355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мирей Кальмель » Проклятая комната » Текст книги (страница 16)
Проклятая комната
  • Текст добавлен: 20 сентября 2021, 17:01

Текст книги "Проклятая комната"


Автор книги: Мирей Кальмель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Как видишь, – с горечью произнесла Лоралина, – там я могла бы купить себе все, чего у меня нет здесь. Да, все, кроме счастья, которое ты мне даешь.

Голос ее задрожал при последних словах, она явно сдерживала слезы.

Он не нашел что сказать. Он боялся, что все находящееся здесь – результат умелых ограблений, но в то же время говорил себе, что нужны столетия, чтобы собрать такие сокровища.

– Расскажи, – наконец выговорил он, пропуская меж пальцев зачерпнутую горсть монет.

– Какое это имеет значение?

– Значение имеет все, что позволяет мне тебя понять, чтобы любить еще сильнее.

– Это длинная история, Филиппус!

Чтобы унять боль в ранах, он уселся на кучу золота, которая осела под его весом, а несколько монет скатились к кувшинам, где, позвенев, застыли в неподвижности.

Лоралина прислонилась к влажной стене. Она хорошо знала, куда шла, поэтому заранее накинула на плечи меховой плащ.

– Девочкой я много раз видела, как мать уходит в этот проход, мне же не разрешалось сопровождать ее. Возвращаясь, она приносила брусочек желтого и холодного металла, который передавала тете Альбери. Со временем я, желая все видеть и слышать, поняла, что Антуан де Колонь из аббатства Мутье в обмен на эти бруски давал моей тете монеты, чтобы она могла покупать еду для меня, матери и бабушки в суровые зимы. А сам он сюда никогда не приходил. Я знаю, что есть подземный ход, который ведет в аббатство, но мне не удалось его найти. Ты пришел бы в ужас от лабиринта, проделанного под этими горами.

– Почему твоя мать меняла золото на монеты, тогда как в этих…

Он не закончил фразы. Молнией сверкнула догадка. Лоралина быстро продолжала:

– Это очень старинные монеты. Использовать их – значит подтвердить легенду. Тогда сотни людей придут в наш край и начнут рыть землю. Я поняла это позже. Незадолго до смерти мать привела меня сюда и все рассказала: «В 1369 году Карл V разорвал Бретинский договор, по которому английскому королю Эдуарду III отходили весь юго-запад и часть севера Франции. Свирепствовала Столетняя война, и король Франции отвоевывал город за городом, отданные врагу. Тогда-то сеньор Тьера и повстречал банду английских дезертиров, захотевших с ним расправиться. В обмен на жизнь он предоставил им убежище в неприступной крепости Монгерль, они поселились там со своими семьями и имуществом. Однако они не очень-то доверяли этому сеньору, который при случае мог выдать их французам. Они проделали внутри стен множество скрытых ходов. Несколько лет понадобилось им, чтобы из заброшенных каменных карьеров пробить хитроумный лабиринт подземных ходов в горах. Многие из их соотечественников обжили их, спрятав там награбленное добро или по крайней мере то, что смогли спасти во время бегства. Хорошо оплачиваемые кузнецы и оружейники тайно изготовляли в подземных залах оружие, за которое хорошо платили. У них было все, что нужно для жизни, а их оружием пользовались и французы, и англичане.

А потом случилось то, что и должно было случиться. Сеньор Тьера заметил, что искусные оружейники обогатились. Он попробовал допросить одного из них, но тот умер под пытками, не раскрыв секрета. Другие, испугавшись, захотели уйти вместе с семьями к англичанам. Сеньор Тьера, Эрман де Монреваль, помешал им и потребовал за молчание золото. Но ничего не получил. Тогда, найдя сообщника, отравил всех, кого приютил, так как они уже стали для него нежелательны и потому, что сам он предал французскую корону, дав прибежище врагам. Когда в Монгерле остались одни трупы, он стал искать золото, перевернул вверх дном весь замок, но тщетно. Он предположил, что все золото пошло на изготовление шпаг и мечей, но не осталось ни одного оружейника, который мог бы подтвердить его предположение. Тогда он повелел в тайне захоронить все тела и уничтожил все компрометирующие документы.

– Если никто не знает, откуда узнали твои… – начал Филиппус.

– Одна женщина, прачка, работала в замке Монгерль. Придя в чулан, чтобы уложить стопку простынь, она застала какого-то мужчину, который как раз перед ней спустился в потайной ход. Она должна была бы умереть вместе с другими, но по воле случая задержалась у кровати больной матери, избежав тем самым яда! На следующий день она узнала, что в замке началась эпидемия. Напуганная, она побежала к аббату в Мутье, чтобы он осмотрел ее. Но вместо этого аббат задал ей множество вопросов и взял с нее слово никому и никогда не говорить, что она работала в Монгерле. И тут она поняла, что произошло нечто ужасное, и, чтобы не впутываться в это дело, твердо заявила, что знать ничего не знает о делах хозяев. Эта женщина была моим предком. Несколько позже прошел слух, что все умерли от непонятной болезни. И долго еще в Монгерле раздавались шаги тех только, кто искал золото. На будущий год новый управляющий нанял ее, и ей удалось разгадать принцип действия механизма, открывающего в чулане дверь в подземелье. После долгих поисков именно моя бабушка обнаружила сокровища. Во всех легендах есть доля правды, Филиппус. Но это золото, как и волки, принадлежит горе. Можешь ты убедить меня, что в твоем мире я займу место более значительное, чем здесь?

– Золото само по себе ничего не значит, если его не тратят! – убежденно заявил Филиппус, уйдя от ответа.

– В этом месте у меня есть все, что я хочу. До тебя во мне была пустота. Если ты уйдешь, ее заполнит ребенок.

– У меня осталось два месяца, чтобы убедить тебя, и что бы ты ни говорила, Лоралина де Шазерон (она поморщилась), я считаю, что твоему ребенку после меня будет нехватать одного – фамилии. Фамилии отца, которой нет у тебя и которую я мог бы вам дать. Я беден, это правда, но я богаче тебя, потому что признан в своем мире и принадлежу к избранному сословию. Любовь, которую я испытываю к тебе, в моих глазах намного ценнее твоих неверных рассуждений, приводимых для того, чтобы избежать встречи с внешним миром.

Он подумал, что она сейчас разрыдается, но ошибся. Ее глаза потемнели при воспоминании о душевной ране, которую он сознательно разбередил. Но лицо ее сразу смягчилось, и она улыбнулась.

– Пусть будет так, – сказала она. – У нас впереди две луны, и каждый может выбрать свою судьбу. Потом Стельфар проводит тебя до городских ворот, и ты уедешь к себе улаживать свои дела. Затем ты возвратишься, чтобы помочь мне при родах, и мы вернемся к нашему разговору. Четырех месяцев разлуки достаточно для принятия решения. Мы укрепимся в своем выборе, чтобы ни о чем потом не жалеть. Согласен, Филиппус?

– Согласен.

Она приблизилась к нему, приподнялась на цыпочках, отчего покатилось несколько монет, и протянула ему губы для поцелуя. Обезумев от исходящего от дикарки запаха мускуса, он обвил ее руками, чтобы прижать к себе. Но, поскользнувшись на покрывавших пол золотых монетах, они с хохотом упали, опрокинув один из кувшинов, который осыпал их блестящим дождем. Они долго лежали обнявшись и хохотали до слез, прогоняя страх перед неизвестностью, возникшей на перекрестье их судеб.

– Я люблю тебя, Лоралина, – наконец проговорил Филиппус, стряхивая со своих длинных волос застрявшие в них монетки.

– Я тебя тоже люблю. Только вот сможешь ли ты не забыть меня?

Далеко отсюда, в городе Сен-Реми-де-Прованс, Мишель де Ностр-Дам внимательно смотрел на астральную карту своего друга, разложенную на столе, и нервно покусывал губы. Он несколько месяцев составлял ее, уничтожал, составлял заново – и так месяцами. Один и тот же расплывчатый образ опять возникал перед его глазами – образ его друга, воющего среди волков в глухом лесу.

16

– Расскажи мне о своей матери, – попросил Филиппус. Он внезапно осознал, что та была душой этой пещеры, причиной глубокой привязанности Лоралины к этому месту. За все пять лун он ни разу не пытался разузнать что-либо об Изабо, и тут вдруг понял, что это очень важно.

– По мере того как я росла, я видела ее разной, – ответила Лоралина. – Но почти не помню телесной близости, потому что, как я узнала позже, она не кормила меня грудью, меня выкормила волчица, которая только что ощенилась. Действительно, Ситар и я родились с разницей в несколько часов, поэтому мы с ним так близки – кормились из одних сосков, да и спали вместе, прижавшись друг к другу. В то время мать часто плакала. Мне смутно помнится съежившаяся, с растрепанными волосами женщина, которая целыми днями мылась, растирая тело мхом, иногда до крови… Мною занималась бабушка. Она жила с нами, и я отчетливей помню тепло ее рук, нежели рук матери.

Мало-помалу мать стала разговаривать со мной, как правило, неохотно и резко, но у меня появилось чувство, что она признала мое существование. С ней и с бабушкой я бродила по лесу, мы собирали ягоды, лечебные травы, грибы. Мать учила меня распознавать несъедобные растения. Если мне случалось пораниться и я плакала, она спешила ко мне. Увидев, что рана пустяковая, она отходила, насмешливо говоря, что я должна научиться страдать молча.

Однажды (мне тогда было четыре или пять) я запуталась в кустах ежевики, упала и сломала ногу. Она услышала мой вопль. Я не могла подняться. Она очень побледнела, принялась кружить вокруг меня, ломая руки и прижимая их к лицу, потом остановилась, взяла меня на руки и понесла в пещеру. Думаю, что именно тогда в ней произошла какая-то перемена. Я перестала плакать. Обвив ручонками ее шею, я прижалась к ее груди и слушала, как громко бьется ее сердце. Бабушки не оказалось на месте. Мать принялась сама лечить меня. Мне было очень больно, когда она вправляла кость, но меня словно убаюкали ее заботливость, неумелая нежность. Я ни разу не вскрикнула.

– Хорошо, доченька, ты мужественная, – печально улыбнувшись, сказала она. Впервые назвала она меня своей дочерью.

Я была еще мала, чтобы понять, что произошло в ее голове и в ее жизни. Весь мой мир ограничивался этим подземным залом, и я не знала, что творилось наверху, а еще меньше о том, что существовали другие люди, была другая жизнь. Однако кое-что изменилось. Мать уже не отталкивала меня, когда я залезала к ней на колени или брала за руку. Все это происходило постепенно. Полагаю, что за несколько месяцев я приручила ее. Мама все чаще улыбалась, а иногда она и бабушка разражались смехом.

Однажды я проскользнула за ней в другую пещеру, хотя мне это запрещалось. От увиденного я остолбенела, потом закричала. Впервые я увидела труп. Это был маленький мальчик, безжалостно растерзанный. Мать стояла над ним с ножом в руке. Она была вся в крови. Я отшатнулась и уткнулась в бабушку. Я опять завопила, но голос бабушки и ее руки успокоили меня. Положив нож возле трупа, мать подошла ко мне.

– Я нашла его в горах, – сказала она мне, – но не волки его растерзали, Лоралина, и не я. Я не хочу, чтобы ты гуляла одна, понятно? Там, наверху, живет дьявол в образе очень злого человека. Это он убил и расчленил этого мальчика. Если он узнает о тебе, он и тебя тоже убьет. А теперь подойди. Ты не должна бояться мертвых, они учат нас облегчать жизнь живым.

Я позволила ей коснуться меня окровавленной рукой и подвести к трупу. Она взяла нож и разрезала безжизненную грудь. Когда она вынимала по одному разные органы из вскрытого тела, я хоть и отшатнулась, но уже не боялась. А она, казалось, удивлялась своим находкам и восхищалась ими. Кончилось тем, что я уснула, прикорнув в уголке пещеры. Проснулась я утром на своем соломенном тюфячке. Мать плакала на груди бабушки.

– Он заплатит, Изабо, поверь мне, Франсуа де Шазерон заплатит.

Я в первый раз услышала это имя, но поняла, что он и есть тот самый дьявол. Мне и в голову не приходило, что это мой отец.

Мать много дней провела возле трупа – записывала свои наблюдения на пергаменте, делала зарисовки. Я уже видела нечто подобное в другой тетради, листы которой были скреплены бечевкой из конопли. На первом листе мать нарисовала волка. Бабушка объяснила, что мать Ситара после смерти была вскрыта и изучена Изабо. Она хотела узнать все изнутри, чтобы лечить их, когда они больны или ранены. Именно ее знания позволили ей вылечить мою сломанную ногу. Я очень гордилась ею. Впоследствии она зарисовывала также цветы и растения, готовила всякие мази и настойки.

Однажды бабушка привела тетю Альбери. Мать была очень рада ей, и они долго обнимались. Потом они тихо разговаривали, но несколько раз до меня донеслось имя Франсуа де Шазерона. Затем тетя Альбери сказала, что ее защищает Гук де ла Фэ. Это меня успокоило. Если уж кто-то оказывает сопротивление дьяволу, значит, и мне нечего бояться. Тетя Альбери стала часто приходить к нам, и мать стала больше смеяться, обнимать меня, играть со мной и волками. Но тетя Альбери тогда строго смотрела на нас.

Прошло время, и умерла бабушка. Мать поместила ее в склеп. Она и Альбери долго причитали, а я нет. «Смерть не должна тебя пугать», – когда-то сказала мать, и я не боялась. Меня только огорчала мысль, что бабушки больше нет. Когда мне не хватало бабушки, я спрашивала, скоро ли она вернется? Через несколько месяцев тетя Альбери мне все объяснила. И с того момента я начала страдать.

После смерти бабушки мама опять изменилась. Тетя Альбери много плакала, когда приходила к нам, и у нее всегда была синева под глазами. Как-то я спросила ее, не причинило ли и ей зло то чудовище. Она велела мне приподнять волосы на затылке. Она ощупала пальцами пучок шерсти, который находился под ними и с печальным смехом ответила:

– Чудище сидит во мне, Лоралина… в нас!

Я отскочила и спряталась. Мать выговорила своей сестре:

– Никогда, слышишь? Никогда не говори про это при девочке!

– Но придет день, когда она узнает, кто она на самом деле, – ответила тетя Альбери.

Я заткнула уши. Мною вдруг овладел беспричинный страх, возникло предчувствие чего-то ужасного, но вмешался Ситар: с рычанием и каким-то своим стоном он встал между ними. Они замолчали и испуганно повернулись к камню, за которым я спряталась. Мать подошла ко мне, отняла мои руки от ушей и постаралась утешить:

– Тетя Альбери, она особенная, но никогда не сделает тебе плохого.

Вскоре впервые появилась Стельфар. Мать сказала, что та будет приходить в каждое полнолуние, заботиться о нас и что благодаря ей нам нечего бояться.

Время шло. Мать продолжала раскрывать тайны природы, словно от этого зависела ее жизнь. Она посвящала этому все свое время, всю энергию. Я узнала, что в горах были и другие трупы, но мать больше не приносила их. После каждой такой мрачной находки она уединялась в своем углу и запрещала мне приближаться. Я слышала, как она плакала, а иногда кричала во сне. Я в конце концов поняла: чудовище причинило зло ей и Бенуа, о котором она часто говорила с тетей Альбери.

В последнее время она стала какая-то странная, думаю, чувствовала приближение смерти. Она сторонилась меня, но не прогоняла, когда я к ней подходила, только отворачивалась и быстро уходила под предлогом какого-нибудь срочного дела. А потом, однажды утром, как раз перед кончиной, она произнесла ту ужасную фразу. И моя собственная жизнь пошатнулась, потому что чудовище, обитающее наверху, оказалось моим отцом, а матери у меня уже не было.

Филиппус порывисто обнял ее. И они еще раз любили друг друга, исступленно, не обращая внимания на ее округлившийся живот.

А во внешнем мире апрель открыл первые почки, и воздух наполнился ароматом лесных и полевых цветов, разбуженных весенним теплом. Зима казалась забытой, жизнь возрождалась в полях и лесах. Однажды в ночь полной луны в пещеру заявилась Стельфар. Филиппус хотел было взбунтоваться, но его остановил взгляд Лоралины.

– Тетя Альбери позаботится обо мне. Возвращайся в июне, мы вместе родим ребенка. Уходи!

Они обменялись долгим поцелуем, но она не пошла провожать его в подземелье. Серая волчица шла впереди, Ситар замыкал шествие. Шедший между ними Филиппус чувствовал, как с каждым шагом отдаляется частица его жизни.

Чистый воздух встретил их позади алтаря небольшой церкви. Вышли они из подземелья вместе. Филиппус запомнил ее название, высеченное на каменном фронтоне: Сен-Жан-дю-Пассе. Она возвышалась на холме. При свете луны он заметил привязанного к дереву мула. С его боков свисали переметные сумы. В одной он нашел продовольствие, в другой – золото. Повернувшись к волчице, он пристально посмотрел ей в глаза.

– Я не верю в оборотней, Стельфар, и все же знаю, кто ты. Только смерть помешает мне вернуться за моими женой и ребенком.

Он отвязал суму с золотом и бросил к ее ногам:

– С сегодняшней ночи я по твоей вине стал беднейшим из странников, и все золото мира не сможет ничего изменить. Мы скоро увидимся.

Вскочив на мула, он, не обернувшись, пришпорил его. Ему послышался прощальный вой Ситара. Как и он, волк плакал.

Днем Филиппус ехал без остановок. По вечерам начинала сильно болеть нога. Не взяв золото, он избегал трактиров, останавливаясь на ночь в приютах, где выдавал себя за паломника, возвращающегося из Компостелла. У него отросла борода, а волосы стали еще длиннее, и он походил на полубезумного отшельника, не получавшего отказа в христианском милосердии.

Ему не терпелось поскорее воссоединиться с родными в Швейцарии. Он не знал, предупредили ли отца о его исчезновении, и вдруг стал беспокоиться о нем, о его здоровье только из-за того, чтобы избежать беспокойства за Лоралину. Он говорил себе, что примется за работу, построит дом, в котором в довольстве будет расти его ребенок. И эта уверенность избавляла его от меланхолии, временами даже делая его счастливым. Просыпаясь по утрам, он безотчетно шарил рукой возле себя, но пальцы хватали пустоту. Тело его все еще было наполнено чувственными желаниями прошедших объятий.

Дрожь била Изабо. С головы до ног. С перерывами. Что-то вроде озноба. Неконтролируемого, раздражающего.

И, однако, она уже настроилась, была готова… Она считала дни после отъезда Жака, запоем читала его письма.

Мессир де Ла Палис много писал ей о жизни двора, о короле, к которому был близок, рассказывал о плавании по морю, о встречах Франциска с супругой и ее матерью, о городе Марселе, где они пробыли несколько дней и где их встретили настоящей апельсиновой битвой, в которой с энтузиазмом приняли участие Франциск и все придворные. Затем они осмотрели флот галер, побывали на некоторых, а прежде подивились на необычное животное с одним рогом и толстенной кожей, подобной панцирю черепахи. Животное это называли единорогом и перевозили его через Марсель в Рим для папы Льва X в качестве презента от португальского короля Мануэля.

Изабо упивалась письмами. Она зачитывала отрывки подругам, и все их оживленно комментировали. Краснея, она опускала только места, где Жак осыпал ее комплиментами, уверяя, что изнемогает по ней, как ни по одной другой женщине. Она чувствовала, как с каждым днем растет ее привязанность к нему, да и работала она все усерднее, к великому удовлетворению Рюдегонды.

В такой атмосфере тяжесть окончательно свалилась с ее сердца. Изабо словно обновилась, она даже отказалась от своей комнатушки в Нотр-Дам и сняла домик рядом с магазином на улице Линжери. Бертилла выразила желание остаться у нее в услужении, чему Изабо была несказанно рада. Зарабатываемые ею деньги и золото, принесенное из Монгерля, обеспечивали ей приличную ренту, к тому же Ла Палис добился для нее у короля патента портнихи. Она у всех вызывала симпатию, и никто бы не догадался, что эта приятная дама когда-то была дикаркой, пятнадцать лет жившей среди волков.

Дверь магазинчика распахнулась, впустив весенний ветер. На пороге возник Жак де Шабан – веселый, как всегда. Изабо почувствовала, что тает, словно снежная баба. Она склонилась перед ним в реверансе. Он схватил ее руку, прильнул к ладони жадными губами, глаза его горели.

– Ваше отсутствие, моя дама, нанесло мне глубокую рану. Жизнь покидала меня. Я чуть было не попрощался с ней. Поэтому я здесь. Лечите меня!

Ей стоило большого труда не броситься ему на шею – с наступлением погожих дней в магазин повалили клиенты. Вот и сейчас здесь находились две красивые дамы. Ла Палис галантно приветствовал их. Изабо почувствовала, что они несколько раздражены проявленным к ним мимолетным интересом, и гордость ее была уязвлена. Не принадлежат ли они к когорте его бывших любовниц? Не рискует ли сама она пополнить их ряды, уступив своей страсти, в то время как у нее самой открылась насущная потребность в любви? Дамы эти были замужними, иметь любовника считалось хорошим тоном. Впрочем, всему Парижу был известен темперамент короля, который, дабы оправдать его, узаконил грубую распущенность.

Изабо была вдовой, и это внушало к ней некоторое уважение, гораздо большее, чем к даме Рюдегонде, пользовавшейся успехом у придворных щеголей, даже если они и прибегали к ее услугам. Но сумеет ли она сохранить лицо, если ее постигнет разочарование, если окажется брошенной?

Свидание было назначено на завтра. Когда она пришла домой, ее одолели воспоминания, а с ними – вопросы, сомнения. Бертилла растерла ей спину после того, как она пыталась унять знобящую дрожь мелиссово-маковой ванной.

– Я считаю, что ты просто боишься, Иза, – убежденно сказала карлица, уже давно знавшая правду о ее прошлом. – Завтра ты очутишься на его ложе, и тебя это страшит, потому что не знаешь, как ответишь на его ласки. Но ты не должна бояться любви, Иза! Он любит тебя, я видела его глаза. Кстати, Лильвия прочла твое будущее на пепле: вы будете счастливы оба, пока смерть не разлучит вас.

– В самом деле, Бертилла? Когда же смерть отнимет у меня мужчину, которого я люблю?

– Лильвия этого не знает, но она видит тебя стареющей рядом с ним. Этого довольно, чтобы тебя успокоить. Курносая всех нас заберет в свое время, Иза. Не надо забывать о жизни из страха перед смертью и терять то, что любишь. Это глупо, а ты не глупа!

– Ты права Бертилла, тысячу раз права! Он такой предупредительный, такой внимательный, чуткий…

– В таком случае не играй с ним.

Бертилла вытирала ее насухо, когда входная дверь отозвалась глухими ударами.

– Кого принесло в такой поздний час? – возмутилась Бертилла, бегом спускаясь по деревянной лестнице на первый этаж.

Изабо заканчивала вытирать руки, на которых еще оставались мелкие капельки, как вдруг появилась Бертилла, потная и запыхавшаяся оттого, что бегом поднималась по ступенькам. Возбужденная, она заламывала руки.

– Ребеночек, – простонала она, – он вот-вот покажется! Я должна туда идти – Лильвия рожает!

Сердце Изабо подпрыгнуло от радости, все страхи улетели.

– Помоги мне одеться, – весело бросила она. – Я иду с тобой.

Вскоре, пробежав по улице Линжери, они очутились во Дворе чудес, где Крокмитен кружил по подземному залу церкви, до крови обгрызая ногти. Изабо всю ночь помогала Лильвии разродиться, применяя все свои знания для облегчения болей точечным массажем, общим массажем и некоторыми мазями, которые она приготовила для такого случая. Бертилла держала цыганку за руку и сострадала. Можно было подумать, что рожали они вместе. На рассвете, когда младенец издал первый крик, обе матери нежно обнялись и поцеловались. Младенец оказался мальчиком, пухленьким и с волосиками, нормального роста. С общего согласия его сразу назвали Франсуа-Констан.

Крокмитен, которому разрешили войти в комнату, заплакал. И Изабо с горечью почувствовала, как не хватало ей этого счастья отца, впервые берущего на руки ребенка.

Она покинула их утром, пообещав прийти завтра на крестины малыша, крестной матерью которого она согласилась стать. А сегодня у нее было много дел. Рождение этого ребенка положило конец ее сомнениям, ее опасениям. Ей еще не поздно начать заново все, включая материнство.

Когда карета Жака де Шабана остановилась перед ее дверью вечером 13 апреля 1515 года, она была готова: принаряжена, причесана, от нее пахло опьяняющими духами. Жак страстно поцеловал ее, и она с такой же страстью вернула ему поцелуй.

– Вас недоставало мне, мессир, – прошептала она.

– Я люблю вас, Изабель, – выдохнул он.

Он нежно прижал ее к себе, и Изабо почувствовала силу его желания.

– Вы помните, – на ухо шепнула она ему, – о нашем разговоре перед вашим отъездом?

– Помню…

– Думаю, никогда я еще не была так готова…

– Вы уверены? Я буду ждать сколько угодно!

– Отошлите карету, мессир, у меня нас никто не потревожит.

Отстранившись от нее, он прочитал решимость на ее улыбающемся лице. Затем он вышел на несколько секунд, чтобы отпустить лакея. Когда он вернулся, Изабо задвинула за ним щеколду.

– Ну вот, теперь вы мой пленник, мессир, – с шутливой твердостью произнесла она.

– Ах, если бы Всевышнему угодно было навечно заточить меня в такую страшную темницу…

Он опять привлек ее к себе.

– Вы дрожите…

– Вы сумеете победить этот последний приступ боязни…

– Из любви к вам я одолею любого врага, который попытается помешать вашему счастью.

– Тогда переучивайте меня, – прошептала она, откинув голову, когда губы его затерялись во впадинке на ее горле.

Он не ответил, но его опытные пальцы развязали шнурки ее корсета так, что она этого даже не заметила. Через мгновение она стояла обнаженной в приглушенном свете, отгороженная от внешнего мира плотными шторами.

Глаза его сказали ей, как она красива, и пока он нес ее на руках по лестнице в ее спальню, она почувствовала себя ожившей. Не стало Изабо. От нее осталась только эта новая Иза. Иза, окончательно и бесповоротно ставшая «бель» (красавицей).

Филиппус добрался до Швейцарии в мае 1516 года. Он с радостью убедился, что его молчание никого не обеспокоило, поскольку зима была суровой по обе стороны Альп. Узнал он и все, что до сих пор ему было неизвестно: что французский король Франциск подписал договор, гарантирующий нейтралитет Швейцарии в конфликтах, касающихся Франции, что политику обоих государств скрепило торговое соглашение, что больных было много и что приезд нового врача всех обрадовал. Он рассказывал о своих странствиях и был счастлив вновь жить в настоящем доме, сидеть перед пылающим камином и наслаждаться вкусной едой кухарки отца, который доброжелательно на него посматривал. А потом он заговорил о ней, сказал, что она дочь тьерского ножовщика и гладильщицы, что она самая красивая и приятная из женщин, что он безумно влюблен и хотел бы жениться на ней, поскольку отважился заставить ее полюбить себя и постыдно обесчестил.

Отец недовольно поморщился.

– Почему же тогда она не приехала с тобой?

– Я оставил ее на попечении родных, чтобы привести здесь в порядок свои дела и объявить вам новость. Она уже на сносях, а дорога тяжелая, и мог быть выкидыш. При первой возможности я уеду и там обручусь с ней.

– Какое приданое дает отец? – спросил он.

Филиппус сделал большой глоток воздуха и уткнулся в тарелку.

– Увы, она сирота и очень бедна. Единственным приданым будет этот ребенок. Но я согласен на это и большего мне ничего не надо.

Отец подавил вздох и улыбнулся сыну. Не такого желал он ему, но старик был справедлив, великодушен и знал, что нет ничего ценнее, чем искренняя взаимная любовь.

Они покончили с едой, болтая о пустяках, и Филиппус быстро забыл о своей лжи. Главное – это чистая совесть и уверенность в своих чувствах.

– А почему ты не женился до отъезда на родину? – спросил отец, когда они перешли к десерту с ликером.

– Она благородная душа, отец. Ей сперва хотелось получить ваше согласие, чтобы потом не было стыдно перед свидетелями.

– Действительно, это причина. Если желаешь привести другую, знай, что я расположен выслушать и ее.

Филиппус сглотнул. Отец ободряюще улыбался ему. И тем не менее он стоял на своем.

– Это единственная, насколько мне известно, отец.

– Ну что ж, остановимся на этой. И все же знай, что я не откажусь от своего благословения, даже если ты приведешь другую. Спокойной ночи, сын мой.

– Спокойной ночи, отец.

Филиппус остался наедине со своими мыслями. Конечно, он мог бы во всем довериться отцу, но тайна была не его, а Лоралины. Он не стыдился ее, совсем нет, просто говорил себе, что жизнь ее будет лучше, если никто никогда не узнает всей правды.

Он плохо спал этой ночью. Постель была мягкой, теплой, уютной. Много лет мечтал он об этом толстом матрасе из овечьей шерсти, об одеялах, от которых еще пахло детством, о запахах своего родного города, о равномерном, успокаивающем дыхании собаки, встретившей его радостным лаем. А тут вдруг он заметил, что все это утратило привлекательность, оказалось непрочным. Его тело уже привыкло к случайным соломенным тюфякам, к запаху засушенных трав, которым пропиталась нежная кожа Лоралины. Запах этот превращался по утрам в благоухание…

Сотню раз перевернувшись с боку на бок на слишком мягкой постели, он в конце концов уснул на полу, завернувшись в одеяло и положив голову между лап старого пса, который ни разу не шевельнулся, дабы не разбудить своего хозяина.

Целый месяц он развивал бурную деятельность во всех направлениях. Чтобы он приобрел известность, отец согласился уступить ему часть своей клиентуры, которая сразу признала его компетентность и распространила слух о его достоинствах. Филиппус сознавал, что, не будь этого, ему следовало бы самому пробивать себе дорогу и что вначале клиентов было бы мало, но он понимал, что ему крупно повезло: его отца знали, ценили и уважали.

После долгих поисков он нашел хороший дом в соседнем городе Виллах и был счастлив, когда владелец уступил его в долгосрочную аренду за относительно небольшие деньги.

Однако чем быстрее он шел к намеченной цели, тем хуже спал. Люди, городской шум вызывали у него головные боли, а болтовня пациентов была ему в тягость. Как только выдавался случай, он убегал в близлежащий лес, прислушиваясь к малейшему шороху в тайной надежде очутиться нос к носу с волком. Каждый раз, когда через постоянно открытое окно спальни слышался волчий вой, он настораживался и спешил к окну, чтобы полными легкими вдыхать дикие ночные запахи. И напрасно он убеждал себя в том, что мир его – лучший из миров, он не мог стереть неизгладимый след, который оставили в нем те пять месяцев вынужденного заключения.

Иногда он ставил на свое место Лоралину, отчаянно ищущую в городском шуме привычное дыхание волков, звучащее гимном тишине.

«Она привыкнет, все забудется!» – изо всех сил убеждал он себя, решительно закрывая окно и ложась в удобную постель. Но проходили дни, и он все больше изнывал по тому, что силился отбросить. Он воображал эту женщину, свою жену, сидящей за чаем в салонах других дам, похудевшую и угасшую, с потерянным взглядом, которая чахла под бременем сожалений о прошлом, и тогда начинал сомневаться.

Когда же он посчитал, что навел порядок в своей жизни, он пустился в путь, полный решимости, но втайне надеясь, что она откажется поехать с ним и сумеет убедить его остаться там, рядом с собой. Вместе с тем он прекрасно знал, что ни он, ни она никогда не будут на своем месте.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю