Текст книги "Игра на вылет"

Автор книги: Михал Вивег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Джеф

К Скиппи он всегда питал слабость, но в последнее время иногда замечает, что тот действует ему на нервы: Скиппи, например, практически ничего не покупает. Говорит, что вполне доволен едой, какую приносят Джеф и Том, – делает вид, будто это удачная шутка, но, к сожалению, это правда.

Но уж когда Скиппи отправляется за покупками – это неспроста! Если, например, он покупает, как сегодня, одни чистящие средства, значит, наверняка намерен пригласить в Берлогуженщину.

– А, мистер Пропер, – отмечает многозначительно Джеф при виде покупок Скиппи.

– И освежитель воздуха, – говорит Том.

– И «Пронто» с антистатическим действием. Это уже вполне серьезно.

Скиппи растерянно ухмыляется, демонстрируя полные пластмассовые сумки с цветным логотипом аптеки «Droxi».

– Мы уже три раза вместе обедали, – объясняет он. – Я подумал, что для разнообразия могу позвать ее к нам…

– И она приняла приглашение?

Скиппи самодовольно кивает:

– Я, вероятно, заинтересовал ее.

– Вероятно, – говорит Джеф Тому, – ее заинтересовал гинеколог, который может без запинки перечислить состав английской, итальянской, немецкой и испанской лиги.

– А еще слушает радио «Кантри» и с оберток кокосового печенья вырезает конкурсные купоны.

– Эта девица явно чокнутая.

– Нет, она абсолютно нормальная. Зовут ее Дана, и ей двадцать девять.

– Ты что, спросил ее о возрасте?

– Конечно. И еще: ру-со-во-ло-сая! – восторженно по слогам произносит Скиппи. – Рыжая! Вы знаете, что это значит?

– Знаем, – мгновенно отвечает Джеф. – Нечего тут рассусоливать.

– Это будет п… что твоя белка на Стромовке!

– Такая же блохастая? – говорит Том. – Пациентка, как полагаю. Грибок? Или триппер?

– Ну уж позволь! – защищается Скиппи. – Я что, вербую пациенток? Это не профессионально. Она продает занавески и декоративные ткани!

Слова декоративные тканиДжефу мгновенно напоминают окровавленную форму Карела. Жизнь – декорация, думает он. Том оглядывает пожелтевшие занавески на кухонном окне.

– Это уже что-то.

Джеф, идя навстречу Скиппи, заявляет ему о своей готовности в пятницу вечером вместе с Томом пойти куда-нибудь поужинать и в кино. Скиппи поначалу благодарит их, но потом передумывает: будет, дескать, лучше, если они, напротив, останутся в Берлогеи немного помогут оживить разговор.

Джеф опасается, как бы Скиппи по своему обыкновению не запаниковал. Его резкие движения и суетливые жесты однозначно убеждают Джефа, что и на сей раз рандеву – дело пустое.

– Глупишь, Скиппи, – говорит Том. – Если девица увидит Джефа – пиши пропало, нам это знакомо.

– Не перебарщивай, – быстро бросает Джеф.

– А стоит мне открыть рот, она, естественно, западет на меня, – добавляет с улыбкой Том. Однако Скиппи настаивает на своем.

– Она в меня втюрилась, так что вас двоих я ничуть не боюсь, – говорит он самоуверенно. – Просто будете отпускать свои дебильные хохмы, и девушка немного расслабится. Потом доливать будете – я не могу, это было бы слишком откровенно. Вы должны помочь мне.

Его хихиканье еще больше раздражает Джефа. Том пытается дать Скиппи насколько советов:

– Грузи ее как можно меньше. В конце концов, ты человек с высшим образованием, тем паче – врач, так не старайся каждой второй фразой убеждать девушку, что знаешь про мезозойскую эру или про Яна Есениуса. [26]26
  Ян Есенский (1566–1621) – гуманист, словак по происхождению, работавший в Чехии; врач, философ.


[Закрыть]

– Есениус провел первое вскрытие трупа, – говорит Скиппи.

Джеф с Томом переглядываются.

– О вскрытиях лучше не говори, оʼкей? – смеется Джеф.

– Лучше не говори вовсе. Твои шансы на возможный успех от этого только вырастут.

– Ты о чем?

– Да о том, что ты говоришь, как мостильщик, и вообще часто несешь ахинею, – поддерживает Тома Джеф.

Скиппи принимает обиженный вид.

– А если уж захочешь, не приведи бог, что-то рассказать, говори ей.

Не нам.Временами хотя бы смотри на нее.

– Это вроде ясно, нет?

– Нам – да, тебе – нет. До сих пор, когда сюда заходила какая-нибудь девушка, ты весь вечер смотрел то на Тома, то на меня.

– Свистишь.

– И еще кое-что, Скиппи, – серьезно говорит Том. – Попытайся на сей раз избежать упоминаний о п…

Скиппи поднимает ладони кверху.

– Нам ясно, что тебе это трудно, – говорит Джеф. – С другой стороны, попытайся понять, что девушек это просто нервирует.

Дана в общем красивая, статная, рыжеволосая девушка с запудренными прыщами на лбу; одета со вкусом, с подчеркнутой тщательностью. Она иронически улыбается, но Джеф инстинктивно чувствует, что это просто защитная реакция: если их странное рандеву вчетвером окажется лишь неудачной шуткой, у нее будет алиби. Она постоянно начеку, хотя и смеется. Джеф это понимает. Он пробует вжиться в ее ощущения (после развода, впрочем, он делает подобные попытки достаточно часто): сумасбродный гинеколог сорока одного года пригласил ее, продавщицу, на вечеринку с учителем гимназии и юристом того же возраста. Для нее это явно непросто, но пока, на его взгляд, она ведет себя хорошо. Ее поведение напоминает ему Еву, когда та была за рулем: так же старалась непринужденно разговаривать, но он отлично видел, что вся она сосредоточена на том, как бы не угробиться.

Едва Дана усаживается, как Том предлагает перейти на «ты»; Джефу это кажется преждевременным, однако позже он отдает другу должное: разговор с самого начала течет гораздо естественнее. Том по своему обыкновению слегка выпендривается, но – как замечает с благодарностью Джеф – старается освободить достаточный простор и для Скиппи.

– Когда человеку двадцать, проживание в общей квартире может быть вполне классным, – говорит он, откупоривая следующую бутылку вина. – В сорок один это уже не такая потеха. К счастью, у нас есть Скиппи. Без него, кстати, мы погибли бы в собственной грязи.

– Это правда. Мы прозвали его мистер Пропер, – говорит Джеф.

– Мистер Скиппи Пропер, – уточняет Том. – Благодаря ему наша ванная и кухня буквально сверкают чистотой, ты, впрочем, и сама можешь убедиться.

– И убирались мы вовсе не к твоему приходу.

– Чистая правда, – говорит Скиппи Джефу. – Шуровал здесь только я, что твой болгарин!

– У тебя, Дана, нет болгарских предков? – уточняет Том.

– Нет.

– Спальня тоже суперчистая! – хихикает Скиппи.

Том, извиняясь, улыбается Дане.

– А кто для вас делает покупки? – быстро интересуется девушка.

– Естественно, тоже Скиппи, – отвечает Джеф без колебаний.

– Мы поэтому дали ему прозвище мистер Карфур. Мистер Скиппи Карфур. Он не только покупает – он и готовит.Что ни утро мы с Джефом просыпаемся, вдыхая аромат кофе и свежих блинчиков с черникой или под кленовым соусом. Это фирменное блюдо Скиппи.

– Еще лучше у него получается ванильный пудинг, – говорит Джеф.

Дана вопросительно моргает.

– И что немаловажно, – продолжает Том, – у Скиппи есть комплект свадебного приданого: восемь махровых полотенец, четыре подушки и перины из настоящего гусиного пера и четыре дамастовых чехла на них. Далее четыре шелковых халата, два голубых и два розовых, две дюжины столовых приборов нержавеющей стали, такой же мусорный бак и кухонный робот марки BOSCH.

– Ах, милый Бош, – говорит Джеф. – Этот парень – просто сокровище.

Дана забавляется.

– Кончай трепаться, – возражает Скиппи, но и на этот раз он не смотрит на Дану. – Никакого приданого у меня нет.

Они снова чокаются.

– А теперь серьезно, – говорит Дане Том. – Мы с Джефом должны кое в чем признаться тебе: мы тут не случайно расписываем достоинства Скиппи. То есть мы оба искренне хотим, чтобы он нашел девушку, которая сумела бы его оценить.

Скиппи нечленораздельно рявкает. Дана неуверенно улыбается.

– Девушку, которая помогла бы ему повысить уровень самосознания, ибо все мы знаем, что Скиппи, я бы сказал, робкий гинеколог,хотя это звучит так же абсурдно, как, например, тихий артиллерист.

– Ей-ей, он умный, как радио, – говорит Скиппи Джефу.

– А ты помалкивай, понял? – просит его Джеф.

– Девушку, которая смогла бы не зациклиться на его странных закидонах, на его непристойностях, хихиканье, короче, на его сумасбродстве. Как видишь, я стараюсь рассказать тебе о Скиппи все и как можно объективнее, потому что это мой друг. Ты мне веришь?

– Нет, – весело отвечает Дана.

– Докажу тебе: если бы ты по какой-то причине спросила меня, предположим, о Джефе, я должен был бы тебе откровенно сказать – потому как он тоже мой друг, – что это натуральный гомик и зоофил.

– Насчет зоофила он перехватил, – предупреждает девушку Джеф.

– С вами было ужасно здорово, – говорит Дана Скиппи, когда незадолго до полуночи она прощается и уезжает на заказанном такси. – Благодарю за приглашение. – Вы все очень милые, – добавляет она застенчиво. – Серьезно.

– Ты не хочешь принять с нами душ? – говорит Скиппи Джефу и начинает хихикать.

Том пожимает плечами. Похоже, Дана хочет что-то сказать.

– А пан учитель тоже гомосексуалист? – наконец спрашивает она.

– Ничего особенного, правда? – говорит Скиппи после ее отъезда.

– Если ты имеешь в виду свое поведение, – отвечает Джеф, – тогда я с тобой полностью согласен.

– Мне мешало, что она жутко нервничала, – защищается Скиппи. – От нее просто несло кислым потом.

– И чему ты удивляешься, Скиппи? – вскрикивает Том раздраженно; он уже пьян. – Через год ей будет тридцать, ей хочется замуж и иметь детей, только до сих пор она встречала одних мудаков – не в обиду будь сказано. Вот и не удивляйся, что она нервничала. Ее время безжалостно убегает. Кому ей отдать ту любовь, которую она таит в себе?

Ева

С тех пор как помнит себя, она почти физическилюбит воду и купание, а впоследствии и море. Столь же любит утреннюю свежесть безлюдных пляжей – эти холодные плоские камни, что за несколько часов раскаляются до невыносимости. Они с Джефом ходят плавать еще до завтрака. Джефу уже в начале первого совместного отдыха пришлось признать, что уступает ей в скорости. Видно, ему это трудно далось.

– Я признаю, что техника у меня далека от совершенства, однако могу предположить, что физической силы у меня с лихвой хватило бы на любую женщину, в том числе и на тебя, – с улыбкой качает он головой.

Ева знает, что в глубине души он злится. В беге на любую дистанцию и на велосипеде он при желании опережает ее. Так почему же не в плавании?

– Ну ты и сильна, – говорит он, с трудом бредя к берегу в нескольких метрах позади нее. – Черт возьми, как это у тебя получается?

– Она в меня, – объясняет Джефу за завтраком Евина мама. – В молодости я участвовала в состязаниях по плаванию.

Кожа на шее у нее чуть отвисает (Ева уличает себя, что подобные наблюдения она делает с каким-то иррациональным укором). Отец, улыбаясь, показывает Еве поднятый большой палец. Они с мамой ровесники, но он выглядит моложе.

Ева каждый день берет на пляж литографические курсы лекций – несмотря на то, что сейчас август и новый семестр начнется только через полтора месяца, она уже готова ко всем экзаменам. Это тоже для Джефа загадка. Посмеиваясь над ней вместе с ее родителями, он вертит головой.

– Будет тебе, зубрилка ты наша! – говорит ей отец.

Она послушно откладывает учебники. Слово зубрилкавовсе не из отцовского лексикона. В присутствии Джефа он и мама часто ведут себя иначе, чем обычно. Ей кажется, что его присутствие изменило их, увы, к худшему. Возможно, их совместный отдых был не лучшей идеей – пригласили его, разумеется, родители. Ева лежит на совершенно новой камышовой циновке (отец купил утром на рынке сразу четыре), глаза у нее закрыты, и слушает, как прилив вновь и вновь перекатывает гальку. Солнце палит. Вдруг ей приходит на память, как тогда на Слапах Фуйкова громогласно объявила, что загар – ее тюнинг. Я, как бы сказать, драндулет цвета металлик.Думает она и об Ирене, потом почему-то о Томе.

– Хочешь намазаться? – спрашивает Джеф.

Она качает головой, но одновременно двумя пальцами касается его бедра. Он наклоняется к ней.

– Люблю тебя, – шепчет она. – Очень тебя люблю.

Она жмет ему руку, смотрит, что делают родители, и снова закрывает глаза. Море шумит. Время от времени она слышит поскрипывающие шаги, изредка какое-то посвистывание или вполголоса оброненное восторженное словцо. Присутствие Джефа, к счастью, сводит к минимуму подобные шалости – его атлетическая фигура возбуждает большее уважение, чем Ева могла бы предположить. В отличие от проходящих мимо мужчин она хорошо знает, как легко на самом деле ранить Джефа.

– Эй, пижон хренов, гляди, чтоб гляделки у тебя не выскочили! – кричит на кого-то отец.

Загорать она любит, но без прежнего пыла: когда ей было семнадцать, по весне она бегала на последней перемене домой, чтобы двадцать минут полежать в купальнике на балконе… Теперь, как только солнечный жар начинает слишком припекать, она спокойно на несколько часов прячется в тени ближайшей пинии (кстати, аромат горячей смолы она обожает). Вообще больше всего любит минуты, когда послеполуденное солнце ослабевает и пляж постепенно пустеет; исчезают цветные пятна полотенец, матери собирают разбросанные игрушки, и детский крик утихает. Гладь темнеет – всегда ей казалось, что море будто серьезничает. И чайки кричат иначе, чем утром.

– Пойдем же! – настаивает мама, которая не может дождаться, когда наконец в гостиничном номере смоет соль с волос и тела и намажется кремом. Джеф уже одет.

– Пойдешь? – спрашивает.

Она посылает их вперед. И одной из последних на пляже идет к морю. Отец насмешливо вертит пальцем у лба. Она ждет, когда все трое исчезнут из виду, и пускается вплавь. Не спешит, не делает сильных взмахов, а кружит вокруг скалистого выступа и качается на волнах. Возвратившись на обезлюдевший пляж, ненадолго ложится: не на циновку, ее, впрочем, унес отец, а прямо на один из огромных, отшлифованных за столетия валунов. Она прижимается к нему спиной, бедрами, ладонями и ступнями, словно хочет объять всю-всю его поверхность. Не вытирается, знает, что теплый камень и заходящее солнце еще способны ее высушить. Ей кажется, что сейчас, вечером, солнце каким-то образом греет сильнее, чем в полдень, – во всяком случае, его лучи ощутимей. Через полчаса, возможно, стало бы холодно, а сейчас в самый раз: ни холодно и ни жарко. Она чувствует свое тело, свою молодость и силу, но одновременно охотно отдается знакомой, скорее приятной печали, причину которой она недостаточно хорошо понимает.

Джеф

1 октября 1988 года его призывают на годичную военную службу.

Ева провожает его. Они едут в метро со станции «Готвальдов»; до отхода поезда остается еще шесть минут, и они садятся на свободную скамейку. За спиной у них нусельская долина. Джеф оборачивается: вид красных крыш, дымовых труб и телевизионных антенн сейчас представляется ему вполне живописным. Все как положено, думает он. И вдруг спохватывается: забыл объяснить Еве, как включается и выключается газовая колонка и как справиться с ее частыми поломками. Он начинает объяснять, но чувствует, что Ева слушает его вполуха. Надо было показать это дома, прямо на колонке. Поздно. Он склоняет голову и огорченно причмокивает. Ну а пойдет одна холодная вода – обратится к кому-нибудь. К Вартецкому? – обжигает его. Ева, видимо чувствуя подавленность Джефа, берет его за руку, даже целует. Она давно не делала этого. Грохот подъезжающего состава, как обычно, напоминает ему об Ирене. Он ничуть не сомневается, что Ева тоже думает о ней. Надо было ехать на одиннадцатом трамвае, к Музею. Поздно.

На Главном вокзале он оставляет Еву и направляется к кассам. Идет прямо, все его движения кажутся решительными, энергичными. Он старается мужественно противостоять всему, что наступит.

– Обратный? – спрашивает его седоватая кассирша.

– Если бы! – принуждает он себя улыбнуться.

Кладет билет в кошелек. Отбрасывает со лба волосы (завтра будет коротко острижен) и наклоняется к спортивной сумке; она легкая, везет он немного. А зачем? Ева ждет чуть поодаль. Несколько метров, разделяющих их, подчеркивают исключительность ее внешности. Будь это возможно, он бросился бы к ее ногам, умоляя приехать к нему побыстрее, но сделать этого он не может.

– I am ready, – сообщает он. – Ready for everything. [27]27
  Я готов… Готов ко всему (англ.).


[Закрыть]

Они поднимаются по короткому эскалатору на верхний этаж, где тут же наталкиваются на Марию, Карела и маленького Себастьяна. Карел указывает на Джефа пальцем.

– Так куда, салага?

– Словакия, – кисло отвечает Джеф и добавляет название города.

Улыбка Карела мгновенно ширится:

– И я туда!

Они хлопают друг друга по рукам: какая приятная неожиданность. Хотя в гимназии они не особенно дружили, но ясно – с этой минуты все будет иначе. И Ева с Марией обмениваются улыбками. Карел смотрит на часы.

– Один момент, – кричит он. – Подождите здесь! – И бежит к ближайшему киоску.

Себастьян не сводит глаз с Евы, однако потом мрачнеет.

– Что с тобой? – говорит Ева.

– Сказали, что где-то тут должна быть модель маленького поезда. Который ездит, – объясняет Мария и закатывает глаза. – Мы нигде не могли его найти…

– Вон там уйма маленьких поездов, – говорит Себастьяну Джеф. – Хочешь пойти поглядеть?

Он указывает на недалекую витрину с макетами скорых составов.

– Эти не ездят, – отрезает ребенок.

Мария, извиняясь, пожимает плечами. Поскольку Карел женат и у него ребенок, его, возможно, через три месяца после призыва переведут ближе, говорит она. Они, мол, подали ходатайство в военное управление. Из кожаной сумки, которая висит у нее на плече, она вынимает четвертушку листа с двенадцатью длинными рядами цветных кружков – Джеф не сразу понимает, что каждый ряд обозначает месяц в году.

– Каждый день будем раскрашивать по одному кружку, верно? – обращается Мария к Себастьяну, который кивает без явного интереса. – Чтобы быстрее время прошло.

Джефу это кажется трогательным. Ева ничего подобного не придумала и наверняка не придумает. Он еще раз окидывает взглядом кружки. Господи, думает он, как мне пережить столько дней? Карел возвращается с четырьмя фернетами. Они выпивают, быстро обмениваясь новостями об одноклассниках: Том идет служить в Микулов, Зузана вышла замуж и раздалась, Скиппи, похоже, всерьез займется медициной. Теперь на часы смотрит Джеф.

– Товарищ ефрейтор, приступайте к прощанию! – говорит он Карелу.

До конца жизни он будет корить себя за эту дурацкую фразу. Из-за него Карел даже не поцеловал Марию по-настоящему. Он превратил это в фарс.

– Есть!

Карел театрально обнимает жену и пародийно, слишком громко целует ее. Джеф отступает в сторону, и Ева нерешительно приникает к нему.

– Береги себя! – шепчет она.

Она целует его, но Джеф успевает заметить, что многие прохожие смотрят на них. От этого прощания у него странное чувство. Карел между тем берет на руки Себастьяна.

– Поцелуй же папу, ну? – говорит Мария.

Себастьян неохотно целует отца в щеку. Его внимание отвлекает суета вокруг: мужчина, продающий лангоши, [28]28
  Лепешки из легкого теста.


[Закрыть]попискивающий чемодан на колесиках, крохотный вьетнамец с двумя огромными сумками. Вдруг он решает все-таки посмотреть на витрину с маленькими поездами.

– Ничего, что они не ездят, – шепелявит он, стараясь казаться пай-мальчиком.

Джеф спрашивает себя, в самом ли деле он хочет иметь детей.

– Мама потом тебя туда поведет, хорошо? – говорит Карел. – А то мы опоздаем на поезд.

Это последняя в жизни фраза, которую он скажет сыну: А то мы опоздаем на поезд.Себастьян, естественно, не предполагает этого. Он снова недовольно хмурится, и Карел уже немного раздраженно ставит его на пол.

– Пора! – командует Джеф.

Он целует в щеку Марию, отдает честь Себастьяну и обращает взгляд к Еве; потом поворачивается и решительно направляется к платформе.

Последняя фраза, которую Карел слышит от своей жены, звучит: И никаких словачек, ясно?

Со дня его смерти Джеф придает особое значение каждому прощанию; он уже знает, что любая наша фраза может быть той, последней.

– Удачная затея, – обычно говорит он после встреч с одноклассниками. – В самом деле, мило. Зузана отлично все организовала.

– С тобой было замечательно, – прощается он в конце уик-энда с Алицей. – В самом деле. Береги себя, девочка. И позвони мне!

– Как всегда, было очень приятно, – говорит он обычно Евиным родителям, когда уезжает из Врхлаби.

– Надо было, верно, жениться на тебе, – шутит он иногда, обращаясь к своей бывшей теще, и она с удовольствием шлепает его по все еще красивому липу.

Том

С облегчением обнаруживаю, что помятая серая дверца жестяного шкафчика в коридоре на сей раз не взломана и что Янина фотография не покорежена (на предыдущей были разрезаны ножом груди). Просматриваю свою праздничную униформу с золотыми позументами, белую рубашку, пилотку со значком: дешевый временныйшик, чтобы прикрыть ежедневныйпшик – всю эту грязь, гвалт и смрад. Внезапно чувствую странную апатию. Стоя, медленно снимаю стоптанные канады (минимум три года эти башмаки носили до меня другие), стаскиваю жесткие, пропотевшие носки, загвазданные камуфляжные штаны и зеленую рубашку, бросаю все на дно шкафчика, снова запираю его и в одних трусах и майке шлепаю в умывальню.

– Химчистка, да? – говорит коренастый дежурный, когда прохожу мимо его безотрадного поста против входной двери.

Знаю о нем лишь то, что он по специальности столяр; выглядит добряком, но, если в увольнительной напьется, бывает агрессивным. Ко мне еще до недавнего времени относился с привычным презрением старослужащего к новобранцу, салаге,но с прошлой недели, когда я ему в открытом кузове грузовика под рев мотора по его просьбе прочитал примерно десять любовных стихотворений, чувствую с его стороны явное уважение.

– Точно, – отвечаю я. – По первому разряду.

Ближайшая дверь общежития открывается, и в коридор летит стеклянная банка консервированной кислой капусты: с глухим треском она ударяется о стену и разлетается на куски. Дежурный невозмутимо засовывает указательный палец в ухо. Капуста медленно растекается по латексному покрытию. Из комнаты выбегает новичок в казенной оранжевой пижаме и, испуганно поглядев на дежурного, опускается на колени и начинает собирать осколки на жестяную лопату.

– Идешь стебаться, салага, да? – констатирует с улыбкой дежурный.

Молодой солдат поднимает голову. Дежурный громко, недовольно чмокает и толстым указательным пальцем указывает на осколки. Парень, отвернувшись, продолжает работу с еще большим рвением.

– Надеюсь, – отвечаю. – Именно на это и надеюсь все эти пять недель.

– Стёб, как ни верти, самолучшая поэзия, верно?

Послушно киваю. По коридору ширится кислый запах капусты.

На вокзале в Бржеславе звоню из автомата Яне; поднимая трубку, замечаю проходящий патруль в красных беретах. Мне представляется абсурдным отдавать честь с трубкой, приложенной к уху, и я поворачиваюсь спиной. Внутренне надеюсь, что ротмистр, командир патруля, не окажется идиотом.

– Томичек, дорогуша!

– Не доберусь, Яна. Не разрешили мне.

Молчание. Разочарование или облегчение? – думаю.

– Томичек, я буду плакать. Я правда буду плакать.

– Я не виноват, Яна.

Разговариваю с ней еще пять минут и прощаюсь. Вешаю трубку и направляюсь к кассе. Поеду к Джефу.

У меня первая увольнительная, и я еду в другую казарму.