Текст книги "Я вас жду"

Автор книги: Михаил Шмушкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

У Грибаченко растерянный вид. Ему, вижу, очень неловко, он не знает, что и ответить.

– Понимаешь, – подбирает он слова. – Боюсь, как бы она совсем не свалилась с ног. Трое суток не покидает больницу, трое суток!.. Главный на каких-то курсах, два врача, старшая сестра и няни гриппуют…

«Я сразу обратила внимание, что у неё под глазами тёмные круги», – вспоминаю.

– Да-а, – вздыхает Грибаченко. – Раньше у меня было иное представление об этих вещах, а теперь я воочию убедился, что труд педиатра, Галка, не легче учительского.

Грибаченко по образованию – педагог. Он, правда, до того, как его избрали секретарём, проработал в школе всего один учебный год.

Вхожу в положение Екатерины Васильевны, но от этого боль за Руслана не притупляется. Хочется, чтобы молодая женщина непременно осталась в больнице ещё хотя бы на сутки. Ради моего Руслана.

Коля снова закуривает. На сей раз без спроса. Он стоит у окна, ко мне спиной, пускает в открытую форточку навстречу клубящемуся пару синие петли дыма.

– Я, пожалуй, пойду, – говорю.

– Куда? – спрашивает Грибаченко.

– Пройдусь, не хочу тебе мешать.

– Зайди в ресторан, чего-нибудь перехвати. Там неплохо готовят.

– Не люблю ресторанов.

– Но ты же, я понимаю, голодна! – Он достаёт из кармана ключ, кладёт на стол. – Валяй, Галка, к нам. В холодильнике поройся, что-нибудь найдёшь… Пошёл бы с тобой, да не могу: Малюка из Покотиловки ждём, бюро начинается. Катин телефон 4-17. Иди и не падай духом, наша возьмёт, – подмигивает он мне весело. – Ну, рассеянная же!.. Ключ возьми, ну чего?..

Ровно в пять звоню в больницу. Екатерина Васильевна, отвечают, наверху, советуют позвонить позже. На второй звонок следует такой же ответ. Когда же становлюсь более агрессивной, объясняют: «Она как раз у вашего мальчика».

– А как он себя чувствует?

– Дело идёт к выздоровлению. Улыбается, всё поел, добавки попросил…

– ?!! А с кем я говорю?

– Разница-то вам какая? С санитаркой.

И санитарки знают, что в подобных случаях положено отвечать родителям. В семь часов вечера к телефону подходит сама Екатерина Васильевна. Она со мной откровенна: особых изменений в сторону улучшения пока нет. Подчеркнув «пока», она добавляет: «Завтра к этому времени, надеюсь, обязательно будут».

– А завтра в больнице я вас, конечно, не застану? – замечаю как бы между прочим, мягко, даже угодливо.

– Почему?!

– Трое суток без отдыха…

Приятный звонкий смех.

– Что, Грибаченко уже успел вам нажаловаться? Вот старый кляузник!.. Он сам мне недавно звонил, интересовался, как там Руслан и сказал между прочим, что собирается нас с вами помирить… – С той стороны провода вновь доносится смех. – «Каким образом?» – интересуюсь. Коля советует: «А ты её пригласи на ночлег к нам. Автобуса-то на Сулумиевку сегодня больше не будет».

– Не беспокойтесь, Екатерина Васильевна, доберусь попутной, а нет, дождусь электрички.

– Вот уж напрасно, – голос её становится строгим. – В грузовике холодно, электричкой – поздно, потом… вы же захотите узнать, что с мальчиком… Ключ от нашей квартиры у вас есть… Обещаю к девяти непременно прийти. К тому времени, возможно, и Коля освободится.

Молчу.

– Оставайтесь, прошу вас, – настаивает она. – Пожалуйста, не стесняйтесь.

А я собиралась пересидеть ночь в помещении райкома комсомола.

Спасибо, уговорили, – отвечаю. – Только немного задержусь: в десять отцу Руслана звонить буду.

– Всё же решили?..

– Не советуете?

Пауза. Слышу её дыхание.

– И да, и нет. Болезнь не из лёгких, но надеемся… Тут скорее дело такта. Отец может обидеться, что его-не поставили в известность. Знаете что? Звоните от нас, я его успокою, пусть сам решает.

Я обрадовалась. Отлично, лучше быть не может! И тут же усомнилась: сможем ли мы сказать Трофиму Иларионовичу правду, не встревожив его. Наоборот, то, что я осталась у Екатерины Васильевны, напугает…

– Я, понимаете, заказала вызов с переговорной…

– Вам виднее. Итак, до встречи на Ломоносова.

С квартирой Багмутов меня связали тотчас.

Я держала трубку, слышала его «алло, алло, вас слушают», торопливый возмущённый голос телефонистки: «Вторая кабина! Почему не отзываетесь? Отвечайте, абонент вас слушает» и… продолжала молчать. Лишь опасение, что нас в конце концов разъединят, помогло мне побороть немоту.

– Добрый вечер, Трофим Иларионович. Это я, Галина Троян.

– Добрый вечер, Галочка.

– Вы меня слышите? Алло, слышите? – тянула я время, чтобы подавить застрявший в горле ком. – Да? Как себя чувствуете? Грипповали? Уже прошло? Опасен не так грипп, как осложнения…

Трофим Иларионович догадался, что я хожу вокруг да около.

– Галочка, что с вами? Не нравится мне ваш голос. Вы, вы сами не больны?

– Я? Я здорова, а вот… Руслан прихворнул. Только, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего опасного, он в райбольнице, – выпалила я последние слова одним духом. Перевела дыхание и несколько более сдержанно добавила. – Лечащий врач, очень толковая женщина, говорит, что ему уже лучше, температура падает. – И, вспомнив разговор с санитаркой, передаю её спасительную ложь слово в слово. – Дело идёт к выздоровлению, улыбается, всё поел, добавки попросил. Диагноз? Крупозное воспаление лёгких, после гриппа, конечно…

Трофим Иларионович молчит. В чём дело? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Разволновался, сердце…

– Галочка, завтра к вечеру буду в Каменске, – заявляет сорванным голосом Трофим Иларионович. – Сегодняшний вечерний поезд уже ушёл.

– А вы не волнуйтесь, ничего страшного, – успокаиваю его. – Я сама… Буду звонить, писать… Честное слово!

– Я вам верю, Галочка, но я всё же приеду.

23 января, воскресенье.

…Екатерина Васильевна и Коля меня уже ждали. Хозяйка, определила я сразу, успела немного поспать. Лицо хозяина, одетого в ситцевый фартух, с большим кухонным ножом в руке, выражало чрезвычайную озабоченность.

– Дозвонились? – спросила Екатерина Васильевна так просто, душевно, словно я её давняя подруга.

– Да. Завтра к вечеру приедет.

– Прекрасно, – сказала она и, в ответ на мой встревоженный взгляд, поторопилась добавить. – Профессор уедет со спокойным сердцем. Когда я уходила, у Руслана было тридцать восемь и одна.

Я кинулась ей на шею, стала целовать.

– Екатерина Васильевна, Катенька, вы, вы… кудесница! – У меня из глаз хлынули слёзы облегчения.

Катенька устало улыбнулась. Коля, глядя со стороны на эту картину, был весьма тронут. Шутка сказать, я так превозносила его супругу, о которой всего несколько часов назад отзывалась далеко не лестно!

Минуту спустя я уже уговаривала Катеньку прилечь, отоспаться как следует.

Она отшучивалась.

– Нас подводит шеф-повар – битый час картофель варит.

– А я ему помогу, – направилась я на кухню. – Коля, иду на вы.

– Не сметь! – отозвался Грибаченко. – Супруга у меня ревнивая, вмиг глаза выцарапает! Тем более, что каким-то образом разведала о наших прошлых отношениях, – добавил он, ставя на стол блюдо с дымящимся картофелем.

– Не сочиняй, Коля, какие отношения? – спросила я, чувствуя, что краснею.

– Так уже и забыла! Вспомни, как я перед тобой на коленях стоял, а ты доказывала, что устраиваю тебя только как секретарь райкома.

Екатерина Васильевна смеялась своим чудесным смехом, а я, не отрывая от неё глаз, думала: счастливая пара!

Потом мы ужинали. Катенька, сидевшая напротив, вдруг посмотрела на меня пытливо.

– Перед тем, как уйти домой, я делала обход и снова заглянула к Руслану. Он открыл глаза. «Как дела, парень?» – интересуюсь. «Мне уже лучше», – отвечает.

– Как?! Руслан с вами разговаривал?!

– Я же говорила, температура немного упала.

– Да, но он…

– Троян, совесть надо иметь! – стукнул Коли вилкой по тарелке, стараясь почему-то «разрядить атмосферу». – Ты не на пленуме, на котором всех перебиваешь. Ешь, картошка – объеденье, пальчики оближешь…

Катенька всё же продолжала:

– «Доктор, а где Галина Платоновна?» – спрашивает парень. А я в свою очередь: «Кто это?» Руслан отвечает: «Моя мама».

Вскоре мы улеглись, но уснуть я не могла: в моих ушах всё время звучали слова Руслана: «Моя мама». Думала, конечно, и о предстоящем приезде Трофима Иларионовича. Ведь и он сейчас не спит, встревожен горькой вестью. Багмут не задавал никаких вопросов. «Еду» – и всё.

Поезд о своём приближении извещает высоким пронзительным гудком, а удаляясь, прощается глухим басом. Впрочем, это только так кажется – скорость меняет тон гудка.

Поезд замедляет ход. Трофим Иларионович, стоящий в тамбуре, спрыгивает на платформу. Иду ему навстречу с улыбкой, сразу давая понять, что есть приятная новость. Я вовсе не притворяюсь: за час до его приезда Екатерина Васильевна разрешила мне «на минутку» повидаться с Русланом. У мальчика был совершенно иной вид. Всплакнул… Я и этому рада.

Зато улыбка Трофима Иларионовича была устало-вымученной. Его глаза приближались к моим, и я поняла, что он мне не верит, думает, будто прикидываюсь весёлой. Подошёл вплотную и, не проронив ни слова, взял мою руку в свою и поцеловал. Меня бросило в жар, я лишилась дара речи, забыла приготовленную фразу, которой собиралась его встретить.

– Как Руслан, Галочка? – спросил он. – Условимся: правда и только правда, ничего не утаивать.

– И не думаю ничего утаивать, – отозвалась я и вспомнила, что собиралась ему сказать: – Зря, Трофим Иларионович, я вас так напутала. Извините. Руслан поправляется, температура падает… Так что зря…

– …Зря приехал? Вы об этом жалеете?

Чувствую, что краснею: ответить прямо «нет» не могу.

– Только-только из больницы… Екатерина Васильевна надеется, что завтра ему будет лучше, а денька через два-три к нему пропустят. Я уже договорилась…

– И всё это правда? – несказанно обрадовался Багмут. – Вот спасибо! А сегодня? Может быть, можно что-нибудь передать?

– Нет, – отвечаю, – уже поздно. Завтра, может, с утра.

– Договорились. Но почему же мы стоим? – рассмеялся Багмут.

Я растерялась, не знала, куда его вести. Кажется, всё предусмотрела, а вот где остановиться Трофиму Иларионовичу хотя бы до утреннего поезда, не подумала.

Он понял моё состояние.

– Есть тут какая-нибудь гостиница?

– А как же! Новая.

– Тогда всё в порядке.

Мы прошли немного.

– И кинотеатр, надеюсь, есть?

– Есть. Тоже недавно построили.

– Прекрасно. Сниму номер и – в кино. Согласны?

– Можно, – кивнула я. – Только…

Багмут остановился, у него вздрогнули брови.

– Фильм, Трофим Иларионович, старый – «Весёлые ребята». Я его смотрела – ого когда! – когда была совсем маленькой.

– Хорошая картина. Классика отечественного кинематографа. Её можно смотреть и смотреть.

– Да, Трофим Иларионович…

Не могу объяснить, почему в начале этой встречи с Багмутом я чувствовала себя гораздо скованнее, чем раньше. Вела себя так робко, будто меня за руку привели записываться в первый класс и со мной беседует сам директор школы!

Кинотеатр понравился гостю.

– Это же, Галочка, бросок в далёкое будущее! В столице, по-моему, редко строят так красиво и умно.

Погас свет. На экране замелькали кадры, и… нас в мгновенье ока отбросило назад, в далёкое прошлое: фильм давний, лента рваная. Особенно раздражал звук; в зал доносилось не пение Утёсова, Орловой, а скрежет, рычание и грохот, будто реактивный самолёт брал звуковой барьер. Зрители возмущённо топали ногами, требовали: «Рам-ку, рам-ку! Зву-ук! Директора на выход!»

– Я же говорила, – склонилась я к профессору, который в тот момент о чём-то думал. В кромешной тьме и гомоне я чувствовала себя смелее: – О чём вы, Трофим Иларионович?

– О вас, – обернулся он ко мне.

Что именно, я побоялась спросить, поэтому предпочла молчать.

– Думаю о том, что вы слишком болезненно воспринимаете этот хаос, – он взял мою руку в свою. – Испытываете неловкость передо мной, словно вы в чём-то виноваты.

Хаос?! Мне вдруг очень захотелось засмеяться и сказать: «Греки, Трофим Иларионович, утверждают, что из Хаоса родилась Любовь и благодаря её великой силе начал создаваться мир». С трудом пересилила это желание.

Мы вышли на улицу. Разыгравшаяся днём вьюга совсем угомонилась. Стояла тихая зимняя погода. Под ногами похрустывал свежевыпавший снег, а над головой висел чёрный, полный звёзд небосвод. По центральному проспекту прохаживались парочки.

Он взял меня под руку.

– Теперь куда?

Вот именно! Куда?.. Не успела я ответить, как Трофим Иларионович, откинув голову назад, задал ещё один вопрос:

– А вы? Где вы, Галочка, ночевать-то собираетесь?

Я ждала этого вопроса и обрадовалась ему.

– У Екатерины Васильевны. Я о ней рассказывала. Её муж Николай Грибаченко секретарь райкома комсомола. Симпатичная пара! Давайте пойдём к ним, хотите? Близко, минут пять ходьбы.

– Удобно ли?

– Ерунда. Свои люди.

Шальной вихрь кружил перед моими глазами весь мир. Трофим Иларионович взял меня под руку! Я испытывала торжествующую радость и одновременно какое-то новое чувство, чувство необъяснимой тоски…

На Ломоносова, 7 мы остановились. Почти во всех окнах этою небольшою дома горел свет, и оттого снег был исчерчен золотыми полосами.

Посмотрела наверх. На втором этаже, в знакомой мне квартире, светилось лишь одно окно. «Катенька, очевидно, ещё не вернулась из больницы, – подумала я, – а «шеф-повар» возится на кухне».

– Здесь, Трофим Иларионович, живёт человек, творя-ший чудеса.

– Вы имеете в виду Екатерину Васильевну?

– Ну да, именно её.

Мы вошли в парадное, поднялись на второй этаж.

– Сейчас. Минутку…

Я ошиблась: на кухне хозяйничала Екатерина Васильевна. Она разделывала большую рыбину и вся была в серебристых чешуйках.

– Руки вам подать, Трофим Иларионович, не могу. Разве что локоть…

Есенин как-то заметил: «Казаться улыбчивым и простым – самое высшее в мире искусство». Нет, Катенька не рисуется. Она и есть такая, такая у неё душа. Своей простотой, шутками и улыбкой она быстро располагает к себе людей. Почему же в первый раз я так ошиблась? Настроение…

Екатерина Васильевна жалуется на мужа:

– Притащил кашалота, оставил записку: «Уезжаю в Малиновку» – и был таков. Трофим Иларионович, пожалуйста, к телевизору, а мы тут с Галиной Платоновной что-нибудь сообразим.

– Могу составить компанию, – предлагает свои услуги гость.

Затаиваю дыхание: уж больно хочется посмотреть, как профессор, проректор института, возится на кухне.

Хозяйка делает строгое, почти суровое лицо. Одни глаза её выдают – в них смешинки.

– Ни в коем случае! – восклицает она. – Я по вполне понятным причинам за возвращение к матриархату, но гость есть гость. Посуду после еды помыть, возможно, разрешим.

У неё всё горит под руками. Накрошила лук, поставила на плиту рыбу и уже подаёт мне из холодильника масло, холодец, сыр, колбасу. Не успеваю всё это расставить на столе – она уже хлеб нарезала тоненькими ломтиками. Проворная!

– Галя, а ведь он вас любит, – шепчет Катенька, высыпая из кулька на тарелочку печенье.

Чувствую жар в щеках, однако притворяюсь очень удивлённой.

– Катенька, что за шутки…

– А я всерьёз, – отзывается она весело, кивая в сторону комнаты. – Представительный, умный…

Хочется слушать её ещё и ещё, поэтому молчу и только пожимаю плечами.

– Не стойте же, как растерявшаяся невеста, – шутливо покрикивает на меня Катенька. – Несите поднос к столу!

Лишь на пятый день Екатерина Васильевна разрешила нам посетить Руслана.

Мальчик встречает нас, сидя в постели. Ведёт себя как взрослый: свою радость он скрывает шутками. Глаза его светятся от счастья.

– Жалобы на Галину Платоновну есть? – спрашивает перед уходом Трофим Иларионович.

– Пока нет, но будут, – отвечает Руслан в тон.

– Тебе трудно говорить, сын?

– Да нет, – взмахивает мальчик рукой.

– Жалобы, значит, будут? – напоминает ему Трофим Иларионович.

– Да, если Галка меня отсюда быстро не заберёт, то опять сяду на двойки, а она провалится на сессии.

Мы с Трофимом Иларионовичем переглядываемся: Руслан беспокоится об отметках!

– Ничего, не подкачаем, – заверяю мальчика. – Ка-ак, нажмём, сразу нагоним.

– Твои опасения, Руслан, мне понятны, меры будут приняты, – весело отзывается отец. – Ну, а какие у тебя желания, просьбы, что тебе ещё купить и передать?

– Мне ничего не надо.

Прощаемся, стоим уже у дверей, вдруг слышим:

– Забыл! Есть у меня желание, папа, – произносит Руслан. – А выполнишь?

– Если выполнимо, обязательно, – твёрдо заверяет Трофим Иларионович.

– Почаще приезжай к нам. А сможешь – насовсем.