Текст книги "Проклятая комната"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
6
Франсуа де Шазерон был не в духе. Брат Этьен, прибывший в замок вместе с Антуаном де Колонь, пожелал осмотреть его, но Франсуа сразу спровадил их, заявив, что единственное нужное ему лекарство находится в еде и что они должны подождать, когда он насытится. И в самом деле, он проглотил все, что ему приготовили, словно голодал несколько недель.
Предупрежденный Клотильдой о том, что Антуанетте нездоровится, аббат без угрызений совести оставил сеньора, чтобы заняться его супругой. Но все-таки ему было немного жаль его после известного случая, невольным свидетелем которого он стал. Нет, не честью Франсуа был он обеспокоен, а его душой! А в этой истории он больше всего огорчался из-за Альбери. Он знал, насколько она привязана к Гуку, и не мог не думать, что будет с ней, когда она однажды все узнает. Он так глубоко вздохнул, что Франсуа мрачно покосился на него.
Покончив с обильно орошаемым вином завтраком, куда входили омлет из пятнадцати яиц, толстые ломти ветчины, четыре перепелки и четыре десерта, Франсуа потребовал срочно пригласить аббата, Антуанетту, Клотильду и Гука. Он не знал или делал вид, что не знал о роли Бертрандо и Гийома в его спасении, а Гук умолчал об этом.
Итак, все собрались в той комнате, где когда-то он и Берил докладывали о положении дел после урагана. Живот Франсуа набил, но вот голову… Его первый вопрос прозвучал грубо:
– У кого из вас есть ключ?
Гук молча вынул ключ из кармана и подтолкнул его по столу к хозяину. Все сели за стол. Только нервный тик почерневшего глаза Клотильды выдавал ее страх. Она уселась между Гуком и аббатом, резонно полагая, что если хозяин опять захочет ее поколотить, то те вступятся за нее. Что до Антуанетты, на которую Гук избегал смотреть, то она сидела с отсутствующим видом, будто все происходящее ее не касается.
Лицо ее было безмятежным, почти легкомысленным, и некоторые, без сомнения, посчитали бы причиной этого выздоровление ее супруга. Некоторые, но никак не Антуан де Колонь и не Гук, чувствовавший себя в эти минуты отвратительно как никогда. Он знал, что аббат ничего не расскажет, однако ужасно злился на себя за тот импульсивный порыв. Подумал он и о том, как сильно он изменился за пятнадцать лет. Раньше он, не церемонясь, мог переспать с любой понравившейся ему молодкой. И его репутация в этой области была такова, что ему стоило лишь протянуть руку, чтобы спелый плод сам упал в нее. После женитьбы на Альбери он жил монахом, так как она ничего от него не требовала. Сегодня же он, несмотря на совместную жизнь и висящую над их головами угрозу, не раз спрашивал себя, почему так замкнулся в себе? Боялся ли он, задрав чужую юбку, потерять любовь, которую испытывал к своей жене? Или же стремился через свое целомудрие сблизиться с ней, и чтобы она наконец поняла, как он ей предан? Ответа у него не было, но он знал, что что-то изменилось независимо от него, что-то толкало его к единственной женщине, которую ему следовало избегать. Тяга к Антуанетте была сильнее простой похоти.
– Ты входил?
Гук услышал вопрос, но до него не дошло, что он обращен к нему. Когда же сообразил, что к чему, Франсуа уже таращил налитые кровью глаза то на одного, то на другого. Он всех усадил напротив себя и воображал себя судьей. И всех заранее считал виновными, а мысль о том, что от него что-то утаят, приводила его в ярость.
Гук встряхнулся.
– Надо было, чтобы кто-то пришел к вам на помощь. И я это сделал.
– Каким образом? – настаивал Франсуа.
Гук солгал. Он не хотел подвергать опасности Гийома, хотя и отдавал себе отчет в том, что рано или поздно Франсуа узнает правду.
– Я добрался до окна, пролез через него и вынес вас. Дверь за собой я тщательно закрыл.
– Что ты видел?
– Ничего, мессир. Ничего для меня интересного. Но если вы пожелаете, чтобы я как прево составил точный и детальный отчет…
– Нет необходимости, – обрезал Франсуа, и в самом деле не желавший оставлять какой-либо след от этого инцидента.
– А вы, женушка, вы входили, хотя я и запретил вам это? – продолжил он свой допрос.
– Что вы, муж мой. Ваши дела мне безразличны, и это вы знаете, – со всей искренностью ответила Антуанетта. – Но все же мне хотелось бы узнать от вас о причине разрушения и услышать из ваших уст обещание беречь себя, потому что я не хочу вас потерять.
«Ну и здорово врет! – подумал Гук, заметивший тем не менее перемену в тоне ее голоса. – Она подтрунивает над ним, а он, кажется, и не замечает этого. – Гук почувствовал, как напряглась его спина. – Она не осознает истинной опасности».
И прежде чем Франсуа ответил, он вмешался:
– Я отговорил даму Антуанетту принимать участие в вашем спасении, хотя она очень желала этого – так волновалась за вас. Мне кажется, не женское это дело, так что можно было бы отпустить ее, а также и даму Клотильду.
Клотильда благодарно взглянула на него, зато Антуанетта нахмурилась. Гук сделал вид, что не замечает этого. Пускай сердится. Он знал, что прав, что только так он может ее защитить.
Франсуа помолчал, думая, что, по сути, это лучший способ сохранить его секрет. Потом вынес свой приговор:
– Выйдите, женушка. Гук верно сказал: все это не должно вас касаться, хотя я и доверяю вам. Уведите с глаз моих и экономку. Один вид ее для меня оскорбителен! – повысил он голос, видя, как от страха крупные капли пота стекают по ее лицу.
Антуанетта чуть было не запротестовала, но ее остановил взгляд Гука. А она так боялась ему разонравиться! Все равно она узнает правду. Отныне Гук не сможет устоять перед ней. Не произнеся ни слова, она вышла, за ней, словно побитая собака, семенила Клотильда.
Франсуа надолго замолчал, и у Гука возникло ощущение, что за его гневом скрывается нечто другое. Не знай он так хорошо своего сеньора, наверняка решил бы, что это страх. Но он отбросил такое предположение, правда, частица тревоги в душе тем не менее осталась. После ухода Антуанетты он вновь стал самим собой, ощутил себя прево, и это дало ему право спросить:
– Мессир, может быть, настало время открыть нам правду?
Антуан де Колонь кивком головы поддержал его. Ему не терпелось понять, почему провалился их план. Франсуа откашлялся, потом бросил:
– Правда, Гук, в том, что я абсолютно ничего не знаю. Ничего… Могу лишь усматривать в произошедшем руку дьявола!
Гук плотнее уселся на своем стуле. Аббат мелко перекрестился. Да, Франсуа де Шазерон чего-то боялся и даже очень. Аббат постарался, чтобы радость его не вырвалась наружу. Антуан де Колонь, до сих пор хранивший молчание, попросил Франсуа не делать поспешных выводов. И, сложив ладони, строго добавил:
– Только мне одному вменяется определять роль Бога или дьявола в любом событии. Доверьтесь нам, сын мой. Если праведные деяния людей и Бога совпадают, может быть, мы сумеем рассеять ваши страхи.
– Я ничего не боюсь, отец мой! – возразил Франсуа, вдруг вспыливший из-за того, что выказал минутную слабость.
Антуан с укоризной посмотрел на него. Поняв, что у него нет выхода, Франсуа начал рассказывать.
Он вошел к себе, открыв дверь ключом и заперев ее за собой, как это делал всегда. Сперва он не заметил ничего необычного, все было на своих местах, как и три недели назад. Но по мере продвижения по комнате его кое-что поразило – тепло. Комната была нагретой, несмотря на выбитые стекла в окне и проникавший сквозь них холодный воздух. Такой теплой она была всякий раз, когда под перегонным кубом разводили огонь. Однако он прекрасно помнил, что погасил его перед отъездом. Он прошел еще несколько шагов и с изумлением увидел под кубом горящие угли, а вместо свинцового бруска, который он оставил в кубе охлаждаться, там находился слиток чистого золота.
Это привело его в ярость. Больше пятнадцати лет пытался он разгадать секрет, над которым бились алхимики. Пятнадцать лет он сотрудничал с различными тайными сектами, целью которых было «Великое дело», а тут кто-то не только пробрался в его святилище, но и достиг того, на чем все терпели неудачу. Ему требовалось срочно все выяснить. В гневе он набросился на Клотильду, потом допытывал Бертрандо. Если даже они и не способны произвести превращение, то ведь нашелся же сообщник злодея среди слуг, открывший дверь. Но все догадки рухнули, когда Бертрандо напрямую заявил, что Франсуа является единственным обладателем ключа.
Он не мешкая снова поднялся, чтобы лишний раз убедиться в совершившемся. Дверь не пытались взломать. Он подумал и об окне, но оно располагалось слишком высоко. Никаких следов на полу под окном тоже не оказалось. Если бы кто-то и воспользовался им, то остались бы следы от грязи, в изобилии находившейся вокруг башни. Но ничего не было. Тогда он стал методично обшаривать комнату, ища хоть малейшую зацепку. И тут обнаружил, что его дневник с записями кто-то читал. А ведь он в течение пятнадцати лет записывал на пергаментах каждый опыт, его результаты, ошибки, давал им оценку. Это помогало продвигаться в работе хотя и медленно, но уверенно. Листы пергамента были сложены внушительной стопкой, а чтобы они не сворачивались, их углы прижимали тяжелые подсвечники с восковыми свечами. Он хорошо помнил, что сдвинул всю пачку к дальнему углу стола, чтобы на ней не оседала пыль, летевшая из разбитого окна. Он зажег свечи и сразу увидел, что его последние заметки на верхнем листе были кем-то дополнены, но не обычными чернилами. Слова из корявых букв, казалось, были написаны каким-то густым коричневым составом, делавшим их рельефными, что затрудняло прочтение. Их писали этим составом на предыдущих строках, а также по всему листу. Любопытство и нетерпение победили страх. Однако ему никак не удавалось расшифровать странное послание. Он попробовал обвести буквы чернилами. Но едва наложил чернила на первую, как та с потрескиванием вспыхнула, от нее, словно пороховая дорожка, занялась вся строка. Он все-таки успел прочитать горящую надпись: «Я пришел за тем, что мне принадлежит – за твоей душой!»
– Я обезумел, отец мой, – обреченно добавил Франсуа де Шазерон, глаза которого подтверждали его слова. – Я схватил каминные щипцы и, не соображая, что делаю, стал засовывать листы в горн. Я, наверное, вообразил, что огонь легче потушить именно в этом месте. На столе, совсем рядом, находились кислоты и различные препараты, которые от огня загорелись, и всю комнату охватило пламя. Не знаю, что произошло потом, кажется, схватил кувшин с водой и вылил его на пергаменты, упавшие на золотой слиток. Я надеялся спасти хоть что-нибудь из моих записей. Помню еще: что-то взорвалось. А потом мрак…
Он умолк, его лоб покрывали крупные капли пота с резким запахом. Тягостное молчание повисло в комнате.
Антуан де Колонь задумчиво покачивал головой. Он скрывал глубокое удовлетворение от реакции сеньора Воллора. Теперь нужно было упрочить его страхи. Слишком уж много плохого лежало на его совести, и легко было его убедить, что сам дьявол отныне будет стараться забрать у него ему причитающееся. Антуан посмотрел на прево, который, похоже, был сбит с толку. И немудрено. Гук не знал многого, и, в частности, не подозревал о существовании потайного хода, проложенного в стене до последнего этажа башни замка Воллор. А подземный ход, соединяющий замок с крепостью Монгерль, был прорыт еще в период Столетней войны. Старая легенда гласила, что в те времена в нем обосновались талантливые кузнецы. Выкованные ими мечи якобы выходили из адских горнил и делали непобедимыми тех, кто ими обладал. Поговаривали, что там же было спрятано английское золото.
Аббат не намеревался делиться своими знаниями с прево. Он унесет их с собой в могилу. Ведь он поклялся Изабо. Аббат сознавал, что какая-то часть его души была далека от вменяемых ему обязанностей, далека от цистерсианских канонов. Так что Франсуа де Шазерон наконец-то заплатит за свои злодеяния, за кощунственные и бессмысленные поиски того, что буквально лежало у него под ногами.
Антуан, выпятив подбородок, заговорил. Из судьи Франсуа де Шазерон превратился в обвиняемого, в котором прочно гнездился страх, явившийся следствием его чудовищных деяний.
– Очень боюсь, сын мой, что действительно сам сатана приложил к этому руку. Есть ли на вашей совести нечто, отдалившее вас от Господа нашего и его всепрощения? Какой-нибудь поступок, не упомянутый вами на исповеди, и который, как об этом свидетельствуют воспламенившиеся буквы, побудил вас отречься от веры? Если это так, то лишь покаяние и пост могут защитить вас, а душу вашу спасут наши молитвы. Если только уже не поздно, – огорченно добавил он, втайне радуясь ужасу Франсуа.
И тут вмешался Гук де ла Фэ:
– Каковой бы ни была истина, нужно отыскать ее, а не делать поспешных выводов. Позвольте мне провести расследование. Если кто-то зло подшутил над вами, я найду виновника и велю наказать. А если здесь есть дьявольские козни, тогда мы призовем заклинателя нечистой силы. Но пока что вы здоровы, а это означает, что человек или дьявол потерпел неудачу, если только случившееся не было предупреждением.
«Глупец, – подумал Антуан де Колонь, с состраданием взглянув на Гука. – Истина погубит тебя вместе с твоим хозяином…»
– Поступайте как вам угодно, прево, – бросил Антуан, тонко улыбнувшись, – но не забудьте, что дьявол давно обосновался в этом жилище, над которым тяготеет проклятие, и когда-то оборотень уже растерзал заклинателя, прибывшего сюда, чтобы прогнать его в преисподнюю. По-моему, тайны лучше всего усыпляются молитвой, а не чрезмерным рвением.
Гук посмотрел на него круглыми глазами. Он мгновенно осознал скрытый смысл этих невинных на первый взгляд слов, и все понял. Альбери! За всем этим стояла Альбери. Он не мог бы сказать точнее, каким образом, но намек на оборотня был ясен. Антуан знал что-то, что неведомо ему.
Франсуа де Шазерон с трудом возвращался к реальности. Предложение прево устраивало его, поскольку открывало хоть какое-то поле деятельности. Однако перед его глазами чередой проплывали распухшие лица детей, которых он зарезал, дабы умилостивить дьявола с единственной целью – заполучить философский камень. Ему еще слышались их крики, когда он разрезал их животы, чтобы вырвать сердце и еще бьющееся погрузить в расплавленную смесь из свинца и серы.
Сколько раз смеялся он над почтеннейшими мэтрами, учившими, что в основе «Великого дела» лежит не превращение металлов, а преображение самого человека, который должен обрести совершеннейшую душу. Он знал, что они лгали. Все. И лишь с одной целью – обескуражить глупцов.
И только один черный монах наставлял его в его изысканиях, устраивая сатанинские мессы и открывая ему двери к первоначальным истинам. Он нашел бы алкаист, все растворяющее вещество, камень, дающий исцеление, силу и власть. У него не было причин для страха. Сатана был его хозяином. Он давно это знал. Ему просто напомнили, что он давненько не прибегал к его услугам.
Философский камень… Любой ценой… Ценнее его нет ничего на свете…
Холодным взором он окинул обоих мужчин.
– Я буду поститься и каяться, отец мой, пока не восстановлю все разрушенное взрывом, а ваши молитвы отдалят дьявола от этого жилища. Не знаю, что привлекло его, но он мне не страшен. Душа моя чиста, аббат, и если он хотел отнять ее у меня, то он проиграл. Покончим с этим. Я хочу обо всем забыть.
Он обратился к Гуку, которого устраивали слова хозяина: он уже не сомневался, что к этой интригующей истории причастна Альбери.
– Срочно вызови двух надежных каменщиков. Мы пробудем в Воллоре еще трое суток, чтобы согласовать планы расширения замка с архитектором из Тьера, за которым я недавно послал. Я не хочу, чтобы моя жена уехала неудовлетворенной. Так что ты вместе с ней обсудишь все ее пожелания по благоустройству, а я прослежу за работами в моей лаборатории. Ты подсчитаешь стоимость всех работ и предоставишь мне смету. Если моих денег не хватит, жена попросит у своего родственника герцога Бурбонского заемное письмо. Его близость к нашему доброму королю позволит без труда добиться для нас льгот. А все спорные пункты мы обсудим за ужином. Кстати, до отъезда в Монгерль запрещаю беспокоить меня кому бы то ни было. Ни днем, ни ночью. Только отобранные рабочие, которым заплатят за молчание, будут иметь доступ в башню. Даю тебе время до вечера, чтобы все утрясти. После этого наступит отсчет трех суток. Есть возражения, дружище Гук?
– Все будет сделано согласно вашим желаниям, мессир Франсуа, – заверил Гук, довольный тем, что ему предоставлялась свобода действий.
Он наилучшим образом сможет защитить интересы Антуанетты и ускорит отъезд хозяина. Таким образом, Альбери закончит недоделанное в его отсутствие, а он оставит за собой право при встрече выяснить у нее все об этом инциденте. Для очистки совести.
Франсуа направился к лестнице, ведущей в его логово. Гук, сжав локоть Антуана де Колоня, удержал его, прошептав:
– Похоже, только мы двое посвящены в эту тайну.
Антуан кивнул. Смешно было бы и дальше утаивать от прево частичку правды, касающуюся их обоих.
– Альбери имеет к этому отношение?
Вопрос прозвучал как выдох. Аббат уже знал ответ.
– Нет, сын мой, – тихо проговорил он на ухо прево. – Взрыв – всего лишь печальное недоразумение.
Гук задумчиво посмотрел на него. Он не верил ему. Аббат пожал плечами, показывая, что его мнение ему безразлично.
– Ведь не дьявол же сделал те надписи, отец мой! Мне необходимо понять, кто?
– Вы действительно этого хотите, Гук? В таком случае я охотно обменяю этот секрет на ваш.
Гук нахмурился.
– О чем вы говорите?
– О ваших слабостях и слабостях дамы Антуанетты.
Гук поперхнулся. Он почти забыл о том, что случилось недавно. Антуан де Колонь положил руку на его плечо.
– Я принадлежу Церкви, и в моей власти прощать, а также ничего не видеть и не слышать. Если я могу рассчитывать на вашу скромность, моя скромность вам обеспечена. Полагаю, у нас общие интересы.
– Я позабуду об этом деле, отец мой, как только мое любопытство будет удовлетворено.
– В таком случае запомните только имя без всяких подробностей. Иначе вы подвергнете опасности то, чем дорожите. Дорожите пуще всего.
Гук опустил голову. Антуан приблизил губы к его уху и шепнул так тихо, что Гуку шепот этот показался журчанием ручейка:
– Лоралина.
Лоралина. Холодок пробегал по спине при одном только мимолетном воспоминании об этом простом имени. Уже два дня Гук неотлучно находился при Антуанетте и архитекторе, стараясь наилучшим образом потрафить желаниям хозяйки замка. Однако угодить ей было нелегко, так как они постоянно менялись, и это очень раздражало его, как и мэтра Пателье, который, по его словам, давно привык к женской непоследовательности. Гук старался не ставить Антуанетту в неловкое положение. А та несколько раз пыталась сблизиться с ним, однако он не хотел оставаться с ней наедине и ссылался на неотложные дела всякий раз, как только вырисовывалась нежелательная перспектива неизбежного тет-а-тет. Гук и сожалел о том поцелуе, и очень жаждал вновь заключить ее в свои объятия. Он разрывался в своих сомнениях еще больше после откровения аббата. У него постоянно возникали вопросы, не находившие ответа, и ни один не исключал причастности Альбери, ни в одном не было подтверждения искренности его жены по отношению к нему. Ему не терпелось вернуться в Монгерль и все выяснить.
А что касается роли Антуана де Колоня, то здесь Гук был в полнейшем недоумении. Знал ли аббат истоки этой истории? Что дала бы ему смерть Франсуа? И был ли то несчастный случай или акт возмездия? Гук вовсе не хотел быть судьей в этом деле – наоборот, он был частично удовлетворен уничтожением ценной для Франсуа документации. Ему хотелось знать правду. Всю правду. Чтобы не чувствовать себя мальчиком на побегушках.
– Вы о чем-то размечтались, мой добрый Гук, не думаете ли вы о том пролетевшем мгновении, о котором все время думаю я?
Гук вздрогнул, поднял голову. Антуанетта улыбалась ему нежной сообщнической улыбкой, стоя в нескольких шагах от него, в небольшом будуаре, который она намеревалась переделать. Они были одни. Дрожь прокатилась по его спине. Погруженный в свои мысли, он не прислушивался к ее беседе с архитектором, не видел, когда мэтр Пателье ушел. На миг его охватила паника, когда Антуанетта мягко дотронулась до его плеча. Взгляд ее был многообещающим.
– Не бойтесь, друг мой. Мэтр Пателье долго будет искать свой измерительный шнур, он считает, что потерял его в зале для приемов.
Она усмехнулась, достав из рукава искомый предмет, потом почти прижалась к нему.
– Дама Антуанетта… – тоном упрека пробормотал Гук, словно голос его мог предотвратить то, что он уже считал неизбежным.
Разум его, застигнутый врасплох, был побежден страстью. Антуанетта провела ладонью по его щеке – жесткие волоски небритой бороды возбуждающе покалывали тонкую кожицу. «Не надо бы!» – неуверенно возразил голосок в его голове, но его уже целиком всасывала бездна ее глаз. Он обхватил руками выгнутую податливую талию, увлек Антуанетту в альков, откуда мог заметить любое движение на подступах к комнате. И тут только жадно впился в стонущие уста. Он уже не в силах был сдерживать мучительное влечение своей набухшей плоти. Антуанетта отдавалась его ласкам, словно молодая кошечка первому встречному самцу.
– Возьми меня… Здесь… Сейчас же… – задыхалась она, сжимая рукой его вздувшийся гульфик.
Он одним движением нагнул ее, задрал юбки. Властное желание не давало времени на утонченные ласки. Неодолимая потребность обладать ею… Найти облегчение в этом предлагающем себя теле… Облегчение, в котором отказывала ему Альбери.
Он толчком уверенно вошел в нее и тут же прикрыл ладонью ее рот, чтобы приглушить вырывающиеся стоны наслаждения. Продлевая его, он выждал несколько секунд, а затем судорожно задвигал бедрами, торопливо выплескивая из себя все накопившееся за пятнадцать лет монашеской жизни. И только после этого до него дошло, что вел он себя как последний хам, а Антуанетта, повернув к нему сияющее лицо, счастливыми глазами смотрела на его изменившиеся черты со следами еще не угасшей пламенной страсти.
– Простите меня! – хрипло выговорил он, пока она тщательно оглаживала юбки, убирала на место несколько выбившихся прядей волос.
Антуанетта нежно и радостно посмотрела на него.
– Простить вас, мой друг? За то, что вы подарили мне долгожданное счастье? Нет. Я люблю вас, Гук. И больше не избегайте меня. Вы мне так нужны.
Она прижалась к нему, чувствуя, как медленно стихает бурление в его теле. Он чуть было не отстранил ее, как какую-нибудь служанку, взятую наспех, но не посмел. Он был ее вассалом. Отныне она распоряжалась его жизнью и смертью сильнее, чем ее жалкий супруг.
– Теперь нам надо соблюдать осторожность, – застенчиво произнес он. – Скоро вернется мэтр Пателье.
– Я вас все еще волную, правда? – восхищенно спросила она.
– Да, – быстро откликнулся Гук, не зная, лжет ли или нет.
– Тогда мы скоро опять встретимся, мой возлюбленный!
Гук лишь кивнул и сделал шаг назад. Итак, он стал ее любовником. И никуда ему от этого не деться до поры, пока она больше не захочет его. Разум его торжествовал, а вот душу все больше окутывала печаль. Имеет ли он теперь право требовать правды от Альбери, если сам не сможет предложить ей ничего, кроме лжи? Не обращая внимания на ласковый голосок, просящий остаться, он вышел из комнаты, опечаленный проявленной слабостью и грядущими последствиями.
На следующий день Франсуа объявил, что готов возвратиться в Монгерль. Он вызвал Гука в башню, и прево во второй раз переступил запретный порог.
Франсуа де Шазерон показал ему на два тела с посиневшими лицами, лежащие на полу. Это были каменщики, нанятые для ремонта башни.
– Они слишком много знали! – словно оправдываясь, сказал Франсуа и пожал плечами. – Я уезжаю первым вместе с женой. Вывернись как-нибудь и передай это их семьям. Здесь деньги за хорошую работу.
Гук взял кожаный кошелек; слов для ответа у него не нашлось. В который уже раз должен он покрывать жестокость своего хозяина. На мгновение мелькнула безумная мысль сказать Франсуа, что он любовник Антуанетты. Франсуа в таком случае обнажит меч или велит повесить его. Тогда-то Гук будет свободен. Свободен, как Изабо. Но этого нельзя делать, он обречет на смерть Альбери и Антуанетту.
– Стареешь, Гук, – проворчал Франсуа, заметив его насупленное лицо. – Становишься сентиментальным!
Сказав это, он жестом отпустил Гука. Тот с облегчением вышел.
За ужином Франсуа уточнил с архитектором детали и решил, что работы должны быть закончены к лету, ко времени рождения его сына. Он поцеловал жену в лоб, прежде чем объявить, что нужно устроить праздник по такому случаю. Очень уж давно не видел Воллор ни турниров, ни трубадуров. Антуанетта радостно захлопала в ладоши, словно девочка. Она казалась счастливой. А Франсуа, похоже, забыл о случившемся, едва не стоившем ему жизни, и об утрате своих записей. Что-то изменилось в нем, но что, этого Гук не мог понять.
Когда утром Франсуа, Антуанетта и их эскорт отправились в Монгерль, Гук с непонятным страхом смотрел, как они отдалялись. Перед отъездом Франсуа вручил ему ключ от башни.
– Верни его мне, как только избавишься от трупов. Я не хочу, чтобы жена что-то заподозрила.
Помолчав, он добавил, пристально глядя на него:
– Я доверяю тебе, Гук. Теперь тебе известны некоторые мои секреты. Не вздумай лезть в другие.
– Надо быть безумцем, чтобы предать вас, мессир.
Франсуа тогда ничего не ответил. Антуанетте, встревоженной тем, что прево остается в Воллоре, он спокойно объяснил, что тому поручено утрясти кое-какие дела, после чего он присоединится к ним.
Гук постарался оправдать его доверие. Отравление каменщиков он превратил в несчастный случай во время работы и передал останки их семьям, добавив к денежному пособию, оставленному Франсуа, существенную часть из своего жалования. Остальное он отдал Бертрандо, которого попросил подтвердить свою версию: слова бригадира кровельщиков были весомее. А вообще-то Бертрандо был обязан Гуку жизнью. Ведь прево умолчал о его участии в спасении хозяина. А вид двух несчастных убедил его в правильности поступка прево.
Управившись до вечера, Гук на закате уже въезжал в крепость. В прохладном воздухе дыхание превращалось в пар. Зима вот-вот придет на земли Оверни. Будет ли она мучительной?
Вернувшись из трактира, Филиппус Бомбастус не мог не поздравить Мишеля де Ностр-Дам с удачным предсказанием, но тот выслушал его рассказ с непритворным удивлением. Он ни о чем не помнил, уверяя, что крепко и долго спал и проснулся разбитый незадолго до прихода своего нового друга.
– Такое со мной часто бывает, – сказал он в заключение. – Иногда, когда я засыпаю, у меня появляется ощущение силы, могущей изменить мир, а при пробуждении я чувствую себя глупее, чем накануне. Я даже подумываю, не нанять ли умелого лакея, который записывал бы то, что я говорю, засыпая. Да вот только, друг мой, нет у меня для этого средств, а если бы и были, где найдешь грамотного слугу?
– И все же твои видения не исчезают все разом с наступлением утра!
– Увы, нет… Видишь ли, Парацельс, те, что остаются, предсказывают несчастья. Теряются только те, которые могли бы сделать меня и близких богатыми и уважаемыми людьми. Но я рад, что ты смог воспользоваться моим воображением и заработать.
– Я пошел туда из любопытства. А снова вернусь из уважения к выбранной мною профессии.
Потом до глубокой ночи они говорили о другом: о звездах и их роли в равновесии Вселенной; Филиппус обогатил знания Мишеля рассказом о Египте, где культ бога солнца во многом схож с астрологией. Они долго не отрывали глаз от звезд, так и уснули один подле другого.
На следующий день Филиппус навестил свою молодую пациентку. Он нашел ее в хорошем расположении духа и был этим очень доволен. Она помнила лишь о том, что откуда ни возьмись появились разбойники, она спаслась, а Оливье был сражен стрелой. Нашел ее этот славный Пандаль. Вместе с простоватым Бержоном, случайно оказавшимся неподалеку, он принес ее в дом отца.
Филиппус еще раз мысленно поблагодарил египетских знахарок за полученные знания, и особенно за «зелье забвения», позволяющее стереть из памяти события, произошедшие за двенадцать часов до его приема. И никто теперь не узнает, что девушку лишили невинности, а она сможет спокойно выйти замуж и жить в мире и согласии. Именно этого желал ее отец, горячо пожимая протянутую руку Филиппуса. Трактирщик с загадочным видом пожелал на прощание преподнести ему сюрприз, и Филиппус позволил увести себя к отдельной комнате.
– Развлекайтесь, мессир! – игриво присел в реверансе трактирщик, открывая дверь.
Парацельс увидел ту самую брюнетку, которая накануне возбуждала жажду солдата. Он не успел отказаться от такого подарка, потому что добрый малый, сально рассмеявшись, подтолкнул его в комнату и захлопнул дверь.
Проститутка доброжелательно улыбалась ему, и Филиппус почувствовал, как напряглось его тело. Он любил мимолетные объятия развеселых девиц, но за неимением денег был лишен их вот уже несколько недель. Он подумал, как же хитер трактирщик, который подсунул ему эту девку, чтобы вернуть свои денежки. «Ну и что, – тут же сказал он себе, – все равно я истрачу их на радости жизни».
– Идите ко мне, мессир, смелее… Я очень хочу вас… – томно подбодрила его она, освобождаясь от лифа.
– И во что мне это обойдется? – поинтересовался Филиппус, надеявшийся, несмотря ни на что, спасти хоть толику своих денег.
– Сегодня бесплатно, – откровенно ответила она.
– С чего бы это? – удивился Филиппус, не привыкший к подобным подачкам.
– А вы полагаете, я продаю себя из христианского милосердия?
Она похотливо засмеялась, и Филиппус машинально приблизился к кровати.
– У обесчещенной девушки судьба одна – продолжать ею быть! Хотела бы я, чтобы кто-то сделал для меня то, что вы сделали для дочки хозяина. Но сейчас все бесплатно, мессир… – тихо проговорила она, покачивая в ладони пышную грудь. – Любите меня, как любят порядочную женщину! Хоть на несколько часов я хочу забыть, что я – ничто…
Взволнованный этим признанием Филиппус, не найдя слов, ласково коснулся ее щеки. «А она, должно быть, когда-то была красива», – подумал он. Трудно сказать, сколько ей лет, но лучики тоненьких морщинок уже окружали ее чрезмерно подкрашенные глаза. Он обнял ее и поцеловал с нежностью, о наличии которой в себе и не подозревал. Долго он ласкал ее, целомудренно раздевая, прежде чем раздеться самому.
И только после этого он сладострастно любил ее так, как ни одну другую. Он любил ее во имя всех женщин, которых погубили варварство и похоть солдафонов.
