Текст книги "Проклятая комната"
Автор книги: Мирей Кальмель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
14
– Ну, пожалуйста, мессир, перестаньте, а то я умру! – взмолилась Изабо, вытирая глаза платочком с кружевной каемкой.
В уголках ее раскрытых в безудержном смехе губ тоненькие морщинки оканчивались ямочками, вибрирующими в унисон приступам смеха.
Мессир де Ла Палис, с элегантной небрежностью поставив ногу на камень, так же элегантно держал руку на головке эфеса шпаги. Он неприкрыто рисовался. Изабо хохотала, и за этот непосредственный смех он в эти мгновения мог бы заложить душу.
– Ну уж нет, мадемуазель, вы заставляете меня страдать, насмехаясь над моими неприятностями, – с деланно серьезным видом вздохнул он, комично вращая округлившимися глазами.
Изабо отвернулась от него, больше не пытаясь подавить вырывающиеся из нее прысканья.
За неделю общения с Жаком де Шабаном она ощутила, как в ней просыпаются чувства ее молодости. Постепенно, во время ежедневных посещений магазинчика он приручил ее. Она улыбалась при виде его, а щеки ее пунцовели, когда он устремлял свой сластолюбивый взгляд на ее корсаж. Изабо позволяла соблазнять себя, страшась и радуясь, восставая и покоряясь одновременно. И все потому, что мужчина был обольстительным, пылким, но особенно – терпеливым и почтительным.
В каждое посещение он осыпал ее знаками внимания, принося сладости, расхваливая ее манеру одеваться, ее жесты, ее усердие. Рюдегонда для вида поругивала его, упрекая в том, что он пренебрегает ею и – что хуже всего – отвлекает помощницу от работы, а это может отрицательно сказаться на делах. Ла Палис заливался звонким смехом, бесцеремонно обнимая ее, звучно чмокал в щечку и вставлял золотую монету в ложбинку между ее пышными грудями. Рюдегонда продолжала делать вид, что сердится, а он весело подкреплял свой жест словами:
– Видите, портниха, я плачу за время, которое у вас отрываю, а если этого вам недостаточно, сшейте мне нижнее белье и воротнички!
Рюдегонда прятала деньги и просила Изабо снять мерку. Та принималась шнурком обмерять икры, талию или шею дворянина, а хозяйка только посмеивалась, видя, как она смущается, когда ее пальцы касаются кожи или сорочки.
– Поживее, милая моя, иначе этот красавчик разорит нас! Научитесь не поддаваться лести, а то у вас все будет валиться из рук.
Она прижимала пальцы Изабо к ноге де Ла Палиса.
– Вот так! Это совсем не страшно. А если он станет вам досаждать, уколите его иголкой.
Ла Палис смеялся, шутливо щелкая зубами и умоляюще обращался к Изабо:
– Не слушайте ее, она просто завидует вам. Честное слово, я получил от нее уколов иглой больше, чем шпагой, и, признаюсь, гордиться тут нечем!
– Помолчите-ка, мессир, или я обошью каймой ваш язык! – парировала Рюдегонда.
Эта постоянная пикировка помогла Изабо разговориться. А ведь она была остроумна, только до сих пор не подозревала об этом. Кончилось тем, что она стала смеяться вместе с ними, подшучивать над собой, злословить, так как при королевском дворе злословие, сплетни и пикантные слухи служили основной темой всех бесед.
По мере того как продвигался фасонный пошив нижнего белья Жака де Шабана, Изабо все больше расслаблялась и смелела, остроты ее стали более тонкими, взгляд увереннее, смех непринужденнее. Она втянулась в игру и уже не краснела, отвечая красавцу-маршалу. Ее товарки в задней комнате, сменявшие друг друга, чтобы заниматься другими клиентами, если те приходили во время примерки, не упускали случая вечерами отмечать изменения, мало-помалу происходившие на лице Изабо. В конце концов Франсуаза, однажды перед закрытием нежно обняв ее, прошептала на ухо:
– Счастье твое близко, если только ты согласишься вновь испытать любовь в объятиях другого.
Изабо побледнела. Оказавшись одна в своей комнате, после того как рассталась с товарками, она осознала случившееся. Она уже не сомневалась, что влюблена в мессира де Ла Палиса, но ей пока невозможно было представить его руки на своем теле. Она знала, что подруги хранят ее тайну. Должна ли она довериться и Рюдегонде, не пора ли отвергнуть этого мужчину, да и хотелось ли ей этого? Когда она думала о плотской любви, ей вспоминались лишь развращенное насилие, боль и мучения. Все пятнадцать лет она ежедневно купалась – еще и еще, – чтобы смыть с себя нанесенное душе и телу оскорбление. А здесь дышалось легко, царила безмятежность и все согревало ее душу и тело.
В изысканных платьях, которые она теперь носила, она вновь научилась любить себя. Чувствовалось, как возрождается ее тело под восхищенными взглядами де Ла Палиса. Сможет ли она со временем стереть с него все шрамы? Особенно то клеймо де Шазеронов, выжженное сеньором в Воллоре на ее груди?
В конечном счете она доверилась цыганке Лильвии. Та поведала ей, как приятно проводить время с любимым человеком, насколько ласки усмиряют сомнения и укрепляют чувства и что ей не стоит бояться того, что в тайне созрело в ней.
В результате Изабо выбросила из головы все вопросы и день за днем продолжала учиться наслаждаться жизнью.
Накануне Ла Палис пришел забрать готовую работу. На этот раз улыбался он печально.
– Увы, милые дамы, я скоро вынужден буду с вами попрощаться. Долг призывает меня к королю. Я уезжаю послезавтра и не знаю, надолго ли.
Изабо почувствовала, как сердце ее оборвалось. Однако она заставила себя улыбнуться и выпалила раньше хозяйки:
– Вас будет не хватать нам, мессир. Возвращайтесь побыстрее!
Она не заметила понимающего взгляда, которым обменялись Ла Палис и Рюдегонда. Та притворно закашлялась. Ла Палис взял Изабо за руку, вдруг похолодевшую из-за отхлынувшей из нее крови. Она подняла на него свои миндалевидные глаза, не пытаясь скрыть появившееся в них огорчение.
– Я не осмеливался, милая Изабель, сказать, сколь приятно мне общение с вами. Но ваши слова отбросили прочь все мои сомнения. Завтра у меня последний свободный день, подарите мне ваш! Уверен, вы еще не видели всего Парижа, позвольте мне быть вашим гидом. И тогда я увезу в моем сердце воспоминание о вас, разлука будет не такой печальной.
Изабо почувствовала, как все в ней тает.
– Но, мессир, у меня здесь столько дел!
– Я обойдусь без вас, Изабель. Мессир де Шабан прав: вы работаете, едите, спите и ничего больше. А город наш красив! Я отпускаю вас, воспользуйтесь случаем! – бросила ей в спину Рюдегонда.
Изабо могла бы, точно девочка, захлопать в ладоши, но лишь выдохнула: «Мерси, дама Рюдегонда!» Жак де Шабан добавил:
– Я зайду за вами сюда к десяти часам.
Затем он вышел. Может быть, чуть быстрее, чем надо, чтобы она не передумала. А Рюдегонда и не позволила бы ей это сделать, как и три подруги, которые, как только закрылась дверь, бросились обнимать ее. Изабо отдалась своему счастью, а они потащили ее в примерочную подбирать платье, подходящее к завтрашнему особенному дню.
– Без компаньонки, вы выйдете без компаньонки! Полноте, Изабель, такое в высшем свете не принято! – воскликнула Бертилла, стоя на своих маленьких ножках перед Изабо, удобно устроившейся в кресле в своем жилище.
Изабо ошеломленно глядела на нее. Почему карлица заботится о соблюдении приличий, тогда как во Дворе чудес и понятия о них не имели?
– Но я не принадлежу к высшему свету…
– А он – да! Видишь ли, Изабель, он тебе нравится, ты нравишься ему, от этого никуда не денешься! Но он оценит тебя, если только ты предстанешь перед ним слабой и в то же время сильной. Кем ты хочешь быть для него – простой любовницей или любовницей завоеванной?
Изабо от удивления раскрыла рот. Такого вопроса она себе не задавала, поскольку вообще решила обойтись без вопросов.
– Тысяча тысяч чертей! – выругалась Бертилла, прикрыв рот своими маленькими ручками. – Да если только Крокмитен узнает, что я разрешила тебе гулять с этим маршалом без компаньонки, он убьет меня, хотя он и муж мне! Тебя буду сопровождать я!
– Но…
– Никаких «но»! Я буду с тобой, останусь в карете, если надо, зато никто не скажет, что ты пришла на первое свидание без компаньонки.
– Мне ведь тридцать лет… – начала уступать Изабо.
– Можно быть тридцатилетней и оставаться молодой девушкой, – отрезала Бертилла.
– В тридцать лет девушка – уже старая дева! Я пойду одна, а если Крокмитен так беспокоится, пусть велит нищим незаметно следить за нами. Передай ему также: если он тебя хоть пальцем тронет, я больше не буду крестной матерью ваших детей, вот!
– Изабель!
Карлица закатывала глаза, переминалась с ноги на ногу, душераздирающе вздыхала.
– А аббат Буссар? Что скажет аббат Буссар?
– Ничего. Он ничего не скажет, потому что ты ему ничего не скажешь, вот и все! О, прошу тебя, Бертилла, разве не видишь, как я счастлива? Ты так часто повторяла мне, что здесь я среди друзей, что должна с улыбкой думать о завтрашнем дне, что счастье заключается в доверии. Я поверила тебе. Помоги мне обрести то, что я потеряла. Не огорчай меня!
Карлица немного подулась, потом, когда Изабо раскрыла объятья, бросилась в них, без церемоний положив свою не по росту большую голову на живот подруги.
– Крокмитену это не понравится, – сдаваясь, проворчала она.
Но уже следующим утром она была готова вступить в игру и с хорошим настроением помогала Изабо наряжаться.
Итак, они очутились на берегу Сены под ярко-синим небом, на котором сияло ослепительное солнце. Снег уже превращался в месиво под копытами лошадей. И только деревья вдоль берега еще хранили на своих голых ветвях нестойкие белые украшения, которые иногда бесшумно падали к подножьям стволов. Было довольно холодно, но Изабо этого не замечала. Видала она и не такие морозы! А этот день уже пах весной.
Берег был красив, его оживляли гуляющие, огородники, паромщики. Какое-то время влюбленные шли молча. Изабо вслушивалась в шумы, вдыхала запахи, так отличающиеся от тех, что окружали ее в детстве. Это был совсем другой мир, и Жак не мешал ей дышать, осматриваться, слушать, он только бросал на нее лихорадочные взгляды да сыпал шутками и анекдотами, чтобы лишний раз иметь счастье услышать ее смех. Они остановились около тележки, возле которой какой-то старик поджаривал на жаровне каштаны.
Изабо сразу узнала его – видела во Дворе чудес. Пока Ла Палис расплачивался за солидную порцию каштанов, старик понимающе подмигнул ей. Стало быть, Крокмитен последовал ее совету и предупредил своих людей. Причин для радости вроде бы не было, но это доставило ей удовольствие. Благодаря всем им она чувствовала себя в безопасности всюду, куда бы ни пошла.
– Думается, это самый прекрасный день в моей жизни, – призналась она, отходя от тележки и взяв из кулька горячий каштан.
Они сели на скамейку, стоявшую под деревом, протянувшим над водой заиндевелые ветви.
Ла Палис начал рассказывать неприличный анекдот.
Позади них, несколько в стороне, пролегала мощеная дорога, оттуда доносились цоканье подков и скрип колес. Но Изабо слышала лишь собственный смех, которому удалось проложить дорогу от ее ног к рукам, от рук к глазам, от глаз к губам – смех как бы бесконечно омывал изнутри ее тело, запачканное ударами судьбы.
Она встала, отошла, чтобы высморкаться. Она была полна решимости больше не смотреть на Ла Палиса, дабы тот укротил свою неуемную веселость, и подошла к воде. Он тотчас присоединился к ней и мягко положил ей на плечи руки, заставив повернуться к нему лицом. Изабо все еще неудержимо смеялась, забыв об осторожности. Сама не понимая как, она очутилась в его объятиях. Теплый и ласковый голос обволакивал ее: «Я люблю вас, Изабель!» И тут же все ее существо растворилось в этом тихом призыве, в таком нежном поцелуе, что ноги ее будто оторвались от земли. Когда дыхание ее восстановилось, она уже не смеялась и едва ли ей помнилось, что когда-то у нее было другое имя – не Изабель. Она захотела что-то сказать, но он остановил ее быстрым поцелуем. Он все еще прижимал ее к своей бархатной одежде.
– Не надо, – сказал он, – ничего не отвечайте! Я сделал вам признание так же, как вы подарили мне счастье. Пусть оно будет вашим амулетом, пусть оно опьяняет вас, как пьянит меня. Время принадлежит вам, Изабель. Если однажды вы станете моей, вы отдадите мне его, и этого будет достаточно. А пока распоряжайтесь собой и позвольте мне обучать вас.
Он опять поцеловал ее, но в этот раз она ждала этого поцелуя. Закинув ему за шею руки, она слилась с ним, не замечая взглядов зевак. Он мягко, почти через силу, отодвинулся от нее, оставив только ее руку в своей руке, и повел за собой. Они молча шли к карете, ждавшей их на набережной, оба были смущены внезапно открывшейся им новой близостью.
– Куда вы теперь меня повезете? – наконец спросила Изабо, когда они подошли к экипажу.
– Куда бы вы хотели?
– Не знаю… Куда угодно, никуда… Я чувствую себя поглупевшей, я не…
Печально улыбнувшись, он приложил палец к ее губам.
– Хотите вернуться?
Изабо совсем не хотелось возвращаться. Она призналась в этом, помотав головой и быстро произнесла:
– Нет, нет, день только начинается, почему бы мне хотеть вернуться?
– Чтобы защититься от меня!
Она застыла на последней ступеньке перед открытой лакеем дверцей кареты. Обернулась, внимательно посмотрела ему в глаза. Он казался по-настоящему взволнованным, однако она была взволнована еще больше.
– Я должна это делать, мессир? – спросила она и вошла в карету.
Лакей закрыл за ними дверцу, сел на облучок, дождался приказания. Жака, казалось, раздирали противоречивые чувства. Он взял ее руки. Сидели они друг против друга в полутемной карете, окошки которой были закрыты кожаными занавесками, немного защищающими от холода. Изабо не чувствовала беспокойства. Инстинкт волчицы говорил ей, что он не лгал.
– Должен сказать вам, Изабель… Я не опровергаю сложившейся обо мне репутации. Я соблазнитель и не могу отрицать, как я люблю женщин и любовь. Почти так же, как войну. Для меня это что-то вроде игры. Скажу по правде, в мои намерения входило соблазнить вас, поиграть с вами на простынях, на которых я столько раз обещал невозможное другим женщинам. Потом я бы ушел, а вы бы позабыли обо мне или нет. Как и другие, вы увлеклись бы мной, а потом прокляли.
У Изабо было ощущение, что эти слова трудно давались ему, и тем не менее они, казалось, относились к ней. Все это она знала и даже ждала, чтобы он увез ее к себе. Только не знала, желала ли она этого, и потому решила, что все станет ясно в нужный момент. Знала она и то, что он не применит к ней насилие. Она лишь хотела познать другие чувства, отличающиеся от тех, пропитанных ужасом, что хранила ее память.
– Это опытный мужчина, – утверждала Рюдегонда, – и ни одна женщина, включая меня, не испытала с ним большего наслаждения.
И все же Изабо подбодрила его:
– Продолжайте, мессир.
– Правда в том, что я не хотел видеть вас отличающейся от других. Но вы именно такая, Изабель. Я не смог бы сказать, в чем состоит это отличие, но оно есть. Когда я обнимал вас, гордясь вашей податливостью, я в то же время проклинал себя, представляя вас в моих объятьях. Мы не поедем ко мне не потому, что я это не жажду, а потому, что люблю вас и хочу это доказать. Вот и все.
Руки его повлажнели, она чувствовала, что ему было не по себе. Но с ней такого не происходило. Напротив, она чувствовала себя вполне уверенно.
– Ваша искренность делает вам честь, мессир. Я бы солгала, сказав, что сердце мое не рвется к вам. Я тоже признаюсь вам, и пусть это явится залогом доверия, которое испытываю к вам. Я ничего не жду от вас, но вы… оживили меня… и поэтому я навсегда ваша.
– Но вы…
– Помолчите, мессир де Ла Палис. Женщине трудно дается такое признание, к тому же обращенное к такому мужчине, как вы. Не будь здесь так темно, не знаю, хватило бы у меня духу довериться вам. До сего дня я не познала мужчину. Я стала вдовой в день моей свадьбы из-за жестокости того, кто меня изнасиловал и унизил.
Она услышала, как он глухо заворчал от ярости – пальцы его сильно сжали ее руку, которую он не выпускал. И все-таки она продолжила, но на этот раз слова ее не принесли ему боли.
– Все что я знаю о любви, это скотство, зверство и побои человека, укравшего у меня счастье и жизнь. С того момента минуло пятнадцать лет. Но траур мой закончился. Благодаря вам в последнюю неделю я почувствовала, что прошлое отныне далеко позади. Оно оставило меня. Вы обязуетесь уважать меня, большего я и не желала. Не знаю, способна ли я вкусить сегодня от плотских радостей, но я согласна на все, потому что люблю вас так, как, думаю, никогда еще не любила.
Она тихо подалась к нему и спрятала лицо на его груди. Несколько секунд он не двигался, затем поискал губами ее лоб, пальцы его скользнули по ее шее под горностаевый воротник, губы спустились к ее губам. Страсть поцелуя воспламенила их…
Но он опять отстранился от ее объятий.
– Я вернусь как можно скорее, милая Изабель. Я обучу вас искусству любви. И, клянусь, я не успокоюсь, пока не восстановлю все, что разрушил тот мерзавец. Но прежде мне надо знать его имя. Кем бы он ни был, считайте, что он мертв.
– Не беспокойтесь! Судьба отомстила за меня, мессир. Отныне я свободна, свободна любить.
Радостно засмеявшись, он покрыл легкими поцелуями лицо, улыбающееся в полутьме, потом, будто его вдруг осенило, весело крикнул лакею:
– В королевский дворец!
От изумления Изабо открыла рот.
– Но…
– Вы знакомы с королевой Клод, Изабель?
– Что вы… я…
– Это супруга нашего доброго короля Франциска. В его отсутствие она управляет королевством. А сейчас он воюет в Италии. Во дворце пока скучно, потому что двор уехал с королем, но мне доставит удовольствие пройтись с вами под руку, и чтобы все это видели. Вам, без сомнения, придется выдержать презрительные взгляды моих бывших любовниц, однако это не должно вас пугать. Не хочу скрывать от вас, Изабель, что вы сделали меня счастливым.
– Не уверена, что я готова к встрече с этими людьми, мессир, – возразила Изабо, несколько испугавшись его прихоти.
– Поверьте, рядом со мной вам нечего бояться.
– Пусть будет так, если вы считаете это нужным.
– Я умею угадывать скрытый смысл слов, Изабель. Я знаю, что скрывается за правом первой ночи… Появившись вместе со мной, вы восстановите утраченное дворянство и узаконите его. Никто и не подумает копаться в вашем прошлом, если я представлю вас королеве такой, какая вы есть.
Изабо молча кивнула. Ее тронуло его намерение, так как она понимала важность этого шага. Пересев, она оказалась рядом с ним. Когда он нежно обнял ее за плечи, она положила голову на его плечо.
Да, теперь она в нем уверена. Страница перевернулась!
15
Зима словно остановилась перед длинным узким проходом, ведущим из леса в подземный зал пещеры, в котором каждое мгновение казалось одновременно первым и последним. Здесь царило приятное тепло, независимое от погоды.
Волки покидали убежище только вечером, отваживаясь устраивать засаду возле неизменных путей, по которым проходили олени и косули. Однако часто они возвращались с пустыми желудками.
– Не помню такой суровой зимы, – убежденно заявляла Лоралина, когда, сопровождаемая Ситаром, приходила с охоты. С ее пояса свисала нанизанная на веревочку связка мертвых птичек.
Она подбирала их, замерзших под деревьями, собирала и мелких грызунов, погибших от голода. И тогда оба они делились этой едой со зверями.
Филиппуса это приводило в восхищение. Ежедневно в определенное время Лоралина условным ворчанием созывала их, ждала, пока они усядутся вокруг нее, затем каждому давала его долю, и никто из волков не дрался из-за еды, не требовал большего. Она правила стаей, и Филиппусу виделось в этом нечто магическое.
Когда он начал передвигаться с помощью костыля, то обследовал подземный зал, оказавшийся гораздо просторнее, чем он думал. И лишь одно место было для него недоступным. Едва он приближался к нему, старый волк Ситар с ворчанием преграждал ему путь. Филиппус не настаивал. Впрочем, и Лоралина никогда не подходила туда.
– За этими камнями покоятся мои мать и бабушка, – объяснила она ему, заметив поведение Ситара. – Он и мне не позволяет входить в этот склеп. Он как бы добровольно назначил себя хранителем их останков. И я уважаю его волю. Когда мне очень недостает матери, я протягиваю к небу горящую свечу. Вместе с пламенем туда словно поднимается частица моей любви. Никогда не приближайся к их могиле. Ситар, я уверена, не причинит тебе зла, но кто знает…
Филиппус согласился с ней.
Уже три месяца жил он здесь и был счастлив как никогда. И он любил, как не любил никогда. Они больше не заговаривали о серой волчице. Та не появлялась. Чувствовалось, что Лоралину это огорчало: впервые она не пришла в полнолуние. Филиппус утешал ее на свой манер, занимаясь с ней любовью. И они все больше узнавали друг друга.
Раны его затягивались благодаря ее мазям и отварам. Но иногда у него возникало чувство, что ее познания в медицине намного шире, нежели его собственные. То, что она была, какая есть, придавало смысл его жизни. Жизни, в которой единственной пока истиной была любовь.
В первые дни он спрашивал себя, сколько же времени пройдет, прежде чем он заскучает по дневному свету, по всему, к чему привык в обыденной жизни. Однако быстро заметил, что пяти лун ему не хватит, чтобы разобраться в фантастических знаниях, приобретенных девушкой.
А потом пришло утро января 1516 года. Утро это ничем не отличалось от других. Филиппус потянулся на своем ложе, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбудить Лоралину, потому что он всегда просыпался раньше. Но в этот раз он не почувствовал ее. Повернув голову, удостоверился в ее отсутствии. Встревожился. Такое бывало, он к этому привык, но сейчас пустота рядом с ним оказалась какой-то болезненной. Он приподнялся. Ситар безмятежно спал в ногах. Филиппус прислушался. Издалека донесся глухой кашель, сопровождаемый спазмами. Лоралину рвало. Он встал, зажег факел, поковылял на шум по проходу, отходившему вправо. Ему хорошо было известно, куда он ведет – к подножию естественного бассейна, на дне которого протекал быстрый и чистый ручеек. Место это было для них отхожим – все нечистоты стекали куда-то под землю. Недалеко и повыше находился другой бассейн, небольшой, в котором можно было принимать сидячую ванну. Это была одна из загадок природы, которую Филиппус оценил с первого дня. Вода здесь имела странный привкус, не годилась для питья, но была теплой, прекрасно подходящей для омовения. Такого комфорта ему еще не доводилось встречать.
Лоралина нагнулась над ручейком, тело ее сотрясали рвотные спазмы. Одной рукой она придерживала свои длинные волосы, пальцами другой вцепилась в камень справа от нее.
Филиппус еще чувствовал боль в верхней части бедра и в колене – там, где были порваны связки, но все же, сильно хромая, попытался идти быстрее. Закусив губу, он преодолел боль, резанувшую его, когда он ускорил шаг, и дотронулся до плеча Лоралины. Новый приступ рвоты заставил ее согнуться. Он хотел было опуститься на колени подле нее, но с этим движением больная нога не справилась. Ему пришлось стоя ждать, когда она отдышится, и поглаживать рукой ее затылок и спину, чтобы как-то облегчить ее мучения.
– Это ничего, – наконец выдохнула она, выпрямляясь, – ничего страшного…
Но Филиппус забеспокоился. Он хорошо помнил страдания Франсуа де Шазерона.
– Ты случайно не пробовала снадобья матери? – спросил он, когда она, умывшись и прополоскав рот чистой водой, встала на ноги.
– Нет, – улыбаясь, твердо ответила она. – Я просто чувствую себя усталой, какой-то раздутой. Не беспокойся, любовь моя.
Но, проведя рукой по ее животу, Филиппус ощутил под рукой зарождающуюся округлость. Все стало ясно. Три месяца, уже три месяца он беззаботно занимался с ней любовью. Как же он не подумал об этом, глупец!
В горле у него пересохло, он нежно взял ее за руки.
– Я должен тебя осмотреть. Сейчас же…
– И тогда ты успокоишься? – бесхитростно спросила она.
– Да, успокоюсь… если только ты все мне сказала!
– А что мне скрывать от тебя, Филиппус? – засмеялась она.
Бледность с ее лица сошла, глаза опять блестели. И тут Филиппус понял, что она ничего не знала о незыблемых законах деторождения. Она послушно прошла за ним в пещеру и улеглась на соломенном тюфяке. Когда он раздвинул ее бедра, она захихикала от удовольствия, но он ограничился лишь быстрым профессиональным ощупыванием.
– Уже? Но это так приятно, – простонала она.
Однако Филиппусу было не до шуток. Он сел рядом, чувство счастья и панический страх овладели им.
– Ты беременна, Лоралина.
Она открыла рот, но не издала ни звука. От удивления улыбка застыла на ее лице. Последовало долгое молчание, потом Лоралина несколько раз моргнула, будто возвращаясь из сна в реальность.
– Ты хочешь сказать… что там, в моем животе… есть маленький Филиппус? – пробормотала она.
Он кивнул. Тогда, обхватив руками его шею, она разразилась слезами.
– О! Филиппус, я счастлива… как я счастлива!
И он тоже обняв ее, осознал, насколько счастлив сам.
– Теперь-то я не смогу уехать без тебя.
Он подождал несколько дней, прежде чем объявить ей о своем решении, дав ей время привыкнуть к мысли о ребенке. Она заметно изменилась: беспричинно смеялась, выпячивала живот, обходила волков, прикладывая их лапы к животу и говоря, что скоро появится маленький человечек, которого надо любить. Она была трогательной, обезоруживающей, но Филиппус не позволял себе расслабляться.
Он тоже внутренне изменился. Если бы пришлось, он бы собственноручно убил серую волчицу. Он был готов на все. Много ночей он провел без сна, думая, как поступит по истечении пяти месяцев. Зато теперь знал: Лоралину он не бросит. Испытываемое к ней чувство было больше, чем любовь. Оно впитало в себя все мгновения поисков невозможного, сверхъестественного, необычного, неощутимого. Словно само его существование стало невидимой нитью, образованной из знаков, цель которой была одна – связать его с ней.
Лоралина сделала вид, что не слышала его слов. Она продолжала играть с Ситаром. Он повторил громче, полный решимости повторять еще и еще, пока не пробьет ее притворную глухоту.
– Теперь я не смогу уйти без тебя.
Но больше повторять не пришлось. Она кинула палку, которую держала в руке, и отослала за ней Ситара. Затем, сидя на утрамбованной земле у его ног, будто сама была волком, подняла на Филиппуса свои большие зеленые глаза.
– Об этом мы уже говорили. Я не имею права…
Она старалась придать твердости голосу, но Филиппус знал, что это ничего не значит.
– Это было раньше… До того, как ты зачала ребенка…
Голос его звучал мягко. Он не хотел быть грубым. Он охотно сел бы на землю рядом с ней, но не мог, еще не полностью владея своим телом. Любое движение отдавалось болью. Так что приходилось довольствоваться сидением на табуретке перед грубо сделанным столом. И такое положение как бы ставило его выше, отчего ему было крайне неловко. Но Лоралине было не до условностей, она и понятия не имела о них.
– Я остаюсь женщиной-волком. И это маленькое существо впитает мою кровь, Филиппус.
Она раскинула руки, обвела вокруг себя, охватив всю пещеру с ее обитателями.
– Они – моя семья, а это мой дом. Стельфар права, именно здесь мое место.
– Нет… тебя заставили в это поверить, это не так… Я не прошу тебя отречься от всего этого, я люблю тебя такой, какая ты есть, но ты заслуживаешь, чтобы узнать другой мир, его красоту, богатство – все, чего ты лишена.
Она невесело рассмеялась.
– Ты считаешь, что мне не хватает богатства, Филиппус? И все же, если бы я захотела, то смогла бы подарить тебе мир, который тебя так влечет. Я наивна в любовных делах, но только не в том, что касается ненависти, невзгод и горя. Уродливого в твоем мире больше, чем красоты. Я знаю это, видела глазами моей матери и бабушки. Здесь, с ними, я в безопасности. Останься и ты! Я смогу смягчить Стельфар, – уже тихо докончила она.
Филиппус почувствовал, как у него задрожали ноги. У него и в мыслях не было остаться. Он ни на мгновение не задумывался об этом. Все это несерьезно! Правда, они жили в замкнутом пространстве, отрезанном от времени, от всего. Пока ему этого хватало, поскольку он был временно инвалидом, а Лоралина заменяла ему все, но он знал, что такая кротовья жизнь не для него. И к тому же у него был отец, который много для него значил и рассчитывал на него. Ведь на свете столько больных, которые будут признательны ему за исцеление. Он много может принести человечеству. Все это он знал. Они с Лоралиной объединили бы свои знания, создали бы настоящую семью под одной фамилией, уважаемой в том мире. Лоралина стала бы личностью, к которой будут прислушиваться, когда она передаст ему хоть часть знаний по анатомии животных. Было бы неразумным потерять все это, отказаться от невероятной судьбы, которая им предоставлялась, и от их ребенка.
Он попытался ей все объяснить, но слова казались ему пустыми, слишком рассудочными. И он в конце концов понял, что для нее они были лишены смысла. Он встал. Его лицо замыкалось по мере того, как он запутывался в своих безосновательных рассуждениях.
– Пошли, – сказала она ему. – Я тебе кое-что покажу.
Они шли молча, освещенные только фонарем, который Лоралина крепко держала в руке. Их шаги по каменному полу отдавались размеренным эхом, в котором диссонансом звучало постукивание когтей следовавшего за ними Ситара.
– Волки не вечны. Они уже стары. Что останется тебе после них? – неловко процедил он сквозь зубы.
Не отвечая, она сжала зубы и кулаки. У него мелькнула мысль, что она может завести его куда-нибудь и оставить, но он сразу опомнился. Он доверял ей, потому что она его любила. По-настоящему.
На какое-то время они оказались в отрезке подземного лабиринта с сильным запахом серы, однако дышать было можно. Да и нога почему-то не так устала, правда, ей помогал костыль. Местами приходилось низко наклонять голову или протискиваться боком, втягивая живот, между двух выступов. Он мог бы поклясться, что этот ход, как и другие подземные ходы Монгерля, сделан человеческими руками.
Наконец они остановились у какого-то тупика.
– Подожди здесь, – твердо сказала она.
Он не двинулся с места, только вцепился в загривок Ситара, который собрался было последовать за хозяйкой. Волк сел у его ноги. С Ситаром, во всяком случае, он сможет найти обратную дорогу. За каменной плитой, закрывавшей вход в дыру в стене, замерцал слабый свет, послышался звук отодвигаемой плиты.
Показалась Лоралина и подала ему знак. Он отпустил Ситара, не обращая внимания на оставшийся в ладони вырванный клочок шерсти, и подошел к входу. У него перехватило дыхание, когда он увидел, что находилось в небольшом помещении. Золотое изобилие… Глиняные кувшины с широкими горлышками громоздились друг на друга. Они были наполнены золотыми монетами и драгоценными камнями. Такого он еще не видывал. Никогда. Каждый из них был отмечен выпуклым гербом.
