Текст книги "Пророчество о сёстрах"

Автор книги: Мишель Цинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Да! Да, довольна? – Она глядит на нас с неприкрытым страхом. – Но это не значит, что теперь мы, в свою очередь, должны устраивать на них облаву. Наверное, души сердятся только потому, что мы были слишком настойчивы. Может, если мы не будем обращать на все это внимание… если перестанем искать ответы… они оставят нас в покое.

Но я уверена, так не получится. Тварь, что стоит в тени наших снов – моих снов, – ждет. И ее не получится просто проигнорировать.

Соня обнимает Луизу.

– Прости, мне очень жаль, но я не думаю, что ты права насчет душ. Им что-то от нас нужно. Они чего-то хотят от нас, от Лии, и теперь… ну, они не успокоятся, пока мы не дадим им желаемого.

18

Мы проводим День благодарения в приятной отрешенности. Джеймс с отцом приехали составить нам компанию, и пока мы играем в гостиной в разные салонные игры, из кухни доносятся умопомрачительные запахи. А когда Соня соглашается сыграть с Генри партию в шахматы, братишка сияет, точно падающая звезда. Он даже ни капельки не расстраивается, что она разносит его в пух и прах и, ласково улыбаясь, ставит решающий мат.

Элис держится настороженно. Словно почуявший опасность зверек, она молча наблюдает издали, как мы смеемся в кругу света от камина. В столовой я сажусь по правую руку от Джеймса. Элис неожиданно изумляет меня, заняв место слева от него. Присутствие сестры действует мне на нервы, хотя я почти не вижу ее. Я стараюсь подавить беспокойство. Обед превосходен, вина чудесны. Два дивных часа мы едим, пьем и беседуем.

Поглотив столько всевозможных вкусных вещей, что мисс Грей была бы вне себя от такого обжорства, мы возвращаемся в гостиную.

После долгих уговоров тетя Вирджиния садится за фортепьяно. Мы все собираемся в кружок попеть, смеясь и подталкивая друг друга локтями, когда забываем слова. Даже Элис присоединяется к нашим песням, хотя держится в стороне от Сони и Луизы, и когда последний припев последней баллады звенит в гостиной, все кругом точно замирает. Огонь в камине почти угас, а тетя Вирджиния, никогда не выказывающая следов никакой слабости, украдкой прикрывает зевок усталой рукой. Генри спит в кресле у огня, пышная челка спадает на закрытые глаза.

– Я, конечно, не хочу прерывать праздник, но, по-моему, кому-то точно пора в постель.

С этими словами Джеймс глядит куда-то через мое плечо, и я поворачиваюсь к Генри.

Однако, проследив искрящийся лукавством взгляд Джеймса, я вижу, что мистер Дуглас тоже заснул, свернувшись калачиком на диване. Я сдерживаю смех, чтобы не разбудить никого из них.

– Ну, да… уже поздно. Попросить Эдмунда, чтоб помог тебе добраться до экипажа? – Я киваю на мистера Дугласа.

– Нет, спасибо. Я справлюсь.

Сонное ковыляние к ждущему экипажу. Джеймс усаживает туда отца. Вихрь веселых прощаний. Тетя Вирджиния уже исчезла, чтобы приглядеть за уборкой на кухне, а Луиза с Соней ушли переодеваться на ночь. Я оглядываюсь по сторонам, убеждаясь, что вокруг никого, и вместе с Джеймсом выскальзываю из теплого дома на террасу.

Не тратя времени даром, он привлекает меня к себе, накручивает на палец прядку моих волос, и вот губы его уже скользят по моим губам, что раскрываются ему навстречу, точно расцветающий бутон с сочными, жаркими лепестками. Иногда я чувствую себя совершенно другой Лией – и этой другой Лие плевать на мисс Грей с ее книгами и сборниками скучных правил. Иногда мне кажется, что не может быть ничего плохого в том, что заставляет чувствовать такую завершенную, такую полную жизнь.

Первым отстраняется Джеймс. Он всегда первым приходит в себя – хотя он же первым меня и обнимает.

– Лия, Лия… Я так счастлив, когда я с тобой. Ты ведь знаешь, знаешь, правда?

Голос его срывается.

Я улыбаюсь и поддразниваю его:

– Да, конечно, когда я не довожу тебя до безумия спорами и любопытством!

– Ты доводишь меня до безумия кое-чем другим! – ухмыляется он, но мгновенно серьезнеет. – Да, правда, мы еще не говорили об этом всерьез. И я не могу предложить тебе жизнь, к которой ты привыкла. Но я хочу, чтобы когда-нибудь, когда придет время, ты стала моей.

Я киваю, хотя и медленнее, чем собиралась.

– Только…

– Только что?

В глазах его стоит неприкрытая тревога. Весь вечер мы смеялись и веселились, стараясь позабыть то небольшое отчуждение, что выросло между нами. Оно, это отчуждение, рождено лишь моими тайнами и неуверенностью, но от этого не легче.

Я качаю головой.

– Ничего. Мне просто грустно, что пришли праздники, а папы с нами нет. Рождество никогда уже не будет таким, как прежде.

Мой голос звенит от искренности этих слов, и на миг мне удается убедить себя, будто горе – единственное, что встало между нами с Джеймсом.

– Значит, дело только в этом? И лишь потому последние недели ты стала такой задумчивой и молчаливой? Понимаешь, мне все время кажется, что тут кроется нечто большее.

Скажи ему! Скажи, пока не поздно! Пока ты не оттолкнула его совсем!

Голос разума недостаточно настойчив. Я киваю, улыбаясь Джеймсу со всей уверенностью, какую только могу на себя напустить.

– Прости, что заставляю тебя волноваться, вот увидишь, со временем я стану прежней.

Мне хочется верить, что таким образом я защищаю его, но на самом деле молчать меня заставляет просто-напросто стыд. В глубине души я не могу отрицать: я просто боюсь, что Джеймс откажется от меня, осознав, в какую древнюю и гнусную историю я замешана.

* * *

– Мисс Грей этого не одобрила бы.

Голос Элис приветствует меня, когда я закрываю за собой дверь, – но это не новая, жесткая Элис, за которой я привыкла настороженно наблюдать. Голос ее лукав и весел, фигурка смутным силуэтом вырисовывается на лестнице. Элис беспечно сидит на ступенях, откинувшись назад и опираясь на локти.

Я подхожу к лестнице и опускаюсь на ступеньку рядом с сестрой.

– Ну да. Впрочем, рискну предположить, что твоя поза в данный момент ее бы тоже не порадовала.

Зубы Элис вспыхивают во тьме, мы с ней улыбаемся друг другу в таинственной тишине спящего дома.

– Ты выйдешь за него?

– Не знаю. Раньше думала, да. Раньше я была в этом уверена, как ни в чем другом во всем мире.

– А теперь?

Я пожимаю плечами.

– А теперь все не так просто.

Она немного молчит перед тем, как ответить.

– Да, пожалуй, ты права. Но что если способ все же есть? Способ нам обеим получить то, чего мы больше всего хотим.

Я, разумеется, слышу невысказанные обещания той темы, вокруг которой Элис сейчас вытанцовывает, – но я еще не готова делиться знанием, что обрела с такими трудами. Во всяком случае, пока не услышу, что она хочет сказать.

– Решительно не понимаю, о чем это ты.

Элис понижает голос.

– А вот я уверена, что прекрасно понимаешь. Лия, ты хочешь выйти замуж и нарожать детей, жить тихой жизнью с Джеймсом. Ты сама должна понимать, как эти мечты невозможны с… с учетом того, как обстоят дела. Пока ты, как сейчас, борешься с падшими душами.

Подобная прямота застает меня врасплох. Маски сброшены. Она знает не меньше, чем я, а очень может быть – и больше. Теперь это вполне очевидно, и я диву даюсь, отчего это считала, будто Элис не посвящена в тайны пророчества и того, что оно означает.

Видя, что я ничего не отрицаю, Элис продолжает.

– Если ты только согласишься исполнить свой долг пред Самуилом, то обретешь покой. Он оставит тебя в покое, позволит жить той жизнью, о которой ты мечтала. Ну разве так не будет гораздо легче для всех заинтересованных лиц? Разве та малая частица тебя, что была рождена для роли Врат, не желает этого?

Хотелось бы мне сказать, что слова ее напрасны, что все эти темные посулы нисколько не трогают меня. Но это было бы ложью, ибо какая-то частица меня трепещет от радостного предвкушения, когда Элис заводит речь об исполнении древнего обещания, что несет в себе пророчество. Мне хочется верить, будто это всего лишь та частица моего существа, которая, как всякая молодая девушка, мечтает жить с милым, – но где-то еще глубже я сознаю: все не так просто. Это песня сирен об уготованной мне роли в пророчестве. Это самая глубинная частица моей души, частица, которую я не хочу признавать, не хочу замечать, – частица, что должна бороться с искушением поступить так, как призывает меня Элис.

Я качаю головой, отрицая эту правду, не желая выдавать ни тени слабости.

– Нет. Все… не так, как ты говоришь. – Я тут же смягчаюсь и продолжаю почти ласково, обращаясь к Элис моего детства – той Элис, которую я люблю. – Да, правда, я хочу жить с Джеймсом, но не хочу, чтобы это была жизнь во тьме мира, где правят души. Элис, ты ведь должна это понимать. Мы с тобой согласны в одном: что нам надо стремиться к единой цели – и нетрудно решить, что это за цель. Ты Хранительница. Твой долг – защищать мир от воинства падших душ. А я… у меня тоже есть выбор. И я не стану им помогать. Я пальцем не пошевельну, чтобы помочь им уничтожать то – и тех! – кого я люблю. Разве не такова наша общая цель? Защитить Генри и тетю Вирджинию, единственную семью, что у нас осталась?

Лицо сестры наполовину скрыто в тени, но я вижу, что при упоминании Генри и тети Вирджинии она колеблется. Лишь через миг она овладевает собой достаточно, чтобы ответить мне, – и за этот миг на лице ее проносится вся жизнь, сменяется множество выражений. Но вот детская неуверенность уступает место обреченной решимости.

– Я не предназначена быть Хранительницей, Лия. Мы обе знаем это. Вот почему я чувствую именно так, а не иначе. Вот почему я с самого раннего детства знала, что мой долг – быть с душами, каким бы именем ни нарекло меня пророчество. Я… я ничего не могу поделать с собой. Я такая, какая я есть.

Я качаю головой, не желая слышать, как она говорит подобные вещи. Мне безумно трудно выслушивать от нее все это. Будь предо мной Элис последних дней – Элис с ледяными глазами и суровым лицом… тогда, возможно, отмахнуться от ее слов было бы куда легче.

Она облизывает губы, и они сияют во тьме.

– Если мы будем действовать вместе, Лия, то получим защиту. Мы – и те, кого мы любим. Я могу гарантировать тебе безопасность. И безопасность Джеймса, Генри и тети Вирджинии. Всего, ради чего стоит жить. Пока есть все это, какая разница, кто властвует миром? Разве возможность прожить всю свою жизнь в мире и покое не стоит того, чтобы чуточку пожертвовать своей совестью?

В слова ее прокрадывается какая-то отчаянная нотка, и эта нотка пробуждает меня, дает мне силы вырваться из-под власти ее завораживающего голоса. Я с силой трясу головой, точно стараюсь стряхнуть, отогнать нашептанные посулы, все крепче затягивающие меня, пока я гоню их прочь.

– Я не могу… нет, Элис, я не могу так поступить. Просто не могу. Я тоже ничего не могу поделать с собой. Я тоже такая, какая я есть.

Я жду, что она разозлится, но в голосе Элис звучит лишь печаль.

– Да. Так я и думала. Мне очень жаль, Лия.

Рука ее находит на ступенях мою руку, берет ее так, как держала, когда мы были совсем еще крошками. Ее ладонь не больше моей, ну разве что самую малость, и все же были времена, когда я неизменно чувствовала себя в безопасности, когда моя рука была вложена в руку Элис. Не знаю, почему она сказала, что ей жаль меня, – но не сомневаюсь, что скоро узнаю.

И моя рука больше никогда не обретет безопасность в ее руке.

19

– Лия!

Соня машет мне рукой, когда я прохожу мимо гостевой спальни. В ушах у меня все еще звенит разговор с Элис.

Я захожу в комнату.

– Я-то думала, после такого долгого дня вы уже давным-давно спите.

– Лия, чудесный был день! Но у нас еще есть чем заняться, правда ведь?

Соня переводит взгляд на сидящую на постели Луизу.

Немного поколебавшись, я киваю. Остается только надеяться, что Луиза проявит столько же понимания, как и Соня.

Но Луиза вскидывает брови.

– Лия, что такое? Что-то случилось? Что-то плохое?

Я присаживаюсь на краешек постели и качаю головой.

– Нет-нет, ничего плохого. Но остается еще кое-что, что я не успела тебе рассказать. Я сама выяснила это лишь после того, как вы с Соней приезжали к чаю.

– Что еще?

Я провожу рукой по лбу, стараясь унять расшалившиеся нервы пред тем, как делать признание, которое, весьма возможно, положит конец столь дорогой мне дружбе. Рассказывать это все нелегко, поэтому я стараюсь говорить как можно проще и короче. Я сообщаю Луизе, почему моя отметина отличается от всех остальных. Очень хочется смягчить горькую истину, как-то подбодрить Луизу – но я борюсь с искушением. Если мы собираемся действовать сообща, она должна знать и понимать столько же, сколько знаю и понимаю я.

Сперва она не говорит ничего, совсем ничего. Ни гнева, ни протестов, которых я ожидала. Она смотрит мне в глаза, как будто в них таятся ответы на все вопросы. А потом тянется вперед и берет меня за руку – ту самую руку, что Элис выпустила навсегда. И когда Луиза наконец заговаривает, слова ее просты, но в них есть простор для надежды.

– Расскажи мне все.

И я рассказываю. Рассказываю ей о пророчестве, моей роли в нем, о медальоне. Она принимает мои откровения со стоическим спокойствием. Осознание того, что я – Ангел и Врата, не проделывает ни малейшей бреши в ее решимости. И я добираюсь до конца своего повествования, уже зная, что остальная часть истории будет написана всеми нами вместе.

– И таким образом мы возвращаемся к ключам, – говорю я. – Но знаем о них чуть больше, чем прежде.

Луиза кивает. Локоны подпрыгивают у нее на затылке.

– Тут-то вступает в дело эта сама загадочная мадам, верно?

Я удивленно вскидываю взгляд на Соню. Она с улыбкой кивает.

Я рассказала ей про наш визит к мадам Беррье.

– Отлично. Тогда теперь ты знаешь все.

– Да, – соглашается Луиза, – только…

– Только что?

– Почему вы не позвали меня с собой? Я бы тоже хотела узнать побольше о пророчестве…

Я слышу в ее голосе нотку обиды и ощущаю острый укол вины, но Соня успевает ответить на упрек раньше меня.

– Это все из-за меня, Луиза. Горничная миссис Милберн знакома с одной из горничных Лии. Я боялась даже пытаться каким-то образом переправить записку тебе в Вайклифф. Не хотела, чтобы ты попала в неприятности, и понимала, что узнай ты о нашей встрече, тебя бы ничто там не удержало бы, невзирая на любые последствия.

Луиза молчит, и я уже боюсь, что мы задели ее чувства. Но все же она нехотя признает:

– Пожалуй, ты права. Я и в самом деле бываю очень уж упрямой! – Она смеется над собственной же самокритикой. – Ну и? Что она сказала, эта таинственная особа?

– Что Самайн – это такой древний праздник друидов, означающий начало времени Тьмы. – Я усаживаюсь и вынимаю шпильки из волос. – Судя по всему, он выпадает на первое ноября, хотя мы никак не сообразим, какое отношение это имеет к ключам. Единственное, что хоть самую малость любопытно – это что у Сони как раз тогда день рождения.

Луиза выпрямляется.

– Что ты сказала?

Выражение ее лица заставляет меня прервать рассказ. Я опускаю руки, волосы мои рассыпаются по плечам.

Соня сидит на другой кровати, откинув голову на спинку в изголовье.

– Что мой день рождения приходится как раз на начало Самайна, на первое ноября, – отвечает она.

Лицо Луизы бледнеет.

– Луиза? В чем дело? – спрашиваю я.

– Просто… ну, так странно получается… – Она уставилась в огонь и говорит тихо, точно сама с собой.

– Что странно? – Соня придвигается к краю второй постели.

Луиза смотрит ей прямо в глаза.

– Что твой день рождения первого ноября. Странно, потому что мой – тоже.

Соня встает и подходит к огню, а лишь потом оборачивается к нам.

– Но это… а в каком году ты родилась? – дрожащим голосом спрашивает она.

– В тысяча восемьсот семьдесят четвертом, – шепчет Луиза, и этот шепот словно бы ползет, прячется в самые темные углы спальни.

– Да, – медленно кивает Соня. – И я тоже.

Шагая по комнате перед ними обеими, я пытаюсь мысленно охватить все разрозненные части этой головоломки.

– Бессмыслица какая-то. У меня день рождения вовсе не первого ноября, так что к нам всем это совпадение отношения не имеет, только к вам двоим. – Я бормочу вслух, но в пространство, а не обращаясь к кому-то конкретно. – И как, скажите на милость, нам разобраться в таком… таком…

– Безумии? – предполагает Луиза с кровати.

Я поворачиваюсь к ней.

– Да. Безумии. Потому что это оно и есть – не находишь?

Соня опускается на кушетку возле камина.

– И что нам теперь делать? Тот факт, что мы родились в один день, конечно, весьма примечателен, но он никоим образом не приближает нас к ключам.

Я вспоминаю про письмо.

– Именно это я и хотела вам сказать. Возможно, мы все же продвигаемся.

Соня поднимает голову.

– Что ты имеешь в виду?

Я вытаскиваю из кармана конверт и протягиваю ей.

– После нашей встречи мадам Беррье прислала мне вот это.

Соня поднимается, берет конверт, открывает его и, прочтя письмо, передает Луизе.

– Кто он такой? – спрашивает Луиза. – Этот Алистер Уиган?

Я качаю головой.

– Понятия не имею. Но завтра мы выясним.

* * *

На следующее утро мы спускаемся по лестнице, берем висящие у двери плащи и выходим на свежий морозный воздух. Я уже обговорила с тетей Вирджинией нашу вылазку. Я знаю, что не обманула ее своей выдумкой, будто мы просто хотим съездить выпить чаю в городе, – но что бы ни происходило со мной, она единственная, кто может позаботиться о Генри. Я лишь стремлюсь защитить ее. Защитить их обоих.

После вчерашнего разговора с Элис на лестнице у меня появилось чувство, будто мы перешли некий незримый барьер, точку, за которой нет ничего, кроме печали и утраты. Наша гонка, ставка в которой то, чтобы пророчество завершилось тем, чего жаждет каждая из нас, будет опасной – даже смертельной. И все же нам не остается ничего, кроме как рваться вперед, если только я не предпочту всю жизнь провести в тени пророчества.

А такой вариант просто не рассматривается.

20

Мы с Соней и Луизой пересекаем лужайку в вихре веселой болтовни, стремясь хотя бы ненадолго позволить себе расслабиться – просто радоваться хорошему дню и прогулке, какой бы мрачной ни была ее цель.

Мы поднимаемся по ступеням каретного сарая в комнату, которую Эдмунд облюбовал давным-давно: сколько его помню, он всегда жил здесь. Он быстро открывает дверь в ответ на мой стук, мгновенно охватывает одним взглядом стоящих на пороге Соню, Луизу и меня.

Не успеваем мы и слова вымолвить, он тянется за своим сюртуком и снова поворачивается к нам.

– Итак? Куда едем сегодня, мисс?

* * *

Мы трясемся по ухабам дорог, уводящих все дальше и дальше от Берчвуда. По данному нам адресу я понимала, что мы поедем не в город, но и не представляла, какой же далекий путь нам предстоит.

А путь и вправду далек. Мы все едем и едем, и радостное возбуждение утра угасает, сменяется усталыми вздохами и тоскливыми взглядами в окно кареты.

Я рада, что все молчат. Разум мой полон надежд на то, что мистер Уиган поможет нам отыскать ключи.

Эдмунд сворачивает с большой дороги на лесную аллею, что уводит экипаж в густой сумрак сомкнувшихся над головами крон. И когда наконец вокруг снова светлеет, мы разом испускаем облегченный вздох. Эдмунд останавливает лошадей.

– Слава богу! – восклицает Луиза, не отнимая руки ото лба. – Я уж думала, меня вот-вот стошнит!

Она распахивает дверцу кареты и, не дожидаясь, пока Эдмунд поможет ей, неловко выпрыгивает наружу. Я отчаянно надеюсь, что ее все же не стошнит. Не знаю, порадуется ли мистер Уиган трем незнакомым девицам, внезапно объявившимся у него на пороге, – но уж верно, он совсем не порадуется, если одна из них оставит свой завтрак в его декоративных кустарниках.

Однако Луиза справляется с приступом слабости, вытирает лоб платком, и мы все вместе подходим к двери ветхого домика, что стоит посреди небольшой прогалины. Сбоку виднеется маленький садик. Со двора на нас лениво косится козел. Несколько кур роются в земле, выискивая случайно оброненное зерно, но если не считать эту немногочисленную живность, Лервик-Фарм, пожалуй, слишком громкое название для такого непритязательного хозяйства.

Эдмунд становится позади нас. Я стучу в дверь, и даже от такого слабого прикосновения на землю отлетают куски облупившейся белой краски. Никто не выходит на стук. Мы стоим молча, слушая, как кудахчут куры, и думая, что же делать дальше. Луиза решительно заносит руку, чтобы постучать снова, но тут за спиной у нас раздается чей-то голос:

– Эгей! Привет! Вы, верно, те самые барышни, о которых мне Сильвия рассказывала?

Мы дружно оборачиваемся к маленькому человечку в твидовых брюках и полурасстегнутой рубашке. Совершенно лысая голова его блестит в лучах солнца. Я не могу распознать акцент, но думается, это следы не то шотландского, не то ирландского говора, за долгое время приглушенного грубоватой американской речью.

– Ну, чего это с вами? Кошки язык отъели? – Он направляется к нам. – Алистер Уиган, к вашим услугам. Сильвия предупреждала, что вы приедете.

Судя по всему, он рад видеть нас, точно встретил давно утраченных друзей. И я только через пару мгновений с запозданием соображаю, что понятия не имею, на какую такую Сильвию он ссылается.

– Добрый день, мистер Уиган. Я Лия Милторп, а это мои подруги, Соня Сорренсен и Луиза Торелли, и наш кучер Эдмунд. – С минуту уходит на всеобщие пожатия рук и неловкие приветствия. – Но, боюсь, мы не знаем никакой Сильвии…

Лицо хозяина фермы расплывается в улыбке, в глазах пляшут чертики.

– Ну уж прям! Конечно, знаете. Сильвия Беррье, роскошная красотка из города.

От этаких выражений Соня заливается краской. Я с трудом подавляю улыбку, а Луиза хихикает, но тут же притворяется, будто просто закашлялась.

– Что ж, теперь я еще больше жалею, что мне не довелось встречаться с самой мадам, – улыбаясь, говорит она. – По всей видимости, потрясающая личность!

– Потрясающая! – с жаром соглашается мистер Уиган, многозначительно кивая. В глазах его появляется отсутствующее выражение. Но вдруг, точно неожиданно вспомнив о нас, он резко хлопает в ладоши. – Ах! Нельзя же держать вас на пороге, точно каких-то чужаков! Нет-нет, ведь вы друзья Сильвии Беррье!

Он медленно двигается к крыльцу.

– Заходите. Я приготовлю чай. Видите ли, я тут экспериментирую с несколькими новыми рецептами, сам ращу добавки в саду, и мне не часто выпадает случай испытать их на ком-нибудь, кроме Элджернона.

Я оглядываюсь по сторонам.

– Элджернон?

Мистер Уиган машет рукой в сторону двора.

– Нуда.

Он открывает дверь, и мы по одному проходим в нее.

Я бросаю через плечо последний взгляд на двор. Никого – лишь куры да козел. Ох ты, боже мой!

– Значит… значит, Элджернон – козел? – спрашиваю я.

– Ну разумеется! – Мистер Уиган направляется в следующую комнату, голос его удаляется, стихает в глубине дома.

Мы с Луизой встречаемся взглядами. В глазах у нее пляшут смешинки. Ясно: все происходящее кажется ей необыкновенно увлекательным. Глаза постепенно привыкают к царящему внутри домика полумраку, и я потрясена тем, сколько всяких странных и любопытных диковинок лежит кругом, на каждой поверхности.

На пыльных и до отказа забитых книжных полках валяются какие-то камни и перышки. Рядом со страхолюдными куклами восседают резные деревянные божки. Со всех сторон на нас таращатся пустые глазницы самых разнообразных скелетов, пламя камина зловеще поблескивает на иных из них. Мне кажется, что я распознаю крошечный, точно орех, череп белки – да на каминной полке покоится надтреснутый человеческий череп. Меня пробирает дрожь, хотя в комнате тепло.

Эдмунд прислоняется к стене недалеко от двери и методично осматривает комнату, словно специально запоминая, чтобы потом кому-то описывать. Подбородок у него упрямо выпячен, и я понимаю: Эдмунд не намерен оставлять нас одних в этом странном доме. По правде сказать, его присутствие успокаивает меня. Эгоистично, конечно, но я рада, что он здесь.

– А вот и мы! – Мистер Уиган возвращается с оловянным подносом в руках и оглядывает захламленную комнату в поисках свободного места, куда бы этот поднос можно приткнуть. – Ох ты, господи!

Соня мгновенно бросается ему на помощь.

– Позвольте, я уберу книги вот с этого столика?

Она показывает на высоченную стопку пухлых томов, под которой, наверное, где-то должен быть и стол, хотя с моего места даже краешка не видать.

– Да-да, да, в самом деле! – отвечает мистер Уиган.

Я прихожу Соне на помощь, и вдвоем мы перекладываем книги на пол. Пылища поднимается такая, что мы обе начинаем кашлять. Стол под завалами оказывается грязным-прегрязным, но я усиленно стараюсь не обращать на это внимания – тем более что мистер Уиган словно бы ничего не замечает и ставит туда поднос, даже не попытавшись хоть немного вытереть грязь.

– Ну вот, отлично. А теперь к делу! Сильвия говорит, вы к ней явились с одной тайной. – Он разливает чай по разномастным чашкам и по очереди вручает их каждому из нас, включая Эдмунда, который не без удивления отлепляется от стены и кивает в знак благодарности. – Она рассказала мне о пророчестве, что могла, хотя я и сам о нем уже слышал – от моей матери, та еще была гнусная язычница. – Он весело подмигивает, давая понять, что он вовсе ничего подобного о своей матушке не думает. – Просто поразительно слышать разговоры о нем именно здесь – ну кто бы мог подумать?

– Что вы?.. О! – Чай просто потрясающий – с привкусом апельсина и, кажется, совсем чуть-чуть – лакрицы. – Очень вкусно!

Мистер Уиган подается вперед. От удовольствия его лицо, и без того все в складках, совсем сморщилось.

– Что, правда, на самом деле? Не слишком крепкий, а?

Я качаю головой.

– Ничуть! Просто превосходный! – Я делаю еще глоток и отставляю чашку на стол. – Так почему вам странно слышать разговоры о пророчестве именно здесь?

– Ну как же, потому что на самом-то деле это кельтский миф. Ну конечно, Стражи упоминаются в Библии, но миф о сестрах идет от кельтов – скорее всего, сдается мне, из Бретани.

Я киваю.

– Ясно. Что ж, не совсем уверена, что понимаю, отчего мадам Беррье, гм, Сильвия решила, будто вы можете нам помочь…

– Я довольно много знаю. Я, видите ли, вроде как эксперт по всяким древностям. Не по обычным вещам. Не тем, что знает каждый встречный и поперечный. И уж, во всяком случае, не по тем, что большинство людей считает достойным того, чтобы об этом знать. Но, тем не менее, – тут он вздыхает, – я немного знаю про кельтские мифы, библейские мифы, друидов… – Он машет веснушчатой рукой в воздухе. – Как ни называйте, это все одно и то ж…

– Ясно. Ну, в таком случае, мистер Уиган, вы, пожалуй, и в самом деле сможете нам помочь. – Я вынимаю из сумочки перевод пророчества и протягиваю ему. – Тут остается еще один отрывок, который мы никак не можем понять. Мадам Беррье рассказала нам про Самайн, но не смогла опознать упоминание о каменном змее. Ей показалось, что слово «Эубер» звучит как нечто из вашей, гм, области компетентности.

Мистер Уиган кивает, поджимая губы.

– Крайне, крайне интересно. И в самом деле – необыкновенно интересно. – Он опускает бумаги себе на колени и попивает чай с таким видом, будто вовсе и не собирается больше ничего говорить.

Я нервно откашливаюсь.

– Да, ну так…

– Что нам надо выяснить, мистер Уиган, – неожиданно перебивает меня Луиза, – так это можете ли вы опознать это название или нет.

На лице хозяина отражается крайнее изумление, как будто и вопроса-то такого – способен он опознать слово или нет – быть не может. Поднявшись, он подходит к одному из покосившихся книжных шкафов и рассматривает стоящие на полках книги с таким видом, точно знает их все назубок, несмотря на то, что расставлены они хаотично, без всякой системы. И, верно, правда знает – не проходит и десяти секунд, как он вытаскивает с полки какую-то книгу в матерчатом переплете. Затем мистер Уиган снова поворачивается к нам, усаживается на прежнее место и продолжает попивать чай, перелистывая страницы выбранной книги.

Луиза так нагибается вперед, что я боюсь, как бы она со стула не свалилась. Губы ее сжаты в твердую тонкую линию – я могу только гадать, какой силой воли она удерживается от того, чтобы не выхватить томик у нашего хозяина и самой взяться за поиски. Но мистер Уиган даже не бормочет себе под нос, не произносит ни слова. Знай себе медленно и бережно перелистывает страницы, пока не останавливается почти в самом конце.

Протянув книгу мне, он объясняет.

– Видите ли, в настоящее время это место называется уже не Эубер. Вот почему, надо полагать, Сильвия слегка запуталась. Эубер – старое название. Теперь мы зовем это место Эйвбери.

Я опускаю взгляд на книгу. Она раскрыта на том месте, где художник изобразил круг небольших стоячих камней и какую-то линию, что идет через них. Мне это все по-прежнему ни о чем не говорит.

– Не понимаю. Что это?

Первой я передаю книгу Луизе – боясь, что с ней просто припадок на месте случится, если ей не найдут хоть какого-то занятия помимо того, чтобы ждать и слушать мистера Уигана.

– Да это же каменный круг! Не слишком известный, но, тем не менее, круг стоячих камней.

Его описание словно бы высвобождает что-то у меня в памяти.

– Каменный круг? Вы имеете в виду, как тот, большой такой, в Англии. Стоунхендж?

Он понимающе кивает.

– Да-да. Именно Стоунхендж. Он большой, его-то все знают, но есть и немало других, в основном разбросанных по Британским островам.

Соня кладет книгу себе на колени и устремляет взгляд на мистера Уигана.

– И это… в Эйвбери – один из них? Из каменных кругов?

– Да. Так и есть.

Судя по всему, более ему сказать нечего.

Луиза беспокойно поглядывает на меня, а потом продолжает.

– А что с каменным змеем? Почему в пророчестве Эйвбери названо так странно?

– Ну, это и впрямь довольно любопытно. Мало кто знает, чем связаны Эйвбери и змей, но возьмись кто проследить очертания каменного круга, то убедился бы, что они выложены в форме змея. Змея, что пролезает через кольцо.

Тревога на лицах Сони и Луизы, должно быть, отражает и мой страх. Ведь змей, пролезающий через кольцо, слишком уж близок к змею, обвившемуся вокруг кольца на медальоне и на наших отметинах.

– Но какое отношение каменный круг в Англии имеет к нам, здесь? К пророчеству? – недоумевает Луиза.

Я беру со стола перевод пророчества и зачитываю вслух: «Рожденные в первом дыхании Самайна, / В тени мистического каменного змея Эубера». – Я качаю головой, глядя на мистера Уигана. – Ключи. Что-то насчет того, что они были созданы близ Эйвбери… А какие города там рядом есть? Наверное, рядом с Эйвбери должен найтись какой-то город – город, где могли быть сделаны или спрятаны ключи? Быть может, город, известный своими кузнецами?

Мистер Уиган скребет затылок, задумчиво морщит лоб.

– Ну, такое впечатление, что большинство каменных кругов стоит на отшибе… Впрочем, может, у меня и найдется что-нибудь полезное.

Он встает с кресла и подходит к придвинутому к стене большому письменному столу, заваленному всякими книгами и бумагами. Открыв самый нижний ящик, мистер Уиган роется в нем и наконец, распрямившись с каким-то свитком в руках, победоносно машет добычей в воздухе.