Текст книги "Турмс бессмертный"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

6

Поев, мы легли отдохнуть и заснули как убитые. После твердых корабельных досок песок и пахучая трава показались нам удобнее любого шерстяного матраца, хотя перед сном у некоторых и случились желудочные колики из-за съеденной сырой рыбы. Арсиноя спала в моих объятиях, уткнувшись носом ко мне в грудь. Дориэя все еще не выпустили из канатного ящика, ибо многочисленные ушибы, полученные во время бури, не помешали ему еле слышным голосом пообещать задушить Дионисия голыми руками, как только мы развяжем его.

На рассвете мы проснулись от холода и увидели, что сарды скрылись, забрав свою лодку и рыболовные снасти. Дионисий отругал и даже поколотил часовых, невзирая на их заверения, что они четко выполняли полученный приказ: следить за кораблями и охранять наш сон. О сардах же якобы не было сказано ни слова. На рассвете, объяснили обиженные стражники, пленники показали жестами, что хотят выйти в море, чтобы наловить побольше рыбы. Все они крутили в руках свои драхмы, давая понять, что не прочь еще подзаработать. Поэтому стражники и не подумали их останавливать. Дионисий в гневе закричал, что такие глупцы не могут быть фокейцами – наверняка, мол, какие-то чужеземцы разделили ложе с их матерями и подарили своим сыновьям тупые башки.

Всех нас охватили плохие предчувствия, и Дионисий приказал немедленно спустить корабли на воду. Сарды, должно быть, уже успели поднять тревогу на берегу, и тот же восточный ветер, который помог нам благополучно добраться до Сардинии, наверняка гонит за нами этрусские военные корабли. Теперь только скорость могла спасти нас. Если понадобится, говорил Дионисий, мы с боем пройдем через пролив и возьмем курс на Массалию. Он просил нас опять поверить в его везение, его удачу, которая пока ни разу не оставляла его.

Но в это утро все было как будто заколдованным – и течение, и приливы, и отливы у чужой земли были так изменчивы и непонятны, что наши корабли никак не могли отойти от берега и стояли возле него как прикованные. Собрав все силы, надрываясь, мы с трудом стащили трирему в воду.

Солнце уже высоко стояло в небе, когда мы наконец двинулись в путь. Течение в проливе подхватило нас и быстро понесло к югу, а на востоке тем временем показались большие паруса, и вскоре мы увидели преследователей – красные и черные военные корабли. Моряки с пятидесятивесельного судна умоляли Дионисия не бросать их в беде, если дело дойдет до боя. Дионисий сердито прикрикнул на них:

– Это в вас говорит нечистая совесть! Вы отлично знаете, что сумеете оторваться от нас и скрыться, потому что вы куда легче триремы. Но поверьте, самим вам никогда не добраться до Массалии. Вместе мы сильны, а если разделимся, то тиррены легко перебьют нас поодиночке.

Небо было лучезарно-голубым, но в тот день мы и это посчитали плохой приметой; еще более зловещим выглядел берег, в тень которого увлекло нас течение. Ветер усилился и изменил направление; теперь он дул на север, подталкивая нас к суше, и мы с большим трудом сумели обогнуть мыс. Решив, что худшее позади, мы начали было поздравлять друг друга, но за мысом перед нами вдруг открылись порт с большими кораблями и холм рядом с портом, на котором раскинулся город, окруженный стеной с конусообразными сторожевыми башнями. [32]32
  Конусообразные сторожевые башни – нураги – 12—20-метровые каменные башни, грубо сложенные из каменных блоков без применения раствора, характерные для культуры неиндоевропейского древнейшего населения Сардинии, родственного иберам.


[Закрыть] Нам навстречу плыла вереница судов, которые поджидали нас в засаде, и с севера тоже торопились корабли, гонимые ветром прямо на нас, хотя они и были еще очень далеко и походили пока на черные точки на фоне огромного моря. Казалось, надежды на спасение нет никакой…

Но перед лицом опасности Дионисий снова показал себя с наилучшей стороны. Он вскинул свою большую бычью голову, издал воинственный клич и, пытаясь поднять боевой дух людей, обратился к ним с такими словами:

– Здесь много лет правили этруски, и все это время острова, которые вы видите, жили в мире, а сторожевые корабли в проливе занимались лишь сбором податей и проверкой судоходных документов. Поэтому они не умеют воевать. Мы уничтожим их и отомстим за наших предков, кости которых лежат на этом побережье.

Желая приободрить себя, воины стали греметь щитами, а гребцы налегли на весла и, тяжело дыша, запели фокейские веселые песни. Мы смело направились прямо к сторожевым судам, которые наверняка полагали, что застали нас врасплох; на самом деле это мы напали на них: наша трирема сразу пошла на таран и потопила одно вражеское судно, а пятидесятивесельник ловко развернулся, принудил второй корабль этрусков отойти в сторону и пошел в атаку.

Капитан третьего судна растерялся, услышав предсмертные крики своих земляков и увидев, что трирема пытается окончательно потопить остов затонувшего корабля. Его неуверенность решила исход дела: пятидесятивесельник с ладскими ветеранами на нем легко сломал вражеские весла со стороны наветренного борта, и мы, не встречая сопротивления, напали на этот корабль и потопили его, после чего не раздумывая двинулись на четвертое судно. Его капитаном, судя по шлему и щиту, был этруск. Может, он и не сомневался в боевых качествах своих моряков, но вместе с тем отлично понимал, что продолжать бой, когда на тебя, оставляя пенистый след, несется мощная трирема с тремя рядами весел по обоим бортам, было бы безумием. Гребцы быстро заработали веслами, и корабль убрался от нас подальше.

В воде рядом с обломками кораблей плавали люди; среди них были и два гоплита, которые пытались разрезать ножами ремни своих панцирей. Несколько человек с нашей палубы стали бросать в них дротики, а гребцы перестали грести и пытались веслами утопить врагов. Дионисий выругался и запретил кидаться дротиками без надобности; он приказал также втащить на палубу одного из гоплитов, который уцепился за весло. Боясь утонуть, тот так резко сорвал с головы шлем, что до крови поцарапал себе лицо. На его панцире виднелось оскалившееся лицо Горгоны, а серебряные браслеты на руках подсказали нам, что он был не из низкого сословия.

Отказавшись от преследования уходящих сторожевых судов, мы гребли вдоль берега, стараясь увеличить расстояние между нами и черно-красными судами. Те же, готовясь к бою, стремительно опускали паруса.

Мужчина, которого мы вытащили из моря, немного успокоившись, рассказал, что он этруск благородного происхождения и никогда не был воином. Он изрыгнул соленую воду и внимательно посмотрел на нас умными глазами, смахнув кровь с израненного лба. Этруск умел говорить по-гречески. Указывая зачем-то на голову Горгоны, изображенную на его панцире, он сообщил, что его зовут Ларс Тулар и потребовал от нас немедленно направиться в порт и сдаться властям. В противном случае, уверял он, мы станем добычей флота, приближающегося с востока, или разобьем свои корабли в щепки о предательские прибрежные скалы Сардинии.

Люди Дионисия ехидно смеялись в ответ, толкали его и пытались стащить с него браслеты. Но Дионисий запретил им оскорблять достойного пленника и сказал:

– Ты, должно быть, занимаешь высокое положение, поэтому я прикажу убить тебя мечом, причем убить быстро, хотя ты, видимо, и не подарил бы нам столь легкой смерти, окажись мы в твоих руках. Но ты сможешь уцелеть и вернуться домой, если укажешь нам путь в безопасные воды.

Этруск ответил:

– Надо мне было поверить в приметы, когда вчера вечером я увидел свернувшегося крота и когда черные мухи кусали меня на восходе солнца так, что я проснулся. Однако же я не придал этому значения и теперь расплачиваюсь за свое легкомыслие. Лучше бы мне утонуть вместе с кораблем, на который занесла меня судьба. Впрочем, человеку, дожившему до моего возраста и привыкшему к роскоши, не хочется думать о смерти. Поэтому я и схватился за протянутое мне весло, не слишком хорошо понимая, что именно я делаю.

Дионисий долго смотрел на рассекающие волны вражеские военные корабли, которые сигналили друг другу щитами, а затем приказал рулевому увеличить скорость. Когда же тот ответил, что гребцы совершенно выбились из сил и им даже некогда перевести дух, Дионисий велел ему замолчать и выполнять распоряжения. И вскоре нам удалось сильно вырваться вперед, тем более что преследующие нас суда двигались сомкнутым строем и гребли равномерно, учитывая скорость самого тихоходного корабля. Наши гребцы едва дышали, многие теряли от усталости сознание, и даже пятидесятивесельник едва поспевал за нами; Дионисий же громким голосом хвастался успехами фокейцев в судостроении: вот, мол, какой быстроходный и прочный корабль построен на верфи в Гимере.

Затем он извинился перед этруском, что не обращает на него внимания, и добавил:

– Я не хотел обидеть тебя. Конечно, корабль требует внимания, однако ты очень скоро погибнешь, и тебе не придется мучиться долгим ожиданием.

Наш благородный пленник обливался от страха холодным потом, и голова Горгоны на его груди вовсе не успокаивала его. Своего поведения он очень стыдился и также попросил у Дионисия прощения:

– Я ведь не моряк и не воин. Я разбираюсь в счете, знаю толк в горном деле и служу начальником порта. Я умею обучать рабов трудиться на шахте, умею находить в горах залежи руды. Только из тщеславия поднялся я на палубу сторожевого корабля, ибо хотел прославиться, победив вас. О боги, и зачем я полез в военные дела? Разве мало у меня занятий на берегу?

Закрыв один глаз левой рукой и высоко подняв правую, он произнес молитву на своем родном языке, а потом, немного успокоившись, грустно улыбнулся и сказал:

– Я вижу уже врата забвения и тех, кто держит молоты по обеим их сторонам. Сейчас уже не имеет значения, приму я достойную смерть или же она будет позорной. Хотелось бы, правда, узнать, обретет ли мое тело вечное пристанище… впрочем, море – это и есть большая могила. Запомните: имя мое – Ларс Тулар.

У всех сразу пропало желание издеваться над человеком, проявившим в ожидании смерти такое присутствие духа. Тем более что наше внимание почти целиком поглощали черно-красные военные корабли в пенящемся за ними море. Дионисий, хитро прищурив глаза, посмотрел на гоплита, потрогал пальцем острие меча, погладил бороду и сказал:

– Нет сомнения, ты смелый человек. А что ты думаешь о моем предложении вывести нас в безопасные воды? Присоединяйся к нам и плыви с нами в Массалию, коли полагаешь, что земляки не станут больше уважать тебя.

Но этруск покачал головой и ответил:

– Я не верю, что вам удастся спастись, да и в мореходстве я ничего не смыслю. Будь моя воля, я бы выбрал кратчайший путь: отсюда – туда. По правде говоря, мое усталое потное тело уже тяготит меня.

Мы с Миконом и даже рулевой Дионисия, растроганные откровенностью этруска, в один голос заявили, что убивать такого человека было бы серьезной ошибкой. Но Дионисий посмотрел на военные корабли, которые развернулись, чтобы окружить нас, жестко улыбнулся и сказал:

– Вы – глупцы и не знаете, что говорите. Боги послали его нам как жертву, вполне их достойную. Я совершенно уверен в этом. Возможно, именно бессмертные посоветовали ему ухватиться за наше весло, чтобы мы могли пролить его кровь во имя нашего спасения. Другого выхода у нас нет.

Он произнес эти слова, внимательно оглядывая небо, море и прибрежные холмы. Ветер был обманчивым, постоянно менял направление, а далеко на севере темнели тяжелые тучи. Главный гребец высунул голову из-под палубы и крикнул, что его люди не выдерживают такого напряжения. Дионисий рявкнул, чтобы тот замолчал, и приказал команде пятидесятивесельника поставить мачту и держать парус наготове. Нам он тоже велел установить мачту и вытащить парус, хотя это и уменьшило нашу скорость. Приказы он отдавал голосом, звенящим от бешенства, но потом обратился к нам совершенно спокойно:

– Мы ничего не потеряем, приготовившись к далекому плаванию. А если придется вступить в бой, то не беда, что мачта и парус окажутся за бортом.

Он попросил Ларса Тулара снять шлем и доспехи, браслеты и перстень, приказал принести муки и соли и собственноручно нахлобучил на голову этруску увядший жертвенный венок. Тот обливался холодным потом; толстый и нагой, он улыбнулся дрожащими губами и сказал:

– Мне совсем не страшно. Дрожит только мое тело, рабом которого я являюсь.

Микон посмотрел на него припухшими глазами, присел перед ним на корточки, сложил ладони и сказал:

– Веришь ли ты в то, что вернешься, Ларс Тулар, и прошел ли ты обряд посвящения?

Ларс Тулар поднял голову, бросил на него презрительный взгляд и ответил:

– В моих ушах уже шумит время, готовое подхватить меня на свои крылья и дать мне новую жизнь, а твой голос доносится до меня издалека, как слабый писк. Я Ларс. Не нужно мне ни помазания, ни посвящения. Я знаю обо всем с самого рождения.

Микон с завистью покачал головой и собрался было расспросить этруска о его познаниях, но Дионисий не позволил этого, потому что очень торопился. Отведя Ларса на корму, он схватил его за волосы и перерезал ему жертвенным ножом горло от уха до уха, так что кровь тиррена брызнула на пенящийся бурун за бортом корабля. Проделал он это, беседуя с богами моря и воздуха, которым и посвящал жертву. Кровь пленника еще вытекала из огромной раны, когда Дионисий приказал морякам поднять парус. Северный ветер усилился и сразу же раздул полотнище, а скорость увеличилась так, что запыхавшиеся гребцы смогли наконец оторваться от весел. Небо мгновенно потемнело.

Скоро тело Ларса перестало содрогаться в предсмертных конвульсиях, и Дионисий вложил в рот покойника монету и столкнул его в море. Он сразу же пошел ко дну и у нас на глазах исчез в водовороте – только увядший жертвенный венок покачивался на волнах… Северный ветер стал таким сильным, что рвал канаты и парус.

Теперь у нас было большое преимущество перед противником, потому что наши преследователи до последнего мгновения шли на веслах, чтобы легче было атаковать нас. Они впопыхах ставили мачты и поднимали паруса, а ветер сталкивал их суда друг с другом. Но никто из нас не кричал от радости, и Дионисий не хвалился своей жертвой. Он со своим рулевым был занят тем, что прикидывал, куда нам сейчас безопаснее плыть.

Печальное жертвоприношение не понравилось никому из фокейцев, хотя позже все сошлись на том, что оно было неизбежным и что Дионисий не мог поступить иначе. Мы, не сговариваясь, постарались забыть об этом событии, и я не думаю, что кому-то из переживших наше плавание захотелось когда-нибудь рассказывать о смерти Ларса Тулара.

И у меня тоже нет больше желания говорить о нашем страшном путешествии и пережитых на море приключениях, потому что теперь они кажутся всего лишь детской забавой.

Шторм несколько дней относил нас к югу, а потом ветер сменил направление, и мы устремились на восток. Я уже начал понимать, что мы прошли через все эти ужасы и не утонули вовсе не благодаря умению Дионисия, а лишь потому, что нами управляли некие высшие силы, которые вели наш корабль туда, куда им было нужно. Это подтверждалось и тем, что однажды ночью пятидесятивесельник куда-то сгинул и никто никогда о нем больше не слышал.

Наступило полнолуние; как-то вечером ветер наконец утих и мы качались на волнах в открытом море, подобно ореховой скорлупке. Корабль время от времени потрескивал под натиском воды, когда же наступала тишина, то звон в ушах казался нам громче, чем удары волн о корпус протекающего судна. Наполовину ослепшие от соленых брызг, с обожженными и поцарапанными телами вылезли мы на палубу, и Дионисий дрожащим голосом приказал разделить остатки испорченной морской водой пищи и последние капли питьевой воды, которую нам удалось набрать во время дождя. Немного утолив голод и жажду, мы снова обрели способность рассуждать здраво. А у Арсинои даже нашлись силы достать свое бронзовое зеркало, накрасить губы и щеки и на подгибающихся ногах подняться наверх.

Дионисий не переставал восхищаться несгибаемой волей, которая по-прежнему жила в слабом теле Арсинои – ведь любая другая женщина, окажись она в такой переделке, давно испустила бы дух. Кошка Арсинои, лохматая и шипящая, также выскочила на палубу и, изогнув хребет, принялась бродить по сломанным балясинам перил; люди говорили, что, должно быть, это и в самом деле священное животное, раз оно осталось в живых. Даже я вынужден был признать, что кошка принесла нам удачу.

Течение несло нас все дальше и дальше, и дозорные уверяли, что чувствуют запах земли. Когда забрезжил рассвет, мы и впрямь подплыли к какому-то берегу и увидели вдалеке на фоне утреннего неба гору. Дионисий издал крик удивления и сказал:

– Во имя всех богов моря, которые извинят меня за то, что никого из них я не называю по имени, хотя отлично их помню! Я знаю эту гору, и нет никакого сомнения в том, что она выглядит именно так, как мне ее описывали. Боги, наверное, сейчас держатся за животы со смеху. Мы вернулись почти туда, откуда пустились в плавание. Эта гора находится на Сицилии, берег – северное побережье Эрикса, а по другую сторону горы находится порт и город Панорм.

И добавил:

– Теперь я верю, что боги вовсе не собирались вести нас в Массалию, однако в мою упрямую голову им надо было вбивать это палкой. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, тем более что с кораблем они умеют управляться куда лучше моего… Пускай теперь вами командует Дориэй, который давно звал нас всех в Эрикс. Такова, видно, воля бессмертных, и не мне с ними спорить.

Он послал посмотреть, жив ли еще в своем канатном ящике Дориэй, и велел немедленно развязать его. По правде говоря, мы с Миконом давно уже перерезали все веревки, потому что спартанец был в таком жалком состоянии, что не мог даже скрежетать зубами от ярости.

В ожидании Дориэя Дионисий решил немного поразмяться и принялся размахивать обрывком каната, который держал в руке; проделывая разнообразные упражнения, он приказал завести наш корабль в порт города Панорма.

– Что же еще нам остается делать? – рассуждал он. – Ведь у нас нет ни еды, ни воды, и мы того и гляди пойдем ко дну.

Гребцы неохотно взялись за весла. Дориэй все еще не появлялся, и тогда Дионисий, пребывая в плохом настроении, приказал укрепить на носу корабля панцирь с изображением головы Горгоны, принадлежавший когда-то Ларсу Тулару, чтобы при виде его жители Панорма призадумались.

Наконец из люка на палубе появилась лохматая голова Дориэя. Его слипшиеся от соленой воды волосы торчали в разные стороны, борода свалялась и напоминала плоскую лепешку, а лицо было изборождено глубокими морщинами. За этот месяц он постарел лет на десять. Щурясь, как сова при дневном свете, смотрел он на небо. Ни у кого из нас не было желания смеяться над ним. Дориэй сам вскарабкался на палубу и стоял, выпрямившись, отталкивая в сторону людей, которые хотели его поддержать. Он шумно дышал полной грудью и молчал, и продолжалось это так долго, что всем стало страшно. Когда же глаза его привыкли к свету, он обвел всех нас мертвым взглядом, увидел и узнал Дионисия, заскрежетал зубами и заплетающимся языком, как если бы разучился говорить, попросил принести ему меч и щит.

Все вопросительно посмотрели на Дионисия, но тот только пожал плечами. Я принес Дориэю меч и сказал, что его сломанный щит мы выбросили за борт, Принося жертву морским богам, чтобы избежать крушения. Он даже не рассердился, а, кивнув, ответил еле слышно, что такая замечательная жертва наверняка спасла, всех нас.

– Так будьте же благодарны моему щиту за то, что вы остались живы, жалкие фокейцы, – бормотал он издевательским тоном. – Что касается меня, то я охотнее всего отдал бы его богине Фетиде, которая расположена ко мне. Удивительные вещи пережил я, пока был в заточении, но рассказывать о них не собираюсь.

Глаза его были цвета серой соли, когда он повернулся и стал смотреть на Дионисия, трогая пальцем острие меча.

– Тебя бы надо убить, – сказал он. – Мне этого очень хочется, но я подобрел, видя, что ты наконец признал мою правоту и раскаялся. Теперь я могу даже согласиться с тем, что удар веслом у Лады время от времени давал о себе знать.

Он засмеялся, толкнул Дионисия локтем в бок и добавил:

– Да, это было весло, весло, а не меч! Совершенно не понимаю, почему я прежде стыдился признать, что это было именно весло. Только недавно, когда я на равных много раз беседовал с богиней Фетидой, я понял, что мне совсем не надо стыдиться того, что со мной случилось, ибо все, что с нами происходит, ниспослано богами. И ты нисколько не унизил меня, приказав связать веревками и наступив своей грязной ногой на мою шею. Ведь ты был только орудием, которое помогло мне осознать мое божественное происхождение. Сама Фетида выбрала время и место нашей с ней встречи в самый разгар шторма, чтобы никакие завистливые глаза и уши не помешали нашей беседе. Ты просто исполнил ее волю. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Дионисий, за услугу, оказанную мне тобой, и вовсе не собираюсь распаляться и убивать тебя.

Но вдруг он топнул ногой, выпрямился и крикнул:

– Однако хватит этой пустой болтовни! Если ты не верил мне до сих пор, то поверь хотя бы сейчас, когда ты сам видишь, что богиня принесла нас на своих белых плечах к побережью Эрикса. Беритесь за оружие, люди. Мы высадимся здесь на берег и захватим город Панорм, как это предначертано нам богами. Посчитайте, сколько нас.

Микон был уверен, что Дориэй потерял рассудок во время своего заточения в канатном ящике, но слова его, несмотря ни на что, произвели впечатление на фокейцев. Его мертвый, серый, как соль, взгляд заставлял вспомнить смертоносный взгляд самого бога войны, так что немудрено, что моряки не колебались ни мгновения и тут же все наперегонки побежали за своими мечами и щитами, копьями и луками. Гребцы налегли на весла – и наше судно будто подхватил внезапно налетевший после слов Дориэя смерч, противиться которому не мог даже сам Дионисий.

Когда мы подсчитали оставшихся в живых, оказалось, что нас, без Арсинои, сто пятьдесят. Из Гимеры же уходило триста. Это добрый знак, закричали некоторые, что уцелела ровно половина! Но Дориэй осадил крикунов.

– Триста нас отплывало, – гремел он, – и триста же нас осталось! Ровно триста нас будет всегда, сколько бы еще ни погибло. Но не бойтесь, вам не суждено погибнуть, ибо отныне вы – триста мужей Дориэя. «Триста!» – вот отныне ваш боевой клич, и даже через триста лет не перестанут слагать песни о наших подвигах.

– Триста! Триста! – подхватили воины, ударяя мечами о щиты, пока наконец Дионисий не велел им замолчать.

Но голод, и жажда, и тяготы пути опьянили нас настолько, что люди, забыв об усталости, забегали по палубе, а гребцы удвоили усилия и даже запели. Нос корабля с шумом разрезал волны впереди нас, а когда мы обогнули холмистый мыс, нашим взорам открылся Панорм. Всего несколько судов стояло в бухте, а сам город, лежащий посреди плодородной равнины, был обнесен лишь жалким низким валом. Там же, где кончалась равнина, поднимались отвесно вверх манящие горы Эрикса.