Текст книги "Турмс бессмертный"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Спи сладко, и пусть не случится с тобой ничего плохого. А тебе, чужестранец, пришла пора узнать свое будущее. Не бойся. Тебе не подсыпали яда, ты съел всего лишь свежую траву и теперь подготовлен для совершения ритуала. Я тоже вкусил ее, чтобы лучше видеть. Ты ведь совсем не похож на обычных людей, так что привычное гадание не для тебя. Идем со мной на холм.

Мое сознание было ясным, я ничего не боялся и, оставив Арсиною там, где она спала, последовал за авгуром. Как-то так получилось, что я прошел сквозь стену прямо во двор, авгур же воспользовался дверью. Когда мы двинулись в путь, я откуда-то со стороны увидел свое тело, послушно шагающее за гадальщиком, и поспешил вернуться в него, ибо для меня, бестелесного, было бы затруднительно общаться с внешним миром; поверьте, что никогда прежде не доводилось мне переживать ничего подобного. Случившееся казалось мне сном, я был почти уверен, что выпил за трапезой слишком много вина. Однако, как ни странно, голова у меня не кружилась и ноги не подкашивались.

Авгур привел меня на ближайшую площадь, к сенату, напротив которого располагались тюрьма и прочие римские достопримечательности. Он хотел показать мне местные святыни, но я внезапно резко свернул в сторону и подошел к отвесной скале; возле нее был круглый храм с деревянными колоннами и крышей из тростника. Осмотревшись вокруг, я воскликнул:

– Где-то рядом священное место!

Старец ответил:

– Это храм Весты. Шесть незамужних женщин поддерживают здесь священный огонь. Ни один мужчина не имеет права входить внутрь.

Я стоял и прислушивался, а потом сказал:

– Слышу шум воды. Там священный источник. Старец больше не задерживал меня, и я поднялся по каменной лестнице, выбитой прямо, в скале, и вошел в пещеру. Авгур не отставал от меня ни на шаг. Там стоял древний каменный сосуд, и вода капала в него из расщелины в стене. На краю сосуда лежали три венка, такие свежие, словно их только что туда положили. Первый был сплетен из веток ивы, второй был оливковый, а третий – из плюща.

Старец испуганно озирался вокруг, а потом прошептал:

– Сюда нельзя входить! В этой пещере живет нимфа Эгерия [42]42
  Эгерия – в римской мифологии пророчица, нимфа ручья, из которого весталки черпали воду для храма Весты.


[Закрыть], и по ночам, чтобы встретиться с ней, здесь появляется единственный лукумон, который правил когда-то в Риме. Мы, этруски, называем ее Бегоя.

Я опустил обе руки в холодную воду родника, омочил себе лицо, одежду, надел на голову венок из плюща и тихо проговорил:

– Пошли выше. Я готов.

И тут в пещере сделалось совсем темно – вход заслонила женщина, закутанная в плотную накидку. Трудно было сказать, старая она или молодая, ибо видны были только кончики пальцев рук, которыми она поддерживала коричневую ткань. Женщина на мгновение открыла лицо, пристально взглянула на меня и сразу же отошла в сторону, ничего не сказав.

Сам не знаю, как это случилось, но стоило мне выйти из мрака древней пещеры и вновь оказаться под ослепительным синим небом, как я, Турмс, впервые почувствовал себя бессмертным. Это ощущение было таким странным, что у меня заныло сердце и зазвенело в ушах; я ненадолго онемел и зажмурился – так ярко сияло бессмертие перед моими глазами. Я вдруг обрел уверенность в том, что когда-нибудь вернусь сюда, снова поднимусь по каменной лестнице, омою лицо в священной воде и еще раз стану самим собой. Это поразившее меня предчувствие длилось всего мгновение, пока я одеревеневшими руками надевал на голову венок из плюща. А потом все пропало.

Остался только венок из плюща на голове и венок из цветов на шее. Я встал на колени, наклонился к земле и шепнул:

– Матерь, я жду от тебя знамения, ибо я все еще слеп.

Потом я поцеловал землю, тело матери, предчувствуя, что глаза мои когда-нибудь прозреют и увидят весь мир. Женщина с закрытым лицом молча стояла в стороне. Я знал, что некогда она восседала на троне богов и я целовал землю у ее ног. Я знал это, но не был уверен, наяву это было или во сне, в моей нынешней жизни или же в какой-нибудь другой.

Потом нежная дымка тумана опустилась в долину между холмами, окутала темнотой здания и закрыла от нас площадь.

Авгур торопил:

– Боги идут. Надо спешить.

Тяжело дыша, он стал подниматься впереди меня по крутой тропинке на скале. Ноги не слушались его, и мне пришлось поддерживать старика. Действие выпитого вина окончилось, на лице у него снова появились морщины, а борода с каждым шагом становилась все длиннее. На моих глазах авгур опять превратился в седого неряшливого старца.

На вершине было светло, но арена цирка внизу по другую сторону холма была по-прежнему окутана туманом. Я уверенно направился к отполированному до блеска валуну, до половины ушедшему в землю. Гадальщик спросил:

– Внутри стены?

– Да, внутри стены, – ответил я. – Я еще не свободен. Я не чувствую себя.

– Выбираешь север или юг?

– Не выбираю. Север сам выбрал меня.

Я сел на камень лицом к северу, и мне казалось, что повернуться лицом на юг я бы попросту не сумел. Я чувствовал необычайный прилив сил, хотя и понимал, что только-только начал познавать себя.

Старец со своим пастушьим посохом сел слева от меня, обозначил стороны света, назвав их, но не пояснил, какие птицы откуда прилетят.

– С тебя достаточно будет простых «да» или «нет»? – Он спрашивал так, как всегда спрашивают авгуры.

– Боги пришли, – ответил я. – Они должны послать мне знамение.

Авгур накрыл полой плаща голову, взял палку в левую руку, правую положил мне на темя и стал ждать. И вдруг легкое дуновение ветерка коснулось моего разгоряченного лица, сильно зашумела листва и зеленый листок дуба упал к моим ногам. Откуда-то издалека, с соседнего холма, послышалось хрипловатое гоготание гусей. Перед нами пробежала собака, держа нос у самой земли, сделала круг у нашего валуна и пошла дальше по следу. Я понял, что боги соперничают друг с другом, показывая мне свое присутствие; где-то рядом упало яблоко, а по моей ноге, извиваясь, промчалась юркая ящерица и пропала в траве. Мне почудилось, что семь других богов тоже были здесь, но ничем не выдавали себя. Я еще немного подождал, а потом обратился к тем из богов, что решили показаться мне:

– Владыка облаков, я узнаю тебя. Нежноокая, я узнаю тебя. Быстроногая, я узнаю тебя. Рожденная из пены, я узнаю тебя. Подземная, я узнаю тебя.

Авгур назвал вслух истинные имена этих пяти богов, и после этого начались знамения.

Из камышей у реки выпорхнула, громко крича, стая уток; вытянув шеи, птицы полетели на север.

Авгур сказал:

– Твое озеро.

Ястреб, который кружил высоко в небе, вдруг камнем упал вниз и снова стремительно взвился в небо. Стая голубей, махая крыльями, показалась из тумана и быстро полетела на северо-восток.

Авгур сказал:

– Твоя гора.

Появилось несколько черных воронов и лениво закружилось над нами. Авгур пересчитал их и сказал:

– Девять лет.

На мою ногу влез черный с желтым жук-могильщик.

Авгур снова прикрыл голову, взял палку в правую руку и сказал:

– Твоя могила.

Потом знамения прекратились.

Итак, боги напомнили мне о бренности моего тела и попытались запугать меня. Я сбросил с себя жука-могильщика и сказал:

– Представление окончено, старик. Я не благодарю тебя за толкование примет, потому что это не принято. Здесь побывали пять богов, и только один из них, властелин молнии, мужского пола. Было три знамения, два указывали мне на место, а третье сказало о времени моей неволи. Но это были земные боги. Их знамения касались только жизни, хотя они и упоминали о смерти, потому что знают, что судьба человека – это его смерть. Эти божества подобны обычным людям, они связаны со временем и пространством и неотрывны от земли, несмотря на свое бессмертие. Но я хочу поклоняться богам, скрытым от нас туманом.

Авгур предостерегающе произнес:

– Не говори о них вслух. Достаточно знать, что они существуют. Никто не может познать их. Даже боги.

Я ответил:

– Для них не существует пределов. Земля не в силах удержать их. Именно они влияют на людей и властвуют над ними.

– Не говори о них, – снова предостерег меня авгур. – Они существуют. Этого достаточно.

Когда мы спустились вниз, туман рассеялся и выглянуло осеннее солнышко; слышен был шум города и рев скотины на базаре. Я очень устал и замерз. Реальная жизнь была тесна и неудобна, как плохо сшитая одежда. Ясновидение мое пропало. Я уже не видел, не чувствовал и не слышал так, как на вершине холма.

2

Мы снова вернулись на улицу, где жили этруски. Хозяин был чем-то взволнован и сразу сказал нам:

– Хорошо, что ты пришел, чужестранец. В моем доме происходят всякие странности. Я ничего не понимаю и не знаю, смогу ли оставить тебя и твою семью под своей крышей. Боюсь, это помешает вести дела, так как люди станут сторониться моего дома.

Рабы окружили его и кричали, что вещи сдвигаются со своих мест, домашний бог повернулся спиной к очагу, котлы и горшки на кухне ни с того ни с сего бряцают, а вертел стал крутиться так быстро, что жаркое упало в огонь.

Я сразу же побежал в пиршественную залу. Арсиноя примостилась на краю ложа и с покаянным видом грызла яблоко, а рядом с ней на скамье с бронзовыми ножками сидел сгорбленный старик, который указательным пальцем поддерживал свое правое веко. Слюна пузырилась у него в уголках перекошенных губ. На нем был потертый, с красной окантовкой плащ, видавшие виды сандалии. Заметив меня, он стал о чем-то быстро рассказывать, но хозяин перебил его и пояснил:

– Это один из отцов города, брат славного Публия Валерия, Терций Валерий. В последние годы на его долю выпали тяжелые испытания. Согласно закону, который предложил его брат и утвердил сенат, ему пришлось послать на смерть обоих своих сыновей. Он только что из сената. Толпа подняла там крик – народные трибуны отдали Гнея Марция, покорителя вольсков [43]43
  Вольски – древнее племя в Центральной Италии. Во 2-й пол. IV в. до н. э. покорены римлянами.


[Закрыть], под суд. Старик так расстроился, что потерял сознание, и рабы принесли его сюда, ибо до дома далеко и они боялись, что Терций Валерий скончается по дороге. Придя здесь в сознание, он увидел свою жену, хотя та умерла от горя после гибели сыновей.

Старик заговорил по-этрусски:

– Я видел свою жену, дотрагивался до нее руками и разговаривал с ней о вещах, о которых знаем только мы двое. Нет никакого сомнения – это была моя жена. Не знаю, как объяснить, только потом стало совсем темно и жена превратилась в женщину, сидящую передо мной.

Хозяин сказал:

– Я ничего не понимаю, я и сам только что тоже видел свою жену, которая сейчас гостит у родственников в Вейи, а до Вейи отсюда целый день пути. Я готов поклясться, что она ходила по атрию, поправляла статуи богов и проводила пальцем под лавками, проверяя, хорошо ли рабы вытерли пыль. Но как только я захотел обнять ее, она куда-то исчезла, а взамен появилась вот эта женщина.

– Он лжет, оба они лгут, – запротестовала Арсиноя. – Я все время спала и ничего такого не помню. Здесь был только старик. Он сидел и смотрел на меня, а изо рта у него текла слюна, но переспать со мной он не пытался, да у него бы ничего и не получилось.

Я рассердился:

– Своими фокусами ты способна перевернуть вверх дном любой дом; впрочем, я не исключаю, что богиня опять выбрала твое тело и поселилась в нем, когда ты спала, поэтому ты и вправду ничего не помнишь.

Терций Валерий был довольно образованным человеком и знал несколько слов по-гречески. Я повернулся к нему и сказал:

– Ты видел призрак, потому что ты сильно болен: Ты переволновался, и у тебя лопнул сосуд в голове, а от этого не слушается веко и омертвели губы. Жена же твоя явилась к тебе в облике моей жены. Она просила тебя заботиться о своем здоровье и не вмешиваться в дрязги, которые могут тебе только повредить. Именно так все и было, поверь!

Терций Валерий спросил:

– Ты врач?

– Нет, – ответил я, – но мой близкий друг был одним из лучших врачей на острове Кос. Он рассказывал об открытии некоего ученого: внутреннее повреждение головы воздействует на разные части тела. Твоя болезнь в черепе, и небольшое онемение лица только ее признак, но не она сама. Так говорят.

Терций Валерий подумал и сказал:

– Ясно одно – боги послали меня сюда встретиться с твоей женой и с тобой, чтобы успокоить мое сердце. Я своей жене верю. Если бы я раньше послушался ее оба моих сына были бы живы. Жажда славы ослепила меня, мне хотелось быть похожим на братьев, и я занялся общественными делами. Теперь мой очаг остыл, старость мою ничто не согревает, а богини мести нашептывают мне злые слова, когда я сижу один в темноте.

Он взял руку Арсинои в свою и предложил:

– Будьте гостями в моем доме. Хватит с меня тоски и волнений. Рабы не слушаются меня, управляющие обманывают, а родственники только и ждут моей смерти, чтобы получить наследство. Лучше я приму в своем доме двух посланных богами чужих людей, чем шумных римлян.

Хозяин отвел меня в сторону и предостерег:

– Это весьма уважаемый человек, у него обширные пахотные земли. Он давно уже впал в детство, и новый приступ не прояснит его разума. Я тоже не поверил бы в его видение, только со мной произошла такая же история. Ты навлечешь на себя гнев его родственников, если станешь его гостем.

Я немного подумал и сказал:

– Меня нелегко запугать, ибо я пережил и перевидал многое. Спасибо тебе за гостеприимство. Запиши на мой счет все, что я тебе должен. Я приму приглашение старика, а жена проследит, чтобы он лег в постель. Наша служанка будет за ним ухаживать. Таково мое решение.

Вскоре мы стояли во дворе старинного дома Терция Валерия. Прикованный к воротам раб-привратник был таким же старым и немощным, как его господин; крюк, к которому крепилась его цепь, давно уже вылетел из трухлявого столба, и он притворялся, что стоит на своем месте, только когда в дом приходили гости, все же остальное время ковылял по двору или по улице или грел на солнышке свое немощное тело.

Рабы внесли носилки прямо в атрий, и Арсиноя ласково разбудила Терция Валерия. Мы на его глазах дотронулись до очага и поприветствовали домашних богов, несколько даже переусердствовав, потому что приняли за изваяние божества и нелепую скульптуру, изображавшую мужчину и женщину, вспахивавших поле на упряжке волов. Никакой ценности она не представляла, просто Терцию Валерию нравилось смотреть на нее и показывать гостям, чтобы напомнить им об источнике своего богатства.

Мы приказали рабам уложить старика и принести миску с углями, чтобы согреть помещение. Они вернулись, таща за собой еще и рваные попоны и старые свалявшиеся овечьи шкуры, чтобы прикрыть ими больного. Он гордился своей неприхотливостью и прежде спал только на сеновале под одной жалкой попоной. Все указывало на то, что хозяйство его, которым занимались старые дряхлые рабы, пришло в упадок. Глубоко вздохнув, он откинулся на ложе и лег щекой на подушку, не забыв приказать рабам во всем слушаться нас, его гостей и друзей. Потом он попросил нас приблизиться, погладил по волосам Арсиною – и меня также, из вежливости. Арсиноя положила ему руку на лоб и велела поспать. Он уснул сразу же. Больше мы ничего не могли для него сделать.

Мы вернулись в зал и послали рабов на постоялый двор за Анной, Мисме и вещами. Слуги смотрели на нас неприязненно и делали вид, что не понимают. Тогда я прикрикнул на старшего раба, и тот склонил передо мной седую голову, сложил ладони и признался, что по происхождению он тиррен и все еще помнит этрусский, хотя его соотечественники в Риме стараются не говорить на родном языке после изгнания царя. Некоторые даже не учат детей древнему языку.

– Но, – добавил он, – самые знатные отправляют детей в Вейи или Тарквинии учиться хорошим манерам, старым обычаям и языку.

Когда рабы забрали носилки и ушли, к нам с Арсиноей подошел управляющий домом и сказал:

– Род Валериев происходит из Вольсиний. Я имею в виду верхние Вольсинии, а не священный город у озера.

Я покачал головой и с улыбкой ответил, что ничего не знаю об этрусских городах. Ведь я чужестранец, только что прибыл из-за моря; вот и Рим для меня тоже незнакомый город.

Он удивленно посмотрел мне в глаза, приложил левую руку ко лбу и поднял вверх правую.

– Совсем ты не чужой, – сказал он уверенно. – Я узнаю твою улыбку, узнаю твое лицо.

Я рассердился и резко оборвал его:

– Перестань болтать! Мне это уже надоело. Покажи лучше моей жене дом, в котором нас обещал устроить твой гостеприимный хозяин.

Он опустил руки и снова посмотрел на меня, будто не веря своим ушам.

– Как хочешь, – сказал он мягко. – Тогда назови мне свое имя, имя твоей жены и скажи, откуда вы родом, чтобы я мог обращаться к вам, как положено.

У меня не было никаких причин скрывать свое настоящее имя от управляющего домом, тем более что он пользовался доверием Терция Валерия.

– Меня зовут Турмс, – ответил я, – а прибыл я из Эфеса. Как ты, наверное, догадался, я беженец из Ионии. Имя моей жены – Арсиноя, и она говорит только по-гречески.

– Турмс, – повторил он. – Это не греческое имя. И разве это возможно, чтобы иониец умел говорить на священном языке?

– Упрямый ты, – ответил я, улыбнувшись. – Называй меня, как хочешь.

Когда я положил ему руку на плечо, он вздрогнул.

– Римляне произносят это имя как Турн, – сказал он. – Я тоже буду так к тебе обращаться. Я больше не стану ни о чем расспрашивать, но обещаю сделать для вас с женой все, что смогу. Прости за любопытство, оно обычно для стариков, и я благодарю тебя за то, что ты прикоснулся ко мне, простому человеку.

Он выпрямился и легкой поступью пошел вперед, чтобы показать отведенные нам помещения. Я попросил его говорить по-латински, на языке Рима, ибо мне хотелось выучить этот язык. Управляющий называл каждый предмет сначала на латыни, а потом по-этрусски. Через несколько дней такого вот обучения языку римлян я с удивлением заметил, что мой этрусский становится все лучше. Арсиноя старательно училась вместе со мной, желая разговаривать с Терцием Валерием на его родном языке, и я даже стал опасаться худшего. Из-за нее мне пришлось повторять название каждой вещи по-гречески, и старый управляющий стал говорить на языке эллинов, чем очень гордился.

3

Приступ болезни у Терция Валерия не повторился, хотя его родственники очень надеялись на это. Его считали человеком странным, у которого не все дома. Уже в детские годы рядом с двумя своими талантливыми братьями он выглядел как белая ворона, и его называли просто Терций – третий сын. В сенате его прозвали Брут, что значит тупой, и все в Риме очень удивлялись, как это такому человеку удалось стать богачом и владельцем огромных земельных угодий.

Мы с Арсиноей стали заботиться о нем, и он быстро поправился и не скрывал своей благодарности. Терций Валерий больше не принимал Арсиною за свою жену. Он хорошо помнил о происшедшем и верил, что дух его жены на какое-то время вселился в тело Арсинои, чтобы позаботиться о нем.

Когда Терций Валерий встал на ноги, я нанял опытного человека заняться его лицом; вскоре от онемения не осталось и следа, хотя изо рта по-прежнему беспрерывно сочилась слюна. Арсиноя носила с собой большое полотенце и вытирала ему подбородок, как заботливая дочь. Она также занялась хозяйством и с удовольствием распоряжалась рабами и прислугой. Старик стал лучше питаться, в доме ежедневно убирали, с пенатов [44]44
  Пенаты – у римлян боги-хранители, покровители домашнего очага, семьи, а затем всего римского народа.


[Закрыть] стирали пыль, посуду содержали в чистоте. А я и не подозревал, что Арсиноя может проявлять интерес к домашним делам, и без обиняков высказал ей свое удивление.

Она ответила:

– Ах, Турмс, ты так мало меня знаешь. Разве я не твердила тебе постоянно, что моя женская натура хочет одного; уверенности в завтрашнем дне? А ведь для этого нужны крыша над головой и несколько человек прислуги, чтобы командовать ими. Теперь я получила все это от больного благородного старика, и мне ничего больше не надо.

Но меня это не радовало, потому что, хотя она и лежала рядом со мной каждую ночь, отвечая на мои ласки, мне постоянно казалось, что думала она о чем-то другом. Вообще-то мне следовало быть довольным, ибо она успокоилась и стала все чаще улыбаться, но я не переставал жаловаться на жизнь, и через несколько дней Арсиноя сказала:

– Ах, Турмс, почему у тебя все время такая кислая физиономия? Разве я перестала любить тебя и ты не получаешь всего, чего хочешь? Прости, что я немного холодна, но как же мне быть, если твой фанатизм доставил мне столько мучений? Я до сих пор не могу вспомнить без дрожи о жизни в сиканских лесах. Воспылав к тебе страстью, я обрекла себя на скитания, и вот наконец я чувствую себя в безопасности. Безопасность – вот о чем всегда мечтают женщины, так пусть же и дальше все останется так, как есть.

Что же до событий в городе, то, как я уже упоминал, сенат, на заседании которого Терций Валерий так переволновался, что у него лопнул сосуд в голове, отдал своего бывшего героя Гнея Марция под суд. Как известно, после захвата вольского города Кориолы он получил прозвище Кориолан и право принимать участие в торжествах, стоя рядом с консулом. А теперь его обвиняли в пренебрежительном отношении к плебеям и в тайном стремлении захватить единоличную власть в Риме. Это правда, что он ненавидел плебеев, да и как могло быть иначе, если однажды, вернувшись из далекого паломничества, он увидел вместо своего дома пепелище; все его имущество было разворовано, а его самого грозились едва ли не продать в рабство. Простить такое ему не позволяла гордость. Плебеи, правда, успокоились, добившись учреждения народного трибуната, имевшего право отменить любое решение магистратов или сената, ущемляющее привилегии народа, но Кориолан никогда не уступал народным трибунам дорогу, встретившись с ними на улице, плевал им вслед и даже грубо толкал. И в конце концов они отомстили ему.

Кориолан прекрасно понимал, что люди его сословия не сумеют спасти его от народного гнева. Опасаясь за свою жизнь, он ночью убежал из дома, который охраняли ликторы, перелез через городскую стену, взял коня в конюшне своего имения и бежал в страну вольсков.

До Рима дошли слухи, что вольски приняли его с распростертыми объятиями, дали новую одежду и позволили совершить жертвоприношение своим городским богам. Вольски, как и другие народы приграничных стран, высоко ценили римское военное искусство и очень надеялись на помощь прославленного военачальника.

Той осенью семидневный праздник в цирке пришлось провести дважды: из-за ошибки, допущенной во время первых дней празднеств, боги выразили свое неудовольствие, послав плохие предзнаменования. Сенат предпочел снова оплатить расходы на игры, но только не обижать богов. Впрочем, Терций Валерий ехидно заметил, что сенату необходимо было отвлечь внимание народа от происходящего, поэтому послушные жрецы и истолковали знамение таким образом.

Через несколько дней, когда город еще не отдохнул после затянувшегося праздника, да и я тоже чувствовал себя так отвратительно, что казался себе полным ничтожеством, ко мне пришла Арсиноя. Она была чем-то возбуждена и с трудом сдерживала раздражение. Ее лицо, белое, как мрамор, заставило меня вспомнить медузу Горгону.

– Турмс, – начала она, – давно ли ты видел Анну? Ничего не бросилось тебе в глаза?

Надо признаться, я не очень-то присматривался к Анне в последнее время, хотя и ловил иногда на себе ее взгляд, когда играл с Мисме. Мы друг с другом почти не разговаривали.

– Нет, а что с ней случилось? – удивленно спросил я. – Разве что девушка немного осунулась, щеки запали. Надеюсь, она не больна?

Арсиноя взорвалась.

– Вы что, мужчины, все слепые?! – со злостью закричала она. – Напрасно, ох, напрасно доверяла я этой темнокожей девке! А я-то думала, что дала ей хорошее воспитание. Вот дождалась благодарности – Анна беременна!

– Беременна?! – переспросил я, потрясенный.

– Как только я заметила это, то учинила допрос, – рассказывала Арсиноя, – и ей пришлось признаться. Теперь этого уже нельзя скрыть. Глупая девчонка, конечно же, думала, что сумеет обмануть меня, свою госпожу, когда пошла торговать собой. А может быть, она оказалась совсем дурой и переспала с каким-нибудь ликтором или гладиатором, не сумев отказать ему. Но я ее проучу…

Только теперь вспомнил я о том, что произошло между мной и Анной. Чувство вины пронзило мне сердце. Там, в Панорме, страдая от одиночества, я искал тепла и страстно обнимал и целовал ее нетронутое тело. Да, но ведь я, как убеждала меня Арсиноя, был бесплоден, значит, я тут ни при чем. Я только проторил дорогу другим. Однако кое в чем я тоже был виноват: после нашей близости она не смогла устоять перед многочисленными искушениями такого города, как Рим. Но Арсиное я не мог рассказать об этом.

Арсиноя немного успокоилась, и ей удалось трезво оценить случившееся. Она сказала:

– Анна злоупотребила моим доверием. Какую цену я сумела бы взять за нее, будь она невинной! Я бы хорошо ее пристроила. А сколько она могла бы зарабатывать! Даже от рабства откупилась бы по римским законам. Но беременная рабыня?! Такую купит разве что какой-нибудь землевладелец, чтобы получить побольше рабочей силы, а возможно, и сам займется ее пополнением, если девушка ему глянется. Но что зря лить слезы над разбитым кувшином? Надо поскорее продать ее – и делу конец. А то ведь каждый кусок, который она теперь проглотит, каждая тряпка, которую она на себя наденет, – это выброшенные деньги. А ты как считаешь, Турмс?

Потрясенный, я ответил, что Анна хорошо заботится о Мисме, а содержит ее Терций Валерий, и мы ничего на нее не тратим. Арсиноя возмущенно потрясла меня за плечи:

– Глупец, неужто ты хочешь, чтобы о твоем ребенке заботилась девка? Чему она сможет научить Мисме? А что подумает о нас Терций, о нас, которые недоглядели за своей рабыней?! Мы и так объедаем его, ничего не давая взамен… во всяком случае, ты уж точно. Но с тобой бесполезно разговаривать о деньгах, Турмс. Стыдно нам не заботиться о доходах Терция Валерия. Но сначала девчонку надо выпороть, я сама прослежу, чтобы все было без обмана.

И даже теперь мне нечего было сказать в свое оправдание. Все произошло так быстро, что я, парализованный чувством собственной вины, не сумел вмешаться. Арсиноя быстро ушла, а я продолжал сидеть, подперев голову руками, и смотреть на цветные плиты каменного пола. Очнулся я только тогда, когда услышал крики девушки. Не помня себя от гнева, я выбежал из дома и увидел, что Анну со скрученными ремнем руками привязали к столбу и раб из конюшни с упоением хлещет ее по спине розгами, да так, что на нежной коже появились ярко-красные полосы.

Я торопливо подскочил к рабу, вырвал у него розги и ударил его по лицу. Он застонал и отпрянул назад. Арсиноя стояла, дрожа от возбуждения; щеки ее пошли пятнами.

– Хватит, – сказал я. – Продай девушку, если хочешь, но только порядочному мужчине, который будет заботиться о ней.

Когда перестали сыпаться удары, Анна сползла на землю и встала на колени. Она продолжала всхлипывать, хотя изо всех сил пыталась сдержаться.

Арсиноя топнула ногой, некрасиво выкатила глаза и закричала:

– Не вмешивайся, Турмс! Сначала девчонка должна признаться, кто ее испортил, со сколькими она уже спала и где спрятала деньги, которые заработала. Разве ты не понимаешь, что это наши деньги, а кроме того, мы имеем право требовать от соблазнителя возмещения убытков, можем подать в суд, наконец?!

Тогда я дал Арсиное пощечину. Я сделал это впервые и очень испугался. Лицо ее стало серым, как пепел, и перекосилось от злости, но, как ни странно, она мгновенно успокоилась. Я достал нож, чтобы освободить Анну, но Арсиноя подала знак рабу и сказала:

– Не режь зря ремень, он денег стоит. Раб сам распутает узлы. Если девушка так дорога тебе, что ты знать ничего не хочешь, то давай отведем ее на скотный рынок с веревкой на шее и побыстрее продадим. Я пойду туда сама и прослежу, чтобы она досталась порядочному человеку, хотя девка этого и не заслужила. Ты всегда был слепым, ну а мне приходится делать так, как ты хочешь.

Анна подняла опухшие от слез глаза. Закусив до крови губы, она мотала головой и отказывалась отвечать на вопросы, хотя могла свалить всю вину на меня, потому что я был первым. В ее взгляде не было осуждения, больше того, она смотрела на меня так, как будто я осчастливил ее, когда спас от наказания.

Я порядком струсил, но тут наши глаза встретились, и мне полегчало. Я совсем упустил из виду, что Арсиное нельзя доверять. Я только попросил ее:

– Поклянись хорошо устроить девушку, даже поступившись ценой!

Арсиноя посмотрела мне в лицо, глубоко вздохнула и заверила:

– Конечно. Все равно за какую цену – лишь бы избавиться от нее.

Тут появился раб с плащом, обычным для римлянок, и ловко набросил его Анне на голову и плечи. Другой раб, тот, что сек девушку, накинул ей на шею веревку, и они поволокли бедняжку за ворота, а Арсиноя неспешно пошла за ними. Я ринулся следом, схватил жену за руку и попросил:

– Узнай хотя бы имя покупателя и как его отыскать – нам нельзя терять Анну из виду!

Арсиноя остановилась, укоризненно покачала головой и очень спокойно ответила:

– Дорогой Турмс, я прощаю тебя, ибо ты мужчина и не можешь иначе. Ты ведешь себя так, как если бы из милосердия тебе пришлось умертвить любимое животное, к которому ты очень привязан, – например, собаку или лошадь. Но хороший хозяин обычно поручает сделать это заслуживающему доверия другу и не желает знать, как и когда это случилось и где погребено животное. Пощади же свои собственные чувства и не пытайся узнать, куда попадет девушка. Заставь себя забыть о ней. Доверься мне, Турмс. Я устрою все наилучшим образом, так, чтобы ты был доволен. О богиня, какой же ты впечатлительный!