Текст книги "Я вас жду"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
В разгар репетиции, в тот момент, когда британский король Лир (шофёр Алексей Остапчук) выносил на сцену свою мёртвую дочь Корделию (доярку Шуру Наливайко), меня словно током ударило: «Руслан сбежал в Одессу!»
Оригинален молодой человек Остапчук! О чём бы он ни говорил, вид у него такой, будто сообщает о деле первостепенной важности. Только перед началом репетиции он мне сказал:
– К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил.
– Кто?
– Братишка ваш, – пояснил Остапчук. – Далеко ли она, мол, от нас. Вот чижик! В Одессе, может, родичи у вас?
– Никого.
– Чего же?..
– Обыкновенное детское любопытство.
Лир: Вопите, войте, войте! Вы из кам…
– Плохо, – выкрикиваю я резко. – Алексей, кого играешь – старого короля или спортсмена-тяжеловеса? Сцена дрожит от твоих шагов! Начнём сначала, начали!..
Это пустая придирка, чтобы на ком-то отвести душу: я слышу не старого британского короля, а нашего колхозного шофёра: «К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил…»
Еле-еле дождалась конца репетиции. Бегу к выходу и, выбравшись на улицу, мчусь по лужам домой.
Влетаю в хату, уверенная, что раскладушка, на которой обычно спит маленький Багмут, стоит, как и до моего ухода, прислонённой к стене. Включаю свет и – к ширме. Есть! Тихо посапывает носом… На спинке стула – его пиджачок, а из-под раскладушки выглядывают, поблёскивая носками, ботинки.
Выключаю общий свет, зажигаю настольную лампу. Чувствую, что начинаю оттаивать, напряжение ослабевает. Плюхнувшись на стул, принимаюсь себя бичевать: «Бред, бессмыслица, глупость. Такое выдумать! Мальчик ботинки свои перед сном драил, а ты…»
Завтра спрошу у него, зачем он интересовался Одессой. Нет, не так! Первое, чего надо от него добиться, – чтобы он осознал свою ошибку и извинился перед Оксаной Ивановной. Причём обязательно в присутствии всего класса. «Руслан, поняла я, пользуется в четвёртом «А» непререкаемым авторитетом, воспользуемся этим».
Не уронит ли он в таком случае свой авторитет, Лариса Андреевна? Нет, не уронит. Ему надо разъяснить, что его поступок послужит добрым примером для всего четвёртого «А». Ничего, ничего, пусть пожертвует своей амбицией, а за то, что хитрил, вовремя не явился домой – накажу. Ни игр, ни Олежки Белоконя, ни Михайлика Барзышина, ни телевизора. Провинился – отвечай!
Я совсем отошла. Встаю, снимаю шляпку и на цыпочках направляюсь к вешалке. По дороге цепляюсь за край стола. Оборачиваюсь – и столбенею: на столе лежит старый полушубок Руслана, присланный на днях по почте. Полушубок на столе?! Надо же… Хочу его поднять, не поддаётся. Что за чертовщина? Осторожно разворачиваю: чугун с горячим картофелем в мундире!
Руслан сварил! Как же этому не радоваться? Ещё накрыл, чтобы не остыло. Какая забота, предупредительность! У меня появляются два противоречивых желания: первое – отлупить малого, как Сидорову козу, второе – прижать его крепко-крепко к груди и целовать, целовать, как Софья Михайловна своего Павлушу…
Ем и пишу письмо Трофиму Иларионовичу, так как сгораю от нетерпения поделиться с ним своим настроением. Пишу о том, что у его сына всё чаще и чаще стало проявляться чувство долга, чувство преданности и потребность отвечать на добро добром. В нём происходит, как в подобных случаях говорят, духовное очищение…
Утром за завтраком завожу разговор об Одессе.
– Слыхал, что с грузинскими ребятами дружим? – обращаюсь к Руслану, следя за тем, как он тонкими ломтями нарезает хлеб. – Так вот, в следующее лето собираемся к ним в гости. Морем, конечно: Одесса – Батуми. Поедешь?
Ироническая улыбка. Неужели догадывается, что я откуда-то знаю о его расспросах?
– Так что? Поедешь с нами или не поедешь?
Руслан упорно хранит молчание.
Где мне найти такое слово, чтобы заставить этого противного мальчишку заговорить? Хотя бы шевельнулся!..
– Вы не очень любезны, сеньор…
– Ла-а-а-дно, – протягивает он неохотно. – Поеду, раз надо.
– Обойдёмся как-нибудь без жертв, – парирую и после небольшой паузы добавляю разочарованно. – До сих пор я думала, что ты любишь море.
Я знала, Руслан за свою короткую жизнь уже успел побывать чуть ли не на всех морях. Его родные грелись на солнышке, а он, стоя по щиколотки о иоде (дальше бабушка ему не разрешала), индол лишь далёкий горизонт, где медленно, едва заметно двигались крохотные, будто вырезанные из картона, кораблики. Сколько раз он уходил с ними в открытые водные пустыни! Он был и капитаном, и гарпунёром, и сигнальщиком, и радистом. Но именно в эти счастливые блаженные минуты слышался крик: «Хватит! Выходи, простудишься!» «Ух и злился же я, Галя!» – признавался Руслан, сжимая кулаки.
– Перед ней извинюсь, – объявляет неожиданно мальчик.
– Не «перед ней», а «перед Оксаной Ивановной», – делаю ему строгое замечание. – И неплохо было бы в присутствии всего класса.
Он мнётся, переступает с ноги на ногу.
– Что, храбр трус за печью? Кстати, о гоноре. На днях Павел Власович в разговоре с одним учителем немного погорячился, наговорил всячины. Опомнился, пришёл в учительскую и тут же при всех извинился… Вот так!
Руслан, не подымая головы, как никогда шумно сопит. Терплю, замечания не делаю. Напротив, радуюсь: он извинится перед Кулик, притом публично! Долго будет сопеть и перед тем, как произнесёт слова извинения, и после, за партой. Ещё бы, он так не любит свою учительницу! Какую непростительную ошибку я совершила, боясь обидеть Оксану! В четвёртом «Б» Руслан вёл бы себя совершенно иначе. Теперь уже поздно…
Выражение его лица вдруг становится мягким, озабоченным.
– Галка, а… пенёнзы? – задаёт он вопрос, прикрывая за собой калитку. – Для поездки где пенёнзы взять?
«Пенёнзы» – слово из лексикона нашего прораба», – отмечаю про себя и торжествую: деловой» трезвый вопрос! Мой сорванец теперь знает счёт деньгам! Он, фактически он ведёт наше домашнее хозяйство. Бегает и магазин, знает, какие продукты у нас есть, каких не хватает и что нам не по карману. Я воспитываю в нём не жадность, а бережливость к трудовой копейке, учу его понимать, что есть безрассудные траты.
Не балую его деликатесами, в таблицу витаминов не заглядываю, а каким стал! Мордашка округлилась, рёбрышки скрылись, в рост пошёл, как колос после обильного дождя.
– Деньги – не твоя забота, Руслан, – говорю. – Колхоз даст, заработаем.
У входа в школу Руслан неожиданно останавливается, размашисто ударяет себя в грудь и бросает:
– Не люблю трепачей. А «Чижик» – трепло первого класса.
Я так ошарашена этим, что не нахожу слов для возражения. Маленький Багмут догадался, зачем я завела разговор о поездке морем, но отмалчивался. А в грудь, обезьянка, ударил себя точно так, как наш прораб. Тот тоже, когда чем-то недоволен, колотит себя в грудь…
11 октября, понедельник.
Отправляемся в лес. Руслан в восторге, хотя сейчас он и так не оторван от живой природы. Она начинается уже у крыльца. Несколько вишен, кустики крыжовника, огород, по которому бегают куры, петух. Руслан, как бы ни был занят, не забывает накормить хохлаток. Варит для них картофель, размачивает засохшие куски хлеба.
Лес от нас всё же далековато, по ту сторону железной дороги. Небо тёмное, в нём ещё не угасли звёзды, а мы с Русланом уже в пути.
Мой подопечный уже знаком с окрестностями Сулумиевки – полями, оврагами, балками. Он знает, где зеленеют молоденькие, колыхающиеся на ветру дубки, в каком месте тянутся к небу нежные стройные берёзки, где без устали журчит ручей Сулумиевка. А теперь мы идём в лес за грибами.
Плечи Руслана оттягивает рюкзак с продуктами и книгами. Я же несу отцовскую корзину из жёстких вербовых прутьев с откидной крышкой. Как я её ни мыла, а серебристо-зелёный след плесени всё же остался.
– Эта корзина мне памятна, – говорю Руслану и объясняю почему: – Отец привёз в ней мои тёплые вещи, когда я сбежала из дому в одном платье.
– Сбежала?! – останавливается Руслан озадаченный. – Ты же говорила, что твой папа был хороший.
– Очень, – подтверждаю. – Чего не скажешь о мачехе. Она на всё и на всех волком глядела. Ты ей добром – она тебе колом. А вот с её сыном Алёшей мы дружили. Теперь он на Дальнем Востоке, капитан дальнего плавания.
Руслан, скользнув глазами по моему лицу, опускает голову. С минуту молчит, затем:
– Галка, скажи, правда, что мачехи злющие-презлющие?
«У него будет мачеха, и он уже к этому готовится, – думаю. – Что же ему ответить?»
– Мачеха безусловно не родная мать, но для доброй женщины и чужие дети – свои, родные.
Он взвешивает мои слова, долго думает.
– А почему ты насовсем уехала из Тумановки? Жила бы в другом доме. Отец рядом, увидеть можно, когда захочется.
– Так я было и сделала, однако пришлось расстаться. С директором школы, где работала после окончания сельскохозяйственного техникума, не поладила. Ну и тип же был, пропади он пропадом, этот Пересада!
От ученика, считаю, не следует скрывать и теневых сторон наших будней, чтобы он, сам столкнувшись с ними, не ударился в «старческую умудрённость». Поэтому рассказываю Руслану о директоре Пересаде:
– Меня уволил «по собственному желанию» человек, который сел не в свои сани, хотя по образованию был педагогом. На одном педсовете я сказала ему напрямик то, что думаю о нём. Что после этого было – кошмар! Я ведь уязвила его начальственное самолюбие, да как!
– Что же ты сказала? – интересуется Руслан.
– Поскольку он закончил ещё и юридический, то посоветовала лучше заниматься криминалистикой. «Трудно, – сказала я, – Борис Михайлович, читать мораль старшему, однако кривить душой не умею. Всех в чём-то подозреваете, всем подыскиваете «состав преступления», подбираете пунктики, параграфы, статьи».
Перевожу дыхание, тяжело вспоминать.
– Короче, посеяла ячмень – взошло просо, – продолжаю. – Он меня замучил придирками, не ко двору пришлась. Вызовет, бывало, к себе в кабинет и – давай приструнивать, запугивать, дескать, добьётся, чтобы меня из сельскохозяйственной академии выгнали… Характерная деталь: у стола его, кроме собственного стула этого деятеля, другого не было. Так что посетителю приходилось выслушивать длинные, скучные наставления стоя. Словом, мне довелось перебазироваться в другие широты.
– Ну и тип! – сжимает кулаки Руслан. – А он? Остался?
– Как бы не так! Грозного капитана списали на берег, да с выговором.
– Ты, да? – глядит на меня в упор маленький Багмут.
– Непонятно.
– Ты его, спрашиваю, скинула?
– Почему только я? Все.
– И правильно, – доволен Руслан. Однако его глаза-смородинки неожиданно теряют свой блеск, затуманиваются, а выражение лица становится жёстким. – Галка, а почему, скажи, дядю Васю, ездового, не снимают?
М-да, вот тебе теневая сторона, с которой городской мальчишка не встретился бы. Каждый год во время сенокоса дядя Вася делает «левые» ходки – свалит воз кормов то в одном дворе, то в другом. И таксу установил твёрдую – пятёрка плюс бутылка первака. Все привыкли, мирятся как с неизбежным злом… Не оставлять же корову на зиму без сена! Места для покосов индивидуальным хозяйствам отведены слишком далеко, не всегда свободное время выкроишь, а тут вроде бюро добрых услуг, доставка на дом.
– Галка, и ты об этом знаешь? – смотрит на меня Руслан настороженно.
Этот вопрос застал меня врасплох.
– Знаю.
– Галка, это же не по-честному! – восклицает он ошеломлённо. – Знаешь и молчишь? – смерил меня с ног до головы укоризненным взглядом Руслан.
– Не молчу. Мы выступали на пленумах, писали в редакцию.
Жду, что мальчик с издёвкой воскликнет: «А воз и ныне там». Однако он промолчал. Пришлось подыскивать доступные слова, чтобы объяснить ему, почему некоторые сулумиевцы покупают ворованные корма, почему бескомпромиссная Галка Троян, сумевшая «скинуть» грозного директора школы, знает и – терпит. Пришлось растолковывать пареньку, что вопрос обеспечения кормами индивидуальных хозяйств сложный, его с кондачка не решить, и к тому же среди тех, кто занимается нм, есть немало не весьма расторопных людей.
Я теперь впервые задумалась над такой стороной дела: если родители так «выкручиваются» с кормами, то на дне души их детей песчинка за песчинкой откладывается осадок – «взрослые лгут» и «дядя Вася не один такой».
В прошлую осень мы с Ларисой Андреевной случайно натолкнулись на поляну, где нашли сотни рыжиков. Теперь веду туда Руслана.
Не успели мы углубиться в лес, как в старом сосняке обнаружили целое море рыжиков.
– Галка, гри-и-бы! – восклицает Руслан. Он радуется тому, что увидел их раньше меня. – Смотри сколько, вот так здорово!
Солнце подымается всё выше и выше. Между деревьями, на дорожках и просеках золотые блики, на пожелтевшей траве сверкают бусинки утренней росы.
– Сказочно, – замечаю.
И Руслан очарован восходом солнца:
– Ух ты!..
Но он не забывает о рыжиках, недоволен тем, что я отвлекаюсь:
– Я в два раза больше собрал, полкорзины, – пускается он на хитрость.
– Похоже, и вправду…
На поляну выскакивает маленькая белочка.
– Тихо! Смотри, – показываю на симпатичного лесного зверька, который охватил лапами белый гриб, пытаясь его вырвать.
И маленький Багмут начинает следить за борьбой белочки с грибом: как она сердится, семенит вокруг боровика. Победа! Гриб свален! Зверёк волочит его по траве к старой дуплистой липе.
– Интере-е-сно!
– Тс-с-с.
Краешком глаза посматриваю на Руслана. Он боится шевельнуться, чтобы не спугнуть белочку. В луче утреннего солнца она вспыхивает красным клубочком, а шустрые глазки превращаются в крохотные рубины. Долго возится зверёк, пока втягивает добычу на нижнюю ветку дерева и насаживает её на острый сучок.
– Интере-е-сно, – повторяет Руслан, открыв от удивления рот. – Повесила и не ест.
– И не будет, – отзываюсь. – Белочка к зиме готовится. Грибы, орехи собирает. А ляжет глубокий снег – к земле ей, сам понимаешь, не добраться. Белочку впервые видишь?
Он взмахивает рукой.
– Тысячу раз! В зоопарке. По телевизору…
– Теперь на воле, – подхватываю.
– Галка, смотри, опять! – теперь он уже сам прикладывает палец к губам. – Тс-с-с… Сбежала, – огорчённо вздыхает он.
– К ореховой роще, наверное.
– Далеко?
– Не очень.
Маленький Багмут хватается рукой за ремень рюкзака.
– Пошли туда, хочешь?
– Давай, – соглашаюсь с удовольствием. – И сами полакомимся.
Орешник весь в плодах. У Руслана прямо-таки глаза разбегаются.
– Орехи уродили в этом году как никогда. Если верить народным приметам, то это верный признак ранней и холодной зимы.
– Хм, сказки!
– Почему же? – возражаю. – Народ, Руслан, очень наблюдателен. Приметы складывались, уточнялись веками… Пожалуйста, вот тебе ещё одно доказательство! – указываю на разрыхлённые то тут, то там бугорки земли.
Руслан смотрит на них непонимающе.
– Муравьи тоже чувствуют приближение холодной зимы. Гляди, они целые холмы над своими жилищами нагребли.
– А ты, Галка, всё знаешь, – хвалит он меня со скрытой завистью.
– Не всё, но кое-что, конечно, знаю.
Маленький Багмут задумывается. Затем с довольной улыбкой начинает демонстрировать свои познания, приобретённые здесь, в Сулумиевке.
17 октября, воскресенье.
– Коллеги, спасайся кто как может: ревизия! – отрывается от окна Олег Несторович и снова с опаской выглядывает на улицу. – Две «Волги», два «бобика»! Начальство высшее, опять проверка, совещание, накачка…
Это ещё что за новости? Тоже бросаюсь к окну. По влажной асфальтированной дорожке, ведущей к парадному входу, движутся человек десять. Среди них узнаю нашего первого секретаря райкома товарища Малюка. Он что-то объясняет идущему рядом с ним высокому крепкому мужчине в светло-серой шляпе. Не секретарь ли обкома? Приехал на свёклу, а Кирилл Филиппович заодно решил ему показать школу.
В учительской – бедлам. Кто хватается за классный журнал, кто в зеркальце заглядывает, а кто почему-то начинает наводить порядок в своей сумке.
– Надо сообщить директору.
– Ларисе Андреевне…
– Физруку. Он же секретарь парторганизации!
И – никто ни с места, напряжённо застывают за своими столами.
Шаги, голоса гостей, доносящиеся с лестницы, утихают. Значит, прямо к Павлу Власовичу.
Кабинет директора над учительской. Передвигаются стулья и слышны приглушённые голоса. И – тишина. Не проходит и пяти минут – опять движение стульев, топанье ног. Уходят? Быстро!
Да, уходят, спускаются по лестнице. Не в учительскую ли?
Распахивается дверь. На пороге – немного встревоженная Лариса Андреевна. Потирая рукой лоб, кого-то ищет.
– Галя, пошли.
– Я?! При чём тут?.. – ломается у меня голос.
В коридоре Лариса Андреевна объясняет:
– Министр приехал, стройкой интересуется.
– Министр? Просвещения?
– Да, Сергей Сергеевич.
Интересно, узнает ли? Кто-то подсаживает меня в «Волгу», в которой сидит министр. Постарел немного, морщинки, мешки под глазами.
– Здравствуйте, товарищ Троян, – отзывается он на моё приветствие. – Сейчас мы предоставим вам возможность похвастать своей деятельностью.
Павел Власович берёт меня за локоть, даёт мне понять, что гость шутит. Опоздал директор, с кончика моего языка успело сорваться:
– А похвастать, товарищ министр, иногда полезно.
– Вот те раз! Почему?
– Зависть других разберёт, сделают ещё лучше.
«Не узнал! – думаю. – Таких встреч у него тысячи да тысячи».
В ответ добродушно-лукавая усмешка:
– А что и вправду есть чем хвастать, Галина Платоновна? Стройка… – Он не договаривает. Задумывается, будто припоминает что-то. – Одну минутку… Я вас, кажется, где-то встречал, знакомо мне ваше лицо. Нет, не ошибаюсь, – уверяет он самого себя.
Павел Власович вновь прикасается к моему локтю: не очень-то, мол, забывайтесь, перед вами министр!
– В гостинице «Лебедь» вас поймала. Я тогда ещё в восьмой класс ходила. За отца больного, учителя, хлопотала…
– Совершенно верно, – соглашается Сергей Сергеевич. – Помню, помню, как же. Вы тогда…
Жар ударяет мне в лицо.
– Спасибо, что помогли восстановить справедливость.
В улыбке министра проскальзывает доброжелательная взыскательность…
– Помню, помню. От вашего отца требовали, чтобы он «заземлился». Кстати, как он сейчас себя чувствует?
Отвожу в сторону взгляд.
– Извините, – сочувственно произносит министр.
Подъезжаем к стройке. Здесь словно ждали гостя: ветер полощет растянутый вдоль всей площадки плакат с надписью «Передовым бригадам почёт!», а у самого входа в будущее здание висит очередная «Молния».
– «Молния», надо полагать, выпущена сегодня, может вчера, а данные – за какой период? – обращается Кирилл Филиппович Малюк к Павлу Власовичу.
Директор делает неопределённый жест.
– Думаю, вчерашние, а в общем…
– Может, Галина Платоновна уточнит? – оборачивается ко мне министр. – Заодно объяснит, почему не указано, какой план выполнен. Декадный, месячный, годовой?..
Меня словно окатили ушатом холодной воды. Какой промах! Как это мы сами не додумались? Надо же…
Собираюсь ответить, а тут помощник прораба, секретарь школьной комсомольской организации Сергей Романюк показывается на стремянке. Директор представляет его, и на вопросы гостей отвечает уже он. От смущения несколько сбивчиво. «Молния», как правило, объясняет Серёжа, вывешивается ежедневно в конце смены – и данные за этот же день. Замечания будут учтены, «Молния» – вчерашняя.
Гости с Романюком обходят стройку.
– Как у вас со стройматериалами, перебоев нет? – обращается министр к Романюку.
– Бывают, товарищ министр, довольно часто, – отвечает Серёжа. – Хотя в последние дни графика стали придерживаться.
– Чем объяснить?
– Мы сами поехали на завод стройматериалов и поговорили с комсомольцами по душам, по-комсомольски.
Малюк, держась в сторонке, втихомолку, как и я, любуется Сергеем.
– Павел Власович, это случайно не тот ли самый «неисправимый» ученик, который учительницу лягушкой до смерти напугал? – спрашивает он весело. – Его за это долго прорабатывали…
– Тот самый, – кивает головой Суходол.
– Должность обязывает? – обращается затем секретарь райкома к Ларисе Андреевне.
– Ещё как!
Два года назад наш любимец Серёжка выкинул такую штуку, что шуму было на весь район.
В селе редко встретишь человека, который бы боялся лягушек, а вот наша Оксана Ивановна до смерти их боится. Увидит лягушку – визг поднимает, будто перед ней тигр. Откуда у неё такая странность? Ведь и родилась и выросла в селе.
Как-то шутки ради ученик восьмого класса Серёжа Романюк решил её напугать и себе в помощники взял Лёню Вереса. Лёня отвлёк работавшую на огороде учительницу, а зачинщик тем временем забрался через окно в кухню и бросил лягушку в кувшин с молоком. При этом Серёжа, смеясь, доказывал: «А засыплемся, скажем – что тут такого? Лягушек кладут в молоко, чтобы было холодным и не прокисало».
И вот этот самый «неисправимый» Романюк, одетый в брезентовую куртку и железную каску, прощается с министром:
– Обещаем, товарищ министр. Обязательно пригласим на открытие.
20 октября, среда.
Обидно, стыдно. Разыскиваю с нашими красными следопытами героев по всей стране, а они рядом, в нашей хате. Не приехал бы Анатолий Владимирович, то так и не узнала бы, что… Нет, я, пожалуй, начну с того, зачем приехал в Сулумиевку известный в стране хирург ленинградец Пекура.
К нам в учительскую после уроков заходит седой, однако довольно ещё бодрый на вид мужчина и бойко представляется: я, мол, такой-то и такой-то. Затем, немного смутившись, объясняет цель своего приезда. Он работает над книгой воспоминаний и разыскивает оставшихся в живых товарищей, свидетелей боевых действий в годы Великой Отечественной.
– В сорок первом году мы защищали и Сулумиевку от фашистов. Я тогда был младшим лейтенантом, стрелковой ротой командовал. Тут, честно говоря, немец нас крепко помял и окружил…
Молча переглядываемся, с сочувствием ждём продолжения рассказа. Но гость достаёт из бокового кармана справку и подаёт её сидящей подле него Софье Михайловне.
Справка переходит из рук в руки. Написана она председателем нашего сельсовета Семёном Михайловичем Мирошником. Читаю и я:
«Документы при подходе немецко-фашистских оккупантов к Сулумиевке были сожжены. Интересующий вас человек (приблизительно 1931 года рождения) десятилетний в ту пору мальчик Вася Кусенко опросом местного населения не установлен».
– Такой у нас не проживает, – заявляю я авторитетно. – Мы бы знали.
– Галина Платоновна – руководитель красных следопытов, – объясняет Лариса Андреевна. – Да и я бы знала: родилась здесь, выросла.
– Какая досада, – вздыхает Анатолий Владимирович. – Но ведь был такой мальчик, был! – восклицает он. – Бесстрашный паренёк!..
Хочется спросить: «Может, это случилось в другом месте, да и фамилию, имя могли забыть? Сколько лет минуло!» Однако молчу.
Тишина. Гость то и дело пожимает плечами, вздыхает. Вдруг он встаёт, подходит к окну и, указывая на холм, на котором раскинулся фруктовый сад, спрашивает:
– А по ту сторону холма есть село?
– Нет, – отвечает Лариса Андреевна. – Правда, было до войны, Камышовка. Немцы его сожгли дотла, вместе с жителями: командир партизанского отряда был камышовский.
Опять тягостное молчание. Угрюмые, задумчивые лица.
– Тогда он из Камышовки! – произносит задумчиво Анатолий Владимирович. – Мальчик полз к нам с той стороны… Может… как знать?
– А какой подвиг совершил мальчик? Расскажите, пожалуйста, – прошу.
Синяя кастрюля
…Тонкий зубчатый лес, заболоченный луг, камыш, чёрные и рыжие клубы дыма с огненными сердцевинами – рвутся снаряды.
Пушки, миномёты, автоматы, штыки – ничто не в силах пробить брешь в нашей обороне. Полк майора Козлова стоит насмерть. Тогда гитлеровский генерал бросает на этот маленький клочок земли авиацию, подтягивает на транспортёрах пополнение, окружает полк, прижимает к непроходимому болоту.
Гремит радиорупор, картавый голос горланит: «Русские, сдавайтесь! Ваш полк окружён, рассечён, вы голодаете, у вас нет боеприпасов, много тяжелораненых…»
К сожалению, всё это было правдой.
В первую ночь окружения ни одному нашему воину не удаётся проскользнуть сквозь сплошную стену заградительного огня и фейерверк осветительных ракет.
В особо тяжёлом положении оказалась рота младшего лейтенанта Пекуры. Её бойцы стоят уже около двадцати часов по пояс в болотной воде и сдвинуться с места до наступления сумерек не могут. Раненых приходится держать на «стульчиках», сплетённых из рук.
Пекура, однако, не теряет надежды прорваться. Его смущает другое: почему гитлеровцы после долгого молчания возобновили обстрел. Выкурить задумали? Только так.
Кое-где камыш загорелся, задымил. Командир роты прикладывает бинокль к глазам, следит за лесом, откуда вражеская артиллерия ведёт огонь.
– Товарищ младший лейтенант, видите? – спрашивает санинструктор, пожилой усатый сержант Ловченко. – Что-то движется к нам. Кастрюля… Синяя.
Пекура недоверчиво, с опаской взглянул на сержанта: что с ним? Не мерещится ли старому храбрецу горячая каша? Четвёртые сутки без еды!..
– Голодному всегда каша со шкварками чудится, – замечает он, смеясь.
А санинструктор не унимается.
– Вон у той балки, товарищ младший лейтенант, правее орешника.
– Кастрюля, – соглашается поражённый командир роты.
Он снова поднимает к глазам бинокль. Бугор, купа кустарников и синяя кастрюля рванулись к нему.
Эмалированная посудина приближается к камышам, как чудо. Теперь вся рота наблюдает за волшебной, неизвестно откуда появившейся кастрюлей. Она движется так, будто солдаты тянут её к себе бечёвкой.
Вблизи посудины неожиданно разрывается снаряд, и в небо поднимается гриб земли. Поднялся и не спеша опускается, накрывает бугор чёрным облаком.
Напряжённое ожидание. Рота ждёт, когда осядет пыль, рассеется дым.
– Целёхонька! – восклицает кто-то из бойцов.
Да, кастрюля цела. Только теперь уже стоит на одном месте.
Напряжённое ожидание. Рота ждёт, когда осядет пыль.
Мелькают секунды. Тронулась. Правда, теперь продвигается вперёд медленными, слабыми рывками.
– Человек, – первым замечает младший лейтенант Пекура. Через минуту: – Пацан! Убьют его фашисты, убьют!..
– Товарищ младший лейтенант, разрешите. Я белочкой шмыг, шмыг, – предлагает кто-то.
– Нельзя. Нас здесь нет, ясно?
– Ясно, товарищ младший лейтенант!
– Камыш горит, а мы не выходим – значит в болоте никого нет, – поясняет командир роты.
Был бы он, Пекура, один, то немедленно бросился бы на выручку мальчишке, но поставить на карту жизнь шестидесяти двух подчинённых он не имеет права. В кастрюле, вероятно, что-то съестное. Было бы очень кстати. Ребята уже начали потихоньку жевать камыш. И надо подать малышу сигнал, чтобы не лез сюда: для него опасно и роту демаскирует.
Младший лейтенант подходит к самому краю болота, раздвигает рукой сухие стебли и осторожно просовывает голову. Расчёт у него простой: если пацан его заметит, то он, Пекура, жестом прикажет немедленно убраться.
Между тем кастрюля, ярко выделяясь на фоне пожелтевшей травы, продолжает свой путь по отлогому, спускающемуся к болоту бугру.
Густой орешник остался позади, впереди – ничем не прикрытый луг. Головы мальчика не видно. Белеют лишь его ноги…
Младший лейтенант начинает размахивать руками, мысленно отдаёт одну команду за другой: «Назад! Бросай кастрюлю! Приказываю! Назад, убьют!»
Мальчик не замечает сигналов. Вот он уже достиг середины луга, где чернеют ямы и разбросанные вокруг них комья бурой земли.
– В воронку, в воронку! – слышит Пекура тревожный шёпот.
Оглядывается: сержант Ловченко. Он нервно теребит свои длинные усы.
Справа слышится выстрел пушки. Осколочный снаряд летит низко с мягким шуршанием, словно по земле тянут дерево с листьями. Мальчик, взмахнув руками, вскрикивает. Вслед за этим начинается беглый артиллерийский налёт.
– Сволочи! – восклицает санинструктор. – Нельзя же… Разрешите…
– Только не отсюда. Оттуда, – указывает Пекура пальцем в сторону, где дымится камыш. – Ясно? Выполняйте.
Кастрюля уже не синяя, а чёрная – от копоти, грязи. Поодаль от неё лежит сорванная взрывной волной крышка. А мальчик, после того, как вскрикнул, больше не подаёт признаков жизни. Неужели погиб?
Проходит несколько минут. Жив! Подымает голову, оглядывается. Лицо в крови – не различить ни глаз, ни носа. Триста метров, всего триста метров. Кастрюля вертится на одном месте. Вцепившиеся в неё пальцы размыкаются… Где Ловченко, куда он запропастился?
Младший лейтенант делает рывок вперёд, бросается через луг напрямик. Стрекочет вражеский пулемёт, свистят пули, разрывается снаряд. К воронке! Она не раз выручала его, Пекуру.
Мальчик лежит неподвижно на боку. Командир роты берёт его на руки, бежит с ним к воронке. Всё! Теперь они вне опасности: сюда снаряд вторично не угодит, пулемётная очередь не заденет. У юного храбреца жуткий вид, лицо его изуродовано. Пекура достаёт из кармана индивидуальный пакет, дёргает нитку.
– Сейчас, товарищ младший лейтенант! Санинструктор!
– Парень, как звать прикажешь? – рассматривая сочащиеся раны, обращается к мальчишке с деланной весёлостью Ловченко.
Мальчик, едва шевеля губами, называет своё имя, фамилию.
– В кастрюле что?
– Картошка, – отвечает, превозмогая боль, паренёк. – Для вас… Фрицы по радио орали, что голодаете. Не сдавайтесь, не надо…
– Сдаваться? – удивлён санинструктор. – За кого нас принимаешь? Товарищ младший лейтенант, вы слышите? Сда-вать-ся, ха!
– Никогда, – заверяет Пекура. И вздрагивает: у мальчика раздроблено и колено.
– Ловченко, останетесь здесь до вечера, ясно? – приказывает младший лейтенант, выбираясь из воронки.
Ночью после длительного боя разрозненные подразделения майора Козлова соединились и вышли из окружения.
– В ту ночь Васю, – мне всё-таки кажется, что его именно так звали, – отправили вместе с другими ранеными прямо на санитарную летучку, – заканчивает свой рассказ Анатолий Владимирович.
«Мальчику, – думаю, – в военном госпитале сделали операцию, подлечили и отправили в детдом. А поступок его прекрасный! Вася не прикрыл своим телом амбразуру, не взорвал мост, не пустил под откос состав с оккупантами, но то, что он сделал по велению своего юного сердца, – настоящий подвиг!»
– Товарищи! Послушайте, товарищи, – не то испуганно, не то обрадованно восклицает Лариса Андреевна. – Наш агроном-то был ранен мальчишкой во время войны и он из Камышовки! К тому же его Василием… – Вася-то Вася, – качает головой Софья Михайловна, – но не Кусенко, а Куштенко…
Предо мной встаёт тихий Василий Лаврентьевич. Глубокий, давно зарубцевавшийся шрам вдоль всей щеки. Стоит, опираясь на палку с медным набалдашником, ногу одну тянет: не сгибается коленный сустав… Эту трость ему подарили на Урале товарищи-однокурсники. Вспоминаю и ответ Куштенко на мой осторожный вопрос, откуда у него такие увечья, если в войну он был ещё мальчишкой. Василий Лаврентьевич взмахнул рукой, стоит ли, мол, об этом… Затем, смеясь, сказал: «Детские шалости».
