Текст книги "Я вас жду"

Автор книги: Михаил Шмушкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Есть педагоги, которые, желая выставить себя в красивом свете, ставят заведомо завышенные оценки. Таких факиров я бы в три шеи гнала, так как усматриваю здесь прямую измену государственным интересам и духовное растление учеников.

И в самом деле. Ученик занимается из рук вон плохо, тетради его пестрят ошибками, он не может толком ответить ни на один вопрос и – тройка! Станет ли он после этого лучше учиться? Сомневаюсь.

Напротив, учитель, совершивший это преступление, да, именно преступление, уронит свой авторитет в глазах всего класса, а юный молчаливый соучастник, у которого, между прочим, нравственные устои ещё не столь крепки, может шарахнуться в сторону обобщений, мол, везде так. А такую вонзившуюся в душу занозу удалить нелегко!

Вот почему я не на шутку встревожилась, когда запыхавшийся Руслан остановил меня в коридоре и объявил:

– Гал-ка, живём, пя-те-роч-ка! Олег Несторович…

– Что-что? – не верю.

– Пять! – хвастливо растопыривает он пальцы.

Радость и в самом деле большая: за четыре года впервые такая отметка! Мальчик счастлив, я ещё больше. Ведь совсем недавно Руслана нисколько не волновали оценки. Теперь же, наконец, он осознал, что всё в его воле.

В честь такого чрезвычайного события разрешаю «имениннику» выфрантиться – надеть новенький синий джемпер, присланный на днях из дому, а сама бегу на почту дать телеграмму Трофиму Иларионовичу.

Схватив бланк, быстро написала текст, подаю в окошко и… чуть ли не из рук телефонистки вырываю его обратно.

– Люба, извини, передумала…

Девушка крайне удивлена. Просунув голову в окошко, глядит на меня немигающими глазами.

– Бывает же, – лепечу.

Не стану же я объяснять каждому встречному и поперечному, что мне пришло в голову: прежде чем отправить телеграмму, потолковать с Олегом Несторовичем с глазу на глаз.

Поздний вечер, в учительской математик один-одинёшенек. Он сидит за столом, опершись о него локтями и уткнув лицо в ладони. «Мальчишка важничает, собой любуется», – подумала я, присаживаясь на стул, который издаёт уже даже не скрип, а ужасный визг.

Олег Несторович отрывается от своих дум, поднимает голову.

– А-а, Галина Плато…

Я с места в карьер:

– Пятёрочку Руслану… в виде тонизирующего средства?

Олег Несторович мрачнеет на короткое мгновение. Вижу – волнуется, кадык перекатывается. Сейчас, думаю он дёрнет «молнию» на лыжной куртке под самый подбородок. Точно дёрнул, но не отзывается. Вид нашего нового математика, его медленные рассчитанные жесты всегда меня смешат. Разговаривая с ним, я прилагаю немало усилий, чтобы не рассмеяться.

Он честен до щепетильности. Влюблён в красивую девятиклассницу Наташу Любченко, но поблажек сна от него не получает…

– Так как, Олег Несторович?

– Багмут вполне заслужил эту отметку.

– Извините, я полагала…

Под моим пристальным взглядом он принимается поправлять узел цветастого галстука «мамин коврик», который у него, по не известному мне закону механики, всегда почему-то сползает в сторону. Как-то раз я ему об этом сказала и он покраснел…

– Да будет вам известно, Галина Платоновна, не далее чем вчера Багмута единогласно избрали председателем кружка занимательной математики.

«А Руслан об этом ни слова!» – довольна я.

– Не знаю, как другие педагоги, но я возлагаю на Багмута большие надежды. Он очень одарён. Я не оговорился, Галина Платоновна, одарён.

– Спасибо, Олег Несторович, спасибо.

– Пожалуйста, – растягивает он и снова принимает прежнюю позу: упирается локтями в стол и сжимает лицо ладонями.

Вечером Руслан как бы между прочим спрашивает:

– Ты дала папе телеграмму, что я?…

– Зачем?

– Правильно, – заявляет он. – Хвастунов не любит…

– А нам с тобой завтра предоставится возможность ему лично об этом рассказать.

Немой вопрос. Объясняю: сегодня звонил Трофим Иларионович, сказал, что собирается приехать за ним, Русланом – нужно пойти к бабушке в больницу.

– А я сказала, что сама тебя привезу.

Лицо мальчишки мрачнеет.

– Насовсем? – ломается его голос.

– А ты бы как хотел?

– Не скажу, сама знаешь, – отзывается, чуть смутившись, Руслан.

– Значит, вернёмся обратно.

Через минуту вопрос:

– Галка, а где остановишься? У тёти Ани или у нас?

– Право, не знаю. Может, у тёти Ани, а может, в общежитии.

– А почему не у нас? – удивлён мальчик.

– Ты же сам понимаешь, неудобно.

– Ну да, – надувает губы Руслан. – Чего? Нао-о-бо-рот, папа будеть очень доволен. – Слово «очень» мальчишка особо подчёркивает.

На этот раз он не испытывает моей выдержки.

– Я его письмо к тебе читал… «Скучаю и по вас, Галина Платоновна», – сказал он и покраснел.

– Безобразие! – возмущаюсь. – Читать чужие письма – то же, что прикладывать ухо к чужой двери.

– Сама виновата, на столике оставила, – находит он единственный довод в своё оправдание. – Галка, приезжай прямо к нам, а?

– Я же говорила, неудобно.

– Но я ведь у тебя живу…

1 декабря, среда.

Не люблю постоянно улыбающихся людей, не верю и такую улыбку. Она дежурная, неискренняя.

Увижу, бывает, в газете или журнале снимок весёлого улыбающегося, чуть ли не смеющегося человека, и готова бросить фотокорреспонденту в лицо: «Чёрт возьми, с какой стати вы заставляете всеми памп уважаемого человека улыбаться по команде «внимание!» Неужели полагаете, что его обычное выражение лица нам менее дорого, чем неестественно весёлое?»

Во всяком случае, тут у меня совесть чиста, я никогда не расточала улыбок по заказу и не смеялась, когда мне хотелось плакать.

А вот в прошлое воскресенье играла. Душили слёзы, а улыбалась, смеялась, шутила. Ради кого это делала – ради Лидии Гавриловны, Руслана, Трофима Иларионовича или ради себя самой?

Я рассчитывала, что в палату к больной вначале зайдут сын с внуком, но Трофим Иларионович настаивал, – тактично, как он умеет это делать, – чтобы втроём.

– У Лидии Гавриловны глаз острый. Увидев вас рядом, поймёт, как вы дружны, – объяснил профессор, кладя одну руку на плечо Руслану, а другой взяв меня под локоть.

Я послушно кивнула, и мы вошли в палату. И тут я замерла. «Неужели это Лидия Гавриловна? – не поверилось. – Боже мой, как она изменилась!» Болезнь её совсем высушила, превратила в крохотную тощую старушку. Кости, туго обтянутые пергаментом в трещинках, и… маленькие, живые, зоркие, настороженные глаза.

Бросаю короткий взгляд на растерявшегося Руслана. Сжав ещё плотнее пухлые губы, он сделал осторожный шаг вперёд и, чувствовалось, готов отпрянуть назад. Всё это длилось несколько секунд, но нам они показались вечностью.

– Здравствуйте, Лидия Гавриловна. А мы к вам в гости, произнесла я громко и весело. Я улыбнулась, но почувствовала, как одеревенели губы.

– Здравствуй, бабушка, – дрогнул голос Руслана.

– Здравствуйте, милые дети мои, – отозвалась молодым звонким голосом Лидия Гавриловна. – Почему вы стали? Подойдите ближе. Трофимушка, вон стулья. Руслан, ох как ты вырос! И окреп.

Руслан постепенно приходил в себя. Это же его бабушка! Она только изменилась, похудела до неузнаваемости, а голос-то её!

– Бабушка, знаешь, я получил пятёрку! – сообщает он не без гордости и с сознанием, что лучшего подарка для неё быть не может.

– По какому предмету? – интересуется Лидия Гавриловна, поглядывая на меня. Её улыбка, хотя и даётся ей с большим трудом, искренняя, благодарная.

– По математике.

– Галина Платоновна поставила?

– Нет, не она, – обижается Руслан. – Наш математик Олег Несторович. Он зря не поставит.

– Лидия Гавриловна, Руслан председатель кружка занимательной математики, – вставляю.

Старушка кивком благодарит за такую приятную весть, но смотрит на меня упорно, сосредоточенно и со скрытой обидой: зачем, мол, обманываешь, неужели думаешь, что я лишилась рассудка?

– Да, честное слово, – спешу заверить больную. – Я сама узнала об этом случайно, от самого математика.

Странная вещь, и Трофим Иларионович принимает моё сообщение только как подарок для больной. Не верит! Оборачиваюсь за помощью к Руслану.

Мальчик доволен, кивает головой:

– Точно, по-честному.

Перехватываю взгляд Багмута-старшего. В нём, кажется мне, вопрос: «От самого математика? Того новенького, молодого?». Краснею, почему, не знаю.

– Галина Платоновна, вы об этом не писали ни мне, ни матери, – замечает как бы вскользь Багмут.

«О чём? – хочу спросить и ещё больше краснею. – О самом математике? Что с вами, Трофим Иларионович, он мне ни капельки не нравится, ни настолечко».

Хотела, но понимаете… – не узнаю своего голоса, прозвучавшего стеснённо, неуверенно.

– Меня же, папа» избрали только совсем недавно, а пятёрку получил позавчера, – выручает меня Руслан.

Умница сорванец! Теперь всё в порядке.

Внук преподносит Лидии Гавриловне передачу, которую мы с ним привезли.

– От нас, бабушка, – ставит мальчик осторожно на тумбочку светло-розовый полиэтиленовый мешочек. – Всё тут свежее-свежее. Коржики мы с Галкой напекли, а яички, знаешь, прямо из-под курочек, – хвастливо заявляет маленький Багмут.

– Из-под курочек? – переспрашивает, вновь повеселев, Лидия Гавриловна. – Откуда это известно?

– Как откуда? – поражён внук. – Я же их сам насобирал!

– Сам?!

– Ну да. У нас с Галкой курочки есть, семь штук.

– Трофимушка, откуда у нас дома взялись куры?

– Не тут, бабушка, а в Сулумиевке, – объясняет, смеясь, Руслан. – А весной мы с Галкой разведём ещё кроликов. Они, знаешь, быстро размножаются. А корм для них – куда глазом ни кинь, – лежит, не то, что в городе. У Михайлика Барзышина их шестнадцать… Летом – во дворе держат, сейчас, зимой, – в пристройке.

– А разве уже холодно?

– Ну да, снег.

– Потеплеет ещё, снег растает, – уверяет Лидия Гавриловна внука.

– Нет, что ты! – возражает Руслан. – Лист с вишен опал – знай, настоящая зима наступила.

Мой подопечный без умолку болтал, хвастал приобретённым опытом. Отец и бабушка переглядывались, а я терялась в догадках, не знала, довольны ли они тем, что то и дело слышали: «У нас с Галкой…», «У нас с Галкой…», «У нас с Галкой…»

– Мама устала, – произнёс Трофим Иларионович едва слышно, словно больная уже уснула, и указал нам глазами на дверь.

Мы тихо, на цыпочках, стали выходить из палаты, и когда уже были у дверей, нас догнал отдалённый, словно идущий из каких-то глубин, голос:

– Галина Платоновна, останьтесь, пожалуйста.

Я вернулась к койке и села на прежнее место.

– Лидия Гавриловна, вам бы прилечь, – решилась я нарушить тягостную тишину.

Но больная не слышала меня.

– У нас с Галкой… У нас с Галкой… У нас с Галкой… начали шептать бледно-синие сморщенные губы.

Я подумала: «Это её очень расстроило. Не «у нас с бабушкой», не «у нас с папой…» Она, Лидия Гавриловна, ещё не закрыла глаза, ещё дышит, а её любимый внук уже нашёл ей замену – «у нас с Галкой…»

– Галина Платоновна, дайте мне вашу руку. Спасибо… – Она опускает веки, и из-под ресниц выступают две слезинки, медленно катятся по впалым щекам. – «У нас с Галкой…» – хорошо. Спасибо… Я вот умру…

– Зачем так?..

– Не надо, Галина Платоновна, – подняла руку Лидия Гавриловна. – Я умираю спокойно. Теперь у Руслана есть материнская ласка, в которой он так нуждается. – Она коротко кивнула, очевидно, самой себе. – А за Трофимушку я не тревожусь: он у меня серьёзный, не возьмёт в дом лишь бы кого.

Лидия Гавриловна опустила веки, умолкла, а я полотенцем принялась вытирать её вспотевший холодный лоб. Затем, сложив руки на коленях, с терпеливым ожиданием стала следить, не уснула ли.

– Посидите ещё минутку, – просит Лидия Гавриловна.

Если б её глаза не были затуманены предсмертной поле ной, она бы увидела, как я побледнела.

5 декабря, воскресенье.

Свирепствует вьюга, словно стая разъярённых зверей напала на нашу хату и бесцеремонно царапает стёкла, ломает в саду вишни, пытается сорвать калитку. А в комнате тихо, уютно, весело потрескивают в печи дровишки, ставший за день Руслан спит, а я, открыв свой дневник, обдумываю, как отразить пережитое за последние дни. А переживаний было предостаточно!

Прежде всего смерть Лидии Гавриловны. Мать профессора Багмута умерла сразу, как только мы покинули её палату, но об этом мне стало известно лишь утром следующего дня. Выйдя из больницы, помню, я сразу же нашла телефонную будку и позвонила тёте Ане.

Продолжительные гудки, никто не отзывается. «Моя хозяйка, наверное, включила телевизор на всю мощность», – решаю.

Через стекло наблюдаю за профессором и его сынишкой. Трофим Иларионович угрюм, задумчив, а Руслан стоит с понуренной головой. Переживает мальчик, о бабушке думает, о расставании вспоминает. Ну и пусть!

Я категорически против слащавости, против всякой умилённости и ложной трогательности, – но позвольте! – почему мы так ужасаемся, если на глазах у детей выступают слёзы, когда они чем-то взволнованы? Колобок не попал в зубы к лисе, Баба-Яга добрая, симпатичная старушонка… Вздор! Дети любят, ценят правду и неплохо разбираются в ней.

– Ал-ло. Слу-ша-ю.

Тётя Аня. Наконец-то! Интересуюсь её самочувствием и спрашиваю, можно ли мне остановиться у неё денька на два-три.

В ответ слышу знакомый хриплый хохоток:

– Дал топор – дай топорище? Так следует вас понимать, товарищ Троян? Между прочим, здесь не гостиница и я не дежурный администратор.

Хочу бросить трубку – стесняюсь Руслана, Трофима Иларионовича. Что делать? Безвыходное положение! Остановиться у Багмутов я заранее отказалась, да и сам профессор не очень-то настаивал. Куда же теперь? В гостиницу? Останавливаются же где-то люди…

– Ал-ло! Га-лоч-ка!

– Слушаю…

– Что, Галочка, – слышу весёлый голос. – Когда надо – «родненькая, милая», а взяла своё – «извините, мы не знакомы»?

– Да-да-да, – повторяю машинально, растерянно, встретившись с настороженным взглядом Трофима Иларионовича. – Простите, я найду, мир не без добрых людей, – продолжаю лепетать.

– Вот чего не ожидала, так не ожидала. Приходи, глупенькая, где ты там?

Как же я забыла, что тётя Аня любит «брать пробу»?

Такси останавливается у подъезда знакомого дома на Репинском. И тут происходит такое, что глазам собственным не верю: из машины вслед за мной выходит и Руслан.

– До свидания, папа.

– Руслан, ты куда? – восклицает крайне удивлённый Трофим Иларионович.

– Я с Галкой.

– А домой?

– Я с Галкой, папа.

Казалось бы, я должна была этому радоваться – не может, мол, мальчик без меня. Однако, встретившись с растерянным и грустным, беспомощным взглядом профессора, я вся как-то внутренне сжалась и, посмотрев на него с дружеским участием, подумала: судьба наносит ему удар за ударом: единственный сын, далеко не ребёнок, одиннадцать скоро будет! – предпочитает остаться у чужой женщины, в чужой квартире.

– Руслан, у тёти Ани полно квартирантов, – решилась я на обман. – Ты же слыхал, я еле её уговорила…

Мальчик опустил глаза и молча кивнул.

– Ладно, – махнул он рукой, усаживаясь обратно в машину. – Созвонимся, Галка, да?

– Обязательно.

Он звонил почти ежечасно, находя каждый раз для этого веские предлоги. А на следующее утро позвонил Трофим Иларионович и упавшим голосом сообщил, что Лидии Гавриловны уже нет. Не верилось, хотя внутренне я была подготовлена к такой вести.

– Вот так, Галина Платоновна, – произнёс профессор. – Вот так, – повторил он, когда я разрыдалась.

Тут же стояли тётя Аня и ещё не раздевшаяся с дороги, в пальто, Оксана Ивановна.

– Трофим Иларионович, – наконец произношу с трудом, – примите мои соболезнования… Анна Феодосьевна и… Оксана Ивановна тоже…

– Благодарю.

Я подумала: сейчас начнутся хлопоты, похороны, одному не справиться. Была б дома его сестра, а то она всё ещё читает лекции в Америке! А что, если я заберу сюда Руслана, а Оксана поможет профессору?

– Трофим Иларионович, я бы забрала Руслана сюда, к тёте Ане…

– Руслана действительно не мешало бы забрать отсюда, – соглашается Багмут. – Тем более, что он немного простужен. Что касается помощи… Поблагодарите Оксану Ивановну и, пожалуйста, не беспокойтесь – я не один. Есть у меня друзья, товарищи.

Похороны состоялись во вторник. За гробом Лидии Гавриловны шли не только преподаватели педагогического института, но и студенты. Музыка, десятки венков. Венок несли и мы с Оксаной.

«О чём сейчас думает Оксана? – пыталась я угадать. – О том, что сразу же вслед за нами кинулась сюда, чтобы не оставить любимого человека одного в беде, а он открыто отстраняет её руку помощи? А может, она не теряет надежды, надеется, что Трофим Иларионович, оставшись совсем одни с мальчишкой, трезво посмотрит на жизнь, разберётся, кто ему на деле друг?»

В том, что Оксана любит Багмута сильной и бескорыстной любовью, сомнений нет. Как ей помочь, как облегчить её страдания – она, болезненно самолюбивый человек, явилась туда, куда её не звали, где её не ждут! Трудно вытеснить из сознания душевную боль неудовлетворённого стремления, по и смягчённая, ослабленная она продолжает в нас жить.

…С той минуты, как траурная процессия вступила на кладбище, Трофим Иларионович стал всё чаще и чаще прикладывать платок к глазам, а Оксана до того разрыдалась, что идущие впереди оборачивали головы, глядели на неё кто сочувственно, а кто с укором.

– Оксана, возьми себя в руки, – умоляю её. – Успокойся.

После похорон многие, в том числе Оксана, поехали на улицу Куйбышева, а я к тёте Ане, ведь там – Руслан. Мальчик ждал меня с нетерпением. Он знал, что произошло. Плача, он без возражения согласился не участвовать в похоронах. Теперь мы с ним, обнявшись, молча сидели на диване.

Руслан в те минуты думал (он мне в этом потом признался) о том, что мы с ним одинаковые, но не совсем: у него есть отец, тётя, у меня же, кроме него, Руслана, никого. А я думала об Оксане, о том, как она обрадовалась, когда после похорон к ней подошла аспирантка, сказала: «Мы вас, Оксана Ивановна, и поныне считаем членом нашего коллектива» и пригласила вместе со всеми поехать к профессору Багмуту домой.

– Оксана, потолкуй с Трофимом Иларионовичем о Руслане, – шепнула я ей, когда мы уселись рядом в автобусе.

– О чём? – взглянула она на меня встревоженно.

– Ну, как быть с мальчиком. Не забирать же его обратно, в Сулумиевку. Я занята, работа, учёба, нагрузки.

Пока я говорила, Оксана смотрела на меня с нарастающим возмущением.

– Ты серьёзно?! В такой час отказываешься?..

– Сама бы взяла.

Её лицо совсем посерело, взгляд потух.

– Ты же прекрасно знаешь… Руслан меня видеть не может! – вырвалось у неё.

– Что же будет?

– Что? – переспросила Оксана и бросила: – Будет, как было: он останется у тебя.

Кулик вернулась на квартиру к тёте Ане подавленной, раздражённой. Она как бы вскользь уронила:

– Взяла бразды правления и ведёт себя как хозяйка дома.

– Кто?! Не та, что вела под руку Багмута? На похоронах…

– Да, она.

– Такая бесцеремонная! С какой стати? Кто она вообще?

– Не знаю, – ответила Оксана, глядя в сторону.

Я не знала этой женщины, но возненавидела её не меньше, чем Оксана. «Неужели и во мне заговорило чувство ревности?» – задала я себе вопрос.

– Багмут собирается с тобой поговорить, – сообщила немного погодя Оксана, когда мы остались с ней вдвоём. – Позвони ему.

Я поморщилась, удивилась его бестактности: «Почему же я должна звонить тому, кто собирается со мной говорить, а не он мне?» Но тут же опомнилась: «У него-то горе какое!» Тем не менее так и не позвонила.

Проходит ещё один день.

– Почему не звонишь? – спросила с укором Оксана, складывая свои вещи в дорожную сумку. – Я тебе мешаю, секреты у вас какие-то?

Я села на край стула, и обхватив колени сцепленными руками, бросила с вызовом:

– Да, секреты, а ты что думала? – И уже мягко: – Чего ради я буду звонить, если я ему понадобилась? Самолюбие нужно иметь.

Задела обнажённый нерв. Кулик сердито фыркнула, затем покосилась на меня и спросила:

– Камень в мой огород, Галка, да? Осуждаешь за то, что приехала? Пойми, не могла я иначе, – разрыдалась она и кинулась на диван, уткнув мокрое от слёз лицо в плюшевую подушку.

Только теперь она выдала тайну: за полгода до своего бегства из аспирантуры Оксана и Трофим Иларионович отдыхали вместе у Чёрного моря…

– Не могу, не могу, – продолжала рыдать Оксана.

Я рванула её к себе, усадила и отвесила одну за другой звонкие пощёчины:

– Прекрати немедленно!

Её глаза блестели, как отшлифованные линзы, ничего не выражая – ни обиды за то, что её огрела, ни стыда за свою истерику.

– Оксана, ты должна его забыть, – произнесла я строго. – Выбрось его из головы, я тебе в этом помогу… Мы с Русланом переедем куда-нибудь, чтобы он не напоминал тебе о нём. Наконец, – протянула я, ни до чего лучшего не додумавшись, – …наконец, я не нанялась к нему в няньки…

После истерики Оксана немного успокоилась. Её лицо выражало сильное утомление, усталость побеждённого.

– Галка, ты этого не сделаешь, не посмеешь, – произнесла она умоляюще.

В тот же день, вечером, оставив Руслана с тётей Аней и Оксаной, я кинулась к автомату. Подальше, понятно. Чтобы они случайно не увидели.

– Это я, Троян, – кричу в телефонную трубку. – Оксана Ивановна сказала: вы просили позвонить.

– Совершенно верно. Как там Руслан, Галина Платоновна?

– Полощет горло. Отвлекаем… Я из автомата, Трофим Иларионович, чтобы…

С того конца провода доносится прерывистое дыхание.

– Алло, алло! Трофим Иларионович, слышите?

Молчание. Начинаю побаиваться, не случилось ли чего с Багмутом. Чувство страха подсказывает, что надо что-то срочно предпринимать. А тут, как назло, сгрудилась очередь, мне подают знаки, чтобы кончала разговор. Бородатый гном в пылающем красном джемпере рвёт к себе дверцы будки и сердито шипит: «Совесть надо иметь! Понимаете, что это такое, или объяснять?»

– Галина Платоновна?

Наконец-то.

– Трофим Иларионович, вы меня слышите? Трофим Иларионович, очередь тут образовалась неимоверная! Меня сейчас поколотят! Позвоню из другого автомата, – выпаливаю одним залпом и бросаю трубку на рычаг.

Выхожу из будки, перехожу улицу – пожалуйста: три ярко освещённых автомата и все свободны. Заскакиваю в один из них, кладу монетку, снимаю трубку. Волнуюсь – вдруг и этот аппарат забарахлит.

– Алло! Вас слушают, – женский голос.

Не туда попала, перепутала номер? Какое наказание! Вращаю диск медленно, осторожно. На другом конце провода подняли трубку.

– Вас слушают!..

Тот же женский голос. Ну, это уж чересчур! Неужели?.. Гнетущая досада сменяется острой болью.

– Трофим Иларионович очень занят? – спрашиваю на всякий случай.

– А кто спрашивает?

– Какая разница кто, – отвечаю и категорически. – Пригласите Трофима Иларионовича к телефону.

– Простите, но его нет. Он поехал к сыну.

– Давно?

– Только что.

– На Репинский?

– Ну да.

Везёт же! Мчусь на всех парах, вскакиваю в полупустой автобус, чтобы догнать профессора, поговорить с ним без свидетелей. Езды всего-навсего две остановки, а мне кажется, что еду бесконечно долго и в противоположную сторону.

Вспоминаю слова из предпоследнего письма Трофима Иларионовича: «Скучаю и по Вас, Галина Платоновна». В тот день я избегала встречи с Оксаной. Мне казалось, что состою в сговоре с Багмутом, предаю её. Я думала об этих словах, вертела их так и сяк, искала подтекст, издевалась над самой собой: «Он же не пишет «по Вас», а «и по Вас»! Тут же: «Галка, чучело ты гороховое, не станет же он писать прямо: «Скучаю по Вас».

Площадь Карла Маркса. На следующей выхожу. «Скучаю и по Вас, Галина Платоновна». А эта дама? «Алло, вас слушают…» С какой стати она осталась в квартире одинокого мужчины? А может, она сейчас не одна, там наверное и коллеги, знакомые профессора?.. Оксана почувствовала себя лишней и ушла…

Обхожу безлюдный с оголёнными деревьями сквер, сворачиваю направо, чтобы выйти через проходной двор прямо к дому тёти Ани. Лишь теперь меня охватывает волнение, думаю, как я себя поведу в присутствии Оксаны, если Трофим Иларионович уже успел прийти? Нужно будет прикидываться. Фу, как это противно! А придётся. Ведь час назад я дала Оксане пощёчину, требовала, чтобы она забыла о Багмуте. Не покажется ли Оксане, что я сама влюбилась и всё, что говорила. – хитрость маленького рыженького лисёнка?

Влюблена ли я в Трофима Иларионовича? Благоглупость! Конечно, мне приятно, что в какой-то степени ему (именно ему!) нужна. Бывает же, что одна единственная встреча поворачивает по-другому всю жизнь, становится определяющей. Не знала я Багмута, не думала о нём, теперь… Сама себе, выходит, противоречу? Ещё как! Боюсь признаться, что влюблена.

Ждёт. Издали узнаю. Догадливый! А может, звонил тёте Ане? Скорее всего так. Ускоряю шаг и тут же замедляю его. Сильно волнуюсь. Обдумываю, с чего начать разговор. Притворившись, что никого не заметила, направляюсь прямо к дверям.

– Галина Платоновна…

Останавливаюсь. Выжимаю из себя три слова: «Ах, это вы?..» Произношу их сдержанно, удивлённо, а дальше: «Звонила. Какая-то женщина сидит у вас…»

У него измученный вид, небрит, под глазами тёмные круги. Похоронил мать! Одно дело, когда готовишься к этому неизбежному, другое, когда оно совершилось.

Взглянув на часы, Багмут спрашивает, нет ли у меня желания до того, как он заберёт Руслана домой, пройтись немного.

– Половина седьмого? Поздновато, но немного, пожалуй, можно, – соглашаюсь.

– Дома вы когда спать ложитесь?

– Когда придётся.

– А Руслан?

– Ровно в десять.

Трофим Иларионович просит рассказать о сыне то, что, как догадывается, я в своих письмах скрывала.

– Видите ли, – замялась я.

Моё замешательство вызвало у Багмута улыбку.

– Если б за четыре с лишним месяца Руслан на самом деле ничего не натворил, то вас можно было бы причислить к лику святых. Для того, чтобы он получил ту самую пятёрку, вам пришлось немало вытерпеть. Не взыщите, – разводит он руками. – Сами обрекли себя на такие муки.

– Какие же муки! Мне с Русланом хорошо, славный он мальчик и вовсе не «трудный». Обыкновенный живой мальчишка. У нас «на кратер» его ни разу не сажали.

– Кратер?! Что же это такое? – свёл он брови.

– Так у нас дети называют переднюю парту, где находятся под бдительным оком учителя.

– Выдумщики! – восхищается профессор.

Входим в сквер, гуляем по запорошенной снегом дорожке, и я, сама не желая этого, рассказываю о побеге Руслана в Одессу. Тут же спешу добавить: об этом в Сулумиевке, кроме меня и директора школы, никто не знает.

Багмут слушает, поглядывая на медленно падающие снежинки. Когда умолкаю, он ещё долго продолжает шагать в глубоком молчании. А у меня где-то в закоулках мозга вызревает мысль: «Сейчас спрошу о даме! Сейчас…»

– Мне нравится ваш директор, Галина Платоновна, – берёт он вдруг мою руку в свою. – Судя по вашим рассказам и письмам, Павел Власович думающий педагог. Знаете, он мне напоминает… Макаренко, Сухомлинского, да, да, именно их. – Багмут вновь умолк, прошёл ещё немного, затем продолжал: – Исследовательские институты, кафедры, обобщение опыта – прекрасно, крайне нужно, но корни педагогики всё-таки по-настоящему развиваются, растут непосредственно у родника, питаются его живительной влагой.

Профессор так искренне (даже с некоторой завистью) произносит последние слова, что физически ощущаю свежесть родниковой воды. «Трофим Иларионович, – хочется мне сказать ему. – Кто вам не даёт спуститься с Олимпа на землю, к роднику? Пожалуйста, переезжайте в Сулумиевку. Запакуйте чемоданы и быть по сему».

– Павел Власович вызывал к себе нашего блудного сына, когда вы его приволокли из Одессы?

– Разумеется, – отвечаю и рассказываю о том, как Руслан признал свою ошибку.

– Хорошо, очень хорошо, – восхищается Трофим Иларионович педагогическим тактом нашего директора. – А вы? Вы, Галина Платоновна, иногда напоминаете Руслану?

– Нет, поговорили и на том забыли.

Он подносит мою руку к своим губам.

– Спасибо за то, что вы такая…

Беседуем ещё минут десять, и Трофим Иларионович спохватывается: восемь часов!

– Нам пора. Идёмте. Забираю у вас, Галина Платоновна, сына и благодарю…

Не хочется, так не хочется уходить, что с трудом отрываюсь от скамейки, ну будто приросла к ней. Но ничего не поделаешь, не могу же я сказать: «Давайте посидим ещё немножко!»

Останавливаюсь. «Он сказал, что забирает Руслана? Не почудилось ли мне? Нет-нет, не может быть!..»

– А кто она? – радуюсь собственной смелости.

– О ком вы, Галина Платоновна?

Положеньице! Я явно переборщила.

– А та, что у вас дома, у телефона дежурит?

Сейчас, думаю, он укажет мне моё место: «Галина Платоновна, не слишком ли?..» Боже мои, что я натворила! Чувствую, как холод растекается по жилам.

Однако Багмут прощает мне дерзость:

– Ах, вы вот о ком! Вера Максимовна – старшая дочь товарища Шамо, нашего проректора.

«Ясно, – делаю скоропалительный вывод. – Возраст у неё такой, что поторапливаться надо».

– Вера Максимовна буквально на днях вернулась с мужем и детьми из Индии. Они там пробыли более трёх лет. Узнав о моём положении, Вера Максимовна решила мне помочь: временно приютить Руслана у себя…

– Временно?.. Пока Руслан вырастет или пока женитесь?

Вопрос поставлен так, что любой отчитал бы меня, в крайнем случае заметил: «Пожалуйста, будьте покорректней», но Багмут и на этот раз только вскинул удивлённо брови и дружелюбно усмехнулся:

– Я, Галина Платоновна, и так перед вами в большом долгу. Я о вас думаю.

– Спасибо, Трофим Иларионович. Переводить ученика во время учебного года из школы в школу я бы не рекомендовала, – не даю ему опомниться. – Скажите прямо, может быть, я упускаю что-то в воспитании мальчика?

– Что вы! – запротестовал он. – Галина Платоновна, как вы могли такое подумать? Помните, Руслан вышел из такси вслед за вами?..

– Почему же вы решили пренебречь его мнением и не спрашиваете, где ему хочется быть – в Сулумиевке или у Веры Максимовны?

– Галина Платоновна, поймите меня правильно. Я не могу, не имею морального права взваливать на вас такую тяжесть, – сказал он, виновато взглянув на меня.

– Но ведь я не жаловалась.

– Вы не из тех, кто жалуется. Потом… я… отец, Галина Платоновна, и хотел бы, чтобы он был чаще со мной.

– А вы его навещайте почаще. Одиннадцать часов пути – и он с вами.

Профессор от неловкости пожал плечами:

– Пожалуй…

11 декабря, суббота.

Мы бы начали спектакль вовремя, но случилось непредвиденное: король застрял в пути – забарахлил мотор. Чихал, чихал и совсем заглох. От сахарного завода, откуда Алексей Остапчук возил на ферму жом, километров сорок с гаком. Пока додумался позвонить в правление колхоза и сообщить, что стряслось, пока выслали другую машину для отбуксировки, пока машину притащили в Сулумиевку…

Мечусь, как вспугнутый заяц, туда-сюда, от волнения сосёт под ложечкой. А зал неистовствует. Приходится то и дело высовывать голову из-за занавеса и объявлять: «Ти-ше! Через пять минут начнём!»

– Король не появлялся? – влетаю в четвёртый класс, где сидят драмкружковцы.

В ответ – коллективный вздох.

Вдруг пронзительное, радостное восклицание: