаю себя окунуться.

А затем Соня с Луизой вдруг умолкают, подчиняясь какому-то неведомому мне указанию.

– Лия, ты должна отпустить от себя этот мир. Позволить себе упасть во тьму, что ведет к Иномирьям, – слышу я тихий и глубокий шепот Сони, и вот все умолкает, и я остаюсь одна в пустом пространстве моего разума.

Сперва очень трудно ни о чем не думать. Трудно не гадать, когда вернется тетя Вирджиния, не покажется ли слугам странным, что я заперлась с подругами, и – удастся ли мне отыскать отца.

Однако мой ум быстро расправляется с этими обрывками мыслей, и скоро мне больше не о чем размышлять. Остается лишь вспоминать папино лицо, слушать собственное дыхание – сперва оно было частое и мелкое, но постепенно становится все медленнее и глубже. Я рисую себе тихий и свежий мир моего ночного полета, расстилающееся над головой ровное бесконечное небо. Чувствую соленый запах моря и представляю папино лицо.

* * *

Вспышка яркого, слепящего света. И вот я уже не в темноте сна, а под палящим солнечным светом – таким пронзительным, что сквозь него даже не могу ничего рассмотреть. Сердце бьется громче и громче – его мерный рокот становится фоном, на котором все быстрее вспыхивают и гаснут воспоминания. Берчвуд. Лица Сони и Луизы, Элис и Генри. Река и лежащий на берегу Джеймс. А затем я освобождаюсь от оков тела и, рванувшись, натягивая удерживающую меня нить, мчусь над лесом, которого никогда не видела прежде.

Земля внизу густо поросла деревьями – пышным зеленым ковром, что с воздуха кажется очень мягким и ровным. По мере того как я лечу вперед, запах соли усиливается, а деревья внизу редеют и вовсе исчезают, сменившись высокими зелеными травами раскинувшегося во все стороны луга. Вдали я слышу море. Оно шумит, мерный гул стремительно нарастает, и скоро я проношусь над полосой пологих песчаных дюн, за которыми плещутся лазурные волны.

Здесь я приказываю себе опуститься на землю, вспомнив Сонины наставления по возможности обходиться без полетов. Ноги утопают в песке. Даже сквозь туфли я ощущаю грубую поверхность и дивлюсь на то, как с каждым странствием обостряются мои чувства здесь.

Я не очень-то понимаю, как именно искать отца. Послушать Соню, он сам будет искать меня, но все равно – глупо как-то стоять тут на пляже у всех на виду. Особенно, когда я вовсе не уверена, в тот ли мир попала, куда нужно.

Призрачные нагромождения скал с пещерами и гротами не позволяют рассмотреть, что находится позади пляжа. Я рада, что мне не надо волноваться, как защищаться на открытом пространстве, однако стараюсь не вглядываться во тьму, что кишит в разверстых устьях пещер. Высмотрев тропинку перед собой, я шагаю вдоль полоски песка, обходя отдельно стоящие валуны и обломки скал.

– Эй вы там, здравствуйте!

Я чуть не подпрыгиваю от неожиданности при звуке голоса, что окликает меня из пещер. Откуда вдруг люди тут, в столь пустынном месте? Меж растрескавшихся скал ко мне пробирается какой-то джентльмен – молодой, в брюках и жилете. На диком пляже столь формальный наряд смотрится довольно нелепо.

– 3-здравствуйте. – Я быстро озираюсь по сторонам, гадая, есть ли поблизости еще кто-нибудь.

Молодой человек подходит ближе, и я вижу, что он весьма привлекательной наружности. Светлые волосы, как у Джеймса, чуть тронутое загаром лицо. Он немногим старше меня, а в глазах у него светится неподдельное дружелюбие. Я чуточку успокаиваюсь.

Незнакомец с насмешливой серьезностью отвешивает мне поклон.

– Майкл Аккерман к вашим услугам, мисс. Я уж подумал было, что весь день проброжу по берегу один-одинешенек, но, кажется, мне повезло! Чему обязан удовольствием столь милого общества?

– Понимаете… Гм… мистер Аккерман…

– О, прошу вас, зовите меня Майклом. Мистер Аккерман – это мой отец!

– Ну ладно, тогда… Майкл. Видите ли, я ищу одного человека. Но не знаю точно, где он сейчас, и не… ну, словом, не знаю дороги.

Он понимающе кивает.

– Ясно. Вы ищете своего отца, верно?

Я вскидываю голову и с новым интересом обозреваю его.

– А откуда… да. Да, так и есть. Но откуда вы знаете?

Он небрежно машет рукой на соленом ветру.

– О, здесь новости узнавать нетрудно. Мир-то этот, можно сказать, невелик, а?

Майкл Аккерман смеется над своей шуткой.

– Должно быть. Так значит, вы знаете, где мне найти отца?

Он уверенно кивает.

– Да-да. Разумеется. Собственно-то говоря, он послал меня отыскать вас.

– Он? В самом деле?

– Ну да. Велел искать хорошенькую девушку лет шестнадцати и немедленно вести к нему.

Молодой человек берет меня за локоть и увлекает за собой по пляжу.

Я высвобождаю руку.

– Погодите минутку, пожалуйста! Я не уверена, что мне стоит уходить отсюда с кем-либо. Видите ли…

– Глупости! – Он снова хватает меня за руку, на этот раз крепче. – Я знаю, кого вы ищете, – и отведу вас прямо к нему.

Не успеваю я сделать и двух шагов, как замечаю, как странно горят его глаза. Они больше не кажутся дружелюбными, скорее зловещими. Через миры до меня снова доносится голос Сони: «Иные будут стремиться помочь тебе, иные – сыграть с тобой какую-нибудь шутку, но иные – причинить тебе настоящий вред».

– Послушайте! – Я дергаюсь, пытаясь снова вырвать руку из его хватки. – Мне не нужна ваша помощь. Честное слово. Лучше я останусь тут ненадолго. Отец наверняка сам меня найдет, если я только постою на месте.

Молодой человек впивается пальцами мне в предплечье с такой силой, что я морщусь от боли.

– Нет-нет. Не думаю. – Голос у него изменился – стал гораздо тверже. И совсем не таким дружеским. – Видите ли, нам назначена еще одна встреча…

Однако он не успевает закончить фразы. Внезапно перед нами оказывается мальчик, примерно как Генри, в странной рубашке без пуговиц и коротких бриджах, из-под которых торчат ободранные коленки. Лицо у него измазано грязью.

– Пора проваливать, приятель, – говорит мальчик.

– Постой-постой, малыш. Нос у тебя не дорос вмешиваться в иные дела. Беги отсюда.

Майкл Аккерман тащит меня еще на один шаг вперед, но мальчик преграждает ему дорогу.

– Не собираюсь повторять. Отпусти ее. Мне не хочется делать тебе ничего плохого.

Странно слышать угрозу из уст такого маленького мальчика, однако, заглянув в его стальные глаза, я понимаю: он совершенно серьезен.

– Послушай. – Майкл Аккерман выпрямляется во весь рост. – Не думаю, что ты осознаешь, с кем связываешься. Понял? Девчонку необходимо задержать и разобщить.

Мальчик утомленно качает головой.

– Я пытался. Пытался тебя предупредить. – Он смотрит на меня. – Я ведь его предупреждал?

– Ну… наверное…

Слова замирают у меня на губах. Мальчик поднимает руку и произносит что-то на языке, которого я никогда не слыхала. Сперва все вокруг, даже сам воздух, словно затихает. Волны и те накатывают на пляж совершенно беззвучно – как будто заклинание странного мальчика заставило онеметь даже стихии. А потом земля вдруг начинает дрожать. В единую секунду – долю секунды – мы все успеваем обменяться быстрыми взглядами: в глазах мальчика читается непонятное удовлетворение, а в глазах Майкла Аккермана озарение и испуг. Сперва я не понимаю, отчего рука, что сжимала мое плечо, вдруг разжалась, однако, поглядев вниз, вижу, что земля под Аккерманом разверзлась. Песок под его ногами расступается, и Аккерман уходит вниз, засасываемый этой чудовищной пастью. Все происходит очень быстро; не успеваю я растерянно заморгать, как Майкла Аккермана уже нет как нет, песок снова ровен и гладок, как будто его тут и в помине не было, – а волны вновь затянули свою убаюкивающую песнь.

Я поворачиваюсь к мальчику.

– Но… Что… Куда… Что ты с ним сделал?

Он вздыхает.

– Ну полно! Не нервничай! Я же его предупреждал, а ты сама видела, он провалился легче легкого. Кроме того, он собирался взять тебя к падшим душам.

Говорит он как-то странно, расхлябанно, не соблюдая ни должных манер, ни даже правильного построения фразы.

Я делаю шаг назад. Нет времени пенять ему за причудливую магию – тем паче, что она, пусть и кажется изрядно жестокой, только что спасла меня. Сейчас меня куда более заботят более насущные вопросы.

– А откуда мне знать, что ты лучше его? Может, ты сам хочешь заманить меня к душам? В конце концов, ты обитаешь тут, в Иномирьях, – как и они.

– Да, но я не один из них. Я тут лишь потому, что еще не пересек черту.

Я прищуриваюсь и смотрю на него, как будто это способно мне помочь определить, правду ли он говорит.

– И почему это?

– Не знаю. Но тут множество таких вот душ вроде меня. Иногда мы задерживаемся по собственной воле, а иногда просто… задерживаемся. – Он пожимает плечами. – Во всяком случае, можешь не волноваться, что я утащу тебя к падшим душам. – Он весь подается вперед и понижает голос, точно боится, что нас подслушают: – Томас – ну, твой отец – заботился обо мне, понимаешь? Защищал меня от всевозможных злых тварей. Это место, – он косится на небо и тихонько присвистывает, – оно совершенно безумное. Словом, Томас просит меня приглядеть за тобой. Томас и твоя мать.

Мальчик так привычно употребляет имя отца, да еще и упоминание мамы – все это заставляет меня поверить ему.

– Ты видел мою мать? Здесь?

Он кивает.

– Ну разумеется. Они же вместе! А ты чего ожидала? А знаешь, она прехорошенькая. – Он вдруг краснеет. – Глазами немного похожа на тебя.

От волнения мне перехватывает горло. Я сглатываю.

– Ты мне поможешь? Отведешь меня к ним?

Он сжимает губы, смотрит сперва на небо, потом на линию берега, затем снова придвигается ко мне.

– Вот прямо-таки помочь – не могу. Наказание было бы слишком… – Он пожимает плечами. – Словом, чересчур, понимаешь? Но я могу тебя слегка направить, и если потом кто-нибудь случайно упомянет твоему отцу, что ты тут и странствуешь по Иномирьям в поисках его… ну кто узнает, если мы никому не скажем?

– Послушай, я была бы страшно признательна за помощь. У меня мало времени, а мне крайне важно найти… ну, ты понимаешь. – Мне, похоже, передалась его мания преследования, и я тоже понижаю голос и оглядываюсь по сторонам, прежде чем продолжать: – Как ты посоветуешь действовать дальше?

Он тоже подается ко мне и еле слышно шепчет, дотрагиваясь до моей руки пальцами, прикосновения которых я ощущаю лишь слабым дуновением.

– Думай только о нем. Не думай о месте, даже не пытайся. Ты не знаешь и не можешь знать, где он, – никак не можешь знать. Но он постарается сам тебя отыскать. Только не здесь.

Мне все еще страшновато слушаться этого мальчика со странными речами и в странном одеянии. А вдруг это ловушка? Ну а если нет? Если он и правда хочет помочь?

В конце концов я прихожу к выводу, что выбора у меня нет. Придется верить, что он хочет помочь. Иначе мне суждено состариться и превратиться в седовласую старуху, чья душа стоит на берегу в одном мире, а тело покоится на кожаном диване в другом.

– Значит, мне надо перебраться в другой мир?

Он кивает.

– Боюсь, что да. Но поверь мне: если ты будешь думать о Томасе и ни о чем другом, он найдет тебя. Он давно уже силится до тебя дотянуться.

Мальчик отворачивается, а с моря вдруг налетает порыв ветра – такой холодный, что я невольно обхватываю себя руками и смотрю на воду. Ветер так же мгновенно стихает, и эта внезапность лишний раз напоминает мне: я в чужом мире.

Когда я снова поворачиваюсь к мальчику, его уже нет. Я снова стою одна-одинешенька на пустынном пляже. На всякий случай озираюсь по сторонам, но нет, никаких сомнений и быть не может. Мальчик исчез, словно я и вовсе его не видала. Я поспешно направляюсь к обломку скалы, что лежит близ кромки воды, и лихорадочно оправляю облепившую колени юбку. Мне не терпится найти отца и вернуться назад в Берчвуд, в знакомый и привычный мне мир. Закрыв глаза, я думаю об отце и начинаю считать – и числа молитвой вплетаются в дыхание вод.

– Один… два… три… четыре…

Ноги отрываются от земли, но я не лечу. Не совсем лечу. Я охвачена черным вихрем, что тянет меня во все стороны, рвет на части. Это не быстрое и легкое, дающееся без усилий путешествие из одного мира в другой, а клубящееся море, что душит меня, не дает дышать. Во мне поднимается волна слепой паники. Уж не успел ли тот человек с пляжа рассказать падшим душам, что я тут, в Иномирьях, не пытаются ли они затянуть меня в Пустошь?

Через миг ноги мои касаются земли. Я сама не осознаю, что у меня закрыты глаза, пока не открываю их и не оглядываю мир, в который попала. Он почти бесцветен – во все стороны, сколько хватает глаз, тянется ледяная равнина. Над головой нависает белесое небо, и трудно различить, где кончается лед и начинаются небеса.

Инстинкты велят мне бежать, спасаться, как можно скорее покинуть этот мир и поискать отца в другом, но я решаю немного подождать, дать отцу время найти меня здесь – если он вздумает здесь меня искать. И хотя идти тут некуда, мне не нравится стоять просто так, поэтому я, шаркая ногами по льду, бреду наобум куда-то вперед, пока внимание мое не привлекает протяжный, отдающийся эхом зов. Я останавливаюсь и прислушиваюсь.

Чей-то голос, приглушенный, далекий. Замерев, силюсь разобрать слова, но не могу, поэтому шагаю туда, откуда этот голос исходит. Местность вокруг такая однообразная, что мне не по чему даже судить, далеко ли я прошла. Однако я знаю, что приближаюсь к кому-то – ведь голос звучит все ближе. Странное, очень странное ощущение – слышать, как голос становится все громче, хотя впереди не видно ничего и никого – ни строения, ни дерева, ни пещеры. Совсем ничего.

Приблизившись к источнику голоса, я уже не сомневаюсь: он взывает о помощи. Я ускоряю шаги, хотя по скользкому льду быстро не пошагаешь, да и потом я совершенно не уверена, какая от меня может быть помощь. Теперь голос звучит совсем уже близко. Остановившись, я оглядываюсь, пытаясь понять, откуда же он исходит, потом снова бреду дальше. Совсем как в детской игре в «холодно-горячо». Тот мальчик с пляжа наверняка велел бы мне молчать и ждать отца, но невозможно просто так стоять и слышать, как рядом кто-то стонет, – и даже не спросить, в чем дело.

– Тут кто-нибудь есть? Что с вами? – Я чувствую себя довольно глупо – крича вот так в пустоту, неведомо куда.

Стон прекращается, но лишь на мгновение, и скоро возобновляется снова. И теперь наконец я различаю некоторые слова:

– Помогите… помогите… пожалуйста.

Кажется, голос принадлежит женщине.

Я снова оглядываюсь, пытаясь понять, откуда она зовет.

– Эй! Где вы?

– Помогите… прошу. – Голос доносится откуда-то у меня из-под локтя, совсем рядом. – Спасите… пожалуйста…

На сей раз никаких сомнений уже оставаться не может. Голос звучит у меня не из-под локтя, а из-под ног. Я вперяюсь взглядом в лед и даже оскальзываюсь, увидев замороженную под ним фигуру. Я с трудом удерживаюсь от крика, кубарем валясь на лед, нелепо взмахивая руками и ногами. Приземлившись, судорожно ползу на четвереньках, теряя равновесие и оступаясь, торопясь скорее убраться от похороненной во льду подо мной фигуры, хотя мне совершенно нет причин бояться ее. Лицо ее бесцветно, но сохранилось подо льдом в идеальном состоянии. Даже волосы у нее замерзли и лучами расходятся во все стороны.

Когда она говорит, губы ее движутся почти неразличимо:

– Помогите. Они… идут…

Меня захлестывают ужас и жалость. Так хочется помочь этой несчастной – но, говоря правду, желание помочь сражается с еще более сильным стремлением бежать, оказаться как можно дальше от жуткого зрелища. Разум мой лихорадочно перебирает разные возможности и приходит к выводу: сейчас не время для помощи. Если я хочу найти отца и узнать, где список, то должна держаться подальше от падших душ. Нельзя задерживаться в одном месте надолго, особенно в таком опасном и ужасном месте.

Когда я с трудом поднимаюсь на ноги, голос женщины подо льдом вдруг превращается в целый хор – хор, в котором сливается много голосов, и все стонут, все тянутся ко мне, пока мне не начинает казаться, что они вот-вот утащат меня вниз, под лед.

– Помоги… нам… Падшие… Смерть… Пожалуйста… Освободи нас… Дитя…

Голоса сливаются, искажаются, вторгаются в мой разум, пока я не зажимаю уши руками, не застываю, жадно хватая ртом воздух, обессилев от ужаса.

Я вспоминаю последние мысли, с которыми покидала пляж. И понимаю, что оказалась на Пустоши.

28

Я трясу головой, отгоняя это жуткое знание, но правду не отгонишь. Меня привели сюда не духи, а мои же собственные страхи… собственные мысли во время перехода.

Мысли имеют силу. Особенно в Иномирьях.

Воспоминания о голосе Сони выводят меня из оцепенения. Я закрываю глаза и представляю себе отца. Я не оставляю в голове места ни для чего, кроме него.

Отец, отец, отец.

Неведомая сила поднимает меня вверх, застывший пейзаж внизу удаляется. Я вижу лица… множество лиц, пойманных в западню подо льдом, – сколько хватает глаз. Множество душ, изгнанных, замороженных – на веки вечные.

А затем я снова оказываюсь во власти вихря. В кромешной тьме.

Когда я открываю глаза, оказывается, что я плыву над влажной от росы травой. И хотя вокруг ничего нет, лишь травы и деревья во все стороны, я знаю, что нахожусь близ Берчвуда, но в параллельном мире, на равнинах Иномирий. Уже настал вечер, и, взглянув вверх, я вижу не серое мертвенное небо, под каким Элис угрожала мне, но темно-фиолетовое бездонное небо моего первого, бодрящего странствия над морем.

Прогалинка у реки тонет в тени высокого дуба. Я узнаю его: отец часто приводил меня сюда, когда я была совсем крошкой, и летом читал мне под сенью лесного великана. Я опускаюсь в густую траву.

Мне ни капельки не страшно.

Подходя к дереву, я ощущаю жгучее предвкушение, как будто жду, что с минуты на минуту случится нечто чудесное, имени чему подобрать еще не могу. И когда навстречу из леса ко мне выходят двое, я понимаю, чего ждала.

Отец выглядит много моложе, чем я его помню, а вот мама совсем такая, какой я ее себе представляла, – молодая жена и мать. Ветер доносит ко мне ее смех, пока они, рука в руке, идут через луг. Она глядит на отца с обожанием. Внезапно я начинаю чувствовать себя незваной гостьей, как будто эти беззаботные мгновения принадлежат лишь им одним. Однако это ощущение длится лишь несколько секунд. Стоит родителям заметить меня, на лицах у обоих расцветают улыбки.

Миг, и они уже стоят возле меня. Я бросаюсь в объятия отца.

– Папа! Это ты?

Голос мой звучит приглушенно, потому что я уткнулась лицом папе в плечо.

Смех его окружает нас, точно облако, вибрирует в широкой груди.

– Ну конечно, я, солнышко! А кого еще ты бы ожидала увидеть рука об руку с твоей милой мамой?

Упоминание матери заставляет меня вспомнить, что мы с отцом не одни.

– Мама! Поверить не могу… просто не верится, что это ты.

Она улыбается и наклоняет голову движением, что сразу напоминает мне о тете Вирджинии – и немного об Элис.

– Я не могла не прийти. Похоже, мы нужны тебе еще больше, чем прежде.

В глазах ее стоит тревога.

Я киваю.

– Я узнала о пророчестве и своей роли в нем. Мне надо найти список имен, но я не знаю, куда папа его спрятал. – Я поворачиваюсь к нему. – Ведь это был ты? Когда мы разговаривали через Соню… через… духовидицу?

Я вспоминаю слово, что употребила Соня, находясь в спиритическом трансе.

После недолгого колебания отец кивает.

– Я пытался рассказать тебе про список, но плохо слышал тебя. А потом явился ОН.

От этих слов по коже у меня пробегает холодок – хотя ветер по-прежнему тих.

– Да.

– Мне пришлось удалиться, не то меня могли бы поймать и заточить в Пустоши. Я и так оказался бы там, когда бы не могущество твоей мамы. С тех пор мы так и ускользаем от них.

Он поворачивается взглянуть на маму и, приобняв ее, привлекает к себе движением, исполненным такой нежной любви, что к горлу у меня подступает комок.

Затем он снова поворачивается ко мне.

– Я знал, что буду нужен тебе. Вот почему я еще не пересёк черту… почему мы оба остались тут. – Он оглядывается по сторонам и понижает голос. – По всем мирам раскатилась весть, Лия. Приказ остановить тебя, если только кто-либо тебя заметит. Самуила тут боятся превыше всего на свете, и его воинство подчинило себе наиболее слабых духов из тех, что обитают здесь, заставило их выполнять распоряжения Зверя. У них шпионы на каждом углу. У нас есть союзники… те, кто поможет нам, если только сможет. Но эти союзники не сумеют сдержать натиск падших душ. Тебе небезопасно тут находиться, да и нам тоже.

Я набираю в грудь побольше воздуха.

– Тогда надо действовать быстро. Папа, открой мне, где список, – чтобы я могла отыскать оставшиеся ключи.

Он наклоняется вперед и, почти касаясь моего уха губами, шепчет:

– Я оставил их на попечении того, кого люблю. У меня в спальне.

Я пытаюсь расшифровать его слова, вспоминая все наши поиски там.

– Но я же…

Он вскидывает руку, останавливая меня, точно боится, что я наговорю лишнего, и, прижав палец к губам, оглядывается по сторонам. Я понимаю, что это значит: возможно, за нами следят, даже сейчас.

Поэтому я просто качаю головой, стараясь дать понять ему, что списка там нет. Что я искала и искала, но списка так и не нашла.

Однако отец решительно кивает, словно подтверждая: да, список там, попробуй поискать снова.

Я мысленно повторяю слова: «Я оставил их на попечении того, кого люблю. У меня в спальне».

Видение вдруг встает у меня перед глазами: так легко и просто, словно я с самого начала это и знала. Глядя отцу в глаза, я киваю, чувствуя, как разгорается надежда у меня в груди.

Он бросает взгляд на потемневшее небо, на тени, сгущающиеся там, где еще недавно не было никаких теней.

– Лия, нам пора. Наше время подходит к концу.

От одной мысли о том, что они должны уходить, в груди у меня все так и сжимается. Против воли, но я уже привыкла к той роли, что уготована мне в пророчестве. Привыкла обходиться без успокаивающих объятий отца, без его надежной руки. Тем не менее, снова оказавшись с родителями, пусть даже и на миг, я тут же вспомнила обо всем, что утратила.

– Я не хочу уходить! Хочу остаться с вами! – Мне вовсе не стыдно, что я ною, точно капризный ребенок.

Мама выступает вперед и обнимает меня.

– Лия! – Она вздыхает, уткнувшись в мои волосы. Шея ее пахнет жасмином. – Прости, что навлекла на тебя все это. Но ты – Ангел, единственная сестра, которая может избыть пророчество раз и навсегда. Так уж суждено судьбой, как бы мы ни желали, чтобы все сложилось иначе. От начала времен предназначено, что это будешь ты. Тут нет никаких ошибок, Лия. И не было. Много веков сестры ждали тебя и только тебя.

Мне хочется возразить ей – даже теперь, после всего, что я видела. Однако в ее словах заключена правда. Я киваю, глядя в глаза, столь похожие на те, что вижу я каждое утро, смотрясь в зеркало, висящее у меня над умывальником. Я киваю, чтобы показать ей: я все поняла. Я принимаю свой долг, свою роль в пророчестве, что передала она мне. Я не боюсь.

Отец посматривает на небо. Оно по-прежнему безоблачно, но холодный ветер снова задул, принося с собой смутное ощущение опасности.

Он бросает на меня виноватый взгляд.

– Нам пора.

Я вскидываю подбородок.

– Да.

Я киваю, уже ощущая всю тщетность попыток задержать родителей со мной. Уже сейчас они кажутся менее живыми, менее телесными, чем всего лишь несколько мгновений тому назад.

Мама еще один, последний раз обнимает меня.

– Я с самого начала знала, что это ты, – я видела в твоих глазах что-то – нечто такое, что вселяло в меня надежду. Мне только жаль, что я не оказалась сильнее, не смогла сражаться за тебя.

Я качаю головой.

– Мама, помни. Тут нет никаких ошибок.

Она улыбается сквозь слезы и нагибается поцеловать меня в щеку.

– Никаких, мой ангел.

Они поворачиваются уходить – куда быстрее, чем мне бы хотелось. Но мама снова оглядывается на меня, лицо ее затуманено тревогой.

– Лия, присматривай за Генри. Ладно?

Она не ждет моего ответа, но я все равно киваю и кричу им вслед:

– Я люблю вас! Люблю вас обоих!

Это все, что я успеваю сказать. И вот их уже нет.

* * *

Пока я двигаюсь к Берчвуду, меня переполняют эмоции. Мне грустно, так грустно из-за разлуки с мамой и отцом – но вместе с тем и так радостно. Счастье буквально захлестывает меня, мне кажется, их любовь несет меня по небу.

Я сама дивлюсь тому контролю, что обрела над своими передвижениями в Иномирьях за такой краткий срок, новой уверенности в управлении скоростью и направлением.

Вдруг сзади доносится дальний раскат грома.

Он начинается с дрожи, и хотя я не касаюсь земли, но чувствую, как содрогается и она. Вместе с дрожью приходит и тяжкий гул, земля стонет, как будто готова разверзнуться под тяжестью того, кто с громом спешит за мной.

Впереди вырисовывается какая-то темная громада. Я уверена, что это Берчвуд, – но, оглянувшись, вижу, что воинство несется мне вдогонку огромной черной ордой. Издалека оно кажется клубящимся роем насекомых. Однако я знаю: очень скоро этот рой будет тут, и так просто от него не отмахнешься.

Зов Берчвуда, его манящей близости и безопасности, влечет меня, однако я не верю, что сумею обогнать воинство. И тогда я принимаю единственное решение, что сулит надежду на спасение: прекращаю полет и представляю, как опускаюсь, покуда ноги мои и впрямь не касаются земли.

Теперь я жду, глядя, как темное облако делается все больше, темнее, громче, как оно неотвратимо надвигается на меня. Придется встретить врагов здесь, под небесами их мира. Хотелось бы сказать, что я не боюсь, что готова бесстрашно и твердо дать отпор воинству. Но это было бы ложью, ибо кто в силах без страха стоять пред мчащимся на него ревущим легионом? Нет, я более чем боюсь. Я в полном ужасе – до дрожи, даже астральная моя душа трепещет. Но все же я стою и велю себе укрепиться и собраться.

План мой сбивчив и нечеток, однако иного у меня нет. Поэтому я жду того момента, когда воинство окажется достаточно близко, чтобы я могла призвать свою силу, как наставляла меня Соня. Нужно тщательно рассчитать время – и сделать это достаточно рано, чтобы остановить воинство, но и не слишком рано, чтобы не потратить зря время, которое понадобится мне для бегства. Я мысленно вспоминаю голос Сони и отсчитываю.

Один… два… три…

Еще не пора.

Четыре… пять… шесть…

Падшие души уже близко, так близко, что я вижу их искаженные от муки гневные лица, длинные бороды, развивающиеся над рваными черными камзолами, что болтаются на массивных, неуклюжих телах.

Семь… восемь…

Вой, испускаемый этой ордой, звучит нечеловечески – так воет лютый зверь. И вот они уже растекаются вокруг меня, заполоняют все пространство по сторонам, сверху, даже под моим трепещущим телом, и меня охватывает отчаяние – зачем я ждала так долго? Я знаю, знаю: они поглотят меня, поглотят мою душу.

Делать нечего. Я закрываю глаза и представляю себе семечко, крохотное, сокрытое в самой глубинной, сокровенной частице моего существа. Я вижу, как разворачивается слой за слоем, становясь все светлее и тоньше, и вот мы достигаем сочной и живой сердцевины. Она дышит. Бьется. Пульсирует жизнью.

Я все еще слышу пронзительные крики воинства, однако они стали частью совершенно иного мира, ибо сама я отступила в приглушенный, сокрытый собственный мир. Единственный звук, что я слышу отчетливо, – это биение сердца. Сперва я думаю, что он исходит из моей груди, однако, открыв глаза, вижу красный пульсирующий свет, исходящий из центра черной массы. Вижу исполинские крылья, со свистом разрезающие, хлещущие воздух. Это Самуил испускает алый свет из центра темного роя. Это его сердце стучит в такт с моим, это его многочисленные крыла вздымаются, осеняя воинство.

Усилием воли заставляю себя снова вернуться мыслями к семечку, к существу в его сердцевине.

Я вижу, как оно отворяется, разворачивается, взрывается, заполняя каждую трещинку моего существа. И когда я смотрю на себя, оказывается, что моя кожа, глаза, рот излучают лавандовое свечение, и оно с каждым мигом усиливается, становится ярче по мере того, как сила, подобной которой я никогда прежде не ощущала и даже представить себе не могла, исходит из меня, разливается вокруг, разливается мелкой рябью, перерастающей в мерно плещущие волны.

Если воинство издает какие-либо звуки, все они теряются в музыке моей новообретенной силы и пульсации сердца меж Самуилом и мной. Я думаю: вот он подходящий момент, единственный мой шанс на бегство к безопасности Берчвуда – пока энергия, которую я сумела призвать, еще сдерживает натиск воинства.

Но тут я слышу голос:

– Госпожа… Да воцарится Хаос… Открой Врата.

Я инстинктивно качаю головой: боюсь ответить, боюсь издать хотя бы единый звук, боюсь сокрушить то крошечное преимущество, что я создала, продемонстрировав свою силу.

– Мир и могущество снизойдут на тебя… Распахни объятия, Ангел Хаоса, и пусть Хаос Зверя хлынет рекой… Открой Врата.

Голос скользит ко мне через воинство, через шелк небес. Он проникает сквозь сиреневое сияние, как не может проникнуть ни единый воин вражеской армии. Это всего лишь голос. Всего лишь слова. Однако они взывают ко мне – угрозой и лаской.

Из тела моего по-прежнему исходит сияние, но силы колеблются и тают по мере того, как речи Самуила находят себе путь в мои уши, в разум и глубже, в некую древнюю частицу моей души, что ждала, лишь ждала их зова. В голосе таится обещание свободы. Освобождения от битвы, что кажется нескончаемой, хоть я участвую в ней так недавно. Освобождения от необходимости продолжать эту битву и впредь, от будущего, в котором не останется ничего, чем я дорожу превыше всего на свете: безопасности, любви, надежды.

Однако семечко разворачивается дальше, вырастает больше, чем я считала возможным, и вот мне уже кажется, что бьющая из него энергия расколет меня надвое, разделит тело и душу. И в этом последнем взрыве силы я наконец ощущаю решимость, которой мне так недоставало.

Я не трачу время на то, чтобы оглядываться назад. Повернувшись в потоке света, я призываю дарованную мне таинственную силу. Призываю ее как можно скорее отнести меня домой. Призываю доставить меня в Берчвуд и удерживать Самуила с его воинством, пока я не влечу обратно в тело, что ждет меня на диване в библиотеке.

Приливная волна света мчит меня к виднеющейся на горизонте громаде. Скоро я окончательно уверяюсь в том, что это и вправду здание Берчвуда. Оказывается, отец не просто так избрал для нашей встречи мир поближе к дому. Он знал, что враги явятся за мной.

Позади меня поднимается рев, переходящий в оглушительный, безумный вой. Я не оборачиваюсь взглянуть, хотя побуждение обернуться почти нестерпимо. Я мчусь вперед, все ближе к дому, и поля так и мелькают внизу. Лишь у самого здания я начинаю терять силы. Это происходит не сразу. Точнее сказать, в кости мои постепенно просачивается изнеможение, свет, бьющий из тела, слабеет и тускнеет. Я так близко к желанному приюту – я уже различаю сверкающий свинцовый переплет окон. Так близко, что вижу, как зажигаются лампы – ведь вокруг быстро смеркается. Однако за спиной у меня вновь гремят копыта, и, повернувшись, я уже знаю, почему мне не хватило времени на бегство.