355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михал Вивег » Игра на вылет » Текст книги (страница 2)
Игра на вылет
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 04:11

Текст книги "Игра на вылет"


Автор книги: Михал Вивег



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Джеф

Он, впрочем, так и не постиг Евы – это единственная истина, которую он усвоил.

Когда он пытается судить об их отношениях рационально, ничего не получается: чувствует только, что сойдет с ума, размышляя на эту тему подобным образом. Когда думаешь о женщинах, то лучше отбросить всякую рациональность, говорит он Тому. Эта дорога лишь заводит в тупик. Он может привести ему десятки примеров: Ева жалуется на беспринципность и популизм чешской политики, а когда ее спрашиваешь, почему она голосовала за партию, председатель которой образцовый пример политической беспринципности, она отвечает ему, что в нем есть харизма, он хорошо одевается, и у него красивые руки. И все в таком духе. Когда Джеф говорит об этом, ему кажется, что он вот-вот задохнется.

– Пойми, мы живем в четко структурированном мире: части света, государства, районы и так далее, – объясняет он Тому. – С этим сообразуются надлежащие организации. Что бы ты ни думал о современном обществе, одного ты отнять у него не можешь: иерархия в нем очевидна.

– Ну допустим.

– Естественно, я не утверждаю, что все организации работают идеально, но их структура по меньшей мере прозрачна: государственное управление, краевые, местные органы. Чистая логика. А теперь ты в эту систему помести семью, основную ячейку общества, – Джеф горько смеется. – Половина этой ячейки не в состоянии придерживаться логики даже в разговоре о фильме с Брюсом Уиллисом… Ты не считаешь, что здесь что-то не так?

Том улыбается.

– Вспомни Клару, – говорит Джеф. – Это разве брак? Ты действительно ее любишь – и в то же время после каждой ее второй фразы действительно готов убить ее. Таков брак. Поэтому избегаешь свою половину. Поэтому каждую среду вечером отправляешься на волейбол, а в четверг – на мини-футбол. Поэтому каждый уик-энд ходишь на лыжах. Поэтому покупаешь велосипед и при всяком удобном случае катишь от нее прочь, подальше.

– Я думал, что вы ездили вместе?

Джеф крутит головой.

– То, что я иногда брал ее с собой, принципиально ничего в моих бегствах не меняет. Когда она тащилась за мной, это, собственно, была не она, надеюсь, ты понимаешь меня?

Том, чуть помедлив, кивает.

– Главное, чтоб они в основном молчали, – серьезно добавляет Джеф.

Автор

Ему четырнадцать с половиной; рост – сто шестьдесят два сантиметра.

Он любит носить однотонные рубашки апаш и завязывать на шее шелковый платок. Коричневый замшевый пиджачок ему собственноручно сшила бабушка Вера, искусная скорнячка. Результатом она явно довольна: когда автор в первый раз надевает пиджак, она без конца повторяет слово аристократ.

– Мальчик-аристократ, – улыбается она.

Автор чувствует, что одноклассники за его спиной смеются над ним и что бабушкина оценка несколько завышена, но это слово имеет для него некое таинственное очарование. Что, если бабушка права? Что, если ее аристократв какой-то степени подействует и на его одноклассниц? Для пущей уверенности пиджак, рубашку с открытым воротом и шелковый платок он носит весь первый год обучения – разумеется, за исключением государственных праздников, когда он, как и другие ребята, обязан надевать рубашку и галстук члена Союза молодежи.

Несколько позже приятель его родителей преподносит ему зелено-белую куртку из прорезиненной бумаги, которую безвозмездно получил от фирмы «Грюндиг» на ярмарке в Брно. На куртке застежка «молния». Поскольку дамские джинсы марки «Leviʼs», что мать иногда дает ему поносить (собственных настоящих левайсов у него нет вплоть до выпускного года), автор не принимает в расчет, куртка – самая модерновая, самая западнаявещь его убогого гардероба. Рекламную куртку он носит весь второй и третий класс. В последние недели рукава на локтях уже вытянулись и рвутся, но он все равно не расстается с ней.

Чуть ли не с первых месяцев учебы в гимназии автор по примеру двух своих ближайших товарищей отказывается питаться в школьной столовой (кому подражали те двое? – думает он при написании этих строк) и все четыре года обедает в одном из двух тогдашних бенешовских [4]4
  Бенешов – городок под Прагой, где учился в гимназии Михал Вивег.


[Закрыть]
 «Деликатесов». На протяжении четырех лет пять дней в неделю друзья едят теплый мясной рулет или влашский салат – и то и другое с двумя булочками в качестве бесплатного приложения. Время от времени – деликатесные сосиски, а случается, и яйцо под майонезом. Пьют они желтый лимонад и кофолу. Они никогдане едят и не пьют ничего другого, но это их не смущает. Более того: если автору не изменяет память, это им нравится.За то время, что он учился в средней школе, мясной рулет он съедает приблизительно четыреста раз, влашский салат – триста раз, сто раз сосиски или жуткое яйцо с зелено-серым желтком – и не жалуется. С нынешнего расстояния ему трудно даже представить это, более того, при воспоминании о тех килограммах жирного рулета и литрах майонеза он чувствует какую-то запоздалую тошноту, что-то вроде метафизической отрыжки. Это действительно был он? Он, который нынче в итальянских, мексиканских, китайских, таиландских, индийских или ливанских ресторанах подолгу с полным знанием дела толкует с официантом? Он, который и впрямь не ест никакой другой рыбы, кроме охлажденной,и никакой другой лапши, кроме домашней? Он, которому крем-брюле без карамельной крошки или тирамису, приготовленное без сливочного маскарпоне, может отравить остаток вечера?

На языке энциклопедий по зоологии это звучало бы так: В раннем возрасте он ест простую пищу, со временем становится крайне разборчивым.

Следует отсюда какой-либо урок? Автор не уверен.

В третьем классе гимназии учитель физкультуры весьма неожиданно назначает его в школьную команду, которой предстоит участвовать в баскетбольном турнире. Он единственный в команде, кто не играет в баскетбол; остальные ребята по нескольку раз в неделю тренируются в городской секции и потому, естественно, принимают его без восторга; правда, со временем он убеждает их, что достоин места в команде: пусть его броски и не совсем точны, зато он прилично держит оборону и подчас может даже завладеть, казалось бы, уже потерянным мячом.

В заключительном матче турнира на последней минуте им забрасывают мяч в корзину, и они теряют одно очко. Хотя решающего значения это не имеет (вне зависимости от результата состязания их команда занимает третье место из шести), тем не менее драматическое завершение матча заставляет зрителей и обе скамейки запасных вскочить со своих мест. Один из атакованных игроков их команды в растерянности посылает автору не слишком удачный пас, но тот в последний момент завладевает мячом. «Бросай! – кричат ему. – Давай бросай!» Автор ловко обходит ближайшего противника и с прыжка забрасывает в корзину решающий мяч, о котором будет помнить всю жизнь.

Всю жизнь он будет помнить о единственном заброшенном мяче в пустяковом матче заштатного турнира.

Фуйкова

Ближе к делу: я не красива. Нисколько, ей-богу. Я скорее уродлива,и это, к сожалению, не притворная скромность, а реальность. Покажите мое фото (хотя бы то, жуткое, на удостоверении, да и то, что ненамного лучше, на загранпаспорте или хотя бы на водительских правах) десяти случайным прохожим и предоставьте им выбрать вариант ответа из четырех возможных: а) красивая, б) в общем красивая, в) скорее уродливая и г) уродливая – и вы можете держать пари, что семеро из них без колебания выберут «в», а каждый подросток, каким бы прыщавым он ни был, естественно, выдаст «г».

Вот так я и живу – с той только разницей, что людям на улице я предъявляю не фото, а непосредственно свою физиономию. И подросткам тоже.

Мою уродливость трудно описать: у меня нет ни горба, ни жуткого шнобеля, ни сросшихся бровей. Ее отличает не какой-то кричащий, а стало быть, относительно легко устранимый дефект; моя уродливость просто складывается из суммы десятков мелких, на первый взгляд совсем не бросающихся в глаза физических недостатков: лицо могло быть более овальным, лоб выше, волосы гуще, зубы белее и ровнее, кожа чище и ослепительнее, рот лучшей формы, губы полнее, бока и зад аппетитнее, ноги длиннее. И так далее. Всего этого столько, что даже при самом сильном желании тут поделать ничего нельзя. Как сказал коллега-архитектор одной клиентке, купившей где-то под Прагой старинный одноквартирный домик: здесь требуется такой ремонт, что самое оптимальное решение – снести его и построить новый… Мой случай точно такой же: ни лазер, ни липосакция, ни даже пластика ничего не решат. Оптимальный выход в моем случае – все разрушить и создать новое.

Короче, я Фуйкова.

Это мое прозвище еще с девятилетки. Не помню, к сожалению, кто в классе первым додумался до этого – если б знала, сшибла бы его машиной (разумеется, это шутка). Подозреваю, что им был Скиппи, но боюсь ошибиться.

Как бы там ни было, прозвище вмиг приживается. Оно звучит довольно смешно, ибо хорошо отражает мою тогдашнюю внешность: вечно насупленный лоб, дешевые очки, подростковые усики и сутулые плечи. Фуйкова – потрясное определение всего этого.

Ветвичкова и Фуйкова. В этих двух именах – все мое детство. Моя одноклассница Ветвичкова, отнюдь не изобретательно прозванная Веткой, а то и Сучком, по внешним данным еще на ступеньку ниже меня. По моему объективномумнению, она страшна как война; со мной дело обстоит, если честно, не так фигово. Мы ездим в школу на одном трамвае. Представьте: две уродливые девчонки, одиноко стоящие туманным утром на трамвайной остановке. Я, конечно, победно улыбаюсь: я твердо верю, что такой страхолюдиной,как Ветвичкова, я быть не могу. Ветвичкова в моих глазах представляет собой настоящее эстетическое дно.

Однако после каникул в восьмой класс приходит совсем другая Ветвичкова: загорелая, грудастая и потрясающе хорошо подстриженная (этот завистливый укол я чувствую, как только замечаю ее). Разумеется, в этом нет ничего такого особенного, но одно ясно всем: излюбленный конкурс на звание Мисс классная уродинабудет достаточно напряженным. Сумеет ли Ветка одержать победу – или ее добьется Фуйкова? В конце концов, прилагая все силы, я с минимальным перевесом побеждаю ее, но одно усваиваю на всю жизнь: стоит мне уделить своей внешности чуть меньше внимания, я сразу могу оказаться самой уродливой. (Кстати, попробуйте представить себе, как, осознавая это, вы, например, можете предаться релаксации…Так стоит ли удивляться, что при слове релаксациямне всегда становилось немного смешно?)

Для уродливой девочки, такой, как я, единственным критерием всего на свете раньше или позже становится красота. Уже в три года я выбираю место в песочнице, откуда самый красивый вид. Я никогдане играю возле мусорки – нет уж, увольте. Мороженое я выбираю по цвету– так, чтобы оно хоть немного гармонировало с одеждой. Вам понятно? Очкастая девочка в бесформенных брюках из синего вельвета никогда не покупает фисташкового мороженого, пусть оно даже нравится ей, боится, что по цвету оно не подходит. Зеленый и синий – для дурака любимый. В состоянии ли вы представить опасения неказистой двенадцатилетней девочки, которая не может позволить себе еще одиннедостаток?

В гимназии, естественно, внешне я признаю те же жизненные ценности, что и другие одноклассники, но в глубине души давно знаю, что все это один треп. Дружба? Самоотверженность? Справедливость? Правда? Фигня! Единственное, что для женщины по-настоящему в жизни важно, это красота. То есть правдатакова, что ни самоотверженным, ни по-товарищески преданным, ни справедливым девочкам никто любовных записок писать не станет.

В классе я тайком наблюдаю их – своих хорошеньких одноклассниц. Каждое утро пытаюсь отгадать, в чем они сегодня заявятся, и уж заранее боюсь того невидимого сияния, которое так часто сопровождает их появление. Для других это сияние, возможно, и невидимое, но я-то хорошо его вижу, и Ветка наверняка тоже. Трудно понять, но эти дурехи отлично выглядят, даже когда ходят вперевалочку или когда совсем расхристаны. Заспанные, непричесанные, в жеваной майке, а то и с грязной повязкой на голове – все это парадоксальным образом усиливает их привлекательность. Глаза еще больше выделяются на лице, кожа еще глаже. По сей деньпомню каждый кусочек их одежды. Вам понятно? Даже двадцать пять лет спустя могу точно вспомнить джинсовую юбку марки «Wild Cat», в которой на втором году обучения Ева Шалкова впервые переступила порог нашего класса: каждый кармашек, каждый разрез и тот красно-синий лейбл.

На уроках не перестаю подглядывать за ней. На черчении и рисовании она высовывает язык, и я тщетно пытаюсь угадать, почему даже с высунутым языком она выглядит так сексуально? А стоит высунуть язык мне, я сразу же становлюсь похожей на дебилку (к счастью, у меня хватает благоразумия язык никогда не высовывать).

Боже, почему ей – все, а мне – ничего? – шепчу я про себя.

Я вырастаю яростной атеисткой: Бог не дал мне лучшей внешности. Начиная с переходного возраста я не переступаю порог ни одного костела, как и не хожу никогда в ресторан, где однажды сильно меня объегорили.

В период созревания мне не раз приходит в голову, что, не будь у меня такой большой груди и зада, я могла бы изображать некоторую независимость: Любовь? Секс? Нет, благодарю, эти вещи меня не интересуют.Но как быть с четвертым номером бюстгальтера? При наличии задницы, как у заслуженной кубинской матери, я никого не могла бы убедить, что не была создана для любви. Каждый видит, что была, но, посмотрев мне в лицо, сразу смекает, что любви-то мне отчаянно и недостает.

Я не то что независима, я просто уродлива. Никого тут не обманешь.

Мне сорок, но до сих пор я все оцениваю главным образом с точки зрения привлекательности – не только авто или мобильные телефоны (решающий момент для меня, естественно, – элегантность форм и цвет, а вовсе не техника, что внутри), но и соседей, врачей или политиков. Какой прок политику от его головокружительных идей, если у него кривая улыбка и три подбородка? Я категорически голосовать за него не буду. Но главное: мне всегда нравятся только красивые или хотя бы симпатичные парни. Вы понимаете масштаб этой катастрофы? Меня, уродину, привлекают исключительносимпатяги.

Попробуйте-ка с такой несовместимостью жить – и выжить.

Ева

Работа юриста в зарубежной фирме со стороны кажется, пожалуй, сложной, но на самом деле она так же примитивна, как, скажем, кроссворд: одни и те же слова, одни и те же обороты. Сходства, впрочем, здесь еще больше: она могла бы сказать, что работа, как только истает получка, имеет для ее жизни такое же значение, что и кроссворды: она вполне цивилизованно убивает ею время.

Она считается способной, чуть ли не успешной, но это никогда не казалось ей трудно достижимым: достаточно было хорошего английского, немного драйва, умения общаться с людьми и определять приоритетные задачи. До сих пор работа вполне увлекает ее, тем не менее она давно знает, что с реальной жизнью эта работа не имеет ничего общего. Встречаясь на обеде со всеми этими модно подстриженными, самоуверенными девицами в нарядах от Хьюго Босса, она часто вспоминает Джефа начала девяностых: он также полагал, что место, которое тогда занял, – его жизненный шанс. Она слышит, как они делают заказ (две порции телячьей салтимбокка,порцию спагетти вонголои порцию паста аль рагу ди конильо),как смеются, видит, как они вешают пиджаки на спинку стула, как жуют, и думает о Джефе. Иногда вспоминает Карела и Ирену. Она никогда не предполагала, какое большое место в ее мыслях займут уже ушедшие люди, которые при жизни своей казались ей не очень значительными. Она даже помнит точные даты их смерти, и эти две даты уже навсегда стали частью ее личной истории – так же как, например, свадьба родителей или рождение дочери. Впрочем, не только для нее: когда на одной из встреч класса она неудачно обмолвилась, что Алица родилась через два года после Карела, большинство одноклассников отлично поняли, что она имеет в виду.

Джеф, как правило, приходит с работы очень поздно, Алица к тому времени чаще всего уже спит. И приходит обычно усталый, раздражительный. Ева понимает его, ему трудно: как всегда он хочет быть победителем, однако условия для соревнующихся далеко не равные.

– Как я могу тягаться с людьми, которые покупают фабрики готовенькими? – кипятится он.

Она с удовольствием пообщалась бы с ним, ибо весь день практически не говорила ни с одним взрослым, но он отвечает ей весьма неохотно, скупыми фразами. Он молча ходит по квартире и, кряхтя, нагибаясь, демонстративно подбирает с полу разбросанные игрушки.

– Это не квартира, а поле боя.

– После «Спокойной ночи…» она еще играла, – примирительно объясняет Ева. – Я убираю за ней пять раз на дню.

– Значит, придется убирать шесть раз.

– Вот это мне в голову не приходило. Убери сам.

Словесная игра на вылет. Два капитана.

– Я целый день вкалывал.

– А ты думаешь, я здесь в потолок плевала?

Оба чувствуют, как низко они пали. Джеф, плюхнувшись в кресло, потирает переносицу.

– Бардак бесит меня, – говорит он тихо. – Можно это понять?

Свое невнимание к ним Джеф пытается как-то загладить в выходные. Алице еще и двух нет, а он уже планирует многокилометровые походы.

– Ты в своем уме? – возражает Ева, склоняясь над картой. – Ни один ребенок такого не выдержит.

– Мой ребенок выдержит, – утверждает Джеф.

Большую часть пути они, естественно, несут Алицу попеременно.

Обе вечно задерживают Джефа.

– Любовь моя, ты не могла бы чуть порасторопней? – недовольно говорит Джеф почти всегда, когда Ева одевает Алицу.

– Конечно могу, – улыбается Ева стоически. – Если, конечно, тебя не волнует, что на улице минус два градуса, а ребенок будет без свитера и без куртки.

Во время их пеших прогулок они писают.Джеф идет на несколько метров впереди и то и дело укоризненно оглядывается на Еву.

– Это ребенок,Джеф, – говорит она с раздражением. – Нельзя требовать от нас невозможного.

– Ничего невозможного я от вас не требую. Хочу только, чтобы вы пошевеливались!

Когда все вместе едут на велосипедах, они едва крутят педали.

– Черт возьми, вы можете чуть поднажать? – рявкает Джеф и бешено кружит вокруг Евы и Алицы.

– Не можем, болван! – кричит Ева.

Джеф не выдерживает и срывается: жмет на педали и в три секунды исчезает за ближайшим поворотом.

– Куда уехал папа? – беспокойно спрашивает Алица; она улавливает витающее в воздухе напряжение.

– Вперед.

Через час Джеф, пригнувшись к рулю, спешит к ним навстречу: заляпанный грязью, вспотевший и довольный.

– Ты здорово ездишь, – хвалит он Алицу. – Я очень рад за тебя.

Скиппи

Известно ли вам, что пингвины-отцы полгода согревают яйца своим собственным телом, в то время как мать где-то черти носят? Полгода самцы стоят на морозе и на ветру. Их целая стая, которая медленно переминается с ноги на ногу и вертится по спирали, поэтому те, что с краю, хоть на минуту да попадают в середку, где, в натуре, дует меньше. Не знаю, как у них получается, но в этом яйце полгода ровно тридцать семь градусов, где бы отцы ни стояли. А когда птенцу реально что-то требуется, он сквозь скорлупку начинает попискивать – подает знак папаше. Тут наконец из полугодового загула возвращается мать и забирает свое яйцо. В целой стае узнаёт его по писку. Я не то чтобы хотел сказать что-то типа из ряда вон, мне просто кажется это занятным. По крайней мере гораздо занятнее, чем когда – взять хотя бы сегодня – читаю в газете, что 2004 год будет годом Путина и Буша. Чекист и сторонник смертной казни… Нынче в аэропорту требуют оттиски ваших пальцев (кстати, по-моему, это не ради оттисков, а чтобы узнать, не подтираете ли вы задницу левой рукой, как арабы, ха-ха), но когда полетите года через два-три, посадочный билет сунут вам прямо под кожу на затылке. А когда в самолете вам понадобится отлить, в Пентагоне будут это прослушивать самое малое четыре дешифратора. Вот в таком мире я и живу, чтобы с самого начала было ясно. Вам также должно быть ясно, что политика для меня – полная мутота. Впрочем, она всегда была такой, другую жизнь – жизнь во лжи – я, в натуре, не мог себе позволить. Потому-то я единственный из класса, кто отказался вступить в ССМ, [5]5
  Союз социалистической молодежи.


[Закрыть]
но к чему за всем этим, бог ты мой, сразу искать политику, как тогда наша классная? В пятнадцать? Вы что, спятили, товарищ учительница? Только потом меня стукнуло, что она к тому же и председатель школьной партийной организации. Сделать со мной она ни хрена не могла, но глаз с меня не спускала. Когда состоялся XIV съезд КПЧ, она самолично явилась типа как проконтролировать мой паспорт, не надорвал ли я в качестве протеста четырнадцатую страницу, но мне бы такое даже в голову не пришло. Ведь все, что я хотел, – это немного внимания. Не вступать в ССМ, по сути, было то же, что еще в девятилетке прокалывать щеку английской булавкой или перекусывать живого дождевого червя. Девчонки визжали: «Фу!» – и делали вид, что их вот-вот вырвет, но по крайней мере это было лучше, чем ничего. Я привлекал внимание – а не это ли самое главное? Человеку надо выделиться из толпы, потому как иначе ни одна живая душа его не заметит. Так что когда учительница русского языка в первом классе гимназии раздала нам адреса советских ребят и попросила нас по-дружески тепло переписываться с ними целый год, я сказал ей, что хотел бы лучше переписываться с кем-нибудь из Австралии. Господи, почему из Австралии? Да потому что мне спокон веку нравятся кенгуру, skippy. [6]6
  Попрыгунчик (англ.).


[Закрыть]
Она типа фыркнула, как кошка, и заявила, что должна посоветоваться с товарищем директором, но я, думается, вполне элегантно выкрутился. Говно – что Владивосток, что Мельбурн! Однако на все эти грубые слова прошу не обращать внимания, для меня они как политика, в них нет никакого смысла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю