Текст книги "Я вас жду"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Двоюродный? Родного же у тебя нет.
– Ну да, двоюродный.
Спасибо, выручила: я не учла, что у нас с мальчишкой разные фамилии.
– Похожи, не правда ли?
– Как чёрт на кочергу, – смеётся Корниец.
Грубовато, конечно, однако Руслан не обижается.
Перебросившись с коллегой ещё несколькими словами, возвращаюсь с мальчиком в купе. Он засыпает, не успев положить голову на подушку. Вслушиваюсь в его дыхание.
Равномерно поднимается и опускается жёсткая от крахмала простынь. «Раз уснул таким безмятежным сном, – рассуждаю, – стало быть, всё в порядке. Ничто его не тревожит. А слёзы? Впервые расстаётся со своими, впервые уезжает сам».
А если эксперимент соединения огня и воды не удастся? Если Руслан выкинет такой трюк, что без милиции дело не обойдётся! Дать задний ход, поднять руки и сдаться? Оксана будет злорадствовать, а проректор Шамо смеяться: «Руслан и на луне всё перевернёт вверх тормашками».
Отогнав от себя прочь неприятные мысли, достаю с полки дорожную клетчатую сумку. В ней – «Голубая кладовка», с которой на протяжении многих лет делюсь самыми затаёнными думами.
На титульной странице тетради – эпиграф: «Если не можешь сдвинуть с места гору, подыми пока один камень». Эти слова принадлежат моему отцу, учителю истории Платону Сергеевичу Трояну, который даже в лихую годину войны вёл дневник.
Позиция
Каждый раз, когда я читаю лаконичные записи отца, меня охватывает волнение, слышится его ровный, мягкий голос, чувствую прикосновение к плечу успокаивающей руки. Я не вижу его глаз, но знаю: они слегка прищурены, в них – весёлые огоньки.
Однажды, – помнится, я тогда уже была в восьмом классе, – отец пришёл домой очень удручённым. Подаю обед и, приняв выжидательную позу, сажусь напротив. Отца это, разумеется, рассмешило – уголки рта вздрогнули.
– Отзыва о своём поваренном искусстве ждёшь? – спрашивает он, оживляясь. – Что же, хозяюшка моя, похвалить тебя следует. Суп – на редкость хорош, ну а о котлетах и говорить не приходится. Я серьёзно, Галчонок.
Продолжаю глядеть на него в упор, не мигая.
– Успокойся, ничего такого… – заверяет он, а в голосе его слышится горечь, обида.
Настаивать, чтобы отец рассказал о случившемся, не осмеливаюсь. Тем более, что пришёл он домой горазда позже, чем обычно. Обвиняю в этом не отца, а заведующую Домом культуры Марию Алексеевну Макарчук. Опять, возмущаюсь, она начала ему глазки строить! Вот что значит чутьё, инстинкт!
Ревную ли отца к Марии Алексеевне? В какой-то степени. Но главное совершенно в ином: не слепа, вижу эту женщину насквозь. В каждом её слове, жесте, улыбке – искусственность, вычурность, напыщенность.
Ухожу на кухню, отец – в другую комнату. Вскоре оттуда доносятся звуки скрипки.
Люблю скрипку. Отец играет Серенаду Шуберта. Когда-то мы играли её всей семьёй: отец на скрипке, мама на пианино, я на аккордеоне. Мы выступали не только на вечерах в Тумановке, но и на районных и даже на областных смотрах.
Песнь моя летит с мольбою…—
пою я тихо под музыку.
В этот поздний час…
Улавливаю в игре какую-то растерянность, тревогу. Выйду к нему…
Вхожу в столовую, отец уже сидит на диване, откинув голову на мягкую спинку, и о чём-то думает. На его коленях мурлычет, помахивая хвостом, старенький зеленоглазый кот.
Сажусь за уроки, но мысли мои далеко от них. Подо мной громче чем когда-либо поскрипывает стул, шариковая ручка не пишет, и поминутно что-то падает на пол – то линейка, то резинка, то карандаш…
– Галчонок, я поссорился с Михаилом Владимировичем, – заявляет неожиданно отец.
– С завучем? – переспрашиваю, а про себя радуюсь: «Ошиблась. Макарчучка ни при чём. А я, такая-сякая, уже готова была выцарапать ей глаза».
– С ним. Директор, знаешь, всё ещё в больнице. Обернувшись к отцу, с нетерпением жду объяснения.
Молчит. Выражение его лица непривычно грозное. Кажется, что он вот-вот скажет: «Я ему покажу, где раки зимуют…» Не тороплю, жду.
В тот вечер я так и не узнала причины его ссоры с нашим завучем. Оно и понятно, почему: отец щадил авторитет Михаила Владимировича. На следующий день, после продолжительного заседания педсовета, школа разузнала всё до малейших подробностей.
Оказалось, вот какая история. При нашей школе существовал учебно-консультативный пункт по заочному обучению. Если в предыдущем году он проводил кое-какие занятия, то в этом бездействовал. Мой отец, который никогда не сидел на скамье запасных игроков, и учительница математики (под стать ему) Елена Софроновна не раз напоминали об этом завучу, он же всё отмахивался, мол, не горит…
И вдруг загорелось! Михаил Владимирович каким-то образом узнал, что в школу приезжает комиссия. Он тотчас дал указание записывать в классные журналы (задним числом, разумеется) темы непроведенных уроков, отмечать посещаемость… Отец решительно отказался идти на подлог и потребовал вынести разговор о затеянной манипуляции на педсовет.
Педсовет, на котором слушался вопрос о работе учебно-консультативного пункта, состоялся. Мой отец выступил с критикой и, понятно, называл вещи своими именами – «подлог», «очковтирательство». Михаил Владимирович начал метать громы и молнии: «Вы что, Платон Сергеевич, преступников ищете? Не выйдет, не те времена! Занятия, пусть с маленьким опозданием, начались? Вы бы лучше подумали над тем, почему дети историю учить не хотят! Семнадцать двоек – шутка ли? Из-за вас, только из-за вас, товарищ Троян, наша школа со второго места откатилась на шестое…» Отец обрывает оратора репликой: «Завышенных оценок не ставлю и не буду ставить!» Завуч ухватился за эти слова: «По-вашему, Платон Сергеевич, выходит, что все мы непорядочные люди, обманщики, вы же – единственно честный человек?!»
Слова «все мы» до того подействовали на «объективных», третьих, не желающих вмешиваться, что отец оказался в довольно сложном положении, и педсовет указал учителю истории, товарищу Трояну, на его «недостойное поведение». Вот он и возвратился из школы подавленным, уставшим. Даже есть отказался.
Годы, война, ранения, нелёгкий учительский труд, горе – потеря любимой жены – тяжёлым бременем легли на его плечи, провели заметные борозды на лице, но характер его остался прежним – живым, энергичным, добрым. И вдруг такое…
Всю ночь напролёт мучился, места себе не находил, а чуть забрезжил свет – в райцентр за правдой подался. Пока он поговорил с заведующим роно, затем в райкоме партии, пока добирался на попутных машинах обратно, опоздал на свой урок. Этим случаем воспользовался Михаил Владимирович: настрочил приказ, в котором учителю истории объявлялся выговор с предупреждением.
Как отреагировал отец? Надо признать, опрометчиво. Убедившись, что завуч сводит личные счёты, он заявил, что не переступит порога школы до тех пор, пока приказ не будет отменён.
И не вышел. А завуч, конечно, не дремлет, наводит тень на плетень, строчит новый приказ: «Уволить за прогул».
В один из тех дней я вместо того, чтобы утешить отца, не думая, ляпнула:
– Воюешь, воюешь без конца, себе нервы портишь, другим… Зачем всё это тебе, папа?
– Что-о?! – опешил он и подался всем корпусом назад, словно я ударила его. – Галка, что с тобой?! Ты, ты советуешь мне сделаться «правильным», гладеньким?! Не ожидал, не ожидал. Такой человек, Галка, – бесхарактерный или просто трус. Только из-за таких у нас ещё не вывелись хамы и прочий хлам, который так и ждёт, что мы «заземлились». Они советуют: «Живи проще. Чего ты всем докучаешь? Что доказываешь?» – Он в сердцах опустил кулак на стол.
– Нет, Галка, нет! Учитель не зажжёт ученика, если сам не горит; не сможет воспитать активную личность, если сам ходит по земле бочком. Нет, нет! Поддаваться ловкачам? Никогда! Если вовремя их не остановить, не дать по рукам, то они возведут жульничество в норму жизни. Решено – я еду в обком. Правда, Галка, есть, и я её найду! – эту фразу отец произносит с особым душевным подъёмом.
Я всегда презирала анонимщиков, патологических жалобщиков, которые в малейшей чужой ошибке видят коварный умысел, чёрное дело, но тут отец был прав. Его позиция стала и моей.
В область он не поехал, так как ночью у него начался сильный кашель, а когда стало светло, я увидела на подушке следы крови. «Опять!» – ужаснулась я. На Одере отец был снова ранен, в лёгкие. Крохотный осколочек изредка давал о себе знать.
Оставив больного на попечении соседки, бабки Веры, я сама поехала в область, так как считала, что торжество справедливости явится для него лучшим лекарством. Пришла в обком – все на пленуме. Тут же я случайно узнаю: в область приехал министр просвещения, остановился в гостинице «Лебедь». Подкараулила его, остановила в вестибюле.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Ловкач берёт верх, заставляет честных людей заземляться, – изрекаю то, что всё время держала на языке. – Товарищ министр, блоха одолевает льва…
Он в полном замешательстве невольно подался назад. Затем поправил очки и чуть озабоченно спросил:
– Нельзя ли попроще?
– Можно попроще. Почему же… Простите, конечно, за столь смелую аллегорию, но и вам, мне кажется, известно о случаях, когда блохи одолевают львов. – И под его строгим взглядом перехожу к существу дела, не жалея красок.
21 июля, среда.
Дождь провожал нас и встретил. От станции до автобусной остановки недалеко, однако, несмотря на то, что бежим во все лопатки, промокаем до нитки. Не помогли нам и зонты.
Благо в автобусе Каменск – Сулумиевка полно свободных мест, и мы устраиваемся – лучше быть не может. Руслан прирастает к стеклу, принимается изучать новый для него мир: низенькие, утопающие в зелени, зигзагообразные улочки, редких прохожих с зонтами, кран, застывший над небольшой стройкой. А от озера, где полным-полно гусей, особенно гусенышей, он в особом восторге. «Ух ты!» – то и дело восклицает он. Обмениваемся с Софьей Михайловной улыбками.
Наблюдаю за Русланом и думаю, что бывает очень полезно перевести забияку-двоечника из одной школы в другую. Новая обстановка – целительное средство. Он – новичок, а раз так, то для класса, стало быть, объект внимательного изучения. Не станешь же сразу в такой ситуации выставлять напоказ свой нрав!
Пока ловишь сдержанный шёпот за спиной, хочешь не хочешь, приходится держаться в рамках. Но мет правила без исключения. Бывает и наоборот – новичок с первой минуты появления в классе начинает вытворять такое, что сладу с ним нет.
Автобус выбирается на асфальт, рывок – Каменск остаётся позади. А впереди, куда бежит чёрная блестящая лента, пляшет чистый голубой горизонт.
– Переодеваемся и – в поле, – говорю я Руслану.
На его лице крайнее недоумение. Поясняю: уборка хлебов на школьном поле, как и во всём колхозе, сейчас в полном разгаре, каждая погожая минута дорога. На страду, можно не сомневаться, вышли все сулумиевцы, стар и млад.
– У нас каждый третий старшеклассник – механизатор.
– А ты? – задаёт Руслан с места в карьер вопрос.
– О, Галина Платоновна заправский комбайнёр, – отвечает за меня Софья Михайловна.
Мальчик смотрит на нас с недоверием, не пошутило ли.
– Серьёзно, серьёзно, – кивает головой наша француженка. – Директор нашей школы настаивает, чтобы молодые педагоги, – особенно мужчины, – овладевали и профессией механизатора. А Галина Платоновна тут всем пример.
Мальчик переводит взгляд на меня, почёсывает свой короткий веснушчатый нос. Догадываюсь: он горд, что я такая, и в то же время это его задевает за живое.
– Ха, – произносит он с иронией. – Комбайнёр, тракторист, велика важность! Стоит только захотеть, каждый сможет.
– Безусловно, – уступаю ему.
Мы уже дома. Мой гость ест с аппетитом салат, приготовленный на скорую руку, и одновременно изучает дом, где ему придётся немного пожить. Конечно, в сравнении с его городской квартирой эта бедновата.
Взгляд Руслана останавливается на портрете в рамке под стеклом, висящем над стареньким диваном.
– Твой папа?
– Мой.
– Вишь, я сразу узнал. Усы…
– Отец начал их отращивать уже после госпиталя… Где-то у Одера.
– Ух ты, Берлин, значит, освобождал!
– Нет, Руслан. Он снова был ранен и тяжело. Осколок в лёгких осел. Поэтому так рано…
Мальчик сочувствует мне без слов. Об этом говорит тревожная морщинка поперёк его лба.
Затем выходим на крыльцо. Руслан, закинув руки на голову, внимательно смотрит по сторонам. Он очарован красотой незнакомого ему мира. Густая тишина, пьянящие запахи и неповторимые краски…
Громадная лиловая туча, пронизанная раскалёнными добела стрелами, медленно сползает за далёкий горизонт. Потемнело, пронёсся прохладный ветерок, усилились запахи трав… И вдруг там, где только что скрылась туча, небо заиграло яркими переливающимися красками.
– Вот это да! – дрогнул у Руслана голос.
Мне передаётся его настроение.
Гигантский занавес, отделанный карминной бахромой, просвечивается оранжево-жёлтыми, светло-голубыми оттенками. Неожиданно, точно раздуваемое небесным горном, затрепетало пламя. Всплески пронеслись по золотым полям, зелёным холмам, балкам.
Искоса поглядываю на мальчика, думаю: «Городские ребята густо начинены всяческой информацией, даже знают, что отец Александра Македонского хромал, а вот отличить осину от ольхи, рожь от ячменя не умеют».
Отправляемся в темнеющее поле. Вскоре останавливаемся. Вон впереди наш учебно-опытный участок. От мощных фар двух комбайнов здесь светлее, чем днём. Кажется, что по земле катятся два ослепительных солнца. Впечатляющее зрелище. Герострат стоит, как вкопанный.
– Школьная производственная работает обычно днём, но ливни заставили беречь каждую минуту, – поясняю маленькому Багмуту.
К нам приближается «Колос». Из его бункера на ходу в кузов подъехавшей машины бежит поток зерна.
– На комбайне Наташа Любченко, она в девятый перешла.
– А на грузовике? – интересуется Руслан.
– Её брат, Володя.
– Га-ли-на Пла-то-нов-на, здрав-ствуй-те! – перекрикивая гул мотора, здоровается девушка.
– Здравствуйте, здравствуйте! – отзываюсь.
– Поз-драв-ля-ем! – скандируют сестра и брат.
– Спасибо!
– С чем это они тебя?..
– С поступлением в педагогический.
Кто-то бежит сюда. Первым замечает приближающуюся фигуру, то попадающую в сноп света, то исчезающую во мраке, Руслан. Кто это? Не Оксана ли? Может быть. Софья ей сообщила или Наташа.
– Гал-ка! Гал…
Да, это она!..
– Руслан, побежим?
– Беги…
– А ты?
– Не хочу.
– Но почему? Почему?
Молчит. Он явно не в духе, тоска по своим, наверное, стала его томить: все у себя дома, друг друга знают, приветствуют, а он чужой, никому не нужен. Ничего, утешаю себя, привыкнет, найдутся товарищи, и грусть по дому притупится!
А пока? Сейчас? Если не кинусь навстречу Оксане, то она это расценит как месть. Но и Руслана оставить одного тоже нельзя – затаит обиду, тогда всё пойдёт насмарку.
– Оксана, Оксана! – кричу я, размахивая руками. И… ни с места.
Ещё несколько мгновений – объятия, горячие поцелуи, счастливые всхлипывания, взволнованные восклицания: «Поздравляю, поздравляю!», «Ну, кто оказался прав? Я же говорила!» Прежняя Оксана! Между нами ничего не произошло, ничего. Досадное недоразумение, не больше!
– Если б не ты…
– Ладно, полно тебе.
Спохватываюсь: Руслан?! Он стоит в сторонке и, иронически щурясь, наблюдает, как две учительницы с ума сходят – плачут, целуются, хохочут.
– Оксана, знакомься, – показываю на маленького Багмута. – Это мой…
– Здравствуй, Руслан.
Вот тебе и на! Откуда ей известно его имя?
На нас падает сноп света от комбайна, и мне удаётся рассмотреть выражение лица Руслана. Его не удивило приветствие учительницы, ничуть. Напротив, он ответил на него с подчёркнутой небрежностью.
– Здрасьте, здрасьте, Оксана Ивановна!
Они знают друг друга! Что это значит?
– Твой отец написал мне о том, что ты приедешь к нам, Руслан.
Явная самореклама!
Ну и написала, ответили на твоё письмо, но зачем трезвонить? Между прочим, мне Трофим Иларионович об этом ни слова.
– Как там? – киваю в сторону комбайнов.
– Павел Власович настаивает, чтобы в десять разошлись по домам.
– А ребята ни в какую?
– Бунтуют. Почему, мол, механизаторы могут всю ночь напролёт… Мы ведь тоже не маленькие.
Руслан сник. Стоит с опущенной головой и носком ботинка шумно ведёт по стерне. Что с ним происходит? Он и до появления Оксаны был не в настроении, теперь совсем замкнулся в себе. И Оксана приумолкла. Вспомнила о чём-то, задумалась…
– Оксана, мы, пожалуй, пойдём домой, – заявляю, Чтобы разрядить неловкую тишину.
– Иди, Галка. Вы устали с дороги, да и Руслану спать пора, – быстро соглашается она.
Домой возвращаемся другой дорогой, вдоль фруктового сада.
– Завтра сюда работать пойдёшь, – говорю.
– Я? – переспрашивает Герострат вяло. – А что тут делают?
– Яблоки собирать будешь.
– С земли? Падалки?
– Да нет, с деревьев. Покажу, как надо.
– А… А почему не там? Не на комбайне? Там интереснее.
– На комбайнах работают старшеклассники, а здесь младшие.
Обогнули мастерскую, где сколачивают ящики для упаковки фруктов, и вышли на асфальт.
– Она тоже будет яблоки собирать? – бросает через плечо идущий впереди меня Руслан.
«Она», догадываюсь, это об Оксане. Руслан явно её недолюбливает. Чем она провинилась перед ним?
– Кто это «она»?
– Ну… Оксана Ивановна, – отвечает он неохотно.
– Оксана Ивановна работает на другом участке.
– А ты?
– Тут немного побуду, там… Хозяйство большое, дел-то невпроворот.
Сулумиевка вся в огнях. Издали, да и с возвышенности она напоминает вышитую цветным бисером чёрную подушку. Рассказываю маленькому гостю о селе и ловлю себя на том, что делаю это как гид, который десятки раз в день в течение многих лет объясняет одно и то же – вяло, без энтузиазма. Меня волнует другое: почему Руслан так холодно встретил Оксану.
1 августа, воскресенье.
Маленький Багмут ходит босиком!
Вечером на другой день приезда в Сулумиевку Руслан спускается с крыльца на мягкую, нагретую солнцем землю и под моим командованием, словно годовалый ребёнок, впервые ставший на ноги, делает осторожные робкие шаги.
В Сулумиевке его сразу заметили, он оказался в центре всеобщего внимания. Не потому, что новенький, приехал из города, нет. Работой своей на уборке белого налива. Руслан в первый же день показал, на что способен! А почему бы и нет, в конце концов? Дайте только время, вы ещё и не такое от него увидите!
Лазил он до этого на яблони? Один раз, совсем маленький ещё был. Когда с отцом и матерью на дачу к дирижёру оперного поехал. Взрослые разговаривали, а он, Руслан, и внук хозяина Юра взобрались на дерево, которое только-только отцвело.
Перед тем, как подставить к дереву лестницу, я его тихо, чтобы никто, не дай бог, не услышал, наставляю:
– Яблоко не отрывай, а снимай нежно, аккуратно. Плодоножка, запомни, должна остаться целой.
Руслан не признаёт «белых пятен» на карте:
– Зачем? Её всё равно выбрасывают.
– Без плодоножки яблоко быстро портится, плохо сохраняется.
– А как это сделать?
– Проще простого. Смотри, – показываю ему, взобравшись на соседнее дерево. – Возьми яблоко вот так, поверни малость руку, тогда оно легко отстанет от ветки вместе с плодоножкой. И – в ведро.
Повторяю: к вечеру того дня маленький Багмут прославился не Геростратовой славой, а настоящей, трудовой. Глазёнки так и горели от счастья. Правда, он не мог согнуть ни рук, ни ног, всё тело ныло от столь непривычной нагрузки. В постели долго ворочался от усталости, пока не уснул.
А сегодня – новый подвиг, который я бы назвала «Сказанием о первом гвозде». Руслан обнаружил дыру в заборе – то ли ветер сорвал прогнившую доску, то ли сама по себе отвалилась.
– Галка, видишь? – указывает он на неё.
– Вижу, а что с того? – отвечаю со вздохом. – Времени, чтобы прибить другую, не хватает. Сам бы взялся, мужчина…
– Я? – удивлённо и недоверчиво переспросил мальчик.
– Кто же? – отзываюсь строго. – В сарае есть доски, пила, молоток, гвозди. Всё там есть, поройся, найдёшь.
– А можно? – всё ещё не верит Руслан, что ему доверяют такое дело.
– Эх ты, постеснялся бы спрашивать, – бросаю упрёк и ухожу в дом.
Минут через десять слышу, как с улицы доносится приглушённый визг ручной пилы. Чуть раздвинув оконные занавески, выглядываю наружу. Мальчишка орудует вовсю, а вокруг него на траве поблёскивают инструменты – топор, молоток, стамески. Работает сосредоточенно, серьёзно, что-то примеривает, обдумывает.
Проходит ещё немного времени, я снова возвращаюсь к окну. Руслан уже в одних трусиках, пот градом катится по его спине, зато доска готова, осталось её только прибить. А вот появились его новые дружки – Михайлик Барзышин и Олежка Белоконь. Руслан что-то рассказывает им, головой кивает в сторону дома (наверное, обо мне идёт речь), а мальчишки – один засунув руки в карманы, другой скрестив их на груди – то внимательно слушают, то что-то советуют. Трое серьёзных мужчин, трое озабоченных хозяев!
Я довольна: Руслан подружился на уборке яблок с ребятами. Теперь он будет не только под моей, женской опекой. Мне кажется, до сих пор никто в нём не развивал мужских качеств. А ведь их надо развивать в мальчишке с ранних лет.
Заботы Лидии Гавриловны о внуке имели однобокий характер. В Руслане же играло то, что заложила в нём сама природа, ему хотелось быть смелым, сильным, он мечтал стать боксёром, гарпунёром, моряком, бабушка же его нежила.
По рассказам Трофима Иларионовича, Руслан читал наскоками. Бывало, найдёт на него, то с книжкой ложился и вставал. Помогали ли книги развивать в нём мужской характер? Разумеется, но не всегда.
Почему? Профессор Багмут ответил на этот вопрос довольно убедительно: да, сегодняшняя книга прививает юному читателю правильные взгляды на жизнь, по в скольких детских стихах, рассказах, повестях живёт и действует положительный, однако бесполый человек!
Минуло почти две недели, и мой подопечный начал прирастать к сулумиевской земле. Он – боюсь сглазить! – не выкинул пока ни одного коленца, которое бы меня огорчило.
Разве только следуя примеру своих новых товарищей забирался на верхушку липы и оттуда головой вниз прыгал в пруд. Узнав об этих акробатических номерах, я хотела было его как следует отчитать, однако передумала: пусть не пасует перед местными ребятами.
Совершенно иным было положение Руслана на строительстве новой школы. Здесь он на каждом шагу чувствует полное превосходство сверстников над собой. Они гораздо ловчее, опытнее. Не устают так быстро и, самое главное, им совсем не надоедает однообразная работа, как, скажем, расчистка площадки от мусора, не надоедает перебирать и складывать кирпич.
Позавчера Руслан пришёл на обед в таких мокрых штанах и рубашке, что с них прямо-таки ручьи текли.
– В пруд упал? – интересуюсь, сжимая до боли губы, чтобы не рассмеяться.
Он кисло усмехается, медлит с ответом.
– Шланг, – бросает небрежно. – У растворомешалки стоял. Включил рубильник, взял шланг, а он… вырвался.
Его язык пересыпан терминами заправского строителя: «торцовка», «стремянка», «подмости», «бетономешалка», «марка 30»…
Войти в комнату в мокрой одежде Руслан не решается. Поэтому выношу в сени сухие, аккуратно отглаженные им самим трусы и майку.
– На, переоденься, – говорю.
«Взял шланг, а он… вырвался», – повторяю про себя, и меня начинает донимать мысль: не потянуло ли мальчишку на старое?
Маленький Багмут наливает себе в тарелку борщ, а я исподтишка слежу за его усталым и огорчённым лицом. Как же, интересно знать, шланг попал ему в руки? Представляю себе такую картину: Герострат оглянулся по сторонам – вблизи ни живой души. Он поднимает шланг, откручивает вентиль… Сильная струя ударяет в лицо, в грудь – змей вырывается из рук. Сверху над его головой – детский смех и хриплый бас прораба Савчука: «Тебе это что, игрушка? Вон отсюдова!» или «Какого чёрта, а?.. Чтобы здесь и духу твоего не было!»
Любит наш Виталий Максимович детей, а педагогического такта у него ни на копейку. Ежедневно напоминаю ему об этом, советую прикрутить нервишки. Он серьёзно, с готовностью солдата отчеканивает: «Будет исполнено, товарищ заместительница!» или «Виноват, Галина Платоновна, виноват! Ошибку, значит, справим», а через час опять: «Вон отсюдова!»
Руслан – пчёлка с острым жильцом. На днях я случайно обнаружила, что он ведёт по мне огонь моим же оружием: видит, что собираюсь его о чём-то спросить, да воздерживаюсь, и он вступает в игру «кто кого?» Так и сейчас. Ест, бросает на меня каждый раз, когда подносит ложку ко рту, мимолётный пытливый взгляд и молчит.
«Ах ты, сорванец, – возмущаюсь. – Всё равно не спрошу, назло не спрошу!»
Подхожу к этажерке и, чтобы как-то скрыть свою беспомощность, начинаю переставлять с места на место книги.
– Зачем кладку из лейки поливают, знаешь? – нарушает вдруг молчание Руслан. – Летом… Ты заместительница по труду, обязана знать.
Знаю, однако отрицательно качаю головой.
– Кладку поливают, чтобы кирпич не всосал в себя весь раствор. Поняла?
– Теперь – да.
– То-то же!
Через минуту, когда Руслан принимается за мясо, спрашиваю:
– А Виталий Максимович за шланг – ничего?
– Ничего… – комично втягивает голову в плечи Руслан. – А что?
– Просто так.
Лишь на следующее утро, когда пришли на стройку, о злополучной истории со шлангом мне поведал прораб.
Верный себе, он ребром ладони расправляет седеющие прокуренные усы и начинает свой рассказ издалека:
– Видали ли вы, Галина Платоновна, по телевизору, какое грандиозное строительство идёт в городах? Да? Так и запишем. А кто, сделайте одолжение, строит, кто они, по-вашему, строители эти – городской люд или наш брат, сельский? Наш, разрешите доложить, главным образом – из села он приехал, овладел наукой и строит. А городские, известно, не приспособленные. На заводах чугун, станки – извольте, ракеты запускать – тоже мастера, а на строительстве – вот столечко их, не больше…
Прораб закурил, бросил спичку и не отрывал от неё взгляда, пока окончательно не убедился, что погасла.
– Возьмём к примеру братишку вашего, Багмута, – продолжал Виталий Максимович. – Смышлёный? Голова! А руки-то, извиняйте за откровенность, не приспособленные. Вроде ватные… – Он делает глубокую затяжку, выпускает колечки дыма где-то над моей головой и продолжает. – Вижу, Руслан ваш от ребятишек сильно отстаёт, неудобство от этого переживает, глаз не поднимает… Я ему: «Иди, браток, воду в растворомешалку подавай! Работёнка, поясняю, интеллигентная, не бей лежачего!» Пошёл! С энтузиазмом, а через минуту чуть не всю площадку затопил, да и самого себя. Вот так, Галина Платоновна, каждому – своё.
– О горожанах-строителях, Виталий Максимович, данные у вас, полагаю, не весьма точные.
– Я на глазок, разумеется, прикинул.
– Ладно, а что произошло со шлангом? Почему Багмут вернулся домой подавленный, мокрый, будто в прорубь провалился?
Прораб делает неопределённый жест, снова расправляет ребром ладони усы.
– М-да, что тут можно сказать? Хвалил, не хвалил, стружку с него перед тем, как отправить домой, снимал не тонкую. Виноватость, так сказать, почувствовать дал.
– Не жаловался.
– Дошло! – обрадовался Виталий Максимович. – Понял, что порядочный человек ищет вину сперва в себе самом. Видите?
– Вижу, – отвечаю и слежу за тем, как лицо прораба расплывается от удовольствия.
– Два дня он кладку лейкой поливать будет, а после обратно к мотору, к растворомешалке – знай наших!
– Как же?..
– Ни-че-го! – растягивает слова прораб. – До-ве-ри-е, Галина Платоновна, человека выше бога поднимает, доверием всего от него добьёшься.
И Трофим Иларионович, вспоминаю, пишет о доверии.
«Я, Галина Платоновна, – говорит он в своём письме, – давно искал случая на время отправить Руслана в деревню, где бы он мог убедиться, что хлеб, который ест, не растёт в хлебницах. И вот оказия: Вы явились. Я в Вас верю!»
За две недели я получила от профессора три письма. Сердечные и весьма корректные. Между прочим, когда получила первое, со мной творилось что-то необъяснимое. Я будто рехнулась – кинулась к проигрывателю, поставила «Сосницу» и – давай плясать. До того увлеклась этим цыганским танцем и так громко хохотала, что не услышала, как вошёл Руслан.
Наконец всё же почувствовала, что в комнате я не одна. Встретившись с глазами мальчика, увидела» что он рассматривает меня, как его отец: с каким-то особо зорким любопытством и одновременно весело. От этого я ещё больше разволновалась.
– Чего смеёшься, Галка?
– А разве нельзя? – спросила я. – Да будет тебе известно, что древние врачи прописывали своим больным смех. Тренируются, укрепляются лёгкие и улучшается кровообращение. Три минуты смеха приравниваются к пятнадцати гимнастики. Вот как…
– Ясно, – кивнул паренёк, поглядывая на мою руку – я ещё держала письмо. – От папы?
– Да.
9 августа, понедельник.
Трудно сказать, белка вращает колесо или колесо – белку: за день до того набегаешься, что сил едва хватает добраться домой. Шутка ли, с поля – на стройку, со стройки – в мастерские, из мастерских – опять в поле. Бывают минуты, когда браню себя за то, что сама подставляю спину под любую тяжесть.
Я первой подхватила идею Павла Власовича собственными силами взяться за сооружение нового школьного трёхэтажного здания. Помнится, мы вместе с ним обходили после занятий школу, которая, по его выражению, лопается от тесноты по швам, беседовали о предстоящей ремонте и вдруг он, пытливо взглянув на меня, заговорил:
– Наш колхоз да и межколхозстрой бедны на рабочую силу. Им ни в коей мере не удастся построить в течение года и новый животноводческий комплекс, и школу, а начнут и одно, и другое – получится тришкин кафтан. – Затем бодро, с задором: – Сами, Галина Платоновна, будем строить. Пусть нам дадут материалы, специалистов.
– Блестящая идея, Павел Власович! – обрадовалась я. – Завтра же поезжайте в район и…
– Завтра выходной, – напомнил мне директор.
Надо заметить, что районные организации не проявили такого пылкого интереса к идее Суходола. Они словно сговорились, стали ссылаться на то, что по правилам техники безопасности детям находиться на стройке строго запрещается. «Ваша идея, дорогой Павел Власович, извините, но только граничит с ребячеством, но в какой-то степени и преступна». «Студенческий отряд из медицинского училища – сравнили!» Павел Власович спрашивает: «А сколько лет этим студентам? Лет пятнадцать-восемнадцать. А нашим комсомольцам? Столько же…» Суходол напоминает своим оппонентам, что «тёти из наркомпроса» в начале тридцатых годов запрещали детям летом жить в палатках, чтобы, не дай бог, не схватили насморк, запрещали играть в футбол, так как эта игра требует слишком больших физических усилий.
Помогала и я директору таранить бюрократическую плотину. Перетянув на нашу сторону Колю Грибаченко, секретаря райкома комсомола, втроём отправились к первому секретарю райкома партии.
