Текст книги "Гракхи"
Автор книги: Милий Езерский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Лицо Эмилиана покрылось алыми пятнами. Он пытался встать, но девушка крепко обнимала его ноги. Он слушал ее слова, в мыслях прижимал ее к своей груди, искал ее ласковые губы, нежно округленный подбородок, погружал лицо в ее черные волосы, как в мягкое руно, гладил ее маленькие детские руки.
– О, господин мой, умоляю тебя. Сделай это для нас… для меня… Будь милостив, не презирай нас своим отказом…
Громкий голос донесся из вестибула:
– Здесь живет клиент Лизимах? Не у него ли находится господин Сципион Эмилиан?
– Патрон здесь, – ответил голос раба, и в ту же минуту в атриум вошел Тиберий Гракх. Сципион хотел привстать, отнять руки девушки, но Лаодика уже увидела Тиберия и встала с колен с легким смущением на лице. Эмилиан вскочил.
– Ты? – вскричал он, сжимая зятя в объятиях. – Как попал в Рим? Разве Нуманция взята?
– Не место говорить здесь об этом, – шепнул Гракх, жестом приветствуя хозяев. – Я приехал по важному делу…
Сципион извинился, что не может остаться дольше, и поспешил, с Тиберием к двери.
– Обещай, что не забудешь пути к нашему дому, – донесся голос Лаодики, и Эмилиан, обернувшись, встретился глазами с девушкой: на мгновение он остановился, хотел что-то ответить, но не сказал ничего, кивнул и вышел.
Дорогою Гракх рассказал ему о событиях под Нуманцией. Сципион слушал, хмурясь.
– А ведь это – измена, – сурово вымолвил он римские знамена запятнаны этим позорным миром. Вина на тебе и Манцине!
– Но, позволь, что же нам было делать?
– Сражаться. Тиберий рассмеялся:
– Ты бы послушал легионеров. Они отказались идти в бой, угрожали власти, требовали мира. И если бы мы не заключили его…
– Что? И это говорит квестор?
– Я говорю правду…
– Посмотрим, как оправдаешься перед властью! Гракх вспыхнул.
– Мы – воины и смерти не боимся, – гордо сказал он, – но позволь тебе заметить, что не мы разложили войска, а – власть. Разве сенат не видел, в каком состоянии легионы? И все же они посылались на войну!
– А куда их было девать? Консул должен был своей властью – правом жизни и смерти – восстановить порядок, подвергнуть легионы децимации…
Тиберий подумал, что сенат отнесется не менее строго к заключенному миру, и сказал:
– Народ за меня. На набережной я говорил с женами воинов, с их сыновьями, дочерьми, рассказал о событиях и не скрыл, что если бы я не заключил мира, более двадцати тысяч легионеров погибли бы бесславной смертью.
– И это нехорошо. Ты возбуждаешь народ!
– Разве граждане не должны знать, что делается на войне, где сражаются отцы их и дети?
Эмилиан помолчал.
– Всё это дело может плохо кончиться для консула, трибунов и квесторов… Пусть решает сенат.
– Сенат должен утвердить заключение мира… Сципион засмеялся.
– Ты рассуждаешь, как ребенок, – пожал он плечами. – Если бы решение зависело от меня, я бы поступил очень сурово…
Они дошли до форума, остановились.
– Как? – беззвучно прошептал Гракх.
– Как с изменниками.
– Что ты говоришь, Публий? Заключая мир, я руководствовался единственным желанием – спасти двадцать тысяч воинов, которые, как сила, нужны государству…
– Нет, – сурово вымолвил Эмилиан, нахмурившись, – это не воины, а ненужный сброд, и лучше было бы, чтоб они погибли, нежели запятнали честь и славу римского оружия.
– Публий…
– Да, да, казнить – всех поголовно. И не только воинов, но и консула, трибунов, квесторов…
Тиберий опустил голову:
– Я не ожидал от тебя таких слов, Публий! Ты жесток… Но хвала Юпитеру и Минерве! Народ защитит воинов: ведь они – отцы и дети римских граждан…
– Тиберий, ты становишься на опасный путь…
– На этом пути и ты был. Публий, и твои друзья…
– Я вовремя понял, что ошибался…
– А не струсил ли ты, Публий? Сципион вспыхнул, но сдержался:
– Я бы мог ответить тебе не словами, а иным способом, но я не желаю пользоваться своим правом. Скажу тебе только одно: благо и спокойствие родины для меня превыше всего. Вот причина, почему я отступил. Что же касается воинов, то я полагаю, что они избегнут наказания, но военачальники будут притянуты к ответу…
– Консул и военачальники невиновны, мир заключил я, и я готов подвергнуться каре…
Эмилиан усмехнулся:
– Зачем защищаешь Манцина? Разве он не знал, что ты виделся с нумантийцами и вел переговоры? Разве квесторы, трибуны и центурионы оставались в неведении? Все знали, и ни один из них не воспрепятствовал тебе. Поэтому я считаю, что они виноваты не менее, чем ты…
Гракх задумчиво взглянул на зятя:
– Послушай, Публий, ты пользуешься большой силою в сенате и можешь спасти неповинных людей. Прошу тебя, будь честен и великодушен, как всегда…
– Честность и великодушие не могут ужиться вместе. То, что ты называешь честностью, для меня бесчестно, а великодушие во время войны и судебных решений молчит: за него говорит закон. Пусть это дело решает сенат…
– Обещай, что не будешь говорить против Манцина!
Сципион вспыхнул:
– Ты рассуждаешь, как ребенок. Я поступлю, как найду нужным.
Он резко отвернулся от Тиберия и ушел, не простившись.
Не мешкая, Гракх пошел быстрым шагом к Палатину, миновал свой дом (как хотелось зайти, повидаться с женой, детьми и матерью) и, пройдя Мугонские ворота, остановился перед скромным домом, который смутно выглядывал из-за черных кустов и деревьев. Пряный запах цветов и каких-то трав бросился ему в лицо: он остановился, вдохнул с удовольствием.
Входя в атриум, он был встречен радостными восклицаниями матрон и удивился, увидев здесь свою мать. Корнелия первая бросилась к нему, обняла и сказала:
– Ты… вернулся? Что случилось?
Не отвечая, он поцеловался с тещей, старой сгорбленной востроносой матроной, обнял высокого красивого старика. Это был тесть Аппий Клавдий Пульхр, влиятельное лицо в сенате.
– Я не успел побывать у ларов, – молвил Тиберий, обращаясь к Корнелии, – скажи, мать, все ли здоровы, все ли благополучно у нас?
– Не беспокойся, – торопливо ответила Корнелия, – но где ты был?
– Я беседовал с Эмилианом…
Гракх рассказал о положении под Нуманцией, о цели своего приезда. Аппий Клавдий слушал в глубокой задумчивости.
– Не скрою от тебя, что ты подвергнешься жестоким нападкам в сенате, но не волнуйся – завтра я увижусь с друзьями, и мы постараемся поддержать тебя. Послезавтра у нас заседание сената, если боги не пошлют нам дурных знамений. Приходи пораньше. Попытайся заручиться поддержкой народных трибунов.
– Народ за меня…
– Это хорошо. Если бы на нашей стороне был Эмилиан – никто не посмел бы возражать…
Корнелия покачала головою.
– Сципион упрям, – проворчала она сердито, – это человек, которого не уговоришь, но все же завтра утром я увижусь с Семпронией: возможно, она повлияет на него…
Корнелия не знала, что дочь страдает (Семпрония была горда, чтобы пожаловаться матери на мужа), что Эмилиан охладел к ней, и тешила себя надеждою на благополучный исход дела. И Тиберий не знал этого, но красавица-гречанка не выходила у него из головы, и он подумал, что если Семпрония узнает о свиданиях Сципиона с дочерью клиента, семейная жизнь треснет, как дорогая амфора, и счастье выльется красным потоком вина, чтобы иссякнуть, исчезнуть навсегда.
– Послушай, Антистия, – сказал Аппий Клавдий, ласково хлопнул зятя по плечу, точно хотел этим сказать: «Не беспокойся, все уладим», – нужно накормить гостя. Ведь он с дороги и дома еще не был… Да и мы заодно поужинаем… Благородная Корнелия не откажется выпить изюмного или медового вина.
За ужином Аппий и Тиберий пили крепкое вино, разбавляя его горячей водой, и беседовали о положении под Нуманцией: старик, раскрасневшись, громко бранил Манцина и Марка, сына Катона Старшего.
– Разве это консул? – кричал он, стуча кулаком по столу. – Разве это военный трибун? Один растерялся, не знает, что делать, боится обидеть свое войско крутыми мерами, а другой устроил себе лупанар, время проводит с гетерою, когда тут же в лагере кипит битва. И я, думаю, не ошибусь, если скажу, что ныне все военачальники очень похожи на этих честных, доблестных, великих мужей.
Едкая ирония звучала в его словах. Он был раздражен и сдерживался, чтобы не оскорбить своего любимца. Но когда он выпил еще, гнев его прорвался:
– Ты сам предложил хлопотать о мире! Кто тебя просил? Этот трус Манцин? Нет? Так зачем же ты полез в петлю? Где была твоя голова? Римляне не привыкли унижаться, просить мира! Римляне до сих пор отвечали только железом!
Напрасно Гракх убеждал его, что иного выхода не было, напрасно приводил доказательства, что продолжать борьбу – это значило погубить все войско или вынудить его сдаться на милость победителя (разве легионеры не отказывались сражаться?) – старик был непреклонен: он продолжал утверждать (Тиберий вспомнил слова Эмилиана), что можно было бы пробиться сквозь кольцо неприятеля и даже разбить его.
– А если нет, – резко закричал он, – то лучше было бы погибнуть, нежели присылать в Рим посла с позорным миром!
XIII
На другой день утром Гракх, в сопровождении клиентов, отправился на форум, желая заручиться поддержкою плебса в борьбе с сенатом и обезопасить от гнева нобилей испанские легионы и военачальников. Он знал, что Сципион Эмилиан не одобряет его дружбы с народом, но чувствовал, что сила вся на стороне плебса, и с ним, этим плебсом, сенат побоится ссориться.
Он еще издали увидел в прилегавших к форуму улицах толпы женщин, с детьми на руках, отроков, юношей и девушек, отцы которых давно уже отправились в далекую Испанию, под стены Нуманции, а на форуме – бородатых стариков, чьих сыновей обвиняли в измене, и когда услышал шум и в реве голосов различил свое имя, – остановился.
Улицы, переулки и форум кричали:
– Да здравствует Тиберий Гракх! Да здравствует спаситель воинов!
Тиберий, приветливо кивая, шел среди толпы народа: кто бросал ему под ноги цветы, кто – ветви, а кто просто обрывал зелень у молодого лука и чеснока, невзирая на ее запах.
Форум бушевал. На Священной улице толпились женщины и дети. В Курии Гостилия заседал сенат; из раскрытых дверей по временам выглядывали с беспокойством сенаторы в тогах с пурпурной каймой, из-под которых выделялись большие красные знаки, нашитые на туниках.
Гракх смотрел на Капитолий, сердце Рима, и лицо его пылало: он видел готовность народа поддержать его, чувствовал в руках своих силу.
Взойдя на ростры, он окинул быстрым взглядом толпы плебса и город, разлегшийся хищной волчицей на берегу Тибра: плоские крыши домов, покрытые каменными плитами или толстым земляным пластом (забота горожан о прохладе в жаркие дни), сводчатые и нависшие над узкими полутемными улицами, были усеяны народом, издали похожим на черных муравьев.
Выпрямившись, как в строю, Тиберий говорил, не возвышая голоса:
– Квириты! После долгого отсутствия я опять вижу Рим, нашу родину, опять обнимаю друзей, оставленных на земле дорогой отчизны, и приветствую вас, достойных Рима граждан, приветствую не только от себя, но и от ваших отцов, мужей, сыновей и братьев, которые остались в далеких землях варваров…
Речь его была прервана восторженными криками толпы: грубые голоса мужчин и нежные возгласы женщин, веселые восклицания – все это слилось в единый мощный гул.
– Квириты, ваши родственники, римские воины, были однажды ночью вынуждены вступить в бой. Нумантийцы, более сильные, чем мы, заставили нас отступить. Они загнали нас в скалистую местность, откуда не было выхода, мы были обречены на плен или смерть. Консул поручил мне вступить с неприятелем в переговоры, чтобы спасти войско, и мне удалось заключить мир…
– Да здравствует спаситель легионов!..
– И вот, квириты, – продолжал Гракх, – я привез в Рим на утверждение сената мирный договор. Но я боюсь, что сенат не утвердит его – уже распространяются слухи об измене войск и вождей, о нашей измене… Есть люди, которые обвиняют консула Гостилия Манцина в человеколюбивом отношении к войскам, а вождей – в бездействии… И эти люди требуют суровых мер, требуют…
– Не позволим! Поддержим тебя!
– Пойдем в сенат!
– Потребуем мира!
– Мир!.. Мир!.. Мир!..
Тиберий не успел кончить: его подхватили, подняли, и он поплыл над толпой, несомый людьми, которых видел впервые. Но потом, когда его опустили перед бронзовыми досками с выгравированными на них законами XII таблиц; когда перед его глазами открылся, как на ладони, весь форум, в солнечном сиянии, залитый народом, и рядом с собой он увидел брата Гая, клиентов и тут же кузнеца Тита, молотобойцев и портного Мания с огромными ножницами у пояса, – ему стало весело.
И вдруг радость улетела, все потускнело, точно черная туча прикрыла солнце, – из толпы, как камни из пращи, вырвались голоса:
– Горе побежденным! Позорный мир!
Но грубые голоса кузнецов, горшечников, сукновалов и скорняков заглушили враждебные выкрики. Гракх понял, что подосланные сенатом люди стараются очернить его в глазах плебса, и произнес краткую речь, объяснив народу происки его врагов:
– Слышите? Они кричат: «Позорный мир», не помышляя о жизни ваших родных, которые погибли бы ни за что, как стадо баранов! Они хотят возбудить вас против меня, они потребуют завтра суровых мер, и если вы, квириты, будете молчать, то погубите своих отцов, сыновей и братьев!
– Да здравствует Тиберий Гракх! – заревела толпа, и отдельные вскрики заметались в установившейся тишине: – За тебя не пожалеем голов!..
Возвращаясь с форума в сопровождении плебеев, Тиберий встречался с друзьями и знакомыми, но большинство или отворачивались от него, или делали вид, что его не замечают: Тит Анний Луск быстро свернул в боковую улицу, так же поступил Люций Кальпурний Пизон; Квинт Элий Туберон потупился, покраснел и, опустив голову, прошел мимо, стараясь остаться незамеченным.
Гракх с горечью подумал: «О, как низки и подлы люди! Даже друзья отвернулись! Где же ты, старая римская чест-ность-добродетель?»
Подошел Гай Семпроний Тудитан и непринужденно обнял его:
– Какие счастливые ветры занесли тебя от берегов Испании в нашу солнечную Италию? – воскликнул он. – Сопутствовал ли тебе Меркурий, охраняя от гнева Нептуна? Хвала богам! Опять ты с нами, и я доволен.
Он дружески взял Тиберия под руку, шепнул:
– О твоем приезде знает весь Рим. Сенат в ярости: особенно бушует Сципион Назика… Ты встретил Луска, Пизона, Туберона? Они идут от Назики, который вопил на всю улицу: «Позорный мир!». Но ты не бойся…
– За меня плебс…
– Кроме того, Аппий Клавдий Пульхр и Сципион Эмилиан благожелательны к тебе: твой тесть – принцепс сената!.. [17]17
Глава сената.
[Закрыть]
– А Назика – двоюродный брат. Как видишь – родство не имеет значения…
Тудитан проводил Гракха до Палатина. Они дружески распрощались и разошлись.
XIV
На форуме с утра собирались сенаторы, созванные Сципионом Эмилианом, магистратом, облеченным властью. Здесь были консулы, преторы, цензоры, курульные эдилы и начальник всадников – все в одеждах, украшенных знаками курульного достоинства, с красными полосами на тогах. Стоя возле ростр, между местами для сенаторов и чужеземных послов, они тихо беседовали, с беспокойством поглядывая на плебс, толпы которого, выливаясь из боковых улиц, прибывали по Священной улице.
Пришел Аппий Клавдий Пульхр, бодрый старик, с румяными щеками, Тит Анний Луск, с хитрыми беспокойными глазами лисицы, Квинт Цецилий Метелл Македонский, белобородый, благообразный, и Сципион Назика, огромный, неуклюжий, как медведь, с громким голосом и порывистыми движениями.
– Как вы смотрите, коллеги, на дело Манцина? – осторожно спросил Аппий Клавдий, обращаясь больше к Метеллу, нежели к другим сенаторам. – Если бы не…
– Если бы не этот Гракх, который испортил все дело, – закричал Назика, – мы бы не дожили до такого позора!..
– Ты забываешь о консуле, – усмехнулся Луск, – да, да, о Манцине!.. Или ты в дружбе с ним…
– Вовсе нет…
– Виновные всегда отрицают свои поступки, а соумышленники играют на руку негодяям…
– Замолчи! – крикнул Назика, и лицо его побагровело. – У тебя язык, как у рыбной торговки!..
– Тише, – прервал его Метелл, – по-моему, в этом нумантийском деле виновны одинаково Манцин и Гракх, а консул, конечно, больше всех, и он должен понести суровую кару…
– О какой каре ты говоришь? – послышался твердый голос, и сенаторы обернулись: перед ними стоял Муций Сцевола, знаменитый юрист, о справедливости которого ходили в Риме занимательные слухи; народ утверждал, что человек, ни в чем неповинный, может быть спокоен за свою жизнь, пока жив Сцевола.
– Разве ты не знаешь, зачем мы собираемся? – удивился Метелл.
– Знаю, но это дело… Впрочем, послушаем сперва Тиберия Гракха и прочитаем мирный договор с неприятелем…
В это время вдали появился Сципион Эмилиан, предшествуемый ликторами: они несли пучки прутьев, стянутых красными ремнями. Позади Сципиона шел Тиберий с друзьями.
Аппий Клавдий, с удовлетворением на лице, вглядывался в них, когда они подходили.
– Вот Марк Октавий, Папирий Карбон, Гай Фанний, – шептал он. – Это хорошо, но только им не разрешат войти в курию.
Когда Сципион Эмилиан подошел к сенаторам и обменялся с ними приветствиями, глашатай затрубил и громко закричал на весь форум:
– Заседание римского сената по делу о позорном мире консула Гостилия Манцина, квестора Тиберия Гракха, квесторов и военных трибунов всех легионов, осаждавших Нуманцию…
Рев толпы прервал его слова. Глашатай опять затрубил и продолжал:
– И по другим делам: о жалобах провинциалов на публиканов, всадников на преторов, о торговле внешней и внутренней.
Глашатай затрубил третий раз, и сенаторы, предшествуемые Аппием Клавдием, вошли в Курию Гостилия. Сципион обернулся к Тиберию.
– Проходи, – молвил он и, остановив властным движением руки его друзей, вошел в курию вслед за Гракхом. Дверь тяжело захлопнулась.
Тиберий осмотрелся.
В полутемном помещении с надписями на стенах о величии Рима, с памятными досками в честь консулов, цензоров и героев, стояли небольшие ростры, вытесанные из камня и дерева, с прислоненными к ним знаменами, отнятыми в боях у неприятеля. Гракх прочитал имена на мемориальных досках: Тит Манлий Торкват, Деций Мус, Аттилий Регул, Марк Дуилий, Фабий Максим Кунктатор, Марк Порций Катон, Корнелий Сципион Африканский, победитель Ганнибала… Во всю длину курии стояли скамьи, разделенные проходом, а перед ними на возвышении – троноподобное кресло для председателя.
Сципион Эмилиан взошел на возвышение и сел, как магистрат, созвавший сенат; кругом расположились другие магистраты.
Наступила тишина.
Вошли четыре человека в высоких пилеях, в древне-римских пурпурных тогах времен Нумы Помпилия, расшитых золотыми пальмовыми ветвями и жреческими таинственными знаками. Они торжественно несли клетку с молодыми священными курами. Это были авгуры; из девяти человек, живших в палатке авгуров, пятеро происходили из плебейских родов и только четверо, сыновья именитых патрициев, старались каждый раз попасть на заседание сената, чтобы производить ауспиции перед нобилями. Но на этот раз среди них оказался авгур из рода плебеев.
Поставив на каменный пол клетку, они высыпали корм, выпустили кур. Сенаторы привстали (лысые головы склонились), наблюдая, как куры, набросившись на зерно, клюют его с такой жадностью, что корм разлетается во все стороны.
– Добрые предзнаменования шлют боги римскому сенату и народу, – сказал авгур-плебей. – Да будет милость отцов государства к ищущим у них защиты, да разрешат сенаторы споры двух сторон с обоюдному удовольствию.
Сципион Эмилиан незаметно усмехнулся (понял, что авгур на стороне Гракха): не доверяя ауспициям, он подумал: «Так заведено издревле, – государство верит, и мы должны веровать».
Он встал и произнес речь, обрисовав положение под Нуманцией, распущенность войск, пьянство, неповиновение начальникам, разврат, неумение консула создать такие легионы, чтобы варвары опять ощутили страх перед римским оружием, такие легионы, которые знали бы одно – побеждать или умирать. Говоря о Манцине, квесторах и военных трибунах, он порицал их за общую растерянность, обвинял в трусости и закончил свою речь громким негодующим возгласом:
– Кто виновен в заключении мира, в попрании дедовских и отцовских устоев, в позоре, в запятнании доблести? Все воины. Кто главный виновник? Консул Гостилий Манцин, вождь легионов. И я требую сурового наказания…
– А Гракх? – послышались голоса. – А квесторы, военные трибуны?..
– Я сказал, – садясь, молвил Сципион Эмилиан, – пусть теперь обсудит сенат…
Мнения разделились: сенаторы говорили по порядку старшинства. Первый произнес речь принцепс сената Аппий Клавдий (он высказался за наказание одного только консула), другие сенаторы требовали выдачи неприятелю всех военачальников, третьи – Манцина и Гракха.
– Ну, а воинов? – вскрикнул Сципион Назика. – Похвалить? Наградить? Ха-ха-ха!
Смех его прозвучал громкими раскатами под древними сводами курии: в нем чувствовалось оскорбление.
– Я требую, – кричал он, – обезоружить легионы, сечь воинов прутьями, а затем подвергнуть децимации… Кто будет возражать? Кто посмеет сказать хоть одно слово в защиту сброда, который находится еще в живых под Нуманцией, тот не римлянин!
Тяжелое молчание.
– Я посмею, – сказал Тиберий и, выступив вперед, остановился перед Сципионом Эмилианом.
Сенаторы растерянно вскочили с мест, затопали, закричали:
– Изменник!
– Горе Риму!
– Он заодно с чернью!
– Долой, долой!..
Тщетно Сципион Эмилиан звонил, потрясая медным колокольчиком, тщетно призывал сенаторов к спокойствию, – звонок и голос его поглощались нараставшим шумом.
Гракх стоял спокойно; он видел руки, подымавшиеся с угрозой, видел красные разъяренные лица, злые глаза, и вдруг искаженное бешенством лицо Сципиона Назики надвинулось на него.
– Предатель! – гаркнул великан громовым голосом. – Где Нуманция? Где победа? Где добыча? Где, где?..
Тиберий вспыхнул.
– Там, – махнул он рукою, – иди туда и бери… Назика отшатнулся, и сразу сенат умолк.
– Дайте мне слово, – послышался спокойный голос Муция Сцеволы, – Шумом и криками мы не разрешим споров. Нужно обсуждать спокойно, как подобает мужам. Что сказал Гракх? Отчего вы, благородные мужи, пришли в такое бешенство? Разве не прав он, что желает защищаться? Разве он изменник, предатель, как несправедливо величал его благородный Сципион Назика? Нет, не изменник он и не предатель! Пусть он расскажет, что вынудило консула заключить мир, и мы, быть может, даже утвердим договор.
– Никогда, никогда! – загремели голоса.
– Дайте же ему слово.
Тиберий обрисовал тяжелое положение римских войск, рассказал о трудностях войны и, оправдывая Гостилия Манцина, обратился к Сципиону Эмилиану:
– Ты не прав был, обвиняя консула, и вы, благородные мужи, не подумали, что семьи воинов находятся в Риме и не потерпят наказания прутьями и децимации своих отцов, сыновей и братьев…
– Ты науськивал их, как свору псов, на сенат! – крикнул Сципион Назика.
– Ты связался с чернью! – захлебнулся от злобы Тит Анний Луск. – И это позор тебе, нобилю, тебе, квестору, тебе, сыну Корнелии, дочери Сципиона Африканского Старшего!..
– Неправда! Все ложь! – вспылил Гракх. – Никогда я не шел против сената, не вооружал плебс своими речами, а только рассказал народу о положении под Нуманцией…
– А зачем возбуждал чернь?
– Не возбуждал.
– Плебс кричал: «Да здравствует Тиберий Гракх, спаситель воинов!»
– А разве это неправда? – усмехнулся Тиберий. – Плебс должен был упомянуть и про Манцина…
– А, Манцина! – загремел Назика, взмахнув рукою. – Я бы этого злодея задушил собственными руками. Или повесил бы… уничтожил…
Он не договорил: колокольчик Сципиона Эмилиана установил тишину.
– Теперь проголосуем, – предложил председатель.
Все сенаторы, кроме магистратов, разошлись в разные стороны прохода, разделяющего курию на две части. Отошедших вправо было большинство.
Сенаторы поднимали руки, нерешительно оглядываясь друг на друга.
Когда голосование кончилось, Сципион Эмилиан встал и объявил сенатус консультус [18]18
Постановление сената.
[Закрыть]легионеры освобождаются от телесного наказания и децимации, военачальники – от выдачи их нумантийцам, кроме консула Гостилия Манцина, единственного виновника позорного мира.
– А для этого, – продолжал Сципион Эмилиан, – снарядить и послать в Испанию сенатское посольство из десяти человек, поручив ему заковать злодея Манцина в кандалы и при выстроенных легионах, голого, босого, гнать прутьями к воротам неприятельского города, дабы знали военачальники, что подобная кара ожидает каждого из них, в случае измены.
Передав постановление сената квесторам для хранения в государственном архиве, Сципион Эмилиан сказал:
– А теперь приступим, благородные мужи к разбору жалобы провинциалов на публиканов, которые разоряют население Ахайи и Архипелага, Корсики и Сардинии, выколачивая из народа подати, взятые на откуп, с такой жадностью, с такой наглостью, с таким бесстыдством, что я не нахожу слов, как выразить свое возмущение. Вторая жалоба похожа на первую: если там жалуются на публиканов, то здесь публиканы-всадники обвиняют в тех же преступлениях преторов. Дальше, благородные мужи, терпеть мы не можем: это подрыв государственной власти, позор для сената, который не принимает мер пресечения, стыд для честного римлянина! Третий вопрос – о торговле: у нас ввоз значительно превышает вывоз. Что ввозят в Рим италийские купцы? Рабов, зерно, пряности, одежду, домашнюю утварь, украшения, предметы роскоши. А что вывозят? Масло, вино и отчасти железо. А между тем, Рим мог бы вывозить еще шерсть, сыр, вазы, глиняные изделия. В Путеолах, откуда направляется внешняя торговля через Делос, Александрию и сирийские гавани в самые отдаленные части мира, в Остии, центре внутренней торговли, заметно большое оживление; оно увеличится со взятием Нуманции, когда будут вывезены оттуда сокровища, а жители проданы в рабство.
Тиберий больше не слушал. Он вышел из курии Гостилия со стесненным сердцем: судьба Манцина была решена – консула выдадут неприятелю на поругание, а может быть и на смерть.
Возвратившись домой, он поспешил в атриум, где его дожидались Диофан и Блоссий.
Рассказав им о заседании сената, Гракх задумался. Но друзья его были люди твердые, упрямые и умели поддержать падавшего духом Тиберия.
– Не тужи, господин наш, – ободрял его Диофан, – будь великим мужем! Вспомни, как греческий демос добивался человеческих прав в борьбе с эвпатридами, и пусть примером для тебя послужит деятельность Писистрата и Перикла! Борись с врагом – и победишь. Враг твой – сенат, попытайся найти людей, на которых мог бы ты опереться.
– Тем более, – подхватил Блоссий, – что земледельцы задыхаются, их становится все меньше и меньше, – кем будет государство пополнять свои легионы? Начни борьбу, захвати власть… А как, при помощи кого – положись на меня. Знаешь Фламиния? Это – начальник всадников, он враждует с сенатом и поможет тебе… Позволь мне договориться с ним и помочь тебе сблизиться с публиканами. И ты, я уверен, станешь у власти.
– Мысль твоя хороша, Блоссий, – воскликнул Диофан, – но ты чересчур поспешен в решениях. Нужно сделать так, чтоб не наш господин просил поддержки у всадников, а они – у него…
– Золотые слова, – улыбнулся Блоссий и повернулся к Тиберию, – будь спокоен: публиканы будут искать тебя, а не ты их…
