Текст книги "Проклятая комната"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
17
– Вчера Шазерон вернулся в Монгерль. Наконец-то забеспокоился об оставленной супруге. У нее скоро роды, Лоралина, нам надо действовать и не мешкая! – добавила Альбери, ударив кулаком по столу.
– Очень уж я стала неповоротливой, тетя, не знаю, смогу ли я, – солгала Лоралина, хотя и знала, что ту не проведешь.
– Другого случая отомстить за твою мать не будет!.. Да и тот лекарь скоро возвратится… Он тебе обещал, а я знаю, что слово свое он сдержит. Ведь ты вся извелась без него, я вижу.
Действительно, после отъезда Филиппуса Лоралина ни разу и представить себе не могла, что его уже нет. Ей все казалось, что он ненадолго отлучился. Она невольно караулила его шаги, напрягала слух каждый раз, как Ситар настораживал уши. Она поглаживала округлившийся живот, ставший для нее символом данного обещания. Но время тяжким бременем давило на нее. К тому же в конце зимы околели два старых волка, из последних сил боровшихся с холодом и недоеданием. Она признавала правоту Филиппуса. Ситар не вечен. Пока что стая защищала ее, но что будет, когда подрастут молодые волки, которых родят три оставшиеся самки? Неизвестно, будет ли в безопасности ее ребенок. Она не могла отрицать действительности. Такой ли жизни желала она своему малышу? Или же той, о которой мечтали мать и бабушка?
– Он захочет, чтобы я уехала с ним.
– Он благороден и чист. Ты правильно поступишь, если уедешь с ним. Пора все расставить по своим местам. Ты имеешь право быть счастливой, так же как и твой ребенок. Но когда ты будешь баюкать его, ты постоянно будешь думать о своей матери, о неосуществленном мщении, о детях, которых Франсуа де Шазерон продолжит убивать ради того, чтобы найти философский камень. Угрызения совести быстро состарят тебя. Пока существует он, ты не будешь жить полной жизнью. Ты знаешь, что я права. Нужно покончить с этим выродком. А потом ты будешь по-настоящему свободной.
Лоралина отвела глаза. Да, все это она знала. Но сможет ли понять ее Филиппус, по-прежнему любить ее, если она завершит начатое?
– Он полюбил тебя, несмотря ни на что, и будет любить, – уверенно сказала Альбери, словно прочитав ее мысли. – Антуанетта отказалась рожать в Воллоре. Ей осталась неделя, а может быть, меньше, если судить по приближающемуся полнолунию. Брат Этьен посоветовал ей до срока не вставать с постели, Франсуа в гневе. Но она с твердой решимостью отвергла его требование о переезде. Так что он решил остаться, дабы убедиться, что она произведет на свет наследника. У нас мало времени, Лоралина! Ты дашь ему две дозы – одной ему мало, так как организм его уже привык к яду. Первая вызовет у него недомогание, вторая станет решающей. Через сутки он умрет. Антуанетта разрешится от бремени, вернется к родным, и земли эти наконец-то обретут покой, ко всеобщей радости. А ты уедешь с мужчиной, которого любишь, и у твоего ребенка будет, без сомнения, наилучший из отцов.
– А ты, тетя Альбери?
– Я успокоюсь, избавившись от давящей на меня тайны. В один прекрасный день ты навестишь меня. Ты будешь носить уважаемую фамилию, никто и не подумает дурно отозваться о тебе. Гук и я будем счастливы. Детей у меня не будет, но, может, оно и к лучшему.
– Зачем так говорить? Ты была бы хорошей матерью!
Альбери поколебалась, потом решилась:
– Твоя мать никогда не хотела, чтобы ты знала правду. Для твоего же блага, разумеется. Однако мне с трудом верится, что ты ни о чем не подозревала. После тебя я позабочусь о волках.
Альбери взяла мозолистые, теплые руки племянницы. Тяжесть в душе больше не будет мучить ее, потому что вместе с признанием из нее выйдет вся злоба.
– Их кровь течет в моих жилах, Лоралина. В каждое полнолуние.
– Стельфар… – пробормотала девушка, широко открыв глаза.
– Да, Стельфар. Увы, она сидит во мне, и я давно ненавижу ее. Муж мой все делает, чтобы я забыла о ней.
– Я это знала, но не могла поверить – у вас такие похожие глаза, такие особенные… Если я покину Монгерль, Стельфар их не оставит?
– И они, и ты – моя семья. Ты можешь изменить свою жизнь.
Лоралина была взволнована. Оставить Ситара и других – все равно, что преодолеть непреодолимую стену. Но после слов Альбери стена обрушилась, словно карточный домик. Неожиданно пришла мысль:
– А те уродливые зародыши, что хранила мать? Они были…
– Нет, мысль о спаривании с волками для меня была так же непереносима, как и близость с мужчиной. Твоя мать знала о висящем надо мной проклятии и пожертвовала собой, чтобы попробовать докопаться до источников. Она семь раз зачинала от волка в полнолуние. Семь раз! Семь раз отдавалась волку, но потом отказалась. Все, что выходило из нее, было мертворожденным. Она вскрывала их, пытаясь обнаружить в их мозге объяснение нашему роду, секрет этой мутации, надеялась найти средство от нее. В результате всех опытов она получила лишь яд. Может быть, в нем ключ к тайне? Вещество, выделяемое этими эмбрионами, она не могла обнаружить в организмах волков и тех убитых детей. Так что она прекратила эти опыты. Без сомнения, потому, что в конечном счете нашла абсолютное оружие против Франсуа де Шазерона. Мы обе думали, что, дав ему яд, убьем его, однако стали свидетелями изменения его волосяного покрова, хотя и частичного, и ограниченности движения его конечностей. Нам бы сперва испробовать яд на «подопытном кролике», но пришлось испытывать на нем. Единственное, что мне сейчас остается, это не иметь детей. После меня эта проклятая порода угаснет, и так будет лучше.
– Нет, тетя, я вместе с мужем продолжу опыты матери. Мы перегоним этот яд, найдем других оборотней и спасем тебя.
Альбери умилили возбужденные глаза племянницы.
– Лучше вылечи меня от моих воспоминаний, чтобы я могла жить спокойно. Сейчас это для меня самое главное.
– Согласна. Этой ночью… Я пойду этой ночью и в следующую ночь.
– Хорошо.
– А Гук?
– Он с утра уехал на всю неделю. Франсуа дал ему какое-то поручение к Бурбонам. Больше он мне ничего не сказал, упомянул только, что Франсуа де Шазерону понадобился верный человек. На этот раз он нам не помешает. Когда он вернется, все будет кончено. Никто не спал в той комнате после Франсуа. Все подумают, что она заражена, ее, конечно же, замуруют навечно. Так и рождаются легенды. Возможно, ты когда-нибудь расскажешь ее своему ребенку.
Альбери нежно провела пальцами по округлившейся талии Лоралины и сменила тему, начав подбирать ребенку имя. Вскоре она рассталась с племянницей. Ей нужно было успеть приготовить бульон для ужина и подсыпать в него снотворное.
С легким сердцем вошла она в свою комнату. Уже несколько месяцев она жила в идиллическом союзе со своим внимательным мужем. От хозяйки замка он отдалился, и по его страстным объятиям она чувствовала, что та любовная авантюра ушла в прошлое. Франсуа де Шазерон исчезнет, а Гук де ла Фэ останется ее мужем.
Альбери решила пощадить ребенка Антуанетты. Она считала его компенсацией за то, что отняла у нее любимого мужчину и смогла покарать сеньора. Но в действительности – ей трудно было признаться себе в этом – она надеялась через материнство навсегда отвадить Антуанетту от похоти. Ибо хорошо знала, что если Гук де ла Фэ разлюбил Антуанетту, та вряд ли сделала то же самое.
О ее сестре приходили хорошие новости, их передавал Антуан де Колонь, регулярно переписывавшийся с аббатом Буссаром. Альбери настояла, чтобы он не упоминал в письмах ни о чем, что могло бы нарушить новое счастье Изабо. Смерть Франсуа де Шазерона якобы просто отложена. А когда все закончится, она сама расскажет сестре о чудесной судьбе, уготованной Лоралине.
Все будет прекрасно.
30 июня 1516 года Франсуа де Шазерон проснулся, ощутив, что кишки его скручиваются. Он сразу узнал этот симптом и едва успел перевернуться на бок, как его начало рвать прямо на паркетный пол у кровати.
Он уже был готов позвать на помощь, но удержался. Самые безумные предположения роились в его больной голове. Он видел себя поднимающимся в комнату, беспрерывно зевающим. Хотел было повидаться с женой, но та уже спала – поднос с пустой миской стоял на прикроватном столике. Да и вся челядь в замке казалась ему какой-то сонливой, вялой до отвращения, и он спрашивал себя, что могло удерживать его супругу в таком месте, тем более что Гук де ла Фэ, похоже, потерял к ней всякий интерес. Пыталась ли она одним своим присутствием вновь завоевать его? Он пообещал себе исправить положение, навести порядок, призвав ее на свое ложе по окончании церковной церемонии, обычно происходящей через определенное время после родов. Но тут мысли его совсем запутались и он, с трудом раздевшись, рухнул на кровать.
А сейчас его преследовал знакомый мерзкий запах. Знакома была и эта зловонная блевотина, перемешанная с кровью. Несмотря на головокружение и сильную резь в животе, он с усилием сел на кровати.
Гука он отослал с поручением привезти деньги, которые согласился одолжить Бурбон для проведения пышных торжеств в честь крестин, привезти также и заверение, что на празднование прибудет сам король. Знал он, что Франциск I в данный момент занят важными действиями в Италии, но хотелось верить, что Бурбон сумеет его уговорить. Так что к новой вспышке болезни Гук не имеет никакого отношения. Жена, конечно, не очень-то обрадовалась его возвращению, но и она в ее положении не способна на какие-либо махинации. Оставалась Альбери. Но он презирал ее. Не верилось, что она может быть опасна. Ей тысячу раз представлялся случай отомстить ему. Однако ей, как и ее супругу, не хватало мужества. Да и Гук ее любил, а это было гарантией верности и лояльности прево.
Шазерон согнулся в новом приступе рвоты, сердце его барабанило. А если все это – всего лишь совпадение? Если сама комната была отравлена какой-то гадостью, принесенной этим вором, который называл себя фон Гогенхаймом?
Когда он выпрямился, взгляд его зацепился за очаг в камине. По приезде в нем зажгли несколько поленьев, чтобы подсушить комнату, отсыревшую за зиму без отопления. Вспомнилось, что огонь уже чах, когда накануне он поднялся в комнату, чтобы лечь спать. Он принудил себя встать и подойти к очагу, надеясь, что в нем еще тлеет головешка, которую можно раздуть, и тогда боль в животе утихомирится от живительного тепла.
Взяв кочергу, он поворошил серую золу и обгоревшие кусочки дерева, но не нашел ни малейшего огонька. Он уже отворачивался, когда взгляд его упал на необычный предмет. Нагнувшись, он вошел в широкое отверстие камина. На пепле он увидел след ноги. Рядом лежал маленький стеклянный флакончик с фиолетовой жидкостью.
Ох, и ругала же себя Лоралина, обнаружив потерю яда. Большой живот стеснял движения, мешал ей при проходе по узким коридорам, задевая за стенки. И правда, она здорово располнела, а тайные проходы Монгерля не были предназначены для беременных женщин. Обронить флакончик она могла где угодно, потому что местами ей приходилось буквально протискиваться, защищая руками живот от неровностей стенок. К счастью, у нее еще оставалось достаточно яда, этим количеством можно было отравить весь край.
Она взяла с полки бутыль с нарисованным на ней черепом и через воронку наполнила другой флакон. «Этой ночью, – подумала она, – он проглотит все это. Тогда я стану свободной».
Итак, не испытывая ни малейшего беспокойства, она весь этот знаменательный день 1 июля 1516 года занималась своими делами. Скоро должен приехать Филиппус, это вопрос нескольких дней, если не часов.
Когда она приводила в действие открывающий механизм, то поморщилась – ребенок ударил изнутри ножкой. И все-таки ей показалось, что он слишком рано начал бузить. Истекал седьмой месяц ее беременности. А ему, наверное, не нравилась трудная ходьба по сочащимся влагой длинным подземным коридорам, подъем по скользким ступеням. Входя в темную комнату, она нежно погладила живот, успокаивая малыша.
Обычно шторы на окнах были раздвинуты, в комнату просачивался слабый лунный свет. Но сейчас она заметила, что они задвинуты, без сомнения, для того, чтобы облегчить головную боль больного. Когда глаза привыкли к темноте, она двинулась к кровати – фонарь она, как всегда, оставила на верхней ступеньке перед входным отверстием.
Франсуа по обыкновению спал на спине. Достав флакончик, она наклонилась над спящим. В момент, когда она собиралась влить содержимое в полуоткрытый рот, сильные пальцы сжали ее запястье. От неожиданности она вскрикнула. Широко открытые глаза сеньора смотрели на нее. Она попыталась высвободить руку из железной хватки, но тут же ощутила между лопаток укол пикой, услышала за спиной тихий скрежет закрываемой каменной двери в камине.
Мгновение спустя она оказалась в окружении трех стражников, до этого прятавшихся, прижавшись к стене, по обе стороны камина. Каждый наставил на нее оружие. Но больше, чем солдат, она испугалась глаз Франсуа де Шазерона, впившихся в нее при свете зажженной лампы. Лицо его было мертвенно-бледным, в выпученных глазах читалось изумление.
– Вы! – выдохнул он наконец, словно все происходившее перестало быть для него реальностью.
Лоралина не нашла что ответить. Она очутилась лицом к лицу с этим своим отцом, навязанным ей судьбой, отцом ненавистным, чудовищным, и думала только о ребенке в своем чреве: сможет ли она уберечь его от этого безумца?
Глаза ее оторвались от Франсуа, опустились на флакон, упавший и разбившийся. Жидкость растекалась по полу, застревая в щелях паркета. И уже не имело значения то, что он пропал. Все пропало.
– Уведите ее в темницу! – бросил Франсуа де Шазерон. – Покрепче свяжите ее цепями! И чтоб никто не знал, слышите! Рагель, встань у двери дамы Альбери и не выпускай ее из комнаты. На все вопросы отвечай, что, мол, сеньор очень болен и боится, как бы люди не заразились. Так же поступи с моей женой и ее компаньонками.
Лоралина чуть было не вступилась за тетю, но вовремя сдержалась. Лучше будет, если никто не узнает об их отношениях. Из-за живота, сковавшего движения, она без сопротивления позволила себя увести.
«Филиппус не задержится, – сказала она себе. – С тетей Альбери они найдут способ вызволить нас».
Когда открылась дверь темницы, она уже знала, кто пришел за ней с горящим факелом. Франсуа де Шазерон подождал, пока за ним закроется железная дверь, и сделал несколько шагов к пленнице. Одна рука у него была на перевязи, красное пятно выступило на плотной повязке. Воскового цвета лицо его было напряжено, выражение решимости читалось на нем.
Приблизившись, он показал то, что было у него в руке – золотой слиток, унесенный Лоралиной в пещеру. Невообразимая тоска сжала ее сердце. Он, конечно же, нашел дорогу и раскрыл тайну. Если уже он вернулся живым, значит, его солдаты, без всякого сомнения, уничтожили волков. Слезы подступили к ее глазам, но она сдержалась. Ей не хотелось ничем выдавать свою слабость. Ничем.
Шазерон какое-то время молча ходил вокруг нее, проверяя здоровой рукой прочность цепи, прикрепленной к стене, но не удостоверяясь в надежности железного обруча, закрепленного на ее шее.
Потом он долго смотрел на нее, усевшись на камень, влажный, как и стены зловещей и промозглой темницы.
– Покажется странным, – спокойным голосом начал он, – но я никогда не думал, что ты выживешь после той ночи, и тем не менее я должен был это предполагать. Ты не человек, Изабо!
Лоралина поморщилась. Он принимал ее за мать. И правда, они были похожи, как близнецы. Хотела было она указать на его ошибку, но опять сдержалась. Еще будет время. Так что она позволила ему продолжать.
– Я помню о том заклинателе нечистой силы, которого когда-то прислал Гийом де Монбуасье, бывший настоятель аббатства Мутье. Действительно, долгие месяцы я не переставал думать о тех повторявшихся сценах. Монбуасье хотел доказать, что я убивал детей для моих опытов. Как будто он мог понять! Я убивал их не ради удовольствия, а ради науки. У меня была цель – секрет вечной молодости. Аббат был глупец. Он воображал, что может сбить меня с пути, что такие создания, которым он поручал расследование, смогут помешать мне. Однако они очень раздражали меня. Мне пришлось избавляться от них, представляя дело так, будто во всем виноват волк. Но вот что необычно – всякий раз, как я расправлялся с этими священниками, я чувствовал на себе взгляд волчицы. Я даже видел ее один раз. Не понимаю, почему она не нападала на меня. В конце концов я пришел к заключению, что ей нравился запах крови, которую я проливал, и она ждала моего ухода, чтобы вдоволь надышаться ею. Когда в кулаке последнего трупа я обнаружил пучок ее шерсти, я начал что-то подозревать, потому что вместе с шерстью там находились и длинные волосы. Я не препятствовал Гуку де ла Фэ и аббату Гийому верить в небылицу об оборотне. Тем более что это отводило от меня все подозрения. В душе я очень веселился до тех пор, пока не взял тебя силой, после чего обнаружил серые шерстинки на моем камзоле. Ты должна была бы убить меня, Изабо, когда видела, как я вспарываю животы моих жертв. И избежала бы того, что произошло потом, но ты не любила крови, как я поначалу думал. Наверное, не очень удобно иметь человеческий разум, когда обладаешь телом зверя. Ты не только не воспользовалась случаем, но и очистила меня от всех подозрений. На твоем месте я бы не был таким щепетильным. Но, может быть, я в конечном счете оказал тебе услугу, вынудив присоединиться к своим и жить среди волков. Поэтому я и не понимаю, что тебя заставило убивать меня через шестнадцать лет. Не вижу смысла… Разве что ты догадалась, что я приближаюсь к цели!
Он ненадолго замолчал, поглаживая пальцем золотой слиток, Лоралина хранила молчание, заинтригованная и невольно зачарованная этим странным признанием. Ее словно вдруг коснулось дыхание матери, отмеченное временем.
Франсуа не поднимал на нее глаз. Он, казалось, отслеживал путь своих мыслей, суть которых ускользала от нее. Несмотря на скрытый страх, ей не терпелось узнать, на что еще способно безумие этого человека. Когда он продолжил, в тоне его голоса ей почудились восхищение ею и некая ревность.
– Я годами искал его способами, тебе недоступными, и все-таки ты нашла его раньше меня. У философского камня должен быть только один хозяин, как утверждают алхимики. Каким образом ты смогла? Как ты узнала? Это противоестественно, противоречит логике. Ведь ты – женщина, оскверненная мною, с рождения нечистая по своей природе. Тогда почему? Не дьявол ли является твоим отцом, раз ты наполовину волчица. В этом ли секрет того, что не дается мне, недоступно для всех? Перевоплощение металлов кроется в телесном перевоплощении? Мне нужны ответы, Изабо, я хочу знать, где он, как выглядит, из чего состоит, его цвет, какой энергией он обладает. Мне нужен этот философский камень, с помощью которого ты получила это золото и благодаря которому ты остаешься все такой же юной. Такой же, как тогда. Я не нашел его в пещере, но я, быть может, искал не в том месте, может быть, ты хранишь его при себе? В себе?
На мгновение странное выражение исказило его черты, когда он жадно вглядывался в ее округлившиеся формы. Лоралина почувствовала, как от глухой тревоги кровь застучала в висках. Она не могла помешать себе скрестить руки на животе и невнятно пробормотать:
– Нет, это не то, что вы думаете, я жду ребенка.
Гримаса отвращения перекосила лицо Франсуа.
– От одного из тех мерзких гномов, которых ты хранишь в своих сосудах? Это они помогли тебе найти его?
Лоралина собралась ответить, но он не дал ей. Весь во власти сильнейшего возбуждения, он ходил взад-вперед перед ней.
– Да! Конечно, ясно как день! Мне не удалось извлечь алкаист из тех детей, потому что его в них не было. Нужны были эти мутанты, правда? Теперь это так очевидно… Ты нашла его после того, как еще раз забеременела… Нет, этого не может быть! А мои первые приступы болезни… Это ты или тот лекарь? Уж не был ли он твоим сообщником? А этот золотой брусок – не тот, что он у меня украл! Нет, я бы узнал его среди тысячи по его необычной форме! И все-таки он имел доступ в подземелье. Ты была с ним знакома, само собой разумеется. Он был твоим любовником? О, да, конечно! Волки не могли удовлетворить твою юную страсть, значит, ты беременна от него. Тогда зачем отдавать его на растерзание волкам? Сцена ревности?
Он зло засмеялся.
– Этим очаровательным зверюгам была непереносима мысль, что ты их избегаешь?
Он наконец остановился и, тяжело дыша, прислонился к стене.
– Итак, повторим. По воле случая ты встречаешь этого шарлатана, снюхиваешься с ним, заставляешь его исполнить твое желание забрать золото, которое дьявол выплавил в моих печах с целью узнать его качество. Вы осуществляете этот план, потом спите вместе, возможно, строите планы на будущее, но волки отделываются от соперника, а в тебе в который раз загорается жажда мести. Да, похоже, это так! Где он, Изабо? Где философский камень?
Лоралина не раскрывала рта. Крепко сомкнув веки, она изо всех сил старалась думать только о ребенке. Еще и еще, чтобы защитить его от волн зла, заполнивших темницу. Франсуа де Шазерон был сумасшедшим, в этом она только что убедилась. Против такого безумия у нее не было никакого лекарства. Как выиграть время? Этого она не знала.
Она все еще не проронила ни слова. Голос его стал медоточивым. Она почувствовала, как он приблизился к ней. Когда она открыла глаза, он сидел перед ней на корточках, в его слащавом взгляде проглядывало вожделение.
– У меня к тебе нет ненависти, Изабо. В сущности, мы походим друг на друга, ты и я. Отдай мне то, что я хочу, и вы будете свободны – ты и ребенок. Никто не знает о твоем существовании. Я оставлю тебе это золото, и ты сможешь жить, где пожелаешь, в большом свете, чтобы растить своего малыша. Я даже, если хочешь, дам тебе рекомендательное письмо к какому-нибудь влиятельному при дворе сеньору.
Чего бы не отдала она в эту минуту, лишь бы поверить ему! Но Лоралина хорошо знала, что он не потерпит никакого свидетеля. К тому же ей нечего было ему дать. Разве что…
Мелькнула мысль. Шальная, безумная. Но не был ли и он сам безумцем?
– То, что вы посчитали ядом, ядом не было!
Шазерон от удивления широко раскрыл глаза. Лоралина продолжила. Ей нечего было терять.
– Это вещество выделено из эмбрионов, и его не существует ни в человеке, ни в волках. Однако в нем заключается секрет превращения элементов.
Она сознавала, что ложь эта половинчатая. Но именно так считала ее мать. Шазерон теперь смотрел на нее округлившимися глазами и с открытым ртом. Ей казалось, что за его глазами она угадывает работу извращенной мысли, которую только он один мог привести в движение. Наконец она выразилась в недовольной гримасе:
– Этот яд чуть не убил меня! – проронил он, словно вынося приговор.
Лоралина оживилась.
– Но он этого не сделал. Я просто хотела узнать, может ли он вызвать изменения в человеке. В этом и состояла моя месть – хотелось видеть, как вы медленно превращаетесь в волка, подтверждая мое предположение.
– Я понимаю…
Он поднялся, повернулся к ней спиной. Лоралина думала о вылившейся из флакона жидкости. Она у нее еще была. Вот бы заставить его выпить ее!
– В пещере она есть… Флакон из синего стекла… Это снадобье не переносит света… Теперь я знаю, почему не произошло превращения, – добавила она. – Чары действуют только в полнолуние.
– Стало быть, алкаист – это жидкость, – задумчиво протянул он.
Сердце Лоралины сильно забилось.
– Ладно. Полнолуние наступит через три дня. Посмотрим, правду ли ты говоришь. Да, кстати, что известно твоей сестре и Гуку о твоих махинациях?
Лоралина принудила себя к спокойствию.
– Ничего, – уверенно сказала она. – Альбери считает меня мертвой. Так даже лучше… для ее безопасности.
– Пожалуй. Для ее, как и для твоей.
С этими словами он поднялся по трем скользким от сырости каменным ступеням, постучал в дверь, которая открылась, и исчез в темном коридоре.
Лоралина осталась одна, она почувствовала, как глаза ее затягиваются пощипывающими слезами.
Если повезет, то он не найдет склеп с двумя телами, выпьет яд и скончается в страшных мучениях.
Но она не очень-то на это надеялась.
«Сумасшедшие непредсказуемы, – подумалось ей. – Они ухитряются избегать смерти. Ба! Мне придется пустить в ход последнюю карту – правду».
Однако что-то ей говорило, что он не испытывает желания ее услышать. Она нежно погладила живот, успокаивая взбунтовавшегося ребенка. Тот уже переместился к низу. Она ощущала его вес на своем мочевом пузыре. Присев, как могла, она силилась изгнать из памяти несуществующие образы, упрямо встававшие перед ее глазами. Она уже ничего не могла сделать для своих четвероногих друзей. Горю не поможешь! Шазерон считал Филиппуса погибшим, тогда как тот был ее последней надеждой. Она напрягла волю, сконцентрировала свои мысли, чтобы думать только о нем. Только о нем. Это походило на молитву. На зов о помощи. Она всеми фибрами души желала, чтобы он ее услышал.
