Текст книги "Я вас жду"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– Гал-ка, а цветы? – спохватился Руслан. – Цветы, – крикнул он ещё громче, чтобы пересилить пронзительный свист ветра. Рванулся назад, к автобусу, но я удержала его.
– Потом…
Задрав головы вверх, мы следим за бегом постепенно замедляющих ход вагонов. Запорошенные ступеньки, разукрашенные хрустальным морозным узором окна. Вот и девятый! Чувствую, как у меня от волнения сжимается сердце. Сейчас он выйдет, сейчас…
Вот он. Нет, старушка лет семидесяти. Она задерживается, отворачивает лицо от ветра, словно решила ехать дальше, хоть на край света, лишь бы не выходить в такую погоду. Алексей Остапчук берёт её в охапку вместе с узелком и осторожно опускает на платформу. Второй пассажир, третий, а Трофим Иларионович всё не показывается. Неужели?..
И вдруг:
– Па-па, па-па!
Профессор в зимнем пальто, в ушанке…
Руслан первым кинулся к отцу. Олег Несторович взял у гостя чемодан. Оксана пыталась меня пропустить вперёд, но я так растерялась, обрадовалась тому, что пассажиры оттёрли меня в сторону, что ей пришлось здороваться первой.
– Галочка!
Он меня ищет, зовёт! Никогда ещё ни в чьих устах не звучало так красиво моё имя. У меня хватило силы ровно для того, чтобы шагнуть к нему, протянуть руку.
– С наступающим!..
Лишь в «рафике» мы вручили Багмуту цветы и Олег Несторович произнёс короткую, но преисполненную пафоса речь о том, что все сулумиевские педагоги приветствуют желанного гостя и надеются, что он будет рад встретить Новый год с коллективом, членом которого является и его сын.
От Каменска до Сулумиевки всего час с лишним езды. Но, разумеется, не в такую погоду. Теперь мы чуть ли не через каждые десять минут выскакивали из машины в этот ад кромешный, чтобы подталкивать сзади буксующий «рафик». Командовал парадом Олег Несторович: «Раз, два – взяли! Раз, два – взяли!» – кричал он, надрывая голос.
Никогда я ещё не видела Недилько таким энергичным, весёлым, разговорчивым. Возможно, он хотел показать перед гостем или, напротив, давал мне понять, что нисколько не ревнует.
Вместо одиннадцати утра мы подъехали к Сулумиевке в первом часу. Зато здесь уже царила полнейшая тишина. Всё было одето в нежно-белый, расшитый миллиардами хрустальных блёсток наряд – поля, крыши домов, деревья.
– Папа, гляди, солнце, – воскликнул Руслан, указывая на выглянувший из облаков мглистый диск.
– Красиво здесь, – заметил с восхищением Трофим Иларионович.
Руслан взмахнул рукой, усмехнулся:
– Видел бы, как рано утром здесь солнце встаёт. В городе не увидишь такого из-за домов, а тут всё открыто. Солнце большущее.
Трофим Иларионович взглянул на меня с благодарностью. Мне, не скрываю, это было очень приятно.
Директор дал у себя дома в честь гостя обед. После этого мы втроём – Трофим Иларионович, Руслан и я – несмотря на то, что наступили сумерки, отправились на стройку. А показать профессору было что!
Рабочие постарались до наступления холодов окончить кровельные работы. А вот оконные рамы, двери, которые мы сами изготовляли в столярной мастерской, ещё не были все навешены, лежали аккуратно сложенные в штабели. Заметив на некоторых из них следы свежей замазки, я невольно подумала – работа Руслана.
На стройку прибежал и только что вернувшийся из командировки Виталий Максимович.
– Виталий Максимович, это мой папа! – представляет Руслан своего отца.
Прораб несколько смутился.
– Выходит, сам профессор Багмут?! В институте самый главный?
– Самый высокий, но не самый главный, – рассмеялся Трофим Иларионович, прижав к себе Руслана. – Проректор.
Я вопросительно посмотрела на гостя.
– С прошлого месяца, Галина Платоновна, – объяснил Багмут.
– Вместо кого? Вместо товарища Шамо? – стало мне вдруг не по себе.
– Да, вместо него. Он назначен ректором.
Отлегло.
– А мы и не знали – вы не писали…
– Сами понимаете, не до того было, Галина Платоновна. Да и собственно говоря, зачем трубить?
– Видишь Руслан, какой у тебя отец? – заметил прораб. – Гордись!
Мальчик нагнулся, поднял гвоздь и начал его рассматривать с необыкновенным интересом. Это не ускользнуло от зорких глаз Виталия Максимовича.
– Разрешите, Трофим Иларионович, доложить, что у вашего сына есть все основания гордиться не только вашими успехами, но и собственными, – последние слова прораб подчеркнул особо. – Бригада Багмута на стройке одна из передовых, с Доски почёта не сходит. Растворомешалка работает отлично, раствор качественный. – Вспомнив о чём-то, он продолжает: – Как-то забарахлил мотор. А без него, сами понимаете… Я – к электрику. А тот у нас, как чёрт в кастрюле – днём с огнём не найдёшь… Беда! Что делать? Вдруг слышу, мотор затарахтел… Фантастика! Кто же, по-вашему, его исправил? Электрик? Никак нет! Руслан, вот кто, Трофим Иларионович.
14 января, пятница.
Вернулась с зимней сессии довольной: сдала два экзамена и два зачёта. Ну и, конечно, встречалась с Трофимом Иларионовичем. Он очень загружен, но всё же один раз мы с ним в оперном были…
Проректор согласился с мнением обыкновенной сельской учительницы, что педагоги и родители, жалуясь на детей, – дескать, отбились от рук, – забывают: их питомцы просто тратят свою неуёмную энергию, которую по всем законам природы расходовать необходимо.
Я привела пример. Стоит кошка… Вокруг неё бегают, кувыркаются котята, а она преспокойно наблюдает за их игрой, не мешает им резвиться. Будто понимает, что беготня не менее важна для котят, чем, скажем, еда. Сказала и сама испугалась – уместно ли это сравнение? «Галочка, чудесный убедительный пример, – воскликнул Багмут. Он взял мою руку и поцеловал. – Продолжайте, пожалуйста».
Я продолжала. Дети, особенно мальчишки должны тратить свои силы разумно: скажем, в увлекательных играх, требующих много энергии, в работе, которая приносит ощутимые результаты. Профессор и тут со мной согласился и заявил, что сулумиевская школа это доказала делом.
Словом, я домой возвратилась довольной. Не подвела меня и Оксана, присматривавшая в дни моего отсутствия за Русланом. Она не могла нахвалиться мальчишкой:
– Он всё сам, всё! Готовил себе обед, бегал в магазин за покупками, топил печку, убирал и даже затеял небольшую постирушку. – Оксана вдруг запнулась. – Ну и, понимаешь, не без того…
– Что-нибудь случилось? – встревожилась я.
Жду ответа, а она молчит. Глаза её смеются.
– Занавески-то у тебя на окнах были нейлоновые, а под горячим утюгом они… – Оксана рассмеялась. – Захожу, Руслан стоит растерянный, вот-вот заплачет.
Мы обе смеялись и не знали, что беда, помахивая крыльями, летает вокруг моей хаты, готовится пролезть в любую щель. Проскользнула! На другой день Руслан вдруг ни с того, ни с сего пожаловался на головную боль. Термометр показывает тридцать восемь! Кинулась за фельдшером, и тот поставил диагноз: «Обыкновенный грипп. Дайте ему аспирина».
Двое суток сбивали температуру, а она упорно ползла вверх. Минувшей ночью под самое утро взлетела до сорока. Появился сухой кашель, а к вечеру Руслану стало трудно дышать, лицо пылало, покрылось мелкими пузырьками. Хорошо, что в тот момент рядом находился Виталий Максимович, а то бы я совсем потеряла голову. Больше того, прораб уговорил и меня на часок прилечь.
– Берегите, Галина Платоновна, силы хотя бы для Руслана, – то и дело повторял он.
Гриппом мальчик, полагаю, заболел ещё до того, как пожаловался. Но крепился, ходил в школу, на занятия кружка занимательной математики и даже тогда, когда с трудом добрался домой, нашёл в себе силы растопить печку, поставить на плиту чайник.
Приходили к нам Павел Власович, Лариса Андреевна, Оксана, Олег Несторович. Дети тоже. Их я не впускала в дом, чтобы не заразились.
Я прилегла, не раздеваясь, закутала одеялом ноги. Наблюдаю за прорабом, который вновь изучает читанную-перечитанную им районную газету, и спрашиваю себя: «Что побуждает этого пожилого человека вторую ночь не отходить от постели Руслана? Личная привязанность или просто доброта? У него есть семья – жена, дети, которые его ждут…»
Засыпаю. Ненадолго. Просыпаюсь от крика: «Не трогай, она больна!»
Подбегаю к Руслану. Виталий Максимович успокаивает меня жестом, затем тихо поясняет:
– Температура опять маленько подскочила. Гвоздь, разрешите заметить, сам в стенку не лезет, его загоняют. Подлечим.
Руслан размахивает в бреду кулаком, кому-то угрожает:
– Схватишь, ну и схватишь у меня, агрессор! Разве не видишь, что красавица больна? Не трогай! Уйди!
«Агрессор» – словечко прораба, а «красавица»? Обмениваемся с Виталием Максимовичем непонимающими взглядами. Вскоре узнаю, какую красавицу имеет в виду Руслан. Он жалуется Шаталову на Васю Соловейко: тот пытался кормить больную дрофу яблоком.
– Дрофа? – удивляется прораб.
Рассказываю Виталию Максимовичу о Викторе Петровиче и Саше Калине.
– Чувствительный очень, надо сказать, – замечает Савчук. – Нервишки расстроены, жар… Ничего, пройдёт. – Помолчав немного, он добавляет: – Башковитый, завзятый хлопчик. Про мать свою рассказывал. Она что, артисткой заслуженной была?
– Была, – подтверждаю и жду, что он скажет дальше.
Он встаёт, подходит к окну, потом к столику, берёт термометр, дышит на него, чтоб не был холодным. Возвращается к кровати, откидывает край одеяла и, наклонившись к больному, бережно ставит его под мышку.
– Я не доктор… Но кризис, по-моему, прошёл.
Через десять минут я узнаю наверняка, миновал ли кризис. Будильник отстукивает секунды… Ровные, звонкие ритмичные звуки и чуть погромче удар. Как колёса под вагонами на стыках. И опять: тик-так, тик-так.
Прибежал как-то Руслан к Савчуку домой встревоженный: на стройке простой, цемента не подвезли. Успокоился немного, осмотрелся, а тут – горка пластинок. «Дуэт Одарки Карася у вас есть?» – спрашивает. «А как же! «Запорожец за Дунаем» слушать любим».
– Поставил я пластинку, включил… – продолжал прораб. – Пацан слушает, задумался. Глаза у него, заприметил я, где-то далеко отсюда. Потом говорит: «это моя мама с Юрием Гулым». Мальчик, думаю себе, фантазирует. Сами знаете, какие они, Галина Платоновна, выдумщики!.. Сашенька мой, к примеру скажу, дважды в космос по заданию правительства летал звёзды считать. Сто штук, говорит, их там. Маленький ещё, знает, что сто – много, вот и насчитал столько… Пятьдесят лет мне с хвостиком, а дитенку моему, Галина Платоновна, и шести нет. Курам на смех, разве не так?
– Ну и что? Ничего такого, – доказываю, поглядывая на будильник.
– Ещё две минуты… Да. Так вот, думаю, фантазирует ваш Руслан. Потом вижу – о нет! И другие её арии называет. Тогда я ему вопрос: есть ли, мол, у Галины Платоновны проигрыватель? «Есть», – отвечает. Беру пластинку с дуэтом Одарки и Карася, в газетку аккуратненько её, и говорю: «Вот тебе от меня, Багмут, подарок». А он шарахнулся в сторону, головой замотал. «Нет, – говорит, – не возьму». – «Почему?» – разбирает меня интерес. Руслан в ответ: «Галина Платоновна расстроится, когда слушать будет». Так и не взял…
«Галина Платоновна расстроится, когда слушать будет». Что имел в виду Руслан? То, что за него буду переживать, или другое? В разговоре со мной он отца, бабушку и тётю, Валентину Иларионовну, часто вспоминает, а про мать – ни слова. Разве, если сама о ней заговорю…
– Сидите, сидите, я сам выйму термометр, сам, – машет Виталий Максимович рукой.
Жду. Прораб что-то слишком долго рассматривает ртутный столбик.
– Сорок? Виталий Максимович, сорок?
– Да, многовато. К утру, увидите, всё станет на место. Организм, понимаете, борется. Это, известно, закон…
Как ни тянулось время в ту ночь, но всё же оно шло. Будильник, казалось мне, останавливался только тогда, когда мы с Виталием Максимовичем рассматривали ртутный столбик. Затем оно снова отправлялось в бесконечный путь.
Семь месяцев живёт у меня Руслан. Много это или мало? Трудно сказать, смотря чем измерять. Время… Для философа это длительность бытия, а для меня – дети, уроки, мастерские, Руслан, письма…
Уже без четверти пять. Через часика два-три из райцентра приедет педиатр. Советую Виталию Максимовичу отправиться домой, отдохнуть перед работой – отказывается.
16 января, воскресенье.
Зимние рассветы медлительные. Солнце то пробивается, то тонет в густой мгле. Оттого нежно-белый снег приобретает голубой оттенок.
Посмотришь вдаль – неописуемая красота. Холм, который огибает ручей, кажется, прикрыт прозрачной сеткой из синего тюля, а дальше, у горизонта, чернеет в строгом молчании зубчатый, с розовым верхом лес. Тут и там вьются над крышами дымки – зима, мороз…
Говорят, мир выглядит красивым тогда, когда этого хочет твоё сердце. Я бы не сказала, что всегда так. Вокруг поэтическая красота, а настроение у меня мрачное – стою на улице и жду машину. Только что был врач, поставил новый диагноз: крупозное воспаление лёгких, и потребовал немедленно отправить Руслана в больницу.
Температура перескочила за сорок. Виталий Максимович побежал к председателю колхоза за машиной.
– Оденьте его потеплее, в одеяло закутайте, а я мигом, – сказал он.
– Может быть, подождать, пока подъедет машина? – спросила я, сжимая губы, чтобы не расплакаться. – Он и так весь в поту.
– Пожалуй, – быстро согласился Виталий Максимович уже в дверях. – Машина подождёт.
Руслан после ухода врача не уснул. Лежал с опущенными веками, тяжело дышал.
– Руслан, – нагнулась я к нему. – Доктор настаивает, чтобы тебя поместить в больницу. Слыхал? Денька на два всего…
Мальчик не отозвался. То ли не понимал меня, то ли настолько ослаб, что не в силах был говорить.
– Я буду там с тобой.
Он не отреагировал и на это. Тогда я выбежала на улицу.
Весть о том, что Руслана забирают в больницу, быстро разнеслась по селу. Первой явилась мать Лёни Вереса, Дарья Фоминична. Последнее время её имя в селе упоминалось обязательно с насмешкой – «трижды шестнадцать – шестьдесят четыре». Подошла тихо, как тень, кивнула и, постояв с минуту, протянула мне какой-то белый свёрток.
– Что это, Дарья Фоминична?
– От всего сердца. В больнице кто его знает, какой дают творог, а мой свеженький, – сунула она мне насильно в руки свёрток.
– Спасибо, Дарья Фоминична. Вы очень добры, но всё же…
Женщина настаивала, но уже с обидой в голосе:
– Творог из молока большой жирности. Зорька моя, сами знаете, шестидойка, – сказала она с нескрываемой гордостью.
Да, я знала, что корова у Дарьи Фоминичны одна из лучших в Сулумиевке. Знала и почему «трижды шестнадцать – шестьдесят четыре…» Однажды, сдавая утренний надой, эта колхозница влила в молоко пару кружек воды. Приёмщик тотчас обнаружил обман. «Государство платит по шестнадцати копеек за литр. Неужели тебе мало? – спросил он и, весело подмигнул стоявшим тут женщинам, добавил. – Ишь, как заумничала. Три литра продаёшь за четыре… Трижды шестнадцать у неё шестьдесят четыре!»
– В районную детскую? – осведомилась Дарья Фоминична. – Хорошие там, говорят, доктора. Мальчик ваш, Галина Платоновна, быстренько поправится.
– Надеюсь, – ответила я.
Прибежала Любовь Еремеевна.
– Галя, в больнице детей даже вылечивают, – сказала она.
Неуместная, казалось бы, шутка, но эти слова были произнесены так, что с моей души словно камень свалился.
Пришёл весь закутанный, втянув голову в поднятый воротник пальто, директор школы. «Ему на мороз нельзя – астма», – подумала я.
– Павел Власович, зайдите в хату.
Он сбил веником снег с сапог, отряхнулся и лишь тогда вошёл в переднюю.
– Студёная зимушка-зима пришла, – произнёс Павел Власович, бросил короткий взгляд на Руслана и уже другим тоном добавил: – Вот что, товарищи… Через минуту подъедет машина. Не стойте, помогите Галине Платоновне одеть мальчика. Только, пожалуйста, без суеты.
Вскоре стёкла окон, разукрашенные тонкими кружевными узорами, задребезжали – подъехал «бобик».
– Тише-тише, не торопитесь, – сказал Павел Власович, заметив, что мы всё-таки засуетились. Затем ко мне: – С вами поедет Олег Несторович. Он уже ждёт.
Директор внимательно следил за тем, как одевают Руслана. Я одной рукой застёгиваю ему пуговицы пальто, а другой набиваю кожаную сумку.
– Тряпки ни к чему, а вот тёплые тапочки забыли, – заметил Павел Власович. – Вряд ли там для всех хватает тёплых шлёпанцев. – Затем: – Любовь Еремеевна, и вы собираетесь поехать?
– До обеда я свободна, – поясняет учительница.
Суходол разводит руками:
– Жаль-жаль, я это упустил. И Олега Несторовича обидеть не хочется.
Директор школы негласно опекал молодого математика, мечтал сделать из этого до мозга костей горожанина оседлого жителя Сулумиевки…
Кое-чего он уже добился. Теперь Олег Несторович уже не вздыхает, не морщится, когда выбирает место, чтобы обойти непролазную грязь, не приходит в отчаяние оттого, что печка дымит. Дети, почувствовав в нём верного друга, отвечают искренним, душевным уважением. Вслед за кружком занимательной математики последовали не менее увлекательные занятия: «Сделай сам», «Ану-ка, подумай!», походы по местам боевых действий партизанского отряда «Родина»…
Недилько считает себя повинным в болезни Руслана. За день до болезни маленький Багмут и другие ребята сооружали на стадионе трамплин для прыжков на лыжах. Ребята, узнав, что их наставник ещё и мастер лыжного спорта и что он собирается с ними «брать звуковые барьеры», старались изо всех сил. Работали до пота. Потом сняли верхнюю одежду и… вот результат!
Остапчук ведёт машину по заметённому снегом шоссе.
– Сейчас, Галина Платоновна, выскочим на асфальт, – успокаивает меня Остапчук. – Час и – мы в Каменске.
Зима ли, лето, осень, весна – на асфальте всегда царит гул моторов. Вот и сейчас нам навстречу мчится длинная колонна тяжёлых грузовиков.
У маленького Багмута закрыты глаза. Неужели спит? Щёки у него горят сильнее прежнего. Температура, выходит, продолжает подниматься.
– Нельзя ли, Алексей, побыстрее?
– Скользко очень. Ладно, попробую…
Стрелка спидометра стремительными рывками скачет вверх, показывая больше восьмидесяти километров в час. Лес обрывается неожиданно, словно кто-то отсекает его топором.
Не едем – летим. Уже отчётливо виден Каменск, Башни, товарный состав, труба кирпичного завода, потемневшая сверху, деревья скачут, перегоняя друг друга, навстречу. Они сбиваются в кучу и тут же разбегаются, У переезда Алексей резко тормозит: перед самым нашим носом опускается шлагбаум. Надо же!.. А поезд, которого ждёт женщина с флажком, одетая в ватник и в валенки, всё не показывается. Я уверена, если б эта женщина знала, какого больного ребёнка везём, то непременно пропустила бы нас.
– Кирилл Филиппович, – кивает Остапчук на чёрную «Волгу», застывшую по ту сторону переезда. – Малюк самый беспокойный человек в районе, один бог знает, когда он спит. Не завидую его шофёру – несчастнейший человек этот Вася.
Кирилл Филиппович, вспоминаю, когда приезжал с министром, остался очень доволен нашими делами на стройке, гордился ею. Кивнув на меня, он сказал: «Идея принадлежит вот этой скандалистке и, конечно, её идейному вдохновителю, директору школы Павлу Власовичу». И когда случилось несчастье с Михайликом, когда противники стройки торжествовали, он умерил их пыл, но и нам дал крепкую взбучку…
Спохватываюсь: зачем отвлекаюсь, думаю о постороннем? Сейчас всё, всё, что не относится к Руслану, не имеет значения! «Может, дать телеграмму Трофиму Иларионовичу? – проносится в голове мысль и уже не покидает меня. – Напишу так, как оно есть: «Руслан в детской больнице, диагноз – крупозное воспаление лёгких». Писать «приезжайте» не надо, сам приедет.
Недавно профессор Багмут чистосердечно признался мне, что кое кто из коллег его укоряет: «Какой ты отец, если мог так себе просто отдать на попечение заочницы ребёнка».
Какими же доводами отбивается Трофим Иларионович? Вескими, но главного пока не называет – секрет!
В Каменске на вокзале в ожидании поезда он раскрыл мне эту тайну.
– Руслана я доверяю человеку, который стал для меня не менее дорог, чем мой ребёнок, – сказал профессор. – В мыслях, Галина Платоновна, я вижу вас всегда рядом со своим сыном. – Он помолчал немного, усмехнулся и добавил: – А сегодня задумываюсь над тем, с какой стороны пристроиться третьим.
В санпропускнике Руслана приняла молоденькая симпатичная блондинка. Педиатр измерила мальчику температуру, раздела, выслушала и подтвердила диагноз. После всего этого она принялась, как мне казалось, равнодушно заполнять плотный серый лист. Это и вызвало у меня неприязнь к ней Многое могу простить человеку, но только не равнодушие, тем более, если речь идёт о враче да ещё и педиатре. Сорок минут – я специально поглядывала на часы – заняла процедура приёма в стационар Руслана, сорок минут!
– Значит, вы не мать? – подняла она наконец голову. – Я так и думала – слишком вы юны для такого парня.
Нервы мои держались буквально на волоске, поэтому в слове «парень» мне послышался намёк на то, что Руслан уже большой и не нуждается в опеке. Второе, что меня пугало, – молодость врача. «Назначит «парню», – подумала я, – курс лечения и забудет проверить, заглядывает ли палатная сестра в её записи».
– Где его мать? Отец?
– Мать умерла, а отец живёт в другом месте.
По миловидному лицу врача пробегает тень недовольства.
– Ну и отец!
– Не надо, доктор… брюзжать.
Блондинка явно чем-то раздражена.
– Вы свободны, товарищи.
Я – ни с места.
– Может, надо вызвать отца? – спрашиваю как можно спокойнее.
– Зачем? – пожимает плечами врач. – Зачем? Вы сами вполне справитесь. Вы, очевидно, тоже педагог? – обращается она к Олегу Несторовичу. – Угадала? А в общем, товарищи, решайте сами. Передачи у нас принимаются три раза в неделю. Там, в коридоре, прочтёте – в какие дни и часы…
Она встаёт.
– До свидания, – говорю упавшим голосом, не глядя на неё.
– Минутку, – останавливает она нас. – А вещи? Марья Яковлевна!
Няня возвращает нам всё, во что был одет Руслан. Вспоминаю о тёплых тапочках.
– Доктор, может быть, хотя бы это?
Врач отрицательно качает головой.
– Личные вещи? Ни в коем случае. Дети у нас босыми не ходят.
Тяжело на душе. Больницу покидаю с мыслью, что передала больного ребёнка в руки чёрствого человека.
– Она настоящая зверюга!
– Не говорите глупостей, Галина Платоновна, – протестует Олег Несторович. – Разве так можно? «Чёрствый человек, зверюга»… Во-первых, кроме неё, здесь есть ещё и другие врачи, во-вторых, откуда вы взяли, что у неё холодное сердце? Может, теплее вашего.
– Может, – соглашаюсь механически.
– Поехали домой, – торопит меня Олег Несторович.
Сажусь в машину и тут же выскакиваю из неё обратно.
– Поезжайте сами.
Недилько тоже выбирается из «бобика».
– Я, Галина Платоновна, останусь, – запальчиво объявляет он, выпятив грудь, словно прикрывая меня от пулемётной очереди врага.
– Странный вы какой-то, Олег Несторович. Мне на почту, с Трофимом Иларионовичем связаться хочу. Поезжайте, доберусь автобусом.
18 января, вторник.
Телеграмму дать побоялась: как бы не напугать ею Трофима Иларионовича, а по телефону связаться с институтом не удалось – аппарат в приёмной проректора всё время был занят.
Я решила позвонить Багмуту домой после десяти вечера, тогда уж его застану наверняка. До десяти оставалось много времени. Я не знала, куда деться от волнения. Тем более, что где бы ни находилась, с любой точки Каменска в глаза бросалось здание детской больницы…
Прошло более двух часов, как я сдала Руслана. Предприняли ли врачи какие-то меры, чтобы его вывести из тяжёлого состояния, или он по-прежнему мечется в бреду и это никого не трогает – чужая болячка в боку не сидит?
Моё расстроенное воображение рисует картины одну ужаснее другой. Можно, конечно, позвонить, спросить, но заранее знаю, какой будет ответ: «Не беспокойтесь, всё благополучно». Поэтому начинаю искать какую-нибудь лазейку, чтобы узнать правду о состоянии Руслана.
Ба, вспомнила! Секретарь райкома комсомола Коля Грибаченко недавно женился на какой-то «чужой» медичке и она вроде бы работает в поликлинике. Вот кто поможет!
Прихожу в райком. Грибаченко у себя.
– На ловца и зверь бежит! – обрадованно восклицает он. – Я как раз, понимаешь, звоню в Сулумиевку. Привет, Галка. Постой, почему у тебя такой постный вид! Не узнаю бессменного члена райкома, не узнаю. Нам, понимаешь, Галка, учитель-комсомолец нужен. К грамоте представить собираемся. Из вашей школы кого взять? Весь штат Павла Власовича чуть ли не из одних пенсионеров. Есть молодой математик, но он пока не в счёт. Остаётся кто? Галина Троян…
«Несмотря на то, что на бюро осудили моё «безответственное поведение на школьной стройке», – подумала я.
– Коля, мне не до того…
– Короче, нужна характеристика первичной организации, – продолжает Грибаченко. – Завтра утром она должна лежать у меня вот здесь, – показывает он рукой на стол. – Подожди ну что с тобой?!
– Беда. Помоги, Коля.
– В чём? Что случилось? – выбегает он из-за стола ко мне. – Садись, Галка, и расскажи. Ну, успокойся, – встревожился он сам.
– Коля, твоя жена, говорят, в поликлинике работает…
– Не в поликлинике, а в детской больнице, – поправляет он. – Как раз сегодня дежурит.
– Да?! – прямо не верится мне. – Коля, как я рада!
– Рада? Хорошо. Всё же?..
Прошу Грибаченко, чтобы позвонил жене. Пусть она лично справится, как себя чувствует мальчик Руслан Багмут, привезённый из Сулумиевки.
– Сейчас, – направляется Грибаченко к столику, на котором стоит матово-белый телефон.
А я тем временем продолжаю:
– А то там в санпропускнике сидит какая-то белая выдра, ну и зверюга надменная!..
Грибаченко резко оборачивается ко мне. Его брови дрожат, рот полуоткрыт.
– Белая, говоришь? – переспрашивает он.
– Ну да! Ты её знаешь? Может, ещё и комсомолка?
– Комсомолка.
Секретаря райкома начинает разбирать смех, смеётся до слёз.
– Это же… это же, Галка, моя Катенька!
Замираю. Куда ни кинь, всюду клин! Как теперь быть?
Грибаченко не глуп, понимает, что мне не до смеха.
– Прости, Галка, – произносит он виновато в снова берётся за трубку.
Миг – и он уже разговаривает со своей Катенькой:
– К вам сегодня из Сулумиевки привезли мальчика Багмута.
– Руслана… Крупозное воспаление лёгких, – подсказываю.
– Руслана, крупозное воспаление лёгких, – повторяет машинально Коля. – Как там у него дела?
Всё же подсаживаясь ближе, застываю. Кто-то торопливо заходит в кабинет. Коля, не оборачиваясь, останавливает его рукой.
– Катенька, ты чудачка. Какая тебе разница? Просят – узнай. Ну ты же и…
«Противная, – хочется подсказать. – Бессовестная, учиняет допрос: кто да что…»
– Малюк интересуется, Малюк, – безбожно врёт Грибаченко. – Кирилл Филиппович, понимаешь? Опять двадцать пять! Был у него, вот он и попросил… Отец паренька проректор, член обкома, депутат… – Услышав резкий скрип стула, он подаёт мне знак, чтобы вела себя, как он любит выражаться, в «рамках приличия».
«Славный хлопец и авторитетом пользуется, зарвавшегося молодца мигом на место поставит, а перед Катенькой своей на задних лапках…» – вспыхиваю.
– Грубая, нетактичная? Ай-яй-яй… Послушай, да не о ней же речь! О мальчике… Сообразила? Узнай и сразу же звякни. Да. Всё. – Он оборачивается ко мне. – Ершистая она у меня, принципиальная, – усмехается Коля. – Для нас, говорит, разницы нет, чей ребёнок – высокопоставленной особы или рядового человека. Для нас, говорит, все дети равны. Ты ей, признайся, Галка, нахамила? Я понимаю – нервы, переживания… Нельзя так, нельзя. Ладно, поставим точку. Что у тебя, Валя? – обращается он к инструктору райкома. – Готово? Уже напечатала? Благодарю. – Садится за стол и углубляется в чтение.
Валя подсаживается ко мне, кладёт свою руку на мою, успокаивает: наша детская больница завоевала переходящее Красное знамя, медперсонал знающий, опытный. А об Екатерине Васильевне, жене Грибаченко, девушка отзывается особо тепло: добрая, внимательная, любит детей. Молодая, всего три года как окончила медицинский, а врач прекрасный! Ей предлагали остаться в аспирантуре, она наотрез отказалась. В глушь попросилась, туда, где в ней больше всего нуждаются. Екатерина Васильевна – секретарь комсомольской организации больницы, с медсестёр стружку снимает, а они не обижаются, понимают её.
Слушаю и не верю. Неужели я ошиблась? Грибаченко сказал: «Нервы, переживания…» А у Екатерины Васильевны нервы разве капроновые? У неё разве не бывает переживаний? Разговаривая с детьми, как бы они меня ни сердили, я всё же умею держать себя в руках, почему, же со взрослыми не веду себя так? Кто знает, может, Екатерину Васильевну перед тем, как мы привезли Руслана, расстроил тот, кто считает, что с него взятки гладки, может, перед ней плакала мать больного ребёнка, может, случилось непоправимое – больница ведь… А я налетела чуть ли не с кулаками…
Совесть грызёт: все у меня грешники, все! Но тут же мною овладевает какое-то странное тяжёлое предчувствие. Я больше не слышу, о чём говорит Валя, не слышу, что отвечает Грибаченко. Вижу только матово-белый аппарат на столике. Почему он так долго не звонит? С ума сойдёшь!..
Звонок. Вскакиваю.
– Слушаю, – отзывается Коля. – Юрченко? Здорово, дорогой. Не уговаривай, ничего не выйдет. Ну, слушаю… Подожди, друг, подожди, не бери меня измором. При чём здесь Гегель? Так, ну, ну?.. Что ж, если на то пошло, пригласим и Гегеля… Одну минутку, звякни мне, пожалуйста, немного позже: звонка из больницы жду. – Грибаченко барабанит по столу растопыренными пальцами. Держится спокойно, но я вижу, что и он с нетерпением ждёт весточки от Екатерины Васильевны. – Галка, я закурю.
– Кури.
В прошлом году, вспоминаю, Коля предложил мне новую работу – стать директором районного Дворца пионеров. Я отказалась. Тогда он признался: «И я бы на твоём месте сказал «нет». А два года назад, провожая меня к автобусу, Грибаченко неожиданно изрёк: «Не скрою, нравишься ты мне, Троян. А я тебе?» Я отделалась шуткой: «Очень. Ты самый лучший секретарь райкома». Не обиделся…
Звонок. Наверное, тот же Юрченко, опять что-то выкопал у Гегеля. Нет, доктор! Коля, поглядывая на меня, слушает и то и дело повторяет: «так-так», «ясно», «хорошо».
– Температура, Галка, немного снизилась. Приняты срочные меры, но…
– Коля, что «но»? – тороплю его умоляющим голосом. – Прошу без жалости…
– Состояние больного по-прежнему, можно сказать, неважное. После обеда Катенька займётся им. Она, знаешь, догадалась, что ты сидишь у меня. Просила тебя позвонить ей часиков в пять, перед концом смены.
«Часиков в пять… А сейчас? Двадцать минут первого». «Она уйдёт домой! – Я пришла в ужас от одной мысли об этом. – Какой может быть конец смены, когда ребёнок так мучается? Это же не станок, за который станет другой рабочий, не машина, которую можно остановить, если на работу не вышел сменщик!»
– Она уйдёт домой? – вырывается у меня. – Коля, разве так можно?
