Текст книги "Внимание! Мы ищем маму (СИ)"

Автор книги: Милана Лотос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

17.

После купания, завернутые в мягкие полотенца, дети напоминали двух розовых, уставших котят.

Настя, с мокрыми прядями волос, прилипшими к щекам, помогла мне уложить их в мою кровать.

Я разложил матрасы, постелил свою простыню и накрыл оба. Положил подушку, а сверху – одеяло.

Степа почти мгновенно провалился в сон, утомленный водными баталиями. Тёма же, напротив, разомлевший и довольный, устроился у меня на груди, тяжело вздыхая и посапывая.

– Тут наверно нужна колыбельная? – посмотрел я на Настю, не понимая, что делать дальше.

– Он у тебя почти спит, – хмыкнула она и присела рядом. Погладила Тему по голове и запела что-то мелодичное. Ее голос был тихим и успокаивающим, и под него мои собственные веки начали слипаться. Казалось, в этой комнате, наконец, воцарился хрупкий, но настоящий мир.

А затем она посмотрела на часы и тихо встала.

– Мне, правда, пора, – прошептала она, глядя на меня с какой-то непрочитанной смесью сожаления и нежности.

Я осторожно, чтобы не разбудить Тёму, переложил его рядом с братом, натянул одеяло до самых подбородков и жестом показал Насте, что провожу ее.

Мы молча вышли в прихожую. Тишина после вечернего хаоса была оглушительной. Она надела куртку, взяла сумку.

– Андрей, – она обернулась ко мне уже в дверном проеме. – Не забудь завтра. Больница. К десяти. Нужно оформить карты, для опеки это важно.

– Не забуду, – кивнул я, чувствуя, как на плечи снова ложится груз ответственности. – Спасибо. За сегодня. За все. Если бы не ты…

– Перестань, – она взяла меня за локоть, – ты со всем справишься. Рано или поздно…

– Скорее поздно, – ответил ей и положил ладонь на ее руку. Сжал, пытаясь передать то, для чего не находил слов.

Она коротко улыбнулась, повернулась и быстрыми шагами пошла к лестнице. Я не сдержался, выскочил за ней.

– Настя, постой! Я провожу до машины.

Она не стала возражать, лишь кивнула.

Мы молча спустились по холодной лестничной клетке. Ночной воздух был свеж и прохладен. Ее машина стояла у подъезда. Она открыла дверь, но замерла, снова глядя на меня.

– Завтра, – повторила она, и в этом слове был какой-то тайный смысл, обещание.

– Завтра, – согласился я и потянулся к ней, чтобы поцеловать. Но она отвернулась, села в машину и завела мотор.

Я стоял и смотрел, как задние огни тают в ночи, и ловил себя на мысли, что уже жду утра. Потом развернулся и побрел обратно в свою, теперь уже не такую пустую, квартиру.

***

Утро началось рано… слишком рано. Я обычно встаю в восемь, принимаю душ, завтракаю в тишине и выезжаю на работу. В девять я уже там, погруженный в привычные цифры и отчеты.

Но сегодня все перевернулось с ног на голову. Я проснулся в шесть утра… в шесть! От резкого пинка в бок. Словно мне снова десять, и я иду в школу, полный предвкушения и страха. Вот почему? Почему дети встают с первыми лучами солнца, с такой неумолимой, варварской энергией?

– Папа-а-а-а! Па-а-а-а-апа! – услышал я два пронзительных, не терпящих возражения голоса. – Мы есть хотим!

– А Тёма снова описался! – донесся голос Степы, и я схватился за голову, чувствуя, как по спине разливается ледяная волна паники.

– Он же в подгузнике?! – скатываясь с кровати, крикнул я, уже представляя, как мне заново сушить этот проклятый матрас.

– Я не описился, не описился, – прозвучал обиженный шепот прямо над ухом, – Степка сутит. Он такой сутник.

– Фух! Слава богу. Бублик, ты меня так не пугай! – я с облегчением, от которого подкосились ноги, взял на руки маленького разбойника, прижал к себе, чувствуя его теплое, сонное тельце, и понес в сторону кухни, одновременно заглядывая в гостиную. – Степан, за такую шутку можно и схлопотать.

– Смешно же! Ха-ха-ха, – не унимался сын, катаясь по полу и дрыгая ногами в воздухе.

Я лишь покачал головой, смахнув со лба влагу, и направился к холодильнику.

– Хочу как у тети Насти, – капризно потребовал Степа, появившийся из, неоткуда, стоило мне открыть холодильник.

– А я хотю ёгулт, – вторил Тёма, которого я усадил за стол, и его большие глаза смотрели на меня с безграничным доверием.

В итоге мы ели хлопья с молоком, которые чудом оказались в дальнем шкафу. Молоко, пахнущее заботой, вчера принесла Настя. С грехом пополам, в крошках и разлитых лужицах молока, мы позавтракали и начали собираться в больницу.

Но, как оказалось, было еще очень рано, и я, сжавшись от нервного напряжения, решил разобрать вещи.

Сложить все в шкаф, а что-то оставить в коробках. Я смотрел на эти крошечные майки и штанишки, и меня охватывала странная смесь нежности и ужаса. Похоже, придется заказывать мебель в гостиную и делать из нее детскую. Или наоборот. Из моей спальни сделать детскую, а мне переезжать в гостиную. Голова шла кругом от этих мыслей, и я с отчаянием отложил их на потом.

Наконец, после долгой борьбы с непослушными пуговицами и молниями, я нашел подходящую, почти чистую одежду для ребят, и мы вышли из дома.

Поставил себе в телефоне напоминалку, купить вечером постельное белье с машинками, продукты и мыльно-рыльные принадлежности для детей. То, что было у бабки с дедом, никуда не годилось, от него веяло забвением и бедностью. Нужно было все новое. С чистого листа.

Я уже завел машину, держа в одной руке ключи, а другой пытаясь надеть на вертящегося Тёму шапку, когда зазвонил телефон.

Не глядя на экран, я сунул его под ухо, чувствуя, как нарастает знакомый ком раздражения в горле.

– Слушаю.

– Андрей Игнатьевич, – в трубке послышался напряженный голос моего юриста, Марата. – Вы где?

– Через час буду, – буркнул я, отбирая у Степы вторую пачку печенья, которую он стащил из сумки. – Едем к врачу на осмотр. Нужны бумаги для опеки. Без этого никак.

– Понимаю, но дело срочное. Появилась новая информация. Неприятная.

От его тона, холодного и отточенного, как лезвие, у меня в животе похолодело и все внутри сжалось в тугой, болезненный узел.

– Какая? – спросил я, и мой собственный голос прозвучал чужим и хриплым.

– Мария Анатольевна. Ваша бывшая супруга. Она вышла на связь.

18.

Я стоял, прижав телефон к уху, и не мог вымолвить ни слова. Мир сузился до треска в трубке и ледяного кома в груди. Мария. После всех этих лет молчания. Почему сейчас, когда в моей жизни наконец появился хрупкий намек на порядок?

– Андрей Игнатьевич? Вы меня слышите? – голос Марата вернул меня в реальность, где Тёма дергал меня за штанину, требуя «ёгулт», а Степа пытался залезть на руль.

– Слышу, – выдавил я. – Подробности позже. Сейчас я с детьми.

Я бросил трубку, посадил орущих наследников в машину и поехал, почти не видя дороги перед собой. Ее лицо всплывало в памяти – уставшее, прекрасное и безразличное. Такое, каким я видел его в последний раз. Что ей нужно? Почему сейчас?

***

Она танцевала под дождем. Осенний парк, желтые листья, прилипшие к асфальту, и она – в легком платье, раскинув руки, кружилась, запрокинув голову, а я стоял под зонтом и не мог надышаться этим зрелищем. Маша. Ее смех был таким же чистым и беззаботным, как тот дождь.

Потом была наша комната в общежитии, пахнущая дешевой лапшой и юностью. Мы лежали на одной кровати, и она, уткнувшись носом мне в плечо, шептала: «Андрюша, мы всегда будем вместе?» Я целовал ее влажные от слез счастья ресницы и верил в это. Верил так сильно, что казалось, никакая сила в мире не разлучит нас.

Свадьба. Она в простом белом платье, доставшемся от бабушки. Я – в новом, не по карману купленном костюме. Мы кричали «Горько!» так, что, казалось, слышно было на другом конце города. Ее глаза сияли. Мои – тоже. Мы были двумя половинками, нашедшими друг друга.

Потом все как-то незаметно стало разлаживаться. Деревня, работа за копейки. Я начал ездить в город на заработки. Сначала на выходные, потом на недели. Вернуться и увидеть ее уставшее, потухшее лицо... «Здесь скучно, Андрей. Здесь ничего не происходит». Я злился. «Я пашу как лошадь, чтобы нам было на что жить!» Мы начали ссориться. Из-за денег, из-за быта, из-за пустяков.

Потом мне предложили работу в полиции. В городе. Я мчался к ней, полный надежды: «Маш, мы переезжаем! У нас наконец-то будет нормальная жизнь!» А она посмотрела на меня своими огромными, ставшими вдруг чужими глазами и покачала головой: «Я не поеду. Я не хочу в этот ваш каменный мешок. Мне хорошо здесь». Это был удар ниже пояса. Мы кричали друг на друга до хрипоты. В ту ночь я уехал один. В пустую съемную квартиру.

Связь становилась все реже. Ее номера не отвечали. А потом пришло письмо. Официальное. Заявление на развод. Я был в ярости, в отчаянии. Но к тому времени работа уже поглотила меня с головой. Дежурства, погони, бумаги. Да и в городе... в городе были другие женщины. Не такие ранимые, не такие сложные. Простые. Они не требовали вечной любви и не жаловались на скуку. Я подписал бумаги, не возражая. Решил, что так будет лучше.

Потом до меня дошли слухи. От старых знакомых. Что Маша пустилась во все тяжкие. Что у нее там, в деревне, мужики меняются как перчатки. Мое самолюбие было уязвлено. Я оборвал все контакты. Вычеркнул ее из жизни. Решил, что она мне больше не жена. Что она – ошибка молодости.

Я даже не подозревал. Не думал, не гадал. Откуда мне было знать, что в один из тех редких приездов, когда мы еще пытались наладить отношения, она забеременела? Откуда мне было знать, что она родила моего Степку? Мальчика, который теперь сидел сзади и с надеждой спрашивал: «Пап, а мама к нам вернется?»

Она не сказала мне ни слова. Просто вписала мое имя в свидетельство о рождении и... исчезла. Сначала из моей жизни, а потом, как выяснилось, и из жизни нашего сына.

***

Я резко дернул руль и припарковался у входа в больницу. Сердце бешено колотилось. Я смотрел в лобовое стекло, не видя ничего, кроме ее лица – того, юного, смеющегося под дождем, и того, последнего, холодного и отчужденного.

Вся наша общая жизнь, вся любовь, вся боль – все это обрушилось на меня в одну секунду. И теперь эта женщина, которую я когда-то любил больше жизни, возвращалась. Не как мать, а как угроза.

Я крепко сжал телефон и набрал Настасью Петрову. Хотел услышать ее голос, представить ее милое лицо и отвлечься от мыслей о другой.

– Андрей, ты уже приехал?

– Да, мы на месте. Поднимаемся.

19.

Кабинет педиатра оказался уютным и светлым, совсем не таким, как я представлял себе больничные помещения. Настя, в белом халате, казалась другим человеком – собранной, профессиональной, но ее улыбка, когда она увидела детей, была все той же, теплой.

– Ну что, мои пациенты, заходите, – она распахнула дверь, пропуская нас внутрь. На мне взгляд задержался, и я сглотнул. Стало жарко, захотелось вдруг прижаться к этой милой девушке Насте и еще раз поцеловать.

Мне нравилось с ней целоваться. Она пахла вишневым вареньем и на вкус была такой же. Улыбнувшись своим мыслям, я заметил, что Настя отвела глаза и повернулась к мальчишкам.

Пока она осматривала Степку, заставляя его дышать, слушая сердечко, задавая вопросы о самочувствии, я стоял у окна и смотрел на больничный двор. Мысли о Маше не отпускали, образуя тяжелый, холодный ком в груди.

Каждый смех Степы, каждый его ответ Насте: «У меня все хорошо, тетя Настя!» – отдавался в этом коме новой болью. Он так ждал маму. А она возвращалась, вот только оставалось понять зачем? Забрать у меня детей?

– Пап, а ты чего такой грустный? – Степа, уже закончив с осмотром, дергал меня за рукав.

– Да так, сынок, – я потрепал его по волосам, заставляя себя улыбнуться. – Думаю, как мы с тобой в футбол вечером погоняем.

Он просиял, и на секунду боль отступила.

– Андрей, – позвала Настя, уже занимаясь Тёмой. – Все в порядке. Оба здоровы. Немного авитаминоз, но это поправимо. Я оформлю карты и выпишу витамины. Не забудешь купить?

Я отрицательно покачал головой.

– Не забуду. Спасибо, – кивнул я. И, понизив голос, добавил: – Насть, мне нужно отлучиться на пятнадцать минут. По рабочим вопросам. Не могла бы ты… присмотреть за ними?

Она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло понимание. Она что-то почуяла. Но кивнула.

– Конечно. Мы тут как раз с Тёмой рисунок доделаем. Правда, малыш?

Тёма, сидевший у нее на коленях, увлеченно разрисовывал салфетку, а когда поднял на меня глаза, просиял и кивнул.

– Бублик, я скоро вернусь. Веди себя хорошо, ладно?

– Холосо, пап.

Я вышел из кабинета, и улыбка мгновенно сползла с моего лица. По дороге к кабинету главного врача я чувствовал, как с каждым шагом во мне закипает холодная, методичная ярость. Они посмели. Посмели расторгнуть контракт, когда у меня на руках двое детей и война с опекой. Это не просто бизнес. Это личное оскорбление. Удар в спину.

Секретарша попыталась было меня остановить, но мой взгляд, должно быть, говорил сам за себя. Она отпрянула, и я без стука распахнул массивную дубовую дверь.

Кабинет главврача, Анатолия Сергеевича, был таким, каким и должен был быть – дорогая мебель, ковры, портреты на стенах. Сам он, полный, лысеющий мужчина, сидел за столом и с кем-то оживленно разговаривал по телефону. Увидев меня, он изобразил на лице удивление.

– Андрей Игнатьевич! Какими судьбами? – он поспешно положил трубку.

– Анатолий Сергеевич, – я подошел к самому столу, оперся на него ладонями и посмотрел ему прямо в глаза. – Объясните мне, как человеку, с которым вы, казалось бы, работали годами, что значит это внезапное расторжение контракта? И почему я узнаю об этом от своего зама, а не от вас лично?

Он засуетился, поправил галстук, на лбу мгновенно выступила испарина.

Я как мент со стажем считал это моментально. Человек даже рот еще не раскрыл, а тело его уже нагло лжет.

– Андрей Игнатьевич, поймите, это не мое решение! Это рекомендация… сверху. Проверяющие, аудит… Нашли мелкие недочеты. Решили сменить поставщика услуг. Вы же понимаете, как это бывает?

– Какие недочеты? – мои пальцы впились в полированную столешницу. – Назовите их. Конкретно. И мы с моим юристом и бухгалтером во всем разберемся.

– Ну, вы же понимаете… – он замялся, избегая моего взгляда. – Формальности. Бумажная работа. Не обращайте внимания.

– Не верю я в ваши формальности, Анатолий Сергеевич, – тихо, но отчетливо произнес я. – Я верю в то, что кто-то на вас надавил. И мне очень интересно узнать – кто. А хотя знаете, что, я сам до всего докопаюсь. Все же бывшая профессия дает о себе знать.

В этот момент в кабинет постучали, и дверь открылась.

На пороге стояла Настя. На ее лице было выражение, которого я раньше не видел – холодное, почти грозное.

– Анастасия Васильевна, что вы себе позволяете? А ну, пошла вон отсюда! – взвизгнул недовольный главврач.

– Не ори на нее, – рыкнул я и подался вперед.

– Анатолий Сергеевич, вы должны знать, – продолжала она четким голосом, словно и не слышала, как он на нее наорал. Вот это выдержка, вот это характер. Молодец, девочка. – Я только что оформила медицинские карты на детей Андрея Игнатьевича. И вдруг вспомнила о том, что сегодня утром видела, как оформляли в ВИП-палату Марию Проскурову – бывшую жену Андрея Игнатьевича, – она посмотрела на меня, и я замер. Сжал зубы и шумно выдохнул, – и сейчас она находится в палате № 314 и ждет плановой операции, которую ей оплачивает некий Василий Игнатенко? Тот самый, который, если я не ошибаюсь, является вашим шурином?

В кабинете повисла гробовая тишина. Анатолий Сергеевич побледнел так, что стал похож на свой белоснежный халат.

Я медленно выпрямился, переводя взгляд с него на Настю. Все пазлы встали на свои места с оглушительным, почти физическим щелчком.

– Так-так, – тихо прошипел я, подходя к главврачу вплотную. – Значит, вот оно что. Моя бывшая жена легла в эту больницу да еще и в люксовую палату. Не хотите объясниться, Анатолий Сергеевич? Как это связано с моим зарубленным контрактом?

20.

Я вышел из кабинета главврача, оставив его разбираться с последствиями. В голове гудело. Маша здесь. В нескольких десятках метров от меня. И от наших детей.

Меня немного потряхивало. Я ведь не видел свою бывшую больше шести лет и сейчас не понимал, что я почувствую, увидев ее.

– Насть, – я подошел к ней, все еще стоявшей в коридоре. – Мне нужно… Мне нужно к ней сходить. Одному. Не могла бы ты еще немного посидеть с ребятами?

Она посмотрела на меня, и в ее глазах не было ни упрека, ни ревности. Только понимание и какая-то грусть.

– Конечно, Андрей. Иди. Разберись. Мы тут подождем.

Я кивнул, не в силах вымолвить слова благодарности, и направился к лифту. Палата № 314. Третий этаж. Сердце колотилось где-то в горле, с каждой секундой нарастая до болезненного, оглушительного гула.

Дверь в палату была приоткрыта. Я постоял несколько мгновений, собираясь с духом и… только после этого вошел. Вошел без стука.

Комната и правда была люксовой – больше похожей на гостиничный номер, чем на больничную палату. И в центре этой роскоши, на кровати с белоснежным бельем, полулежала она.

Маша. Бледная, похудевшая, но все та же. Волосы уложены, на губах следы помады. Она смотрела в окно и не сразу заметила моего появления.

– Маша, – произнес я, и голос мой прозвучал хрипло.

Она медленно повернула голову. Ее глаза, когда-то такие ясные, теперь были полны усталой, циничной насмешки.

– Ну, здрасьте, – протянула она. – Явление Христа народу. Как ты меня, кстати, нашел? Или твоя новая пассия, эта… Настька, уже успела наушничать?

– Ахаха, а ты, я смотрю, ва-а-а-а-аще не изменилась. Все такая же.

– А чего мне меняться. Мне и так хорошо, – улыбнулась бывшая, оголив белоснежные виниры.

Очень интересно. Откуда у нее деньги на такие зубы? Может, от нового любовника? А как же дети, которых чуть опека не забрала из-за ненадлежащего состояния жилого помещения?

– Понятно, – оскалился я, подходя ближе и глядя ей в глаза, – что тебе нужно? Зачем ты здесь? И при чем тут расторжение моего контракта?

– Ой, а ты уже в курсе? – она фальшиво удивилась. – Быстро работаешь. А я-то думала, ты только детей нянчить умеешь. Хотя – она окинула меня презрительным взглядом, – судя по тому, в каком виде они были в деревне, и этому ты не обучен.

Внутри меня вдруг что-то взорвалось. Я сжал кулаки, заставляя себя дышать ровнее.

– По-моему, это ты оставила детей в таком состоянии, а вовсе не я.

– Меня вынудили. Я не хотела, – всхлипнула она и закрыла ладонями глаза. Актриса, мать ее ети. – Где мои дети?

– Они в безопасности. Со мной. В отличие от тебя, я не бросаю своих детей в глухой деревне на произвол судьбы.

Она резко дернулась, словно я ударил ее.

– Ах ты… – она зашипела. – Ты всегда был самодовольным ублюдком! Ты думаешь, я хотела их бросать? Ты думаешь, мне легко было? Ты уехал! Оставил меня одну! В этой дыре! Без денег, без перспектив!

– Я предлагал тебе переехать! – взорвался я. – Ты сама отказалась. Ты предпочла остаться и… и пуститься во все тяжкие, как мне потом рассказывали.

– А что мне еще оставалось? – ее голос сорвался на крик, в глазах заплясали безумные искры. – Ждать тебя? Ты, который приезжал раз в полгода, весь такой важный, городской? Ты даже не знал, что я беременна! Ты даже не спросил!

Это было ударом ниже пояса. Да, я не знал. Но она ведь тоже не сказала.

– Ты могла позвонить. Написать.

– А зачем? – она горько рассмеялась, и смех ее перешел в надрывный кашель. – Чтобы услышать, как ты занят? Чтобы получить очередную подачку? Нет уж. Я нашла того, кто был рядом. Кто оценил меня.

– Игнатенко? – я с трудом выговорил это имя. – Того самого женатого альфонса, который тебя содержал, а потом, я так понимаю, кинул, раз ты здесь одна?

Ее лицо исказилось от злобы, но вдруг выражение снова резко поменялось. Слезы брызнули из ее глаз.

– Он… он обещал развестись, – всхлипнула она, и ее голос стал жалобным, детским. – Обещал, Андрей! А потом… потом просто перестал отвечать на звонки. А я… а я заболела. Оказалось, все это время… – она замолчала, смотря в пустоту.

Потом ее взгляд снова нашел меня, но в нем теперь была какая-то отчаянная, лихорадочная надежда.

– Андрюша… – она протянула ко мне руку, и пальцы ее дрожали. – Прости меня. Я была дурой. Я все испортила. Я так жалею… Я скучала по детям. По Степке… По нашему дому.

Я молчал, ошеломленный этой резкой сменой настроений. Это была та самая биполярка, о которой мне когда-то шептались ее родственники?

– Мы можем все начать сначала, – она говорила быстро, страстно, ее глаза горели. – Я вылечусь. Мы заберем детей. Мы будем семьей. Настоящей семьей. Ты же меня еще любишь, да? Я знаю, ты любишь.

Она смотрела на меня с таким наигранным, жалким ожиданием, что у меня сжалось сердце. Но не от жалости. От отвращения. От понимания, что это не раскаяние. Это отчаяние загнанного в угол человека, хватающегося за соломинку.

– Нет, Маша, – тихо, но очень четко сказал я. – Ничего у нас не будет. Никогда. Дети теперь мои. И я не позволю тебе снова сломать им жизнь.

Ее лицо снова преобразилось. На нем вспыхнула ярость.

– Я их мать! – прошипела она. – Я подам в суд! Я докажу, что ты никчемный отец! У тебя ничего не выйдет!

– Попробуй, – холодно бросил я и, развернувшись, вышел из палаты.

За спиной оставался ее сдавленный, бессильный плач, быстро перешедший в истеричные крики. Я шел по коридору, и меня трясло. Но не от страха. От осознания того, что женщина, которую я когда-то любил, окончательно и бесповоротно умерла.

– Только попробуй…