Текст книги "Внимание! Мы ищем маму (СИ)"

Автор книги: Милана Лотос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

25.

Мне казалось, что я спал окруженный теплом и любовью, и просыпаться мне совсем не хотелось. Вот совсем. Так давно этого не было, что сейчас, казалось нереальным.

Но всему приходит конец…

… мы проснулись от резкого, пронзительного плача. Не просто хныканья, а испуганного, болезненного вопля, от которого кровь стынет в жилах. Он доносился из детской.

Я резко вскочил, сбросив с себя остатки сна. Настя, мгновенно проснувшись, тоже метнулась за мной. Степа на диване испуганно сел, протирая глаза.

В детской Тёма лежал в своей кроватке, весь горел. Его маленькое тельце пылало жаром, щёки были алыми, а дыхание – частым и прерывистым. Он плакал, но плакал слабо, будто на это не было сил.

– Бублик, малыш, что с тобой? – я приложил ладонь к его лбу и тут же отдернул. Температура была запредельной. Так, мне казалось.

Настя, уже с градусником в руках, мягко, но уверенно отодвинула меня.

– Дай-ка я. – Её движения были быстрыми и профессиональными. Она измерила температуру, заглянула ему в горло, пощупала лимфоузлы. Её лицо стало серьёзным. – Сорок. Ангина, похоже. Или что-то серьёзное. Нужно в больницу. Сейчас.

Слово «больница» повисло в воздухе тяжёлым, зловещим колоколом. Та самая больница, где лежала их мать.

Полчаса спустя я, с пылающим комочком на руках, влетел в приёмное отделение детского стационара. Настя шла рядом, держа за руку испуганного Степку. Её присутствие и её белый халат творили чудеса – нас миновали все очереди, и через несколько минут Тёму уже осматривала дежурный педиатр, друг Насти.

Диагноз подтвердился – гнойная ангина, осложнённая высокой температурой. Малыша срочно положили в палату, назначили капельницу. Я сидел на краешке кровати, держа его горячую ручку в своей, и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Все эти битвы с Игнатенко, все угрозы – всё померкло перед тем, как мой малыш слабо стонал в полудреме. Да, это был мой малыш, и сейчас я это чувствовал всем сердцем.

Настя устроила Степу в ординаторской с планшетом и, убедившись, что с Тёмой всё более-менее стабилизировалось, пошла по своим делам, пообещав зайти позже.

И вот, спустя пару часов, когда Тёма, наконец, уснул, а я, измождённый, закрыл глаза, скрип открывающейся двери заставил меня вздрогнуть.

Я обернулся, ожидая увидеть Настю или медсестру.

В дверях стояла она.

Маша.

Моя бывшая жена и мать моих детей.

Она была бледной, ещё более худой, чем вчера, в больничном халате, наброшенном на плечи. Но в её глазах горел странный, лихорадочный огонь.

Она стояла, держась за косяк, и смотрела на Тёму с таким жадным, таким болезненным выражением, что у меня перехватило дыхание.

– Что ты здесь делаешь? – встал я, преграждая ей путь к кровати. Голос прозвучал хрипло и устало.

– Мне сказали… что мой сын… здесь, – прошептала она, не отрывая взгляда от Тёмы. – Что он заболел. Я не могла не прийти.

– Он не твой сын, – жёстко сказал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – Ты сама от него отказалась. Уходи.

– Он мой сын! – её шёпот внезапно сорвался на крик, и она сделала шаг вперёд. – Я его родила! Я носила под сердцем! – ударила в район живота, – А ты… ты даже не знал о его существовании. Ты не имеешь права меня останавливать. Уйди с дороги!

Тёма, испуганный криком, заворочался и тихо захныкал. Это её остановило. Она замерла, и её лицо исказилось от боли.

– Тёмочка… – её голос снова стал шёпотом, дрожащим и надтреснутым. – Милый мой… Мама здесь…

Она потянулась к нему, и в этот момент я увидел не расчётливую интриганку, не жертву обстоятельств, а просто мать. Измученную, больную, отчаявшуюся мать, которая видит своего больного ребёнка и не может его обнять.

И в этот самый миг дверь снова открылась. В палату вошла Настя. Она застыла на пороге, оценивая ситуацию. Её взгляд скользнул по мне, по плачущему Тёме, и остановился на Маше.

– Мария, – сказала Настя тихо, но твёрдо. – Тебе нельзя здесь быть. Ты сама на строгом постельном режиме. Твоему иммунитету сейчас противопоказаны любые инфекции. И ты пугаешь ребёнка.

Маша медленно повернула голову к Насте. И в её глазах болезненная тоска сменилась ледяной ненавистью.

– Это ты, – прошипела она. – Ты всегда стояла между нами. Ещё тогда, в деревне, смотрела на него своими коровьими глазами. А теперь… теперь ты хочешь занять моё место? Хочешь моих детей?

– Маша, хватит, – резко сказал я, но было поздно.

– Убирайся! – крикнула Маша, и её голос сорвался на истерику. Она схватила со столика первый попавшийся предмет – пластиковый стаканчик с водой – и швырнула его в Настю. – Это всё ты! Ты во всём виновата! Ты его настраиваешь против меня!

Стаканчик пролетел мимо, ударившись о стену. Но шум и крики окончательно разбудили и напугали Тёму. Он разрыдался в голос.

В дверях появилась медсестра и дежурный врач.

– Мария Анатольевна, вам нельзя нервничать! – строго сказал врач, беря её под локоть. – Вам сейчас же нужно вернуться в свою палату.

Машу, которая начала биться в истерике, почти на руках, вывели из палаты.

– Они отнимают у меня детей! – ещё долго эхом разносились по коридору.

Я стоял, прижимая к себе рыдающего Тёму, и смотрел на Настю. Она была бледна, но спокойна. Она подошла ко мне и, не говоря ни слова, взяла Тёму на руки, начав тихо его укачивать.

В палате воцарилась тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями малыша.

– Похоже, надо с этим что-то делать, – вздохнул я и вышел из палаты.

26.

Я вышел в коридор, и дверь палаты с глухим щелчком закрылась за мной, словно отсекая меня от того единственного места, где сейчас был покой. Воздух в больничном коридоре был стерильным и холодным, пахло хлоркой и чужим страданием.

Меня буквально трясло – мелкая, неконтролируемая дрожь, идущая из самой глубины. Это была не просто ярость. Это было животное чувство опасности, когда твое потомство под угрозой.

Визит бывшей жены, ее искаженное ненавистью лицо, крик Тёмы – все это сложилось в одну ужасающую картину.

Она не просто больна телом – ее рассудок плавал, и в этом помутнении она была способна на все.

Я с силой провел ладонью по лицу, пытаясь стереть с него остатки сна и придать себе хоть каплю собранности, и достал телефон. Пальцы слегка подрагивали, когда я набирал номер Марата.

– Марат, слушай внимательно, – начал я, не дожидаясь приветствий, мой голос прозвучал хрипло и сдавленно. – Только что Мария явилась в палату к больному сыну, устроила истерику, кидалась предметами. Ребенок в шоке. Это документировано медперсоналом.

– Понимаю, – голос юриста стал собранным, деловым. – Это серьезно. Мы можем использовать это для ходатайства об ограничении ее общения с детьми. Но мне нужны официальные свидетельства. Заявления от врачей, медсестер.

– Будут, – пообещал я. – И еще кое-что. Она здесь, в этой же больнице. Лежит в палате № 314. Ей оплачивает лечение некий Василий Игнатенко, шурин главврача. Думаю, на него можно надавить. Узнай, на каких основаниях ее положили в ВИП-палату, кто платит, нет ли здесь нарушений. Возможно, он действует без ведома жены. Созвонись с ним. Донеси, что если его участие в этой истории станет известно его супруге, у него будут большие проблемы.

– Хорошая мысль, – голос Марата был ровным, как скальпель. – Действуем по всем фронтам. Соберите пока все документы на ребенка, зафиксируйте стресс. Я подготовлю ходатайство.

Я положил трубку, и тишина коридора снова оглушила меня. Прислонился лбом к прохладной стене, пытаясь унять бешеный стук сердца. Каждая ее сцена, каждое ее появление на сцене – это очередной удар по ее репутации как матери. И я должен был довести дело до конца, каким бы безжалостным это ни выглядело. Ради них.

Сделав глубокий вдох, я вернулся в палату.

Картина, которую я увидел, пронзила меня до боли. Настя сидела в кресле у кровати, неподвижная как статуя. Тёма спал у нее на руках, его разгоряченная щека прижата к ее груди. Ее пальцы нежно перебирали его влажные волосы, а сама она смотрела в окно, и на ее лице застыла такая глубокая, бездонная печаль, что у меня сжалось сердце. Она казалась одновременно и невероятно сильной, держа на руках чужого, но уже такого родного ребенка, и хрупкой, как тонкий хрусталь, готовый треснуть от любого неосторожного прикосновения.

– Насть, – тихо позвал я, боясь спугнуть эту хрупкую тишину.

Она вздрогнула и медленно обернулась. В ее глазах, обычно таких ясных, стояла усталость и отражение чужой боли.

– Все в порядке? – спросила она, и ее голос прозвучал сипло.

– Сейчас будет, – я подошел и опустился на корточки рядом с ее креслом, чтобы быть с ней на одном уровне. – Я поговорил с юристом. Мы будем действовать.

Она лишь кивнула, ее взгляд снова ускользнул к спящему Тёме.

– Андрей, я… я, наверное, только усугубила ситуацию. Своим присутствием, – прошептала она, и в ее голосе послышалась вина.

– Нет, – я резко, почти грубо отрицательно мотнул головой, охватывая ее холодную руку, лежавшую на ручке кресла. – Не смей так думать. Ты здесь… ты здесь – единственное, что держит меня в здравом уме. И детей тоже. Степа тебя обожает. Бублик… он к тебе тянется, даже во сне ищет твое тепло.

Она слабо улыбнулась, и на ее ресницах выступили предательские слезинки, сверкнувшие в тусклом свете ночника.

– Она так на меня посмотрела… С такой ненавистью. А я… я просто хотела помочь. Я ведь и правда просто хотела помочь, – голос ее дрогнул.

– Я знаю, – я сжал ее пальцы, пытаясь согреть их в своих ладонях. – Я знаю. И спасибо тебе. Но теперь… теперь я должен это закончить. Ради них. Окончательно.

Я встал с корточек и притянул ее к себе, не отпуская руку. Она осторожно переложила спящего Тёму в кроватку и, наконец, оказалась рядом со мной. В полумраке палаты я нашел ее губы и поцеловал.

Этот поцелуй не был нежным.

Он был страстным, отчаянным, полным всей накопившейся за день ярости, страха, благодарности и той дикой, животной потребности в спасении, которую я нашел только в ней.

В нем была горечь больничных стен и сладость внезапно нахлынувшей надежды. Я впивался в ее губы, как утопающий в соломинку, а она отвечала мне с той же силой, цепляясь за мои плечи, словно боясь, что я вот-вот исчезну.

Мы стояли, слившись воедино после этого кошмарного дня, и в этом поцелуе был наш безмолвный обет – сражаться вместе. До конца.

Когда я, наконец, отпустил ее и взглянул в ее прекрасные глаза, слова сами сорвались с губ. Я даже не успел подумать, что говорю.

– Насть, пойдешь со мной на свидание?

27.

– Насть, пойдёшь со мной на свидание? – задал я вопрос. И тут же в голове пронесся вихрь сомнений: А вдруг она не пойдёт? Вдруг откажет? И что я буду тогда делать? Ну, посмотрим…

Все эти мысли пронеслись за одно мгновение, за одну секунду. А когда я посмотрел ей в глаза, она улыбнулась. От её улыбки в уголках глаз обозначились лучики-морщинки, и от этого её лицо стало ещё более прекрасным, живым и тёплым.

– Да, я пойду с тобой на свидание, – ответила она, и в её голосе прозвучала лёгкая насмешка. – Я всё думала, когда же ты меня уже пригласишь? Сколько можно было ждать? Ты очень нерешительный, Андрей. После первого поцелуя надо было приглашать меня на свидание, а ты столько тянул!

Я не мог сдержать улыбки. И ведь она права, чёрт возьми, – пронеслось в голове. Надо было сразу брать её в охапку и нести в свою пещеру, пока кто-то другой не опередил.

– Только давай сначала выберемся из этого ада, – Настя вздохнула и провела пальцами по моей щеке.

Тёма тихо всхлипнул, открыл глазки и посмотрел на нас.

– Папа, папа, а когда мы поедем домой?

– Сейчас, сынок, соберём все вещи и поедем.

Мы собирались быстро, вещей было немного. Тёма уже активничал, бегал по палате с криками о том, что хочет домой побыстрее – к Стёпе.

Я смотрел на Настю и пытался представить наше свидание.

Хотя… да что там представлять? Я ничего не знал и, кажется, не понимал. Я, конечно, её пригласил, но вот что делать дальше – непонятно. Что она любит? Чего хочет? За столько лет я совершенно забыл, а точнее, и не знал… эту женщину.

Но внутри меня горел огонёк – настойчивый, тёплый. Мне дико хотелось узнать её поближе.

Мы приехали домой днём, ближе к вечеру. По дороге купили продуктов; Настя была со мной, и я ловил себя на мысли, что она становится неотъемлемой частью моей жизни. Мне это дико нравилось. Я уже не представлял, что она может уйти. Казалось, она вписывается в мой интерьер, в мой хаос, в мою жизнь – идеально.

Ночью Тёме стало лучше, температура спала. Я почувствовал это, приложив ладонь к его влажному лобику. Мы спали вместе: Стёпу я уложил в своей комнате, а с Тёмой, со своим «бубликом», спал в большой комнате на диване. Настя спала рядом. Казалось, она тоже не хотела уходить от нас, от нашей зарождающейся семейной идиллии. Казалось, ей всё это нравилось. Мне так казалось и очень хотел верить своей интуиции.

Утром Настя проверила, как чувствует себя Тёма, и радостно улыбнулась: динамика была хорошей, «бублик» шёл на поправку. А это означало, что я всё делал правильно. “Я думал, что отец из меня никакой, а оказалось… не так уж всё и плохо.

Я постепенно изучал азы… материнства? Эмм… скорее, отцовства. Все эти трудности, все сложности, всё, что раньше казалось мне чем-то непонятным, хуже китайской грамоты, сейчас становилось более-менее понятным. И мне это, чёрт подери, начинало нравиться.

Пока моя Настасья готовила завтрак, я быстро умыл детей, и мы вместе заправили кровати.

– Настя, мы решили, что чуть попозже поедем покупать большую двухъярусную кровать моим проказникам, – сообщил я ей, заходя на кухню.

– Давно пора, – ответила мне девушка, продолжая готовить завтрак.

А потом позвонил мой юрист Марат. Я сразу же взял трубку и вышел из кухни.

– Я слушаю, Марат. Говори.

– Андрей, тут такие дела. В общем, мы надавили на Игнатенко. И, кажется, он испугался. Он собирается возобновить твой контракт в больнице, но только с одним условием.

– Я представляю, с каким, – скрипя зубами, пробормотал я.

– Ну да, всё именно так. Он хочет, чтобы его связь с Марией нигде не публиковалась, чтобы это не вышло за рамки больницы. Испугался, гадёныш.

– Всё, я понял тебя. Продолжаем нашу тактику – давим дальше на Игнатенко. А ещё собираем доказательную базу на то, что произошло в больнице с Машей.

– Мы уже кое-что собрали. Андрей, есть показания медсестры, которая слышала, как Маша говорила, что хочет забрать детей, когда выздоровеет. Санитарка готова представить свои показания в суде. А еще медперсонал больницы охотно дает письменные показания о вчерашней истерике Марии Анатольевны. Накладывается дисциплинарное взыскание за нарушение режима.

– Очень хорошо. Молодец, Марат, отлично поработал. С меня премия?

– Заметано, – усмехнулся мой юрист, – всё, отключаюсь. Если что, я на связи.

– Давай, Марат.

После того как мы позавтракали, я обратился к Насте:

– Послушай, Насть, мне тут нужно съездить в больницу до работы, поговорить с Машей. Вопрос серьёзный. Я могу довезти тебя, если тебе сегодня нужно.

– Андрюш, а как же дети? Куда их?

– Стёпу и Тёму с собой возьмём. Другого выхода у меня нет. Оставлять их на работе со своей помощницей, я пока не могу. Не хочется взваливать на неё ещё и этот груз. Сейчас куча работы, а я пока не в силах находиться и там, и там. Боюсь, как бы не психануть и не бросить всё.

– Так успокойся, всё нормально, психовать не нужно, – спокойно, излучая уверенность, сказала Настя, и мне показалось, что она действительно понимает, о чём говорит. Она поднялась, налила мне ещё чаю, положила в тарелку омлет с колбасой, который она приготовила.

Чертовски вкусный омлет, – с удовольствием подумал я. Настя мне нравилась всё больше и больше. Она была отличной хозяйкой и невероятно сексуальной женщиной.

Надо рассмотреть вариант, чтобы она чаще готовила мне завтраки… в постель. Да, и попка у неё очень даже ничего, особенно в этих спортивных штанах.

– Не нужно, думаешь? – пошутил я, не сводя глаз с ее обалденной фигуры.

– Возьмём детей с собой, ты поговоришь с Машей, а потом заберёшь их, и вы поедете дальше по своим делам, – предложила она.

– Да наверное, ты права. Оставлять детей дома нельзя. С садиком пока не выходит, но юристы этим занимаются. Надеюсь, скоро сможем устроить их в частный садик. Насть, а что там с опекой?

– У меня все документы готовы. Если будет нужно, я в любой момент могу их тебе предоставить.

– Это хорошо. Я просто не представляю, когда опека может заявиться ко мне. Почему-то мне кажется, что со дня на день…

– Давай я сегодня соберу последние документы, своё заключение дам и привезу. Но для того чтобы нам не оплошать перед опекой, нам нужно подготовиться хорошенько. То есть квартира должна быть подготовлена для жизни детей, а у нас сейчас пока ничего нету…

– Точнее, не у нас, а у тебя… – она смутилась и отвернулась. Но я заметил, как ее щеки полоснуло красным, и я улыбнулся.

– Оговорочка по Фрейду, – усмехнулся я. – Ничего, Насть. Я… я очень рад, что ты помогаешь нам, что ты сейчас живёшь здесь. Мне это очень сильно… очень важно.

– Правда? – Настя повернулась и посмотрела на меня. – Я правда тебе важна?

28.

– Ну конечно, правда, Настюш. Ты что сомневаешься? – строго спросил я, а потом встал и приобнял девчонку. Какая же она все еще девчонка. Как птичка маленькая.

Она улыбнулась, и щеки ее запылали.

Похоже, я все правильно делал. А еще мне думалось, что Настасья в меня влюблена.

– Насть… – посмотрел ей в глаза.

– А?..

– А что нужно сделать такого, чтобы опека не стала придираться?

– Нам нужны спальные места для Стёпы и для Тёмы. А еще учебная зона для Стёпы. Он же в школу собирается ходить? Стёпа, ты в школу ходишь? Может быть, в деревне ходил? – Спросила Настя и посмотрела на моего сына, потом на меня.

– Я пропустил один год, – тихо сказал Стёпа. – Бабушка с дедом не смогли меня собрать в школу. И мама как раз уехала, так что я не ходил. Но я видел, как мои друзья Колька и Петька пошли в первый класс. Это было прикольно. Я стоял у дерева и смотрел, как они с портфелями и с цветами шли на линейку… Я был один… мама нас бросила, а дед с бабой просто… просто.

Он опустил глаза, и я увидел, как он небрежно смахнул слезу. Шмыгнул носом.

Горло у меня сжалось от спазма, и я невольно кашлянул.

Как много я пропустил. Как много они пережили.

– Стёп, не переживай. В школу ты пойдешь, обязательно. Дай только с опекой разобраться, а дальше…

– Правда? – воодушевленно спросил сын, и я увидел, как глаза его заблестели. Ох, как же мало иногда надо детям для простого человеческого счастья.

– Честное пионерское, – отсалютовал я и продолжил. – Тогда действуем по ранее утверждённому плану! – постарался я говорить бодро. – Так, пацаны, быстро собираемся и едем, и едем, едем, едем в далёкие края! Так, быстро-быстро-быстро! Одна нога здесь, другая – там!

Я повернулся и посмотрел ребятам вслед, которые побежали в комнату одеваться, подошёл к Насте и прижал ее к себе.

Она не стала сопротивляться. Смотрела мне в глаза и ждала.

Тогда я ухватил её за талию, прижал к себе и горячим, страстным поцелуем впился в её губы. Она пахла сгущёнкой и сладким кофе с молоком, а еще блинчиками и утренним счастьем. Потрясающий вкус, потрясающие губы.

Кажется, я снова начал в неё влюбляться. И это было очень, очень приятно.

Руки и губы так и тянулись к этой девушке. Хотелось постоянно целовать ее. И не только…

Если честно, в голове были только пошлые мысли. А уж какие мне снились сны. Порно отдыхало.

***

Я вошёл в палату Маши и посмотрел на неё с какой-то жалостью. Прежней любви, прежних чувств уже давно не было. Она лежала под одеялом, лицо её было бледным, глаза закрыты. Казалось, что она спала, но болезненный вид делал её ещё более жалкой и беззащитной.

Я вспомнил вчерашний вечер, как она кричала на Настю, как она хватала Тёму… И это воспоминание вызывало лишь отвращение.

Сделал шаг к её кровати, машинально пригладил её спутанные волосы и увидел, как она повернулась ко мне.

– Здравствуй, Андрюш… как ты? – произнесла елейным голоском, и я сделал шаг назад. – Спасибо, что пришёл.

– Доброе утро, Мария Анатольевна. Как спалось?

– Мне снова вкололи лекарство. Мне иногда кажется, что они думают, что я психопатка. Ну, это же не так?

– Может, врачам лучше знать?

– Ты считаешь, что я психопатка? – раздражённо спросила Маша. – Ты правда так считаешь?

– Слушай, я ничего не считаю. Давай ты свои личные проблемы и комплексы будешь решать сама или со своим психотерапевтом. Я пришёл сюда не за этим.

– Я так и думала. Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты отказалась от родительских прав и больше не подходила к моим детям ни на шаг.

– Что?.. Что ты сказал? А ну, повтори, козёл! Сволочь! Ты бросил меня сначала с детьми, а теперь хочешь отнять у меня их! Да кто ты такой, тварь ты последняя!

Она выкрикивала это сквозь слёзы, её голос срывался на визг и истерику. Мне становилось от этого дурно. Хотелось просто заткнуть ее рот рукой и не отпускать. Я весь сжался, даже зубы скрипнули.

Спокойно Проскуров… дыши… дыши.

– Так, давай начнём сначала, – холодно произнёс я. – Маш, ты отказываешься от своих родительских прав, а я и мой юрист не подаём на тебя в суд за то, что ты напала на врача этой клиники. И не оглашаем информацию о том, что ты встречаешься с женатым мужчиной. Ну, ты сама знаешь, с кем.

– Скотина, – процедила она сквозь зубы. – Ненавижу тебя! Ненавижу и никогда не любила.

Глаза её пылали ненавистью, а зубы скрежетали. Но я знал, что это показное.

– Я не откажусь от своих детей? – она приподнялась на подушке, обнажив свои худые, исхудавшие руки.

– Ты уже отказалась, когда бросила их на произвол судьбы.

– А ты докажи, – осклабилась она, и ее подбородок взлетел вверх.

– Мои юристы уже занимаются этим делом. Документы готовы, осталось щёлкнуть пальцами, и всё отправится в суд. Ну а по поводу Игнатенко и тебя узнают все. Не только в этой больнице, но и во всём городе. Ты хочешь себе такой дурной славы? Ты уверена, что оно того стоит? Подумай, Маш.

– Ты не посмеешь лишить меня моих детей!

– Я не посмею. Суд – посмеет.

– Андрей, пожалуйста… пожалуйста, не надо, – она вдруг зарыдала, хватая меня за руку и целуя пальцы. – Пожалуйста, мы же любили друг друга! Андрей, не делай этого, это же мои дети!

– Маш, я даю тебе время, чтобы ты всё взвесила и приняла окончательное решение. Если ты будешь вести себя адекватно, тогда, возможно, суд примет другое решение и позволит тебе видеться с ними.

– Я приняла решение, – резко приподнялась и посмотрела на меня с вызовом, – я найму самого лучшего адвоката, и тогда, ты пожалеешь о том, что ввязался в это.

– Не пожалею.

– А что если это не твои дети, Андрей.

– Не говори ерунды, Степка мой.

– Да? А ты уверен?